© И. С. ИВАНОВА, кандидат философских наук

Драматично положение человека во времени и пространстве в лирике Вяч. Иванова. В стихотворении "Время" лирический герой предстает измученным пыткой времени. Возникают образы людей, духовные и душевные силы которых на исходе, тем не менее, они не могут вырваться из потока бытия: "Как мертвый вихрь, несут нас глухо. Нас время мчит". На душу человека воздействуют две силы: надежда и смерть. Смерть требует от души забвенья, надежда пытается продлить время земного воплощения души и говорит: "Восполни все и воскреси Мгновенье". В стихотворении "Спор" Вяч. Иванов оправдывает устами своей лирической героини Смерти дискретность бытия: "Бессмертия томительное бремя не я ль сняла и вам дала взамен отрадных смен свершительное Время?" [1].

Человеку тяжко время космическое, бессмертие: его мозг и душа не созданы для такой чудовищной нагрузки, такого объема переживаний. Но еще тяжелее вынести разрыв в пространстве и времени - разлуку с любимым. Душа протестует против перехода в космическое время через смерть, так как она не подготовлена к сознанию того, что конец земной жизни - начало бессмертного существования во времени космическом, что смерть человека не разъединяет, а соединяет времена, пространства и существа. Смерть говорит: "Живых мне не дано расторгнуть уз. Что жить должно, смеется над забвеньем" [2]. Само ощущение времени в стихотворении "Чистилище" сравнивается с "лабиринтом чистилища". Человек идет сквозь времена, претерпевая в теле муки палачей, огненные пытки, из богача превращается в бедняка, но восходит на порог высоких святилищ [3]. В стихотворении "Усталость" время представляется человеку как плен - наказание за грехи: "Не из наших ли измен мы себе сковали плен, тот, что временем зовет смертный род?" [4]. Итак, вина прародителей человечества искупается через страдание.

Так же воспринимала положение человека во времени и Анна Ахматова. По мысли исследовательницы творчества поэтессы О. В. Симченко, человек отпал от плана вечности (истины), возможно, из-за первородного греха и стал принадлежать к миру времени, которое, в на-

Начало см.: Русская речь. 2005. N 4.

стр. 18

казание, дробит человеческую жизнь на "ряд раздельных существований" [5].

Другое наказание - "пытка памятью": человек страдает от сознания измены прошлому, испытывает ощущение трагической вины за грехи, в которых он "без вины виноват".

Поэты Серебряного века пытаются объяснить свое бедственное положение в пространстве и времени не только через христианство, но и через буддизм. В частности, Н. С. Гумилев причину своих страданий видит в том, что совершил преступление в предыдущем существовании: "Вероятно, в жизни предыдущей я зарезал и отца и мать. Если в этой - Боже присносущий! - Так жестоко осужден страдать" [6].

Религиозный экзистенциализм поэтов Серебряного века ставил их перед философским выбором "за Бога" или "против Бога". Одни из них выступали как титаны-богоборцы, бросая божеству вызов (М. Цветаева), другие стремились переделывать мир в сотворчестве с Господом (А. Белый, Вяч. Иванов), третьи полагались на божественную правоту и запасались терпением (А. Ахматова, М. Волошин), четвертые постоянно сомневались в существовании Бога (А. Блок), пятые избирали позицию заискивания и перед Богом, и перед дьяволом (В. Я. Брюсов). Вяч. Иванов, как истинно верующий человек, предупреждает людей о тщетности бунта против Бога в пространстве и времени, напоминая о борьбе богов с титанами. В стихотворении "Вчера во тьме неслись титаны" поэт противопоставляет день прошедший и день настоящий. Восстание титанов против богов подавлено, все спокойно. Небо благосклонно к побежденным: "И первый лист любезен падший" [7].

Протест против существования времени и усмирение бунта человека против Бога и его законов отражены и в лирике А. Белого. В стихотворении "Усмиренный" время подобно смирительной рубашке для души буйнопомешанного, который отказался соблюдать пространственно-временные законы земной системы, потому что они казались ему слишком жестокими. После вселенских бурь во внешнем и внутреннем мире усмиренный человек и укротившее его время испытывают блаженство: "Тихое время блаженно утонет в лазури" [8]. Но герой словно присутствует при трагедии Конца Света, которая происходит через Конец времени: "Вселенная гаснет, зарей обнимая колени". Апокалипсическая трагедия перенесена из внешнего плана во внутренний. Если Вяч. Иванов в стихотворении "Вчера во тьме неслись титаны" явно на стороне Бога, то А. Белый, похоже, на стороне человека. Можно ли смиренно воспринять законы времени, мысль о своей кончине, о том, что пройдет все, что было лучшим, любимым? По мысли А. Белого, художник - это всегда бунтарь, прямо или косвенно протестующий против несовершенного миропорядка. В книге "Символизм как миропонимание" поэт пишет: "Художественное творчест-

стр. 19

во - это изготовление взрывчатых веществ. Будет день, и художник бросит свой яростный снаряд в огромные стены рока. Стены разлетятся. Тюрьма станет миром" [10].

