Писатель, где бы он ни проживал, но пишущий по-русски, - русский писатель. Этноязыковой статус писателя не связан с тем, какую этнореальность он воссоздает - русскую или "заморскую", рассматривает описываемое явление изнутри или со стороны, названы его персонажи русскими именами или иными - это индивидуальные особенности поэтики, стиля, художественного мира писателя. Каждый конкретный художник видит жизнь по-своему, неважно, где прошло его детство: в кишлаке или деревне, в Москве или Ташкенте, знает он один, русский, или два-три языка - это индивидуальные частности его судьбы, тем и интереснее разность литературных произведений.

Феномен русского творчества писателей, повествующих о нерусской реальности, или референтов инокультуры, сопряжен, не в последнюю очередь, с геополитическими особенностями нашей страны (последней трети XX и рубежа веков). Разнообразны номинации подобного творчества - в зависимости от вкуса, идеологической ниши, осведомленности как читателя, так и исследователя: "русскоязычное творчество инонациональных писателей", "русское зарубежье", "транскультурное" творчество, "мультикультурное", "интеркультурное". Так или иначе - все определения исходят из взаимодействия разных культур, из способности человека/писателя существовать/творить в разных культурах, решая для самого себя, к какой культуре принадлежать, для кого создавать свои произведения. Все номинации с одной стороны - "продукт", проекция, "сублимация" перипетий советской истории, с другой - отражение мировой парадигмы современности: вхождение в "глобальную деревню", повлиявшую не только на мировую экономику, политику, но и на индивидуальное творчество - "...при нынешнем-то коловращении языков и рас..."1. Когда художественный мир писателя принимает очертания, связанные с истоками инакости (например, иудаизма или ислама), то возникает необходимость говорить об иноэтнокультурном тексте в его творчестве. "Русскоязычие" таких писателей, как Д. Рубина, Т. Пулатов, Ч. Айтматов, Ф. Искандер, Ч. Гусейнов, Сухбат Афлатуни и др., с одной стороны, - "космогоническая" вынужденность (на каком языке им писать, если именно он их личностная и творческая составляющая), с другой - этим писателям важно создать "месседж" о другом народе, его культуре, национальных образах мира и поведать об этом читателю, говорящему и читающему по-русски. Этот пласт литературы мы назвали иноэтнокультурным текстом.

Согласно концепции Ю. М. Лотмана, сообщение, чтобы восприниматься как текст, должно быть сопровождено надлежащим истолкованием2. Исследование (толкование, комментирование) поэтики такого текста - иноэтнокультурного, созданного на русском языке, его типологии, представляется необходимым, так как без него картина современного мирового литературного процесса будет неполной. "Все великие культуры созданы если не на почве империй, то в рамках империй"3. Входит ли в означенный "великий" пласт иноэтнокультурный текст русской литературы - покажет время, но сам феномен подобной литературы - продукт империи, безусловно.

На рубеже веков уже не говорят о "русскоязычном" творчестве, хотя многие писатели продолжают писать на русском языке, прямо или опосредованно воссоздавая действительность на "метаязыке" своих национальных образов мира. Это другая русская литература.

Этническая идентичность - символическая категория, не связанная с языковой принадлежностью, как диктует стереотип4. Д. Рубина, Т. Пулатов, Сухбат Афлатуни, Ч. Айтматов принадлежат по происхождению, домашнему воспитанию к иной, нерусской, культуре. Нахо-

стр. 41


--------------------------------------------------------------------------------

дясь в поле фольклорных и мифологических семейных преданий, воспоминаний, обычаев, кухни, аксиологии, религиозных мифологем, персоналии этого феномена - русской иноэтнической литературы, по-русски создают "инотекст", выступая комментаторами, толкователями, посредниками между двумя ментальностями: "своей" и "иной".

По-разному складывается творческая судьба таких писателей: одни, будучи билингвами, выбирают русский языком творчества: Ч. Айтматов, Т. Пулатов, М. Ибрагимбеков, Ф. Искандер, Т. Зульфикаров, Ч. Гусейнов; другие, принадлежа к пространству русского языка с рождения ("монолингвы"), "сливаются" впоследствии с этническими (нерусскими) корнями, воссоздавая аксиологическую и когнитивную картину мира своего народа; третьи, будучи русскими по происхождению, сформировались как писатели в иноязычной среде (в пространстве бывших советских инонациональных окраин) и способны быть "переводчиками" между разными ментальностями, разными этническими ценностями, так как прожили большую часть жизни в иной языковой среде, например, А. Волос, А. Грищенко.

