В статье реконструированы ключевые элементы структуры и содержания "Записок" знаменитого польского автора конца XVII в. Яна Хризостома Пасека, которого признают основоположником польской литературы. Рассмотрены основные жанровые особенности данного повествования (silva rerum), тяготение этого нарратива к устным формам, использование мифологических мотивов и сюжетов, специфика языка Пасека.

The article reconstructs the key elements of the structure and content in the "Memoires" of the famous Polish writer of the late seventeenth century Jan Chryzostom Pasek, who is considered the founder of the Polish literature. Among others, the article considers the main genre features of this narrative (silva rerum), its propensity for oral forms, the use of mythological motives and plots, elements typical for Pasek's language.

Ключевые слова: польская литература эпохи барокко, Я. Х. Пасек, записки как эго-текст, картина мира.

Ян Хризостом Пасек (16367 - 1701) вошел в польскую литературу и культуру XVII в. всего одним своим сочинением, известным под условным названием "Записки" ("Pamietniki"). Некоторые исследователи сомневались в их подлинности и даже в реальности самого автора. Но Ян Хризостом Пасек существовал, история его жизни реконструирована; доказано, что это он, а не какой-нибудь мистификатор, создал выдающийся памятник польской барочной литературы. Многие полагали, что работал над ним Пасек в старости. Возможно, так и было. Возможно, что он составил свое единственное произведение из давно написанных отрывков. Считается, что начал он его примерно в 1656 г., обрываются они на неоконченной записи под 1688 г. Их оригинал не сохранился, "