Понятие "поступок" получило теоретическое осмысление в творчестве М. М. Бахтина, где этот термин трактуется предельно широко: это и жизнь человека в целом ("...я поступаю всей своей жизнью"), и "ответственная активность" отдельных деяний, и область умонастроений ("Каждая мысль моя с ее содержанием есть мой индивидуально-ответственный поступок..."1 ). Человек, утверждает Бахтин, не имеет морального права на уклонение от реализации своего единственного места в бытии, поскольку только в этом случае вся его жизнь может быть осознана и оценена как "событие"2 .

В мире литературного произведения, который философ называл "эстетическим событием"3 , поступки-действия, поступки-мысли и поступки-чувства персонажей играют при их характеристике едва ли не ведущую роль. Особенностью романистики Ф. М. Достоевского является не столько описание мыслей и переживаний героя как таковых, сколько сопряжение их с намерениями (помыслами), ведущими к изменению взаимоотношений персонажа с другими людьми, жизненных обстоятельств, а главное, его самого. Помыслы могут быть реализованы в конкретных действиях героя или же не найти воплощения вовне. С учетом всего этого в данной работе представляется плодотворным различать поступок-намерение и поступок-свершение (действие) и в то же время рассматривать их как единство.

В ранних работах Бахтина "центр исхождения" поступка, его субъект (я-для-себя) характеризуется причастностью к людям и, шире, бытию, составляющей суть его мироотношения, его личностную доминанту. "...Жить из себя, исходить из себя в своих поступках - вовсе не значит еще жить и поступать для себя", - подчеркивает философ4 . Другим важным качеством ответственно поступающего человека является вненаходимость, обусловленная "неслиянностью" Я и Другого и их ценностным различием. Именно эта пара понятий (причастность и вненаходимость) послужила надежной предпосылкой бахтинской концепции диалога, поскольку последний немыслим между людьми, отчужденными друг от друга, равно как и в ситуации неразличимого единства двух субъектов.

Вненаходимость как чуждая причастность (т.е. отчуждение, индивидуализм) Бахтиным не рассматривается (о причинах этого судить мы не беремся)5 . Заметим, что оппозиция "причастность-отчуждение" явилась одной из важных черт философии XX века (пусть это и не передний ее план). Причастность, сопряженная в своем глубинном смысле с понятиями "любовь", "ответственность", с участием человека в судьбе Другого и, шире, с открытостью индивида окружающему и ориентированностью на общение с людьми и миром, является определяющей в ситуации диалога в различных его модификациях. А отчуждение находится в глубинной связи с индивидуалистическим своеволием; являя собой отрыв человека от окружающей среды, оно соотносится


--------------------------------------------------------------------------------

Исследование выполнено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (проект N 03 - 04 - 000 - 35а).

стр. 2


--------------------------------------------------------------------------------

с представлениями о свободе "без берегов" и абсолютной духовной самостоятельности индивида. Идея отчуждения в ее позитивном освещении является основополагающей категорией индивидуалистических учений. Таковы атеистический экзистенциализм Ж. П. Сартра и А. Камю, их наследника Л. М. Баткина, постницшеанские теории, персонализм раннего Н. А. Бердяева, учение о Dasein М. Хайдеггера и многое в постмодернистской философии.

Бахтин говорил об усилиях, которые "нудительно обязательны" для того, чтобы прийти к любящей вненаходимости и сделать жизнь поступком, но, выступая против "рокового теоретизма" и ставя в центр своего этического учения ответственно поступающего субъекта, философ не акцентировал извечное несовершенство человеческой натуры, ее сложность и антиномичность. Утверждая в качестве универсальной данности, присущей людям изначально, "доминанту на другое лицо" (термин А. А. Ухтомского), он не сосредотачивался на "доминанте на свое лицо" и необходимости ее преодоления, другими словами, рассматривал человека вне сферы греховности.

Вненаходимость как "разделенность" двух субъектов и их ценностное отличие друг от друга может носить разный характер. Типология этого понятия у Бахтина не дана, вероятно, именно потому, что он в своей концепции ориентировался лишь на доброе начало в человеке: поступок в бахтинской этической системе не может быть безнравственным. Но христианская традиция, учитывающая два рода доминант ("доминанту на свое лицо" и "доминанту на другое лицо"), позволяет различить два вида вненаходимости: причастную и отчужденную. Не ставя себе целью в рамках данной статьи конкретизировать понятие причастности (это может составить предмет отдельного исследования), мы сосредоточимся на характеристике отчужденной вненаходимости.

Бытует два вида отчуждения: локальное (неполное), направленное на определенный круг лиц, предметов и явлений, и тотальное (полное). Последнее предполагает равнодушие, нелюбовь ко всему окружающему, редуцированное, искаженное и даже нулевое общение с миром. Более того, у тотально отчужденного субъекта может отсутствовать и сама потребность в контактах с людьми, природой, вещами и бытовой средой, что в конечном счете ведет человека к гибели. Согласимся с Бахтиным: "Быть - значит общаться" 6 .

Важно, далее, различать отчужденность онтологическую, отрицающую существование миропорядка, высшего разума и какие бы то ни было духовные универсалии, и отчужденность от земной конкретики, прежде всего человеческой: равнодушие, презрение, психологическая удаленность.

Таковы теоретические предпосылки нашего обращения к Достоевскому.

Рассмотрение поступков персонажей "Братьев Карамазовых" в свете понятий "причастность" и "отчуждение", мы полагаем, открывает перспективу постижения характеров героев в их развитии, в их личностном становлении, во всей их сложности и противоречивости, которые составляют "живую душу жизни"7 . Помыслы и свершения героев писателя, формы их поведения, будучи едва ли не ведущим средством раскрытия внутреннего мира героев (писатель не так уж часто применял интроспекцию), в большинстве случаев тщательно мотивированы их биографиями (чаще всего неблагополучными: бессемейственность, безотцовщина, унижения, нужда и т.п.).

