Уж в пристани волшебный
ожил челн...
Ф. М. Тютчев

Традиционно изображение бури на море в поэтическом языке служит символом превратностей человеческой жизни, как, например, в стихотворении Ф. Н. Глинки "Утро вечера мудренее":

Сегодня вихрь парус рвет;
И вал на отмель лодку бьет;
И гром над безднами ревет;
И молния пловцу в глазах ресницы жжет...
А завтра - ни грозы, ни бури:
Погода... мир... и тишина,
Под круглым куполом небесный лазури
Светлеет моря глубина...
Для нашей жизни нет картины сей вернее...
(Цит. по: Русские поэты. Антология. М. 1991. Т. П. С. 26; далее -Антология).

стр. 3

Эта тема волновала и К. Н. Батюшкова (например, стихотворение "Любовь в челноке"). Несмотря на жизненные бури, не следует унывать:

С отвагой на челе и с пламенем в крови
Я плыл, но с бурей вдруг предстала смерть ужасна.
О юный плаватель, сколь жизнь твоя прекрасна!
Вверяйся челноку! Плыви!
Характерную для маринистической темы метафору пучина жизни развивает И. И. Козлов, лирический герой которого пытается противостоять ударам судьбы: "Пою, и как будто отраднее мне, Я горе мое забываю, Как ветер ни гонит мой бедный челнок Пучиною жизни мятежной" (Антология. С. 368).

А. И. Полежаев, известный своей "Песнью погибающего пловца", придает этим метафорам и сравнениям (море бед; одинок, как челнок) напряженное эмоциональное звучание:

С юных лет
В море бед
Я направил
Быстрый бег
И оставил
Мирный брег!
(...)
Бесприютный
Странник в мире,
Одинок,
Как челнок...
Герой Полежаева изображается попавшим в бурю:

Море стонет -
Путь далек...
Тонет, тонет
Мой челнок!
Мотив скитальчества и одиночества пловца, застигнутого бурей, возникает и у В. Г. Бенедиктова: "Бездомный скиталец - пустынный певец, - Один, с непогодою в споре, Он реет над бездной, певучий пловец, безъякорный в жизненном море" (Антология. С. 462).

Состояние пловца после бури изображает А. Фет в одноименном стихотворении "После бури":

стр. 4

Пронеслась гроза седая,
Разлетевшись по лазури,
Только дышит зыбь морская,
Не опомнится от бури.
Спит, кидаясь, челн убогой,
Как больной от страшной мысли,
Лишь забытые тревогой
Складки паруса обвисли.
Наиболее эмоционально выразительными являются те стихотворения, в которых описывается состояние пловца перед бурей. Так, лермонтовский лирический герой ищет бури сознательно: "Что без страданий жизнь поэта и что без бури океан". Словно вторит ему В. Ф. Ходасевич в стихотворении "Играю в карты, пью вино...": "Ведь знаю: сердце все равно Летит в излюбленную бурю. Лети, кораблик мой, лети, Кренясь и не ища спасенья, Его и нет на том пути, Куда уносит вдохновенье".

Но у него же пресыщенный и разочарованный герой скучает "под бурей":

Весь день на палубе лежал (...)
Качало. Было все немило:
И ветер, и небес простор (...)
Под вечер буря налетела.
О, как скучал под бурей он,
Когда гремело и свистело,
И застилало небосклон!
У Лермонтова мы наблюдаем ярко выраженный метонимический прием: парус обозначает не столько "холст из ткани, растягиваемый на водоходных судах, для движения их ветром", согласно определению в Словаре В. И. Даля, сколько олицетворяет самого пловца, вернее, страстную человеческую натуру поэта: "А он, мятежный, просит бури, как будто в бурях есть покой". Лермонтовский парус жаждет соединить несоединимое - покой и бурю.

Стихотворение проникнуто ощущением простора, динамизма. Пространство над и под парусом пронизано светом: "Под ним струя светлей лазури, над ним луч солнца золотой". Бури еще нет, но во всем ощущается ее приближение: "Играют волны, ветер свищет, И мачта гнется и скрипит."

Но если лермонтовский парус "обняться с бурей был бы рад", говоря словами Мцыри, то "Пловец" Н. М. Языкова готовится противостоять ее приходу, сразиться с ней.

Приведем это стихотворение полностью, чтобы читатель мог ощутить его энергию, увидеть его "архитектонику":

стр. 5

Нелюдимо наше море,
День и ночь шумит оно;
В роковом его просторе
Много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный
Парус мой направил я:
Полетит на скользки волны
Быстрокрылая ладья!

Облака бегут над морем,
Крепнет ветер, зыбь черней, -
Будет буря: мы поспорим
И помужествуем с ней.

Смело, братья! Туча грянет,
Закипит громада вод,
Выше вал сердитый встанет,
Глубже бездна упадет.

Там, за далью непогоды,
Есть блаженная страна:
Не темнеют неба своды,
Не проходит тишина.

Но туда выносят волны
Только сильного душой!..
Смело, братья, бурей полный,
Прям и крепок парус мой.
Атмосферу неминуемой грозы усиливают глаголы в форме будущего времени (грянет, закипит, поспорим, помужествуем).

В тексте легко просматривается вертикаль ("Выше вал сердитый встанет, Глубже бездна упадет") и горизонталь - устремленность вперед, туда: "Но туда выносят волны только сильного душой". Именно такое значение в этом контексте приобретает последняя строка: "Прям и крепок парус мой". Парус становится символом стойкости человеческого духа.

