© Д. А. РОМАНОВ, кандидат филологических наук

Среди лейтмотивов романа И. С. Тургенева "Дворянское гнездо" рассмотрим систему лейтмотивов музыки и природы как символов всего возвышенного, искреннего, чистого, настоящего, - с одной стороны, и игру в карты как символ всего искусственного, фальшивого, притворного в человеческой жизни, - с другой.

Все герои "Дворянского гнезда" связаны с каждым из указанных лейтмотивов. Так, Лиза, Лаврецкий и Лемм изображаются в контексте природы и музыки и постоянно используют в своей речи "пейзажную" и "музыкальную" лексику. Наоборот, Марья Дмитриевна, Гедеоновский, Варвара Павловна и Паншин холодны к музыке и природе, зато во всех подробностях разбираются в карточной игре, щеголяя специальными игорными словечками: ""Вы разве умеете в пикет!" -

стр. 8

спросила она [Марья Дмитриевна] его с какой-то скрытой досадой и тут же объявила, что разнеслась.

Паншин счел девяносто и начал учтиво и спокойно брать взятки, с строгим и достойным выражением на лице... "Сто один, сто два, черви, сто три", - мерно раздавался его голос..." [1] (Курсив здесь и далее наш. - Д. Р. ). Помимо общеизвестного названия карточной масти используются специфические термины: пикет - "старинная карточная игра (для двух, трех, иногда четырех игроков)" [2]. Взятки - "в карточной игре карты, покрытые старшей картой или козырем партнера" [3]. Разнести масть - "скинуть нерасчетливо карту, потеряв через это взятку" [4].

Или: "Марья Дмитриевна с нежностью посмотрела на молодого своего партнера; но тот принял еще более важный и озабоченный вид и объявил четырнадцать королей". Четырнадцать королей - "особое, выгодное для игрока положение в большой карточной игре" [5].

Еще пример: "Хозяйка села играть в карты с Марфой Тимофеевной, Беленицыным и Гедеоновским, который играл очень медленно, беспрестанно ошибался, моргал глазами и утирал лицо платком. Паншин принял меланхолический вид, выражался кратко, многозначительно и печально..."

Об отношении Лаврецкого к карточной игре сказано лишь один раз: что он играл в карты, не более того, в то время как его антиподы - настоящие искусники и знатоки в этой сфере.

Отчетливую "карточную" характеристику Тургенев дает Варваре Павловне Лаврецкой, которая, безусловно, принадлежит к лагерю Марьи Дмитриевны: "После обеда оказалось, что Варвара Павловна большая любительница преферанса; Марье Дмитриевне это до того понравилось, что она даже умилилась и подумала про себя: "Какой же, однако, дурак должен быть Федор Иваныч: не умел такую женщину понять!"

Она села играть в карты с нею и Гедеоновским, а Марфа Тимофеевна увела Лизу к себе наверх".

Герои этого лагеря никогда не рисуются автором на фоне пейзажа в отличие от их антиподов. Сравним это с изображением Лаврецкого: "Звезды уже начали бледнеть и небо серело, когда коляска подъехала к крыльцу домика в Васильевском. Лаврецкий проводил гостя в назначенную ему комнату, вернулся в кабинет и сел перед окном. В саду пел соловей свою последнюю, предрассветную песнь. Лаврецкий вспомнил, что и у Калитиных в саду пел соловей; он вспомнил также такое движение Лизиных глаз, когда при первых его звуках они обратились к темному окну. Он стал думать о ней, и сердце в нем утихло. "Чистая девушка, - проговорил он вполголоса, - чистые звезды", - прибавил он с улыбкой и спокойно лег спать".

стр. 9

Или: "Лошадь Лаврецкого бодро шла, мерно раскачиваясь направо и налево; большая черная тень ее шла с ней рядом; было что-то таинственно приятное в топоте ее копыт, что-то веселое и чудесное в гремящем крике перепелов. Звезды исчезали в каком-то светлом дыме; неполный месяц блестел твердым блеском; свет его разливался голубым потоком по небу и падал пятном дымчатого золота на проходившие близко тонкие тучки; свежесть воздуха вызывала легкую влажность на глаза, ласково охватывала все члены, лилась вольною струею в грудь. Лаврецкий наслаждался и радовался своему наслаждению".

Такого наслаждения, какое открыто Лаврецкому и Лизе, не дано познать ни Марье Дмитриевне, ни Паншину. Они могут на мгновение задержать свое внимание на красоте окружающего мира, но вникнуть в нее, познать ее, слиться с ней не способны из-за неразвитости своей души.

В романе есть показательная сцена конфликта двух анализируемых лейтмотивов в душе Марьи Дмитриевны Калитиной (глава XXXIII). Вначале Марья Дмитриевна поражена прелестью вечернего сада, отдыхающего от дневной жары, и даже готова отказаться от так любимой ею карточной игры в пользу лицезрения природы: "После томительного жаркого дня наступил такой прекрасный вечер, что Марья Дмитриевна, несмотря на свое отвращение к сквозному ветру, велела отворить все окна и двери в сад и объявила, что в карты играть не станет, что в такую погоду в карты играть грех, а должно наслаждаться природой. Из гостей был один Паншин". Однако долго подобное неестественное для Марьи Дмитриевны и Паншина состояние продолжаться не могло. Их любимое развлечение после идейного столкновения Паншина с Лаврецким вступило в конфликт с красотой окружающего мира, и, разумеется, победили карты: "Он [Паншин] попытался перевести разговор на красоту звездного неба, на музыку Шуберта - все как-то не клеилось; он кончил тем, что предложил Марье Дмитриевне сыграть с ней в пикет. "Как! в такой вечер?" - слабо возразила она; однако велела принести карты.