Для автора "Братьев Карамазовых" антитеза отчужденного и причастного сознаний связана в первую очередь с полярностью атеистического и религиозного мироотношений. Дилемма Ивана Карамазова "Бог и бессмертие души или "все позволено", неоднократно формулируемая им и другими персонажами, служит, по-видимому, ключом ко всему роману. "Достоевский был змий, - справедливо утверждал Вяч. Иванов, - открывший познание путей отъединенной, самодовлеющей личности и путей личности, полагающей свое и вселенское бытие в Боге"8 . Полнота причастности бытию явлена в Зосиме и Алеше.

стр. 3


--------------------------------------------------------------------------------

Другие же персонажи романа в большей или меньшей мере отчуждены от окружающей их человеческой реальности, склонны к эгоистическому своеволию, сосредоточены на своих страстях (чувственных, интеллектуальных или амбициозных), хотя и они (за исключением Смердякова) испытывают импульс к общению и тянутся к Алеше (пусть зачастую не с покаянием, а с циничным утверждением собственной "поганости", поскольку таящийся в их душах потенциал причастности миру и людям подавлен и искажен). Попытаемся подтвердить высказанные соображения обращением к тексту.

Парадоксы Федора Павловича. Карамазов-отец - человек, дошедший до крайней степени нравственного и эстетического безобразия. В нем отсутствует "внутренняя сдерживающая норма". Одним из первых это отметил В. В. Розанов: "<...> все стихии его духовной природы точно потеряли скрепляющий центр..."9 Рассказчик, знакомя нас со старшим Карамазовым, характеризует его как "злого шута", человека "дрянного и развратного", но ловко умеющего "обделывать свои имущественные делишки" и лишь в этом весьма преуспевшего. Сведя в могилу двух жен, он на долгие годы, кажется, напрочь забыл о существовании трех своих сыновей. Удивительно, но единственный человек, о котором старик Карамазов хоть как-то заботился, - его будущий убийца, лакей Смердяков (возможно, четвертый внебрачный сын).

Действия Федора Павловича - это поступки человека своевольного, сосредоточенного исключительно на чувственных удовольствиях и отчужденного от всего другого. Он действует импульсивно, в порыве исступленных страстей не щадя близких и не задумываясь о последствиях им совершенного. Доведенное до максимального предела и возведенное в жизненный принцип сладострастие во многом определяет его поведение. Не способный к истинной любви к женщине, Федор Павлович обрекает себя на бессемейственность (несмотря на два брака и наличие сыновей) и одиночество10 . Его дом рассказчик называет сначала "гаремом", затем "развратным вертепом" и, наконец, "вертепом грязного разврата". Патологическая чувственность героя - это доведенная до абсурда жажда жизни, присущая всем Карамазовым. Парадокс заключается в том, что именно это качество вкупе со стяжательством оказывается для героя фатальным: его необычайной силы чувственное влечение к Грушеньке, возлюбленной старшего сына, и тяжба с ним по имущественным расчетам явились катализатором тягостной атмосферы убийства, нагнетаемой Дмитрием (а опосредованно и Иваном), что предопределило в конце концов гибель Федора Павловича.

Будучи не только "практиком", но и "идеологом" сладострастия, Карамазов-отец всеми силами пытается отстоять свою "правду" в форме риторических монологов. Речь для него - монумент самому себе. Она заглушает голос совести Федора Павловича. "По моему правилу, во всякой женщине можно найти чрезвычайно, черт возьми, интересное..." - развивает худший из отцов свою философию эроса перед сыновьями. Такая риторика боится "окликнутости", и во избежание последней старик стремится шокировать своих слушателей, привести их в состояние оцепенения, заставить их замкнуться. Провозглашение себя вне нравственных устоев создает ситуацию неотвратимого погружения героя во зло.

Другое качество отчужденного сознания, воплощенное в образе Федора Павловича, - шутовство. Во время семейного совета в монастыре он стремится разрушить атмосферу одухотворенной беседы старца с посетителями анекдотами. В роли "злого шута" старший Карамазов пародирует высокий слог, высмеивая тем самым церковный стиль общения, называет отца Зосиму: "святейшее существо", "старец великий", "священный старец". (Ремарка рассказчика: "Алеша весь так и вздрогнул от "священного старца".) Юродство, фальшивая экзальтация и безудержное вранье Карамазова-старшего не веселят окружающих, а производят на них тягостное, удручающее впечатление. Ю. М. Лотман от-

стр. 4


--------------------------------------------------------------------------------

мечает, что ценность "безобразия", разгульного поступка состоит в том, "чтобы перейти черту, которой еще никто не переходил"11 . Федор Павлович в этом весьма преуспел, сполна осуществляя "правила для нарушения правил"12 . В сцене скандала на обеде у игумена он "сдержать себя не мог и полетел как с горы", дойдя "до последнего предела мерзости".

Главные свойства шута - неприятие общественных и религиозных норм, активное их отвержение, самоуничижение и, по точному выражению Р. Бэлнепа, "агрессивный стыд"13 . Истоки шутовства Карамазова-отца кроются в унижениях, которых он не избег в молодые годы (один из постоянных мотивов творчества Достоевского). Рассказчик характеризует его так: "...бывший когда-то приживальщик, а потому человек чуткий и тонкий на обиду". Для Федора Карамазова его "гнусные выходки" являлись своего рода истерической компенсацией неосознаваемого, но болезненно ощущаемого неприятия им самого себя. Это подметил и отец Зосима: "...А, главное, не стыдитесь столь самого себя, ибо от сего лишь все и выходит". Проникновенные слова старца подкрепляются прозрением самого героя: "Вы меня замечанием этим как бы насквозь проткнули и внутри прочли".

Федор Павлович - натура противоречивая, склонная к парадоксам. По словам К. В. Мочульского, Карамазов-отец "способен, сидя по горло в "скверне", мгновениями чувствовать красоту и любить добро"14 , это сказалось прежде всего в его отношении к Алеше. Он полюбил сына "искренно и глубоко и так, как никогда, конечно, не удавалось такому, как он, никого любить". Отец надеется на Алешу "как на последнее", стараясь не оскорблять его религиозные чувства (впрочем, тщетно), и однажды даже просит помолиться за него. Искренне и признание "тихого мальчика" отцу: "Сердце у вас лучше головы". И еще: "Не злой вы человек, а исковерканный". Что имел в виду Алеша, произнося эти слова? Вероятно, что душа грешника имеет право на милость, шанс на преображение. Доброта сердца - это надежда на прорыв из замкнутого круга. Сострадание Алеши - это признание возможности каждого человека искупить свои грехи.