Мы воспользовались символической метафорой (ее автор - Л. Улицкая) для "маркировки" подобных писателей иноэтнокультуры - Переводчики.

Герой романа5 Л. Улицкой Даниэль Штайн, выполняя профессиональную миссию переводчика, поднимается до сакральных высот на стезе религиозного проповедника: он становится Переводчиком - посредником между людьми разного вероисповедания, разных национальностей.

Так Улицкая метафоризировала миссию своего героя. Выполняя профессиональной долг Переводчика в земле Израиля - миниатюре столпотворения народов и религий, Даниэль Штайн попытался через иудео-христианскую церковь построить мост для диалога между иудаизмом, исламом и христианством. Попытка провалилась: построенный "мост" не справился с мощным потоком традиции. Но, думается, для того и написан роман, чтобы диалог когда-нибудь состоялся.

В литературном дискурсе рубежа веков осуществился литературный проект "Малый шелковый путь", объединивший поначалу ташкентских писателей, затем присоединившихся к ним эмигрировавших из города авторов. Участники проекта совпали в единодушном желании сохранить в литературном творчестве образ былого города - сначала это был Ташкент, а потом он метаморфизировался в "ташкент", который есть у каждого писателя бывшего советского "окоёма" (по терминологии "путейцев"). Литературные тексты, созданные "путейцами" - своеобразная акция, цель которой "заархивировать" уходящий на глазах культурный пласт города (у каждого писателя - свой город), билингвиальный, бикультурный, исчезающий на глазах современного поколения.

Мы воспользовались заглавием повести Сухбата Афлатуни6 "Ташкентский роман" для символического обозначения отношений автора, повествователя, рассказчика с бывшим городом советского "окоёма" как конгломератом культурного, исторического, эмоционального, экзистенциального прошлого, почившего вместе с советской империей.

Один из координаторов проекта Е. Абдуллаев, соединением культур Востока и Запада мотивирует концепт литературного проекта "Малый шелковый путь".

Творчество писателей - референтов иноэтнокультуры - объединено мотивом убывания, или эманации, Города - бывшего города советских окраин, уходящего/ушедшего из пространства русской культуры. "Роман" с городом (в значении - союз, соитие) воссоздан на страницах романа Д. Рубиной "На солнечной стороне улицы"7, где представлен фольклорно-литературный и культурологический синтез, "реанимировавший" один из городов ушедшей империи. О городе бывшего советского Востока написаны притчеобразные повести Сухбата Афлатуни "Глиняные буквы, плывущие яблоки", "Барокко", роман А. Волоса "Хуррамабад".

стр. 42


--------------------------------------------------------------------------------

О городе как "уходящей натуре" пишет и Ч. Айтматов, но иначе. Если в описании города в прозе Афлатуни, Волоса, Рубиной наблюдается интенция художественного воссоздания уходящего города, что сродни желанию коллекционера-энтомолога поймать сачком бабочку или муху (Афлатуни), "сфотографировать", оставить в "семейном альбоме" культуры слепок былой цивилизации, то город в романе Айтматова "Когда падают горы" окрашен публицистическим пафосом от лица негодующего, обвиняющего и оплакивающего город повествователя.

И Афлатуни, и Волос, и Рубина, создав Город советского "окоёма" как срез ушедшей империи, не только ностальгируют, но и изображают неприглядные, комические аспекты в жизни Города. Айтматовский повествователь идеализирует жизнь уходящего/ушедшего Города, который представлен в двух ракурсах: прошлом и настоящем - прошлое идеализировано, настоящее изображено в виде разрушения всей национальной аксиологии, национальной космогонии. Это - этап, возводимый автором к эсхатологии: "когда падают горы", когда попраны сакральные ценности, даже "Вечная невеста" - символ чистой любви - оставляет любимого, садясь в лимузин нувориша. Идеализация прошлого окрашена фольклорно-мифологическим контекстом: эпосом, причитанием, ритуальной практикой, присказкой, заклинанием. "На месте ли мир?", что случилось с людьми, позабыли они Бога, Бог ли позабыл о людях - эти экзистенциальные вопросы мотивируют отказ главного героя - Арсена Саманчина - от такого Города, проклятие Городу: "Да будет он трижды проклят, этот город..."8. Саман-чин принимает решение - род жертвоприношения - убить себя. Так Арсен Саманчин становится героем - культурным героем в метатексте национальной мифологии и героической личностью современности. Две сюжетных линии романа, ритмично выстроенные как параллельные, одна - о Городе с героем-журналистом Саманчиным, другая - о вольном мире гор со стареющим снежным барсом, смыкаются в финале: два убитых тела, Саманчина и барса, лежат в пещере, почти обнявшись. Трагический финал - выражение авторской позиции. Резюме мотива города "город умер - город жив" не свойственно айтматовскому тексту, оно скорее прочитывается у Д. Рубиной, Афлатуни. У Ч. Айтматова "уходящий"/"ушедший" Город - это приговор культуре прошлого, это плач по былым традициям.

