15 января 2002 года исполнилось сто лет со дня рождения всемирно известного турецкого поэта, прозаика и драматурга Назыма Хикмета (1902-1963).

Из шестидесяти одного года своей жизни он прожил в Москве в разные периоды - 1921-1924, 1925-1928, 1951-1963 - восемнадцать лет, чуть менее половины своей сознательной жизни. В Москве поэт умер и похоронен на Новодевичьем кладбище.

В преддверии юбилея издательство Института востоковедения РАН выпустило в свет книгу А.К. Сверчевской "Известный и неизвестный Назым Хикмет. Материалы к биографии". Книга, написанная на архивных и документальных материалах, открывает читателю неизвестные ранее страницы московской биографии Назыма Хикмета, а также знакомит с судьбой его драматургического творчества, поднимая уникальный пласт российской культуры в первые послереволюционные годы на примерах театров А. Таирова, Е. Вахтангова, В. Мейерхольда, чье режиссерское искусство навсегда покорило Назыма Хикмета.

Автор книги - тюрколог Антонина Карловна Сверчевская, много лет проработавшая в Институте востоковедения РАН и лично знавшая Назыма Хикмета с первых дней его приезда в Москву в 1951 году, - поделилась воспоминаниями о турецком поэте.

- Антонина Карловна, что побудило Вас написать книгу о Назыме Хикмете?

- Желание поделиться своими воспоминаниями об этом замечательном, выдающемся человеке зрело во мне постепенно. Мне посчастливилось знать Назыма на протяжении последних лет его жизни после приезда в Москву в 1951 году. Я дружила с ним и его женой Верой Туляковой вплоть до ее кончины. Общение с Назымом привело меня однажды к счастливой мысли составить библиографию его произведений, первое издание которой я подарила ему ко дню его рождения в 1962 году.

А в последние пару лет его жизни я была как бы его секретарем, выполняла его поручения и просьбы, печатала на машинке, привела в порядок его русский архив, который вместе с турецкими материалами Вера передала после его смерти в Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ, бывший ЦГАЛИ).

Я очень хотела, чтобы люди больше знали о нем, потому что он был светлым человеком, в буквальном смысле слова он был Человеком с большой буквы.

Я поставила своей целью прежде всего рассказать о восемнадцати годах, проведенных им в Москве, и огромном оставленном нам драматургическом наследии. Московская жизнь Назыма последнего периода, с 1951-го по 1963 год, достаточно известна, а свидетельств о его пребывании у нас в 20-е годы собрано куда меньше. Поиски материалов об этих годах его жизни привели меня в Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ), который до начала 90-х годов был закрытым, и Российский государственный архив литературы и искусства (РГАЛИ). Там удалось обнаружить новые, неизвестные ранее материалы, относящиеся к учебе Назыма в Коммунистическом университете трудящихся Востока, или КУТВе, и его работы в театре "МЕТЛА", для которого он писал пьесы и занимался постановкой спектаклей в 1925-1928 годах.

Когда Назым рассказывал о себе, он всегда с удовольствием вспоминал о Москве двадцатых годов. Он носил тогда, как он говорил, "романтическую одежду": ходил по улицам в буденовке, обмотках, ботинках на деревянной подошве и старой шинели и ни за что не хотел с ней расставаться, даже когда студентам КУТВа выдали новую одежду. Сколько бы я ни старалась, но представить Назыма в "романтической одежде", которую он так любил, просто невозможно. В период, когда я его знала, он всегда был одет с большим вкусом, любил носить твидовые пиджаки и обязательно шейные платки в тон, но особенно элегантно выглядел в черном вечернем костюме с бабочкой.

- Как Вы познакомились с Назымом Хикметом?

стр. 68

- Скорее всего, это произошло в нашем институте (который находился тогда в Армянском переулке), когда Назым вскоре после приезда впервые пришел в гости к тюркологам. Он был всегда желанным гостем. Во время наших дружеских посиделок мы обсуждали серьезные проблемы и шутили, а иногда и просто болтали обо всем на свете. Назыму явно доставляло удовольствие говорить с нами на своем родном языке. И как-то естественно получилось, что в один прекрасный день я оказалась у него дома. Это, наверное, и послужило началом наших дружеских отношений. Когда Назым и Вера поженились, наше общение едва ли не стало ежедневным, вместе мы бывали на его творческих вечерах, на театральных премьерах и т.д.

- Часто в воспоминаниях людей, знавших Назыма Хикмета, упоминается о его нехарактерной для турка внешности.