В стихотворении А. Блока "Сквозь серый дым от краю и до краю багряный свет" лирический герой говорит: "Сквозь серый дым от краю и до краю багряный свет. Зовет, зовет к неслыханному раю, но рая нет" [11].

В отличие от А. Белого и А. Блока, М. Цветаева, не сомневаясь в существовании Бога, бросает ему вызов; в стихотворении "Хвала времени" ярко и сильно отражено состояние кричащей дисгармонии между человеком и временем: "Время! Я не поспеваю" [12]. Время объективной реальности движется быстрее, чем время души и разума. Процессы, совершающиеся во времени, настолько больше их материального результата, что он сравним с горсткой песка или пепла, струящегося между пальцами: "Время! Ты меня обманешь!" [13]. Время божественное, космическое больше времени человеческого.

Человеку трудно соблюсти чувство меры, не перейти ту грань, за которой количественные изменения переходят в качественные. Смутно Цветаева понимает это: "Время! Ты меня предашь" [14]. Время объективное и время субъективное у Цветаевой начинают расходиться так сильно, что, обращаясь ко времени, она говорит: "Поезда с тобой иного следованья" [15].

Драматизм разрыва всех связей: общечеловеческих, личностных, культурных - остро выражен в лирике М. Цветаевой. Позиция поэтессы по отношению к внешнему миру при этом весьма агрессивна. Так, на разрыв звена предки-внуки она отвечает разрывом звена предки-правнуки: "Если веку не до предков - не до правнуков мне: стад" [16]. Правнуки сравниваются поэтессой со стадами животных, так как для нее не являются людьми те человекообразные существа, которые оказались невосприимчивы к культуре прошлого. Про 1934 год поэтесса скажет: "Не мое время". "О поэте не подумал Век - и мне не до него" [17]. Безликое время прогресса представляется Цветаевой адом. В стихотворении "О поэте не подумал" она прямо говорит: "Век мой - враг мой, век мой - ад". Мотив вневременности в конце творчества поэтессы начинает звучать все чаще. В стихотворении "Хвала времени" Цветаева говорит: "Ибо мимо родилась Времени".

Это не значит, что чувства времени нет в сердце поэтессы. Современное ей объективное время, события, происходящие в нем, история, духовный облик людей - все не устраивает ее. Экзистенциальное время своей эстетики, своего юного прелестного дворянского века (реминисценция из "Стать тем, что никому не мило") расширяется внутри поэтессы до такой степени, что мир, созданный в ее душе и творчестве, начинает противостоять миру объективному. Экзистенция побеждает в Цветаевой до такой степени, что даже самый поэти-

стр. 20

ческий язык, отражающий прямо и косвенно приметы своего столетия, уже не привлекает поэтессу: "Двадцатого столетья - он, а я - до всякого столетья!" [18].

Цветаева объявляет времени объективному войну. Как не устареть? Как не стать анахронизмом, чем-то архивным, никому не интересным? Поэтесса дает ответ в стихотворении "Прокрасться...": "А может, лучшая победа над временем и тяготеньем - пройти, чтоб не оставить следа, пройти, чтоб не оставить тени на стенах... Распасться не оставив праха на урну" [19].

Все эти пути Цветаева называет "обманом взять". Взять океан времени, безраздельность, беспредельность, минуя раздельность в пространстве и во времени, минуя часы, эпохи, месяцы, годы, столетия. В конечности отдельных временных состояний и величин Цветаева видит трагедию. Рассмотрим ее стихотворение "Минута" поэтапно. Уже в первой строфе она отвергает временное, минутное - страстное, так как если это не отвергнешь, то время все равно вырвет из рук свое. Минута - одна из самых мелких единиц времени, но она значима, ибо из минут состоит само время. Цветаеву возмущает, что наша жизнь зависит от таких мелочей - минут. Успокоение души в том, что ничего не вечно под луной: "У славного царя Щедрот славнее царства не имелось, чем надпись: "И сие пройдет" - на перстне" [20]. Но в этом же и мука, ведь не только плохое, но и хорошее может пройти.

Цветаеву не устраивает вся пространственно-временная система Земли, в которой нет гармонии между желаниями, страстями, судьбами людей и их бытием в пространстве и во времени: "О, как я рвусь тот мир оставить, где маятники душу рвут, где вечностью моею правит разминовение минут" [21]. Трагедию разрыва Цветаевой с Временем объясняли с позиций социально-исторических и психологических. Определенная доля истины есть в том, что к концу творчества Цветаева не хочет сознательно идти в ногу с объективным временем, так как все, что вдохновляло ее как поэта, - в прошлом, новая эпоха прозаична, в настоящем и будущем нет контакта с космосом, а прошлое -это царство теней, в которое бесполезно отправляться Орфею, ибо результат уже известен. Как и все поэты Серебряного века, Цветаева не могла прижиться за границей.