Приезд Алексея подвигает отца на неожиданные поступки. Посещение сыном могилы матери, плиту над которой воздвиг на собственные средства верный слуга Григорий, так подействовало на Федора Павловича, что он, будучи человеком нерелигиозным, но повинуясь "странным порывам внезапных чувств и внезапных мыслей", взял да свез в монастырь тысячу рублей на помин души своей супруги. Правда, и здесь "глупый дьявол" сыграл с ним злую шутку. Поминали не мать Алексея, а первую жену Федора Павловича - Аделаиду Ивановну, нещадно колотившую своего беспутного мужа и сбежавшую от него с семинаристом-учителем.

Федор Павлович испытывает потребность признаться кому-то в своих грехах, пусть и в шутовской форме, на мгновение раскрыться, что говорит о взывании к любви и жалости собеседника. В главе "За коньячком" он обращается к сыну в пьяном угаре: "Алеша, веришь, что я не всего только шут? - Верю, что не всего только шут. - И верю, что веришь и искренно говоришь..." Но темные силы взяли верх в душе Федора Павловича и на этот раз: его рассказ о намерении плюнуть в чудотворный образ, перед которым молилась "кликуша", довел Алексея до истерического припадка, точно такого же, в котором когда-то билась его мать15 .

Карамазов-отец - это прежде всего человек аморальный, наделенный разрушительной силой зла, но тем убедительнее выглядят сцены его духовного смятения: "Федор Павлович вдруг ощущал в себе иной раз, пьяными минутами, духовный страх и нравственное сотрясение, почти, так сказать, даже физически отзывавшееся в душе". Знаменательно, что спасение от этого страха старший Карамазов видит в том, "чтобы был непременно другой человек, старинный и дружественный, чтобы в больную минуту позвать его только с тем, чтобы всмотреться в его лицо...". В основе "су-

стр. 5


--------------------------------------------------------------------------------

масбродств" Федора Павловича, как видно, лежит тоска по недоступной ему духовной близости с другими людьми. По мысли Достоевского, отчуждение не может не тяготить человека, не причинять ему страданий.

Лабиринты Ивана. "Иван Федорович глубок..." - заметил автор "Братьев Карамазовых"16 . С. Н. Булгаков, продолжая эту тему, отмечает: "Иван принадлежит к тем высшим натурам <...>, для которых последние проблемы бытия имеют самую живую, непосредственную реальность"17 . Он, несомненно, далек от атеизма в духе Ракитина, кажущегося Достоевскому примитивным и вульгарным. Драма Ивана объяснена словами старца Зосимы: "Идея эта (о бессмертии души. - И. Н. ) еще не решена в вашем сердце и мучает его"18 . В душе Ивана идет борьба между верой и безверием. Все его поступки мотивированы положением между этими двумя полюсами. На "межполюсность" героя обратил внимание В. Шмид, назвав его состояние "осцеляцией"19 .

Гордость Ивана, а точнее, его гордыня20 , эгоизм, озлобленность и стремление к самоутверждению правомерно объяснить жизненными испытаниями, которых герой не выдержал (так же, как и Митя): ранним сиротством (при живом-то отце!), унижениями детства и отрочества и крайней бедностью в студенческие годы. "...Он рос каким-то угрюмым и закрывшимся сам в себе отроком, - повествует рассказчик, - далеко не робким, но как бы еще с десяти лет проникнувшим в то, что растут они (с Алешей. - И. Н. ) все-таки в чужой семье и на чужих милостях и что отец у них какой-то такой, о котором и говорить стыдно, и проч. и проч.".

Иван, несомненно, литературно одарен (даже его пробы пера - "статейки в десять строчек об уличных происшествиях" - высоко оценены рассказчиком). А одно из сочинений двадцатитрехлетнего автора (статья о церковном суде) привлекло внимание общественности, вызвав бурное обсуждение. Статья эта, отразив метания героя между двух "бездн" - "бездны веры" и "бездны неверия", содержала "идею о двух концах": "...многие из церковников решительно сочли автора за своего. И вдруг рядом с ними не только гражданственники, но и сами атеисты принялись и со своей стороны аплодировать. В конце концов некоторые догадливые люди решили, что вся статья есть лишь дерзкий фарс и насмешка". Во всем этом просматривается цель опуса героя: не поиск истины, а, пользуясь выражением А. А. Ухтомского, "индивидуалистический самоупор"21 и высокомерное отношение к наличествующим в обществе взглядам, а в конечном счете - к людям и "жизни сердца".

В уже упомянутой сцене семейного совета в монастыре, где, помимо прочего, обсуждалась и статья Ивана Федоровича, в его поведении явственно прослеживается шутовство (более изощренное, чем грубые выходки его батюшки). Об этом свидетельствуют ремарки рассказчика. Свою идею Иван излагал "охотно и простодушно", затем развивал ее, "не смигнув глазом", и, наконец, "странно признался, впрочем, быстро покраснев": "...Но все же я и не совсем шутил..." Старец Зосима это понял: "Но и мученик любит иногда забавляться своим отчаянием..." В рассматриваемой сцене значимы не только слова и поведение Ивана, но и его бездействие. Он один имел влияние на отца и мог остановить его "безобразия", но не сделал этого, а, напротив, "с каким-то даже любознательным любопытством ожидал, чем это все кончится". "Медный лоб и карамазовская совесть", - говорит об Иване Миусов. Но Петр Александрович ошибся. Прав был старец Зосима, провидчески говоря о "высшем сердце" Ивана, "способного такой мукой мучиться".