Явному гражданственному пафосу этого стихотворения, бывшего любимой песней революционно настроенной молодежи, способствует троекратное побудительное обращение: "Смело, братья!".

Местоимение мы также говорит о том, что пловец Языкова не одинок, как не был одинок вначале и пушкинский пловец - таинственный певец: "Нас было много на челне...".

Под несомненным влиянием этого стихотворения написаны "Пловцы" А. Н. Апухтина, однако, будучи прямо названными, гражданствен-

стр. 6

ные мотивы ослабили своей дидактичностью эмоциональное звучание стиха:

Друзья, неведомым путем
На бой с невежеством, со злом
И с торжествующею ленью
Мы плыли. Ночь была темна,
За тучи пряталась луна,
Гроза ревела в отдаленье.

И мы внимали ей вдали,
Дружнее прежнего гребли;
Уж берег виделся в тумане...
Но вихорь смял наш бедный челн,
И он помчался между волн,
Как падший витязь, жаждя брани...
<...>

И снова нас зовет на бой
Стремленье к истине свободной.
Так что ж! Пускай опять, друзья,
Помчит нас по морю ладья,
Горя отвагой благородной!
Ослабляет энергетику стиха и отсутствие образа паруса, который концентрировал ее в себе в заключительной строке стихотворения Языкова.

Вдохновленный удачей своего "Пловца", Языков возвращается к этому образу опять: через два года он пишет еще одно стихотворение с таким же названием, где изображение бурного моря на этот раз доминирует и завершается умиротворяющей картиной: "Пронесися, мрак ненастный! Воссияй, лазурный свод!.. Смолкнут бездны громогласны, Их волнение падет!".

В 1839 г. Языков создает третье стихотворение "Пловец", в котором он прославляет не бесстрашие мужественного борца, сильного духом, а того, кто успел доплыть до желанного брега еще "до бури вод": "Хвала ему! Он отплыл рано: когда дремали небеса". Как справедливо замечают исследователи, "идея этого стихотворения обусловила и вялость поэтического словаря, интонации, ритма. Здесь нет той стремительности стихотворного темпа, которой так славилась поэзия Языкова в пору расцвета его таланта" (История русской поэзии. Л., 1968. Т. 1.С. 341).

В жанровых маринистических сценах, где изображаются пловец, парус, челн, они зачастую оказываются взаимозаменяемы, тесно слиты по принципу метонимии. Так, под понятием парус подразумевается и челн, и сам пловец в нем, а под понятием челн - и парус, и пловец.

стр. 7

Об этой взаимозаменяемости говорят и эпитеты, например, убогий мы встречаем у Фета ("челн убогой"), у Ю. В. Жадовской: "Много лет ладью мою носило (...) Наконец ко пристани бесплодной Принесло убогую ладью. .." (Русская элегия. Л., 1991. С. 432). У Языкова ладья быстрокрылая, у Апухтина ладья мчит, "горя отвагой благородной". Ладья - синоним челна. Но челн может быть и грузный, бедный (у Пушкина), таинственный, волшебный, разбитый (у Тютчева), утлый (у Полежаева). Челн, как и парус, одинокий, но если парус всегда белый (только у Мандельштама черный парус - вестник смерти), то челн черный ("чуждый чарам черный челн", "челн томления" Бальмонта).

Парус - наиболее емкий и выразительный образ в этом тематическом ряду. Он олицетворяется, одушевляется. Парус может быть дерзостным (у Кюхельбекера), дерзким и смиренным (у Пушкина), мятежным (у Лермонтова), горестным (у Бунина). Но всегда парус одинокий. Это символ человеческой бесприютности, беззащитности перед стихией жизни, но и символ несгибаемости человеческого духа.

Поэты продолжали обращаться к этому образу и в XX веке, наполняя его новым содержанием, как, например, в стихотворении И. А. Бунина "Порыжели холмы, зноем выжжены":

Море все еще в блеске теряется,
Тонет в солнечной светлой пыли:
Что ж так горестно парус склоняется,
Белый парус в далекой дали?
Ты меня позабудешь вдали.
Отчаянным смятением проникнут возглас В. Высоцкого: "Парус! Порвали парус! Каюсь! Каюсь! Каюсь!.."

Но в первую очередь, парус - символ одиночества. О неслиянности двух одиночеств говорит стихотворение И. Анненского:

Два паруса лодки одной,
Одним и дыханьем мы полны.

Нам буря желанья слила.
Мы свиты безумными снами,
Но молча судьба между нами
Черту навсегда провела...
Интересно, что паруса наделены другим дополнительным значением: паруса всегда соотносятся с оппозицией свой/чужой: "В флибустьерском дальнем море Бригантина поднимает паруса" (П. Коган "Бригантина").

Каждый поэт, обращавшийся к этим маринистическим образам, наполнял их философским, гражданственным, но всегда личностным

стр. 8

звучанием. Яркое доказательство тому - стихотворение Тютчева, в котором челн нагружен сложной символикой таинственного и подсознательного:

Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь - и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.

То глас ее: он нудит нас и просит...
Уж в пристани волшебный ожил челн;
Прилив растет и быстро нас уносит
В неизмеримость темных волн.

Небесный свод, горящий славой звездной,
Таинственно глядит из глубины, -
И мы плывем, пылающею бездной
Со всех сторон окружены.