В центре сюжета повести Афлатуни "Глиняные буквы, плывущие яблоки"9 - жизнь некоего топоса без названия. В нем живут люди, носящие мусульманские имена. (Так продекларирован иноэтнокультурный текст.) Тем не менее, очевидно, что изображено село с древней историей - от Александра Македонского, и обозначено время действия - рубеж XX-XXI вв., выход из "русской империи": "...когда Москва нашей столицей быть расхотела..."10. О том, что этот топос среднеазиатский, говорят традиционные знаки ландшафта и ментефакты: сакральное отношение к дереву, воде; гастрономические "артефакты": чай, лепешка, плов, курт11; детали быта - чапан12, "метафизики" - исирык13, "медиатор" между тем и другим - насвай14. Повествование в повести ведется от лица селянина, говорящего по-русски (и не потому, что повесть написана русским языком). Автор, находясь в пространстве как минимум двуязычия, создает сказовый стиль повествования от лица рассказчика, сложившегося как homo dictus в двуязычном советском "полукровстве". Рассказчик не говорит "скатертью дорога", но удивленный нелепостью этого "пожелания", пользуется перифразом: "Пусть на твоей дороге скатерть валяется"15. Одна из частотных деталей в описании жизни села - водка - пришла в этот заносимый песком топос вместе с сопроводительным дискурсом: "...Агроном был уже под огромной мухой..."16 (курсив наш. - Э. Ш.). Русский так не говорит, но так говорит рассказчик Афлатуни, житель среднеазиатской нерусской деревни. ("Лаборатория" сказовости Афлатуни сродни лесковской: лексика рассказчика у Н. С. Лескова такова, что ее, по большей части, не было в реальной

стр. 43


--------------------------------------------------------------------------------

жизни, но она могла бы быть.) Русский язык персонажей Афлатуни отражает и реальные языковые формы, например, не только узбеки, говорящие по-русски, но и ташкентские русские называют в нейтральной речи младшего брата "братишкой" (не "брат", или "младший брат", как бы сказал русский россиянин). Интерференция также черта "узбекского русского", воспроизведенная в речи персонажей Афлатуни: "Неть, я ни Байрон, я дыргой..."17.

Традиционный для русской мифологии повседневности образ Пушкина уступил место "собрату" по "школьному ряду" - Лермонтову. И эта "уступка" мотивирована в сюжете: кумиром, "тотемом", "Лениным" стал Лермонтов с подачи местного авторитета - Старого Учителя русской литературы. Создавая оригинальный для мифологии XX в. комический "лермонтовский" дискурс, автор, тем не менее, воссоздает типологическую парадигму (черта поэтики прозы Афлатуни - создание авторской, индивидуальной мифологии, но в традиционной парадигматике). У власти предержащей части селян кумир - "Владимир Ильич Маяковский" - неслучайная аберрация, корни которой тоже в мифологии XX в. И новая мифология повседневности "глобальной деревни" пронизывает село Афлатуни: популярные на рубеже веков "голубые" мотивы, ксенофобии, конкретно - антиамериканские.

Меняются контуры "географии", государственный шрифт, географический вектор "дружбы", рисунки на банкнотах, но мифологические парадигмы имеют свойство традиционности. О каком селе повествует рассказчик? Да и село ли это? Не раз локус неопределенного статуса появлялся в литературной географии, достаточно вспомнить хрестоматийный - щедринский Глупов: город? деревня? государство? - модель человеческого общежития. Структура его вечна: толпа - тиран. Притчевость мифологемы "толпа - тиран" провоцирует на типологическое сопоставление повести-притчи Афлатуни с кинопритчей Тенгиза Абуладзе "Древо желания".