Возведенное Иваном чуть ли не на философский уровень неприятие близкой реальности с неизбежностью влечет за собой отчуждение от мира людей и одиночество героя. В главе "Бунт" он признается Алеше, что не принимает заповеди любви к ближнему: "Я никогда не мог понять, как можно любить своих ближних". И действительно, по отношению к людям (и близким, и дальним), со-

стр. 6


--------------------------------------------------------------------------------

средоточенный исключительно на себе самом, этот герой Достоевского нередко бесчувственен и даже жесток. Внешне поступки Ивана вполне благообразны. Он вызвался посодействовать Мите в его тяжбе с отцом, в критической ситуации Федор Павлович именно у него ищет и находит защиту. Даже его роковой отъезд из дома совпадает с желаниями и волей родителя. Но мотивы того, что делает Иван, и помыслы его - иные. Так, он прибыл в город вовсе не для помощи брату, а чтобы "отбить" у него невесту. Не давая обезумевшему от ревности Дмитрию избить отца, Иван в то же время страстно ждет, чтобы "один гад съел другую гадину". ("Но в желаниях моих я оставляю за собой в данном случае полный простор", - говорит он Алеше.) Иван (может быть, и неосознанно) явился идейным вдохновителем убийцы Федора Павловича - Смердякова. И, наконец, самое страшное: зная о готовящемся преступлении, он уезжает в Москву, оставляя отца одного.

"Иван никого не любит", - говорит о нем Федор Павлович. И это правда. У него нет друзей; роман с Катериной Ивановной - не очень-то значимый эпизод в его жизни ("Я ее вовсе не люблю", - признается он Алеше). Иван холодно равнодушен к Мите; да и с Алексеем "сходится" лишь в последний день перед отъездом в Москву. Его презрение к отцу при всем их внутреннем родстве ("...был поросенок, но мыслил правильно") и еле сдерживаемая ярость вдруг прорываются в сцене, когда при отъезде из монастыря он "молча и изо всей силы вдруг отпихнул в грудь Максимова (двойника отца. - И. Н. ), и тот отлетел на сажень". С той же бессмысленной жестокостью Иван "бешено отталкивает" безобидного пьяного мужичка, к которому отчего-то "давно уже чувствовал страшную ненависть". Однако с этой сценой связано и преодоление болезненного отчуждения. Иван не дает замерзнуть мужичку в редкую для него минуту, когда не отвлеченные, а реальные страдания людей лишают его покоя. Это неслучайно происходит в момент, когда он намерен указать на себя и Смердякова как истинных убийц его отца. Нельзя не признать, что в Иване Карамазове теплится и сердечное начало, огонек жизни души, о котором он с упоением говорит Алеше: "Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь..." В этом монологе герой романа отказывает "эвклидовой геометрии" (т.е. позитивистскому рационализму) во всемогуществе, и в такие мгновения он способен быть причастным к миру Божьему через принятие мира земного, к тому, что проповедует старец Зосима.

В образе Ивана Карамазова Ф. М. Достоевский синтезировал такие художественные сверхтипы, как байронизм и фаустианство. Е. М. Мелетинский отмечает, что Иван - "может быть, и невольно" - выступает "не только страдающим эгоистом, но и демоническим соблазнителем" Алеши, с одной стороны, а Смердякова - с другой22 . В рассуждениях Ивана звучат отголоски мыслей Раскольникова, Ставрогина и Версилова. Иван отказывается верить в Бога, равнодушно взирающего на страдания детей. Бунт ведет его к нравственной санкции на зло. Вместе с тем душа Ивана жива. В ночь перед отъездом после разговора со Смердяковым он "чувствовал, что потерял все свои концы". Годы спустя он "с особенным отвращением" вспоминал, как тайком выходил на лестницу, прислушиваясь к тому, что делает в нижних комнатах Федор Павлович. "Этот "поступок", - отмечает рассказчик, - он всю жизнь свою потом называл "мерзким" и всю жизнь свою считал, глубоко про себя, в тайниках души своей - самым подлым поступком изо всей своей жизни". Именно такое "осознанное движение сознания, превращающее возможность в действительность осуществленного поступка", имел в виду М. М. Бахтин: "Я мыслю - поступаю мыслью"23 .

Темные стороны сознания Ивана обнажает черт. Двойник из запредельного мира пародирует своего "хозяина", снимая с концепции героя "мишуру" интеллекта и раскрывая ее суть: "Где стоит Бог - там уже место Божие! Где стану я, там сейчас же будет первое место... "все

стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------

дозволено", и шабаш!" Достоевский, заметим, всячески подчеркивает, что наряду с чертом двойником Ивана является Смердяков: "... ив душе его сидел лакей Смердяков и что именно этого человека не могла вынести душа его". Заигрывание Ивана с темными силами ведет его в духовный тупик, но он восстает против черта: "Нет, я никогда не был таким лакеем! Почему же душа моя могла породить такого лакея, как ты?" Сумасшествие Ивана Карамазова связано со страданием и муками совести: "Бог, которому он не верил, и правда его одолевали его сердце..." Алеша понял причины болезни брата: "Муки гордого решения, глубокая совесть". Главный в жизни Ивана поступок (показания на суде) свидетельствует о том, что он не погиб, а "восстал в свете правды".

В романе есть еще один одинокий герой; личность загадочная, глубокая и противоречивая. Это порожденный воображением героя Великий Инквизитор - персонаж "бестолковой поэмы бестолкового студента". Он одновременно подобие и антипод Ивана, тщетно пытающегося отвергнуть заповедь любви к ближнему. В отличие от автора поэмы Инквизитор посвящает себя служению людям. Но причастность Инквизитора земному миру оказывается ложной: потеряв веру в Бога, он утрачивает и веру в человека. И вот уже ближние - это не одухотворенные личности, но "стадо", а история человечества - бессмысленное нагромождение бедствий, злодейств и страданий24 .