Паншин с треском разорвал новую колоду...".

И. С. Тургенев показывает, насколько далеки в душевном плане друг от друга собравшиеся в этот вечер в доме Калитиных: Лиза и Лаврецкий, с одной стороны, и Паншин и хозяйка дома - с другой. Они столь же не соответствуют друг другу, как красота природы и карточная игра, и находятся в такой же дисгармонии: "Все затихло в комнате; слышалось только слабое потрескивание восковых свечей; да иногда стук руки по столу, да восклицание или счет очков, да широкой волной вливалась в окна, вместе с росистой прохладой, могучая, до дерзости звонкая, песнь соловья".

Сидящие за карточным столом целиком отдаются игре и ни на что другое уже не обращают внимания: это их убогий, искусственный и

стр. 10

азартный мир. Но не таковы Лиза и Лаврецкий: "Они сидели возле Марфы Тимофеевны и, казалось, следили за ее игрой; да они и действительно за ней следили, - а между тем у каждого из них сердце росло в груди, и ничего для них не пропадало: для них пел соловей, и звезды горели, и деревья тихо шептали, убаюканные сном, и негой лета, и теплом".

Идеальным мерилом тургеневских характеров является музыка и отношение к ней, в романе почти все герои музицируют, однако они и резко противопоставлены друг другу по восприятию ее чарующей силы. Так, внезапно услышав игру Лемма, Лаврецкий испытывает непередаваемое волнение: "Вдруг ему почудилось, что в воздухе над его головою разлились какие-то дивные, торжествующие звуки; он остановился: звуки загремели еще великолепнее; певучим, сильным потоком струились они, - и в них, казалось, говорило и пело все его счастье". Герой способен принять музыку в свою душу, слиться с ней, воспринять ее силу: "Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотой, она росла и таяла; она касалась всего, что есть на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и уходила умирать в небеса. Лаврецкий выпрямился и стоял, похолоделый и бледный от восторга. Эти звуки так и впивались в его душу, только что потрясенную счастьем любви; они сами пылали любовью".

Совсем по-другому относятся к музыке герои противоположного лагеря. Для Паншина она - средство произвести впечатление на других. Он считает, что умеет петь и играть, однако музыка не способна проникнуть в его душу. Он просто владеет навыками глубоко музицирования - не более того: "Паншин сел за фортепьяно и, взявши несколько аккордов, запел, четко отделяя слова ... Второй куплет был спет Паншиным с особенным выражением и силой; в бурном аккомпанементе слышались переливы волн. После слов: "Мне тяжело..." -он вздохнул слегка, опустил глаза и понизил голос...".

В изображении Тургенева своим пением Паншин просто хочет порисоваться пред другими, на самом деле музыкальность ему не свойственна, она чужда его сухой и прагматичной натуре.

Точно так же поет Варвара Павловна Лаврецкая, поражающая старуху Калитину своей техникой: "Необыкновенно!.. Ну, Варвара Павловна, признаюсь, - удивили вы меня; вам бы хоть концерты давать". Варвара Павловна, как подчеркивает Тургенев, играет "бойко, проворно, энергично, сильно", но не чувствует и не понимает музыки. Столь низкому человеку музыка не может открыться во всей ее глубине, а игра Варвары Павловны может поразить только таких же бездуховных, как и она сама, посетителей салонов, все равно где - в российских столицах, Париже или провинции.

стр. 11

Показательно, что Паншин не может петь вместе с Лизой Калитиной, лучшей ученицей музыканта Лемма: их дуэт распадается так же, как расстраивается и возможная помолвка. Их голосам не дано звучать вместе: "Первое adagio прошло довольно благополучно, хотя Паншин неоднократно ошибался. Свое и заученное он играл очень мило, но разбирал плохо. Зато вторая часть сонаты - довольно быстрое allegro - совсем не пошла: на двадцатом такте Паншин, отставший такта на два, не выдержал и со смехом отодвинул свой стул".

Зато с Варварой Павловной Паншин "спелся" и "сыгрался" довольно быстро. Это абсолютно одинаковые люди внешнего эффекта: "Варвара Павловна села за фортепьяно. Паншин встал возле нее. Они спели вполголоса дуэт, причем Варвара Павловна несколько раз его поправляла, потом спели громко... Голос у Варвары Павловны утратил свежесть, но она владела им очень ловко. Паншин слегка робел и слегка фальшивил, потом вошел в азарт, и если пел не безукоризненно, то шевелил плечами, покачивал всем туловищем и поднимал по временам руку, как настоящий певец". Но даже в салонах у людей, не чувствующих и не понимающих музыки, "мастерство" подобных музыкантов находит столь же формальный, как и само "искусство", отклик: "Марья Дмитриевна уже не знала, как выразить свое удовольствие; ...Гедеоновский также не находил слов, и только головой качал, - но вдруг неожиданно зевнул и едва успел прикрыть рот рукою".

Являясь блестящим стилистом и тонко понимая выразительные возможности лексической ткани текста, Тургенев провел эту систему лейтмотивов через все пространство "Дворянского гнезда".

Литература

1. Тургенев И. С. ПСС и писем: В 28 т. Т. 7. М., 1964.

2. Большой толковый словарь русского языка под ред. С. А. Кузнецова. СПб., 2003. С. 831.

3. Там же. С. 128.

4. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. Т. III. М., 1882. С. 39.

5. Михельсон М. И. Русская мысль и речь. Свое и чужое. Опыт русской фразеологии: В 2 т. М., 1994. Т. 2. С. 505.

Тула

стр. 12