Поэтесса перестает чувствовать себя значимой в современности; особенно ярко утрата значительности себя происходит после ее возвращения из эмиграции в Советскую Россию. Поэтесса не может, как В. Маяковский, своими стихами участвовать в сотворении социализма, нового мира, а личность тогда чувствует себя личностью, когда она постепенно самореализуется, но не в пустоте, а в обществе. В доказательство этой мысли приведем высказывание самой Цветаевой: "Быть современником - творить свое время и не опережать его. Да, отражать его, но не как зеркало, а как щит. Быть современником -

стр. 21

творить свое время, т.е. с 9/10 в нем сражаться... Со щей снимают накипь, а с кипящего котла времени - нет?" [22].

Цветаева начинает чувствовать себя вне времени, потому что прекращается возможность для нее участвовать в его сотворении, начинаются репрессии, и она вынуждена принимать унизительные подачки от Литфонда.

Верующий человек искал бы истоки разрыва гармонии между поэтессой и временем в ее отношении к Богу и божьему миру. Гордыня - величайший грех поэтессы. Следствием его часто становится мятеж. "Я мятежница лбом и чревом", - писала М. Цветаева. Ее мятеж против Бога начинается задолго до конца творчества, с ропота, с возмущения, с неверия в милосердие Господне.

Поэтесса и сама понимает, что возмущение - это не лучший путь к душе Бога, а потому видит свое будущее весьма мрачно: "Быть в аду нам, сестры пылкие, пить нам адскую смолу. Нам, что каждою-то жилкою пели Господу хвалу" [23]. Уже в этом четверостишье мы видим скрытое возмущение, косвенный вопрос: за что ад, если всю жизнь Бога прославляли? И скрытый ответ: за грехи, за протест, за возмущение, за ропот, за нерадение, за нежелание нести крест искупления: "Шей не шей, а все по швам" [24]. Заканчивается так тихо начавшийся, с ропота, мятеж тягчайшим, по христианским канонам, грехом - самоубийством: "На твой безумный мир ответ один - отказ" [25].

С точки зрения философии экзистенциализма, Цветаева совершает последний выбор, в котором субъект обретает экзистенциальную свободу. Этот выбор - через самоуничтожение прорыв к космическому миру и времени, в котором нет разделения на века, года, минуты, прорыв к единому, вечному и неделимому. Тем не менее, важно подчеркнуть, что, отвергая систему мироздания, созданную Богом, Цветаева не отвергает самого Бога и не сомневается в его существовании.

Отказываясь от пространственно-временной системы, сотворенной Богом, она не предлагает ничего альтернативного. Это отличает ее от В. Я. Брюсова, который в мечтах делает слабые попытки поставить в центр мироздания человека, а точнее, себя самого, так как объективное космическое и земное время слишком безжалостны к человеку. В этой системе мужчина и женщина живут в гармонии любви, царят над Вечностью, которая сжимается до мгновения, и находятся выше времени. В стихотворении "Мне грустно оттого, что мы с тобой не двое" поэт пишет: "Мы были б как цари над вечностью мгновенной, и год сменял бы год, как продолженье дня" [26].

В стихе "Не плачь и не думай" Брюсов объявляет: "Прошедшего нет!" Система бытия дискретна, за единицу времени берется день, а прошедших годов, веков нет: "Уснувши, ты умер, и утром воскрес"

стр. 22

[27]. Ночь - смерть. Это прерванное бытие. Каждый новый день - это время, в котором нет места прошлому.

Недовольство поэтов Серебряного века пространственно-временной системой Земли в целом и, в частности, конкретным историческим временем выразилось в проявлении в их лирике экзистенциального времени, но об этом - следующая статья "Экзистенциальное время в поэзии Серебряного века".

Литература

1. Иванов В. Стихотворения. Поэмы. Трагедии. СПб., 1995. Т. 1. С. 347.

2. Там же. С. 349.

3. Иванов В. Указ. соч. Т. 2. С. 125.

4. Там же. С. 122.

5. Симченко О. В. Память как лейтмотив в творчестве Анны Ахматовой. (Многообразие идейно-художественных аспектов). М., 1985. С. 61.

6. Гумилев Н. Стихотворения и поэмы. М., 1991. С. 215.

7. Иванов В. Указ. соч. Т. 1. С. 65.

8. Белый А. Стихотворения. Ростов-на-Дону, 1996. С. 60.

9. Там же. С. 71.

10. Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994. С. 167.

11. Блок А. Стихотворения. СПб., 1994. С. 232.

12. Цветаева М. И. Стихи и поэмы. М., 1997. С. 395.

13. Там же.

14. Цветаева М. И. Лирика. Минск, 1999. С. 395.

15. Цветаева М. И. Стихи... С. 395.

16. Цветаева М. И. Лирика... С. 493.

17. Там же.

18. Там же. С. 497.

19. Цветаева М. И. Сочинения. М., 1992. С. 263.

20. Цветаева М. И. Стихи... С. 411.

21. Там же.

22. Цветаева М. И. Сочинения... С. 235.

23. Цветаева М. И. Лирика... С. 60.

24. Там же. С. 60.

25. Там же. С. 61.

26. Брюсов В. Я. Стихотворения. Поэмы. М., 1987. С. 88.

27. Там же. С. 58.