В основе горячей, страстной исповеди Ивана Алеше и признаний Инквизитора Христу лежит острое желание их обоих быть услышанными. Об Иване рассказчик говорит: "Этот мрачно раздраженный и много молчавший человек <...> ни за что бы, никогда не заговорил, если бы не случайная, вдруг разгоревшаяся его симпатия к брату Алексею". То же самое Иван говорит о своем герое: "Наконец, за все девяносто лет он высказывается и говорит вслух то, о чем все девяносто лет молчал". Поступок Инквизитора - это признание за Христом той силы, которую пытались присвоить себе "избранные", одержимые "страшным и умным Духом". Старик, по словам автора поэмы, после ухода Христа "остается непреклонен". Но разве не терзающие его душу сомнения заставили его открыться сыну Божьему? И разве не глубокое смятение Ивана, тяготящегося своей отчужденностью от мира, сделало возможным его задушевно-откровенный разговор с младшим братом? В сознании героя Достоевского, можно сказать, опираясь на лексику М. М. Бахтина, налицо два "голоса". Они далеко не равноправны и, более того, ценностно полярны.

Бунт Лизы. Иван Карамазов - не единственный бунтующий персонаж в романе. Искушает Алешу не только он, но и больная девочка, "долго просидевшая в креслах", - Лиза Хохлакова. Впервые мы знакомимся с ней в монастыре, где Лиза "конфузила" Алешу, смеясь над ним, и где ее "с нежностью благословил" старец Зосима, приметив, однако, в неспокойной душе девочки нечто такое, что побудило его принять решение: "Непременно пришлю его [Алешу. - И. Н. ]".

На долю Лизы выпали испытания, которые, наверное, и не могли не исказить натуру этой умной и не по-детски рассуждающей девочки. "Вы злое принимаете за доброе: <...> в этом ваша болезнь, может быть, виновата", - говорит ей Алеша. О болезненности ее импульсивных реакций позволяют судить краткие ремарки рассказчика: "заговорила скоро, нервно", "надрывчатый голосок", "рассмеялась ужасно, неудержимо, своим длинным нервным, сотрясающимся и неслышным смехом"25 и т.д. Лиза редко говорит спокойно, чаще вскрикивает или кричит. "Ах, Lise, не кричи, главное - не кричи..." - просит ее мать.

Подобно пушкинской Татьяне Лиза пишет любовное письмо Алексею, прелестное и, казалось бы, искреннее. Однако при встрече с Алешей она, испугавшись своего порыва, называет его "глупой шуткой", после чего в тайне от матери беседует с Иваном, найдя в нем родственную душу, и уверяет себя, что влюблена в него. Когда же Алексей пришел в другой раз, то устыдившаяся Лиза призналась, что письмо все же "не шут-

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

ка", и стремительно трижды поцеловала его руку (параллель с троекратным поцелуем руки Грушеньки Катериной Ивановной). Они решили быть вместе и "за людьми как за больными ходить". "Вы смеетесь, как маленькая девочка, а про себя думаете, как мученица", - сказал он ей тогда. Но ночью вдруг с ней - "припадок, крик, визг, истерика", и на другой день - припадок, и на третий, а на четвертый - (по выражению ее матери) "аффект". Днем позже Lise ударила по лицу горничную Юлию, а через час плакала и целовала ей ноги, а позже вновь зло смеялась над посетившим ее юным послушником...

В главе "Бесенок" описан бунт Лизы, который (согласимся с Е. М. Мелетинским) представляет собой "несомненную параллель (на ином совершенно уровне, конечно) и дополнение к бунту Ивана"26 . Она признается Алеше, что любит беспорядок, хочет зажечь дом, "наделать ужасно много зла", есть "ананасный компот", глядя, как мучается распятый мальчик с отрезанными пальчиками, и ей "все гадко, все гадко". В этих излияниях Лиза выражает свои "установки", свои страшные намерения, свою жизненную линию. "Я ведь не то что говорила, я ведь сделаю", - говорит она Алеше. И он отвечает: "Верю".

Садомазохистские фантазии Лизы, ее презрение к окружающим, своеволие и злобность сопряжены с тем, что она, тяготясь таящимися в ней недобрыми импульсами, доводит до максимума их словесное выражение. Это истерическая реализация отчуждения, присущая, помимо Лизы, и другим персонажам романа: Катерине Ивановне, Грушеньке, Илюше Снегиреву и его отцу. Лиза подобно этим и многим другим персонажам Достоевского двойственна в своих устремлениях и, можно сказать, с равным жаром реализует в словах и действиях как свои агрессивные, так и добрые намерения. Вспомним, как всерьез испугалась она, когда Алеша пришел с укушенным Илюшей пальцем, и как были неподдельны ее хлопоты и забота. Несмотря на болезненную отчужденность, казалось бы, от всех и вся, Лиза способна к состраданию. Она сопереживает штабс-капитану Снегиреву, и ей не чужды муки совести. Оскорбив Алешу, она "изо всей силы" придавила дверью свой пальчик. "...Губы ее дрожали, и она быстро, быстро шептала про себя:

- Подлая, подлая, подлая, подлая!"

Прорыв Дмитрия. Старший из братьев Карамазовых - натура сильная, страстная, неистовая. Это воплощение разума интуитивно верующего. В отличие от Ивана с его "эвклидовским" умом, отторгающего себя от всех, "глупый Митя" (так его называет рассказчик) при всей своей необузданности и своеволии открыт, искренен, правдив, восприимчив к страданию других людей. Он одновременно и носитель "низости карамазовской", и человек, страдающий от своих безудержных страстей, склонный к покаянию, стремящийся к очищению. Будущим страданиям этого грешника поклонился в монастыре старец Зосима. В лице Мити Достоевский изобразил "жаждущую нравственного бытия волю"27 . Двойственность своей натуры осознает и сам герой: "Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой". В его душе, по собственному признанию, "дьявол с богом борется". Митя то "бушует по трактирам", вырывая у собутыльников "бороденки", то с истинным благородством отдает почти все свое состояние Катерине Ивановне для спасения ее отца, ничего не требуя взамен.