В органике жанра притчи содержится поучение/предупреждение. Если у Абуладзе сюжет имеет трагический финал для человека: деревня, населенная косными и невежественными людьми, послушными тирании, разрушена, так как уничтожен ее созидательный дух: любовь, поиск идеала, открытость к знанию. Для космогонии же, по мифологическим законам, не все потеряно: на месте руин вырастает цветущее гранатовое дерево: красота и "дух" не исчезают, а возрождаются, чтобы жизнь началась сначала.

А в притче Афлатуни люди торжествуют победу над тираном: вода ниспослана им как награда за то, что есть среди них праведники, и жизнь в селе продолжается. "Учитель песка" - первоначальное заглавие повести Афлатуни. В аллюзивно-культурологическом контексте всплывает перифраз из кинодискурса ("Человек дождя"): "Он пришел к нам вместе с дождем"18, наследник дервиша, которого убила толпа. Архетип героя - дервиша/учителя - мифологический культурный герой, существует в циклическом времени мифа: он уходит, чтобы вновь возвратиться. Инакость учителя соответствует органике дервиша: даром предвидеть и постигать прошлое наделен Учитель. Инакость его в духовной чистоте, а толпа не прощает инакости: Учитель "был усажен задом наперед на паршивого ишака; рот Учителя был завязан, на груди болталась фанерка с буквами проклятого алфавита"19.

Создавая картину города/села - модели человеческого общежития - в мифолого-типологической парадигме культуры, Афлатуни наполняет ее образами национальной (восточной, мусульманской) мифологии: в системе образов присутствуют элементы коранической мифологии. Те немногие имена, которыми названы персонажи повести (или которыми они себе представляются), несут архетипическую семантику: Иброхим (коранический персонаж, живший в городе нечестивых и выбранный для того, чтобы принести своего сына в жертву Аллаху), Муса (мусульманский пророк), Марьям (кораническая Марйам, забеременевшая по знаменью Господнему).

стр. 44


--------------------------------------------------------------------------------

Творчество русских писателей рубежа XX-XXI вв. - референтов иноэтнокультуры - объединяет специфическое изображение города как образа былой культуры. Этот факт не в последнюю очередь мотивирован крахом империи и "исходом" народов из былых советских республик. Литературные тексты Города этого уникального временного промежутка - синтез мифологии и фольклора, который останется в истории культуры как genius loci и mentalis loci благодаря, не в последнюю очередь, писателям.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Рубина Д. И. Холодная весна в Провансе. - М., 2005. - С. 159.

2 Лотман Ю. М. Статьи по семиотике культуры / Сост. Р. Г. Григорьева, пред. С. М. Даниэля. - СПб., 2002. - С. 30.

3 Аннинский Л. А. Национальная специфика литературы - анахронизм или неотъемлемое качество. // Знамя. - 2000. - N 9. - С. 203.

4 Шнирельман В. Новый расизм в России // Ежедневный журнал. - 2005. - 12 октября // http://www.ej.ru/experts/entry/2073.

5 Улицкая Л. Е. Даниэль Штайн, переводчик. - М., 2006.

6 Сухбат Афлатуни (в пер. с тюрк. - Диалоги Платона) - писательский псевдоним философа Евгения Абдуллаева - новое имя в русской литературе, однако отмеченное уже не одной литературной премией ("Триумф", "Русская премия").

7 Рубина Д. И. На солнечной стороне улицы: Роман. - М., 2006.

8 Айтматов Ч. Когда падают горы (Вечная невеста): Роман, повесть, новелла. - СПб., 2006. - С. 120.

9 Афлатуни С. Глиняные буквы, плывущие яблоки: Повесть-притча // Октябрь. - 2006. - N 9.

10 Там же. - С. 13.

11 Курт - белые сухие соленые съедобные шарики, кисло-молочный продукт (изготавливается из процеженного кислого молока).

12 Чапан - стеганый халат без воротника: его можно носить зимой - от холода, летом - от жары.

13 Исирык/исрык - трава-оберег для отгона злых духов; в ботанике трава носит название гармала, ею окуривают помещение или открытое пространство, чтобы предотвратить сглаз.

14 Насвай - серовато-коричневый порошок, "табачная пыль", его закладывают под язык, за нижнюю или верхнюю губу.

15 Афлатуни С. Глиняные буквы, плывущие яблоки. - Указ. изд. - С. 3.

16 Там же. - С. 20.

17 Там же. - С. 41.

18 Там же. - С. 3.

19 Там же. - С. 52.