- Всех, кто впервые встречался с Назымом, удивляла его "нетурецкая" внешность: ни черных волос, ни густых черных бровей. У него были голубые глаза и светлые, даже чуть-чуть рыжеватые волосы. Объяснение такой назымовской внешности кроется в его родословной. О ней подробно рассказывает Акпер Бабаев в своей книге "Назым Хикмет. Жизнь и творчество".

Один из прадедов поэта по материнской линии Константин Борженьский - польский граф, участвуя в освободительном движении польского народа, подвергся преследованиям властей и бежал в Турцию, где принял ислам, имя Ферит Мустафа Джеляльеддин-паша, женился на турчанке, стал известным ученым-тюркологом, автором первой грамматики турецкого языка, изданной в 1869 году, военным инженером и топографом.

Другой прадед - француз по происхождению, еще мальчиком плавал в Стамбул на учебном корабле в качестве морского кадета, повздорив с начальством, прыгнул в море, его спас турецкий моряк. Затем он учился в турецкой военно-морской школе, принял мусульманскую веру и взял имя Мех-мед Али, тоже женился на турчанке. Вскоре он дослужился до генерала, получил звание паши, в 1878 году участвовал в Берлинском конгрессе, выступил за предоставление независимости сербам и черногорцам и за это в 44 года был растерзан шовинистически настроенной толпой. Его дочь приходится Назыму бабушкой.

Назым как бы повторил судьбу своих предков. Он бунтовал против начальства, когда был курсантом военно-морской школы (той самой, которую закончил когда-то его прадед), бежал морем от преследования властей, принял советское гражданство, женился на русской женщине, и так же, как его прадеды, умер на чужбине.

Родился Назым в Греции, в Салониках, где дед его по отцу Мех-мед Назым-паша был последним турецким губернатором. Вообще в роду Назыма было четыре паши. А знаете, почему его зовут Назым Хикмет? При рождении его назвали в честь деда. В Турции существовал такой обычай, когда в 15-16 лет первая часть имени отпадала, а к оставшейся прибавлялось имя отца. Отца Назыма звали Хикмет, отсюда он - Назым Хикмет. А фамилия у него Ран: когда в 1934 году в Турции вводились фамилии, он придумал себе фамилию Ран; она употребляется только в его официальных документах. Во всем мире его знают как Назыма.

- Что привело юного Назыма, отпрыска хоть и не богатой, но аристократической семьи, в бурлящую страстями Советскую Россию в 1921 году?

- О том, почему он приехал в 1921 году к нам в Россию, он сам рассказал однажды, выступая на вечере, посвященном В.Э. Мейерхольду в марте 1961 года. "Я приехал в Москву, - сказал он тогда, - надеясь встретиться с Лениным. У меня был вопрос к нему. Я хотел спросить его: "Товарищ Ленин, как можно скорей, скажи, что и как ты сделал в Советской России? Я хочу сделать это же у себя в Турции". Но мне сказали, что этот секрет надо изучать долго: "Ты пока сиди в университете и учись".

Встретиться с живым Лениным Назыму не пришлось. В январе 1924 года он стоял пять минут в почетном карауле у его гроба в Колонном зале Дома Союзов, а потом рассказал о смерти вождя в своем романе "Романтика".

- Литературный талант Назыма Хикмета проявился рано. На драматической сцене КУТВа к нему пришел первый успех. Как и под чьим влиянием происходило становление Назыма-драматурга?

- До приезда в Москву в 1921 году он уже печатался в турецких журналах. В восемнадцать лет он написал свою первую пьесу в стихах, которая называлась "У огня". В 1924 году, когда турецкий драмкружок, который существовал при КУТВе, сыграл написанную им трехактную пьесу "28 января", в "Правде" была опубликована рецензия на спектакль.

Назым познакомился с мейерхольдовским театром. Он не просто ходил на его спектакли, но старался присутствовать на популярных в те годы его "открытых" репетициях, на которые сбегались режиссеры и актеры со всей Москвы. Когда он стал в театре "своим человеком", то обратился к Мейерхольду с просьбой прислать в Интернациональный клуб кого-то из своих режиссеров, который помог бы создать в КУТВе подлинно художественный агитационный театр. Мейерхольд порекомендовал студента второго курса своей мастерской Николая Экка, с которым Назыма связали на многие годы творческое сотрудничество и дружба.

На становление Назыма как драматурга большое влияние оказали постановки молодых тогда театров Таирова, Вахтангова и

стр. 69

особенно Мейерхольда, который стал для Назыма кумиром. Когда Назым приехал в Москву в пятьдесят первом году, то на вопрос, с кем бы он хотел встретиться, он первым назвал имя Мейерхольда, о трагической судьбе которого ничего не знал, поскольку длительное время (в общей сложности семнадцать лет) находился в заключении на родине.