Митя - самый деятельный персонаж романа. Сосредоточенный на своих страстях, дающий им полную волю и тем самым отчужденный от всего иного, он совершает множество "подлых" поступков. Дмитрий избивает Снегирева, поверенного отца, вытащив его за бороду из трактира; во время кутежа в Мокром предает свою невесту, рассказав Грушеньке об ее унижении ("Ваш брат подлец", - говорит впоследствии узнавшая об этом Катерина Ивановна Алеше); прокутив половину денег, взятых у Кати, не возвращает оставшихся, а зашивает в ладанку, чтобы было на что увезти "инфернальницу". Затем, разыскивая возлюб-

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------

ленную в отцовском доме, движимый ревностью, он "дерзнул" на Григория, купавшего его мальчиком в корыте, и избил Федора Павловича, а когда тот упал, "успел еще два или три раза ударить лежащего каблуком по лицу". И, наконец, в роковой день ранил все того же Григория и, так и не узнав, жив он или мертв, убежал "сломя голову".

Исследователи "Братьев Карамазовых" обычно обходят вниманием вину Мити в смерти отца, но она неоспорима. Он, по сути, явился соучастником убийцы. Стихийные порывы к расправе над отцом, исступленная ненависть к нему и желание его смерти являются несомненной его виной, ведь помыслы - суть поступок. Восклицание Дмитрия: "Хотелубить, но не убил!" - это скорее признание своей виновности (вины христианской) в смерти отца - символа рода, а не самооправдание. Об этом - неоднократно повторяемая арестованным Митей фраза: "В крови (не в смерти! - И. Н. ) отца моего - нет, не виновен!"

Алеша скорбно размышляет о своей семье: "Тут "земляная карамазовская сила"... земляная и неистовая, необделанная..." Но "темная земляная стихия", по словам К. В. Мочульского, преображается "в горячем сердце" Дмитрия в "ослепительное пламя эроса"28 . Исследователь отмечает принципиальную разницу между сладострастием отца и страстностью сына. Если патологическая чувственность Федора Павловича подчиняет другого человека, превращая его в предмет для наслаждений, то Дмитрий, движимый эросом, "цель и идеал которого - красота", участвует в созидании другой личности (ночь в Мокром - признания Грушеньке)29 . Он пламенно мечтает о новой и "непременно добродетельной" жизни с ней где-то в глуши.

Фамильная карамазовская жажда жизни далеко не сводится в Мите ни к похоти, как в старике Карамазове, ни к гордыне и интеллектуальным страстям, как в Иване. Она гораздо человечнее. Митя Карамазов безоглядно любит жизнь, родную землю, мир Божий; он тянется к людям, испытывает властную потребность кому-то открыться (главы "Исповедь горячего сердца"). Он помнит добро (свидетельство на суде доктора Герценштубе о том, как Митя благодарил его за подаренный 23 года тому назад фунт орехов).

В образе Дмитрия Карамазова запечатлен напряженнейший переход человека от "доминанты на свое лицо" к "доминанте на лицо другого" (по А. А. Ухтомскому). Сцена последнего свидания Мити с Катериной Ивановной в арестантском отделении больницы явственно обнаруживает, что они поднялись на новую духовную ступень. Эта встреча нужна обоим, потому что жизнь навеки связала их любовью-привязанностью - сущностным сродством душ. "Любовь прошла, Митя! - начала опять Катя. - Но дорого до боли мне то, что прошло..."

Сон Дмитрия (плачущее "дитё") символизирует переход им "порога", иными словами, "некой идеальной точки соединения прошлого и будущего"30 . Осознав значение сна, Дмитрий освобождается от таившегося в душе разрушительного хаоса, и мысль о самоубийстве, преследовавшая его ранее, исчезает из его сознания. Благодаря проникновению героя в суть добра в нем рождается причастное самосознание: "И кажется, столько во мне этой силы теперь, что я все поборю, все страдания, только чтобы сказать и говорить себе поминутно: я есмь! В тысяче мук - я есмь, в пытках корчусь - но есмь! В столпе сижу, но и я существую, солнце вижу, а не вижу солнца, то знаю, что оно есть". Это порывистое, почти в полубреду произнесенное признание знаменует победу в нем духовного начала.

Тупик Смердякова. Отдельного разговора "достоин" Павел Смердяков, сын городской юродивой Лизаветы Смердящей и, возможно, Федора Павловича. Не принимая новейшую интерпретацию этого образа В. В. Беляевым и Б. Парамоновым, которые нашли в Смердякове множество положительных качеств, недооцененных предшествующими исследователями31 , рассмотрим его тотальное отчуждение, не имеющее прецедентов в мире произведений Ф. М. Достоевского. Разрыв со всем и вся в духовной ориен-

стр. 10


--------------------------------------------------------------------------------

тации этого персонажа возведен в некий абсолют, и именно поэтому все в нем отвратительно.

Жизненная ситуация Смердякова (куда более тяжелая, чем у других персонажей романа) чудовищно исказила его натуру. В детстве он любил вешать кошек, а потом хоронить их "с церемонией". Григорий, застав его как-то за этим занятием, не только больно выпорол мальчика розгой, но и не удержался от следующего высказывания: "...ты не человек, ты из банной мокроты завелся, вот ты кто..." Это оскорбление, как выяснилось впоследствии, Смердяков не смог простить своему приемному отцу. Показательно его признание Марье Кондратьевне: "...я бы дозволил убить себя во чреве, чтобы на свет не происходить во-все-с". "Самолюбие необъятное, и притом самолюбие оскорбленное" разглядел в лакее Иван Федорович.

Выделив в феномене самозванства две ведущие линии: "наполеонизм" и "смердяковщину", Л. В. Пумпянский характеризует Смердякова так: "...лакей всея России, обезьяна своих плохих господ..."32 Исследователь различает понятия "слуга" (Калеб, Евсеич, Савельич) и "лакей" (Видоплясов, Смердяков): "Слуга это тот, кто "живет почтительно", кто стоит "на путях ответственности"33 . В доме Карамазова верный слуга - это Григорий. К сказанному Л. В. Пумпянским добавим: кардинальное отличие лакея от слуги - не только презрение к своему господину, но также к своей стране, к своему народу и его вере и безродство. Нелюдимый и молчаливый, Смердяков был "надменен и как будто всех презирал". "Не любит он нас с тобой, этот изверг", - говорил Марфе Игнатьевне Григорий, уверенный, что Павла им "прислал" их шестипалый "покойничек"34 . На Федора Павловича, который испытывал к нему непостижимую тягу и по-своему заботился о нем, Смердяков "глядел так же косо, как и на других". Он был равнодушен к женскому полу и "ни в чьем обществе не ощущал ни малейшей надобности".

Отсутствие "физиологической связи с родным народом" (выражение Ап. Григорьева)35 ("...Я всю Россию ненавижу...") находит отражение в его рассуждениях о войне 1812 года: "...Хорошо, кабы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе"36 . "У Смердякова совсем не русская вера", - замечает Алеша. Поправим любимого писателем героя: не русская и далеко не вера. Вера, по Достоевскому, - это приверженность высшим моральным принципам и, говоря словами старца Зосимы, "опыт деятельной любви".

Непричастность Смердякова к ценностям земного бытия как такового, национальной жизни и непосредственно близкой реальности свидетельствует о его тотальном отчуждении, которое отсутствует в сознании и поведении персонажей романа, о которых у нас шла речь. Это отчуждение проявляется не только в высокомерном презрении к окружающим, но и в самонадеянности, необремененности тревогами совести и бесстрастности. (Рискнем предположить, что именно отсутствие страстей явилось для Достоевского тем качеством, которое сделало персонажа столь отвратительным). Все это вкупе влечет трагическую безысходность положения героя. Семена, брошенные Иваном, пали на подготовленную почву. Убийство Федора Карамазова и кража из потаенного места трех тысяч рублей - не плод гнева, ненависти или отчаяния, а тщательно спланированная и скрупулезно выполненная акция.

Самоубийство Смердякова - это следствие абсолютного духовного тупика, а в конечном счете - тотального разлада с миром, социумом и людьми. Во время последней встречи с Иваном он, видимо, осознав весь ужас произошедшего, отдает своему "учителю" украденные деньги. "Не надо мне их вовсе", - дрожащим голосом проговорил самый бесстрастный персонаж Достоевского. А когда Иван спрашивает Смердякова о мотивах убийства, тот задает встречный вопрос: "Вы вот сами тогда говорили, что все позволено, а теперь-то почему так встревожены сами-то?" В жарко натопленной комнате убийцы, не осилив-

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

шего за свою недолгую жизнь и пары книг, Иван замечает толстый желтый том слов и проповедей Исаака Сирина (возможно, тот самый, который "упорно и многолетне" читал его приемный отец). Стало быть, собственная абсолютная отчужденность перед лицом добровольного ухода из жизни была пережита как недолжное и в то же время для него самого - нечто неодолимое.

В образе Смердякова в отличие от других персонажей Достоевского воплощено тотальное отчуждение, не совместимое с жизнью. Но в то же время мотив самоубийства свидетельствует, что герой ощутил: полнота отчуждения - это не жизнь, а смерть, причем смерть, не несущая просветления. И все же это не прозрение: Павел Смердяков испытал некий импульс, приближающий его к миру людей, но было уже поздно. Жизнь ушла, жизни нет. Здесь тема отчуждения доведена до максимального предела.

Тема униженных и оскорбленных, заявленная в ранней повести писателя, не уходит из творчества Достоевского 1860 - 1870-х годов. Роман "Братья Карамазовы" - это произведение о людях, которые (каждый по-своему) унижены и оскорблены. Непричастность (или недостаточная причастность) героев к ценностям земного бытия осознается и показывается автором как порождение их обездоленности, а также нанесенных им обид и оскорблений. В противовес утверждению Бахтина о равноправии "голосов" как важном признаке полифонии заметим, что, хотя Достоевский дает высказаться всем персонажам, "голоса" героев романа ценностно не равноправны.

В персонажах "Братьев Карамазовых" отчужденная вненаходимость явлена в разных ипостасях: тотальное отчуждение Смердякова; шутовство и лишенное какой-либо одухотворенности сладострастие Федора Павловича; безудержность страстей и "сила низости карамазовской" Мити; гордыня и высокомерие Ивана, отъединяющие его от людей, при страстной жажде существования; истерическая злобность "бесенка" Лизы; оскорбленное самолюбие Катерины Ивановны, "инфернальная" жестокость Грушеньки... Но вместе с тем отчужденность героев имеет и равнодействующую. Для Достоевского это прежде всего попранность любви к ближнему, понимаемой писателем не просто как сострадание, но как проникновенное понимание личности другого. "Доминанта на свое лицо" оборачивается для персонажей романа мучением, злобностью, одиночеством, всякими безобразиями, толкает к преступлениям, а Смердякова к тому же приводит к самоубийству.

При этом отчужденная вненаходимость персонажей романа (Смердяков - исключение) не является абсолютной и тотальной: ей есть некий позитивный противовес в их сознании, что обнаруживается по ходу развития действия романа все явственнее (преображение Мити, муки совести Ивана, искреннее чувство Грушеньки, очищающие страдания Катерины Ивановны и деятельная сердечность Коли Красоткина). Судьбы героев романа свидетельствуют, что их отчужденность преодолима. "Братья Карамазовы" - это исполненное мрака произведение Достоевского, но одновременно и просветляющее. Говоря иначе, в романе налицо катарсическое начало.

-----

1 Бахтин М. М. К философии поступка // Философия и социология науки и техники. Ежегодник. 1984 - 1985. - М., 1986. - С. 83.

2 Там же. - С. 124.

3 Бахтин М. М. Автор и герой в эстетической деятельности // Философия и социология науки и техники. Ежегодник. 1984 - 1985. - М., 1986. - С. 141.

4 Бахтин М. М. К философии поступка. - С. 127.

5 Примечательно, что в ранних работах Бахтина слово "отчуждение" не используется, при этом "причастность" употребляется неоднократно.

6 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979. - С. 312.

7 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30 т. Т. 6. - Л., 1973. - С. 197.