После освобождения Назыма из турецкой тюрьмы в 1950 году, чему в значительной степени способствовала развернувшаяся во всем мире кампания за его освобождение, над ним снова нависла угроза не только ареста, но и физической расправы. В 1951 году он был вынужден тайно покинуть Турцию: бежал морем, где его поднял румынский пароход, потом через Румынию он снова попадает в Россию. Вернуться на родину ему уже не придется. Турецкие власти лишили Назыма гражданства, которое, кстати сказать, до сих пор не восстановлено. После приезда к нам первый паспорт ему выдали поляки на имя Борженьского, чтобы он мог легче ездить за рубеж. С этим паспортом он прожил какое-то время, пока не получил паспорта советского.

- Безусловно, Назыма Хикмета знают на его родине. Как сейчас в Турции относятся к нему и его творчеству?

- Неоднозначно. С одной стороны, он лишен турецкого гражданства, и оно ему до сих пор не возвращено, в школьной программе по литературе имя Назыма не значится, но с другой стороны, в Турции в середине 60-х годов издано полное собрание его сочинений, в театрах идут спектакли по его произведениям, опубликовано значительное число исследований его творчества и т.д. Есть силы, в том числе и в правительстве, которые выступают за возвращение поэту гражданства, но есть и такие, которые решительно этому препятствуют.

- Россия для Назыма стала второй родиной. В Москве им написаны произведения, получившие большую известность. Его пьесы ставились на самых знаменитых сценах нашей страны.

- Российскому читателю известны шестнадцать пьес Назыма, включая пять пьес, написанных им еще в Турции. Сценическая судьба каждой из них сложилась по-разному. Одни пьесы, например, "Череп", "Иосиф Прекрасный", "Тартюф-59", "Корова", никогда не игрались в театрах, другие держались в репертуарах театра один-два сезона - "Рассказ о Турции" или "Станция". Были пьесы, которые пользовались очень большим успехом и долго не сходили со сцены, например "Чудак" с Всеволодом Якутом в главной роли, продержавшийся двадцать сезонов в репертуаре Ермоловского театра. Или пьеса "Слепой падишах", написанная вместе с Верой, выдержавшая более восьмисот представлений. Пьеса "Дамоклов меч", судьбу которой Назым считал счастливой, шла в тридцати театрах всей страны. Но, пожалуй, наибольший успех достался его самой поэтичной пьесе "Легенда о любви", в основу которой легла широко известная на Востоке легенда о трагической любви Ферхада и Ширин.

Ошеломляющий успех имела постановка по назымовскому либретто балета "Легенда о любви" на музыку молодого тогда азербайджанского композитора Арифа Меликова; ее осуществил балетмейстер Юрий Григорович на сцене Ленинградского театра оперы и балета имени С.М. Кирова, Премьера состоялась в марте 1961 года, на ней присутствовал Назым. Постановка Григоровича через четыре года была перенесена на сцену Большого театра. Заглавные партии танцевали тогда Майя Плисецкая, Наталья Бессмертнова, Марис Лиепа. Спектакль имел потрясающий успех. Мы были с Верой на премьере, но Назыма уже не было в живых. Этот балет через несколько лет был поставлен и в Турции.

Были у Назыма пьесы, которые запрещались, как говорится, еще на стадии рукописи. Я имею в виду пьесу "Быть или не быть?", которую Назым написал под впечатлением самоубийства А.Фадеева. Ее удалось впервые опубликовать лишь в 1988 году с предисловием Веры Туляковой, которое она озаглавила фразой, слышанной от Назыма: "Я часто думаю о смерти Фадеева..."

Совсем особняком стоит единственная пьеса Назыма на советскую тему "А был ли Иван Иванович?" Несмотря на все превратности судьбы, выпавшей на его долю, поэт глубоко верил, что у человека с социалистическим сознанием не может быть проявлений пережитков прошлого, таких как угодничество, самовлюбленность, бюрократизм, бездушие и т.д. Свою пьесу он одновременно отдал К. Симонову, тогда главному редактору журнала "Новый мир", и главному режиссеру Театра сатиры В. Плучеку. Пьесу в "Новом мире" К. Симонов опубликовал в апрельском номере 1956 года, за что, как я узнала из воспоминаний В. Плучека, получил выговор. В театре пьеса очень понравилась, 11 мая 1957 года состоялась премьера. Как вспоминал В. Плучек, желающих попасть на спектакль было так много, что порядок устанавливался с помощью конной милиции. Наши партийные власти не сразу поняли, о чем эта пьеса, а когда поняли, то после пятого представления спектакль был официально запрещен тогдашним министром культуры Е. Фурцевой. В Чехословакии пьеса шла под названием "А был ли Филип Филипек?" и выдержала более трехсот представлений.