8 Иванов В. И. Достоевский и роман-трагедия // Иванов В. И. Родное и вселенское. - М., 1994. - С. 282.

9 Розанов В. В. Легенда о Великом Инквизиторе Ф. М. Достоевского. - М., 1996. - С. 61.

10 О тоске одиночества героя свидетельствует то, что он "не вполне сердился" на крыс, которые водились в его доме: "Все же не так скучно по вечерам, когда остаешься один".

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

11 Лотман Ю. М. Декабрист в повседневной жизни (Бытовое поведение как историко-психологическая категория) // Лотман Ю. М. Избранные работы. Таллин, 1992. Т. 1. - С. 320.

12 Там же.

13 Р. Бэлнеп, акцентируя "трагический аспект шутовства", сравнивает его с дьяволизмом: "Дьяволизм - метафизическое неприятие Божественного мира и его порядка, в то время как шутовство - практическое каждодневное неприятие его во имя собственного "я", организующего мир на свой лад...". Неслучайно Федор Карамазов как-то называет себя "отцом лжи", т.е. дьяволом (Бэлнеп Р. Структура "Братьев Карамазовых". - М., 1997. - С. 56).

14 Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество. Париж, 1980. - С. 501 - 502.

15 Американский исследователь Р. -Л. Джексон считает этот поступок "кульминационным пунктом его надругательства над всеми основными национальными, социальными и духовными идеалами и ценностями". Федора Павловича губит его гордыня. За этим, по мнению исследователя, с неизбежностью последует Божья кара. (Джексон Р. -Л. Вынесение приговора Федору Павловичу Карамазову // Достоевский. Материалы и исследования. Вып. 2. - Л., 1976. - С. 141.)

16 Достоевский Ф. М. Из записной книжки // Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. Т. 27. - С. 48.

17 Булгаков С. Н. Иван Карамазов в романе Достоевского "Братья Карамазовы" как философский тип // О великом инквизиторе: Достоевский и последующие. - М., 1991. - С. 197.

18 Ср. слова героя: "А меня Бог мучит. Одно только это и мучит. А что, как его нет? "

19 Шмид В. "Братья Карамазовы" - надрыв автора или роман о двух концах // Автор и текст: Сб. ст. СПб., 1996. Вып. 2. - С. 286. С. Г. Бочаров определяет "формулу мирочувствия" героя так: "Неприятие "мира божьего" как "порядка" и "смысла" при страстном в то же время принятии жизни как "кубка", как "клейких листочков", как жажды существования" (Бочаров С. Г. О двух пушкинских реминисценциях в "Братьях Карамазовых" // Достоевский. Материалы и исследования. Сб. ст. Вып. 2. - Л., 1976. - С. 147).

20 В. Г. Одиноков духовные искания героя называет "трагедией "гордого" сознания" (Одиноков В. Г. Типология образов в художественной системе Ф. М. Достоевского. Новосибирск, 1981. - С. 143).

21 Ухтомский А. А. Интуиция совести. - СПб., 1996. - С. 476.

22 Мелетинский Е. М. Достоевский в свете исторической поэтики. Как сделаны "Братья Карамазовы". - М., 1996. - С. 47.

23 Бахтин М. М. К философии поступка. - С. 109.

24 В ряде работ, посвященных толкованию поэмы, слова Великого Инквизитора отождествляются с идеями Ивана. Это представляется нам весьма сомнительным. Инквизитор - персонаж поэмы Ивана, а в художественном космосе Достоевского, как показал М. М. Бахтин, автор и герой максимально самостоятельны. Не учитывается тот факт, что образ Христа в поэме также создан Иваном Карамазовым. Алеша делает вывод после рассказа брата: "Поэма твоя есть хвала Иисусу, а не хула..."

25 "Сатанинский смех эхом отдается во всем пространстве романа", - отмечает Р. Бэлнеп (Бэлнеп Р. Указ. соч. - С. 51).

26 Мелетинский Е. М. Указ. соч. - С. 104.

27 Лаут Р. Указ. соч. - С. 183.

28 Мочульский К. Достоевский. Жизнь и творчество. Париж, 1980. - С. 502.

29 Там же.

30 Арбан Д. "Порог" у Достоевского (тема, мотив и понятие) // Достоевский: Материалы и исследования. - Л., 1976. Т. 2. - С. 19.

31 См.: Беляев В. В. Антиномия живого и мертвого в "Братьях Карамазовых" Достоевского и образ Павла Смердякова // Достоевский и современность: материалы VIII международных "Старорусских чтений" 1993 г. - Новгород, 1994. - С. 43); Парамонов Б. К вопросу о Смердякове // Звезда, 1995, N 8. - С. 212 - 215.

32 Пумпянский Л. В. Достоевский и античность // Диалог. Карнавал. Хронотоп. 1994. N 1. - С. 99, 100.

33 Там же. - С. 100.

34 Р. Л. Бэлнеп делает интересное наблюдение: в образе Смердякова, "чьи наружность и мысли одинаково мерзки, чье имя связано с экскрементами, кого постоянно называют ослом, а однажды - банной мокротой", воплощена низкая сторона дьяволизма (Бэлнеп Р. Л. Цит. соч. - С. 52). Это уже не "страшный и умный Дух", как в поэме Ивана, а подобие черта из его кошмара - ничтожного и отвратительного. Неслучайно восклицание Дмитрия, до этого момента всё гадавшего, Смердяков или не Смердяков убил Федора Павловича: "Ну, в таком случае отца черт убил!".

35 Григорьев А. И. С. Тургенев и его деятельность: По поводу романа "Дворянское гнездо" // Григорьев А. А. Собр. соч. Аполлона Григорьева. - М., 1915. - Вып. 10. - С. 75.

36 Эта сцена дает повод Б. Парамонову назвать Смердякова "типом низового русского западника, если не европейца", и сделать вывод, что "Смердяков, взятый со стороны его, так сказать, объективных характеристик, совсем не так плох, как пытался представить его автор" (Парамонов Б. Указ. соч. - С. 213).

стр. 13