- Как он чувствовал себя вдали от родины, особенно в условиях тогдашней идеологической зашоренности, советских бюрократических уз?

- Конечно, Назым тосковал по родине, был в курсе происходящих там событий, использовал

стр. 70

любую возможность поговорить на родном языке, этим, наверное, и объяснялись его визиты в наш Институт востоковедения... Но он не чувствовал себя гостем в нашей стране. Пьеса "А был ли Иван Иванович?" - лучшее тому доказательство.

Условия тогдашней идеологической, как Вы говорите, зашоренности Назыма не связали. Он был человеком внутренне свободным и предельно искренним и обладал повседневным чувством гражданской позиции. Поясню на примерах его отношения к Мейерхольду и Зощенко: для него табу, наложенное на имя одного, а позднее и на другого, не имело никакого значения.

При каждом удобном случае - и я тому свидетель, - выступая в любой аудитории, в творческих союзах или же в студенческой или рабочей аудитории, вспоминая и рассказывая о своем пребывании в Москве в 20-е годы, он всегда говорил о Мейерхольде, как о человеке, оставившем огромный след в истории советского и мирового театра, он вспоминал о его театральных постановках о его режиссерском мастерстве. Добавлю к этому, что Назым внес свою лепту в реабилитацию Всеволода Эмильевича.

Что касается Михаила Михайловича Зощенко, то для Назыма известное постановление ЦК, после которого он был исключен из Союза писателей и его перестали печатать, ровным счетом ничего не значило.

Приехав в Ленинград на премьеру спектакля по своей пьесе "Первый день праздника", Назым с трудом уговорил Зощенко пойти с ним в театр. Для ленинградского партийного начальства их появление вдвоем в театре было настоящим шоком. Ленинградская же публика, увидев в зале Зощенко, которого Назым пропустил впереди себя, разразилась аплодисментами...

Все это говорит и о внутренней свободе Назыма, и о том, что для него были естественны поступки, явно противоречащие нашему тогдашнему укладу жизни. Оказавшись у нас, Назым сразу и в категорической форме отказался от привилегий, каких-либо бесплатных продуктов или служебной машины. В своей знаменитой биографии в 1962 году он честно напишет: "Свой хлеб, слава богу, зарабатываю только своим горбом". Назым никогда не отказывал обращавшимся к нему в поддержке и материальной помощи. Думаю, многие начинавшие тогда свой путь в искусстве поэты, писатели, художники вспоминали и вспоминают Назыма с благодарностью. Он и морально, и материально поддерживал своего друга режиссера Николая Экка. Первое место, куда пришел Экк после восемнадцатилетней сибирской ссылки, был дом Назыма.

Назым, безусловно, знал себе цену, но ни при каких обстоятельствах, ни единым словом, ни намеком не сказал о своей известности - а он был известен на весь мир -или о славе поэта. "Сказать о себе, что я поэт, - это все равно, что сказать, что я хороший человек", - говорил он.

- Как сложилась личная жизнь Назыма Хикмета?

- Первый раз Назым женился будучи студентом КУТВа на турчанке по имени Нюзхет. Но брак продолжался недолго, она вернулась в Турцию. Несколько лет спустя Назым написал стихотворение "Великан с голубыми глазами", которое имеет самое непосредственное отношение к этой страничке его биографии. Покидая Турцию в 1951 году, он оставил в Стамбуле незадолго до этого родившегося сына, которого больше, к сожалению, не видел и знал о нем только по письмам его матери и по фотографиям, которые она присылала. У Назыма есть такое стихотворение - "Мой сын взрослеет на фотографиях". У него на даче в Переделкино на стене висела увеличенная фотография Мемеда.

С Верой Владимировной Туляковой, которая, к сожалению, умерла в прошлом году, Назым познакомился на студии "Союз-мультфильм", где она работала редактором. Я была свидетелем с Вериной стороны при регистрации их брака.

3 июня 1963 года она позвонила мне первой и сказала, что Назым умер. Мы с Верой остались близкими людьми и после смерти Назыма, и я не помню случая, чтобы при встрече мы не вспоминали о нем.

Вера написала о Назыме книгу, которую назвала "Наш последний разговор с Назымом". В ней отражен большой пласт культурной жизни пятидесятых годов, и очень жаль, что до сих пор она у нас не опубликована. В Турции книга издавалась дважды. Можно только сожалеть, что в последние годы имя Назыма у нас почти забыто, стихи его не печатаются и не читаются по радио, пьесы не ставятся. Очень хочется надеяться, что 2002 год, год его столетнего юбилея, станет в этом смысле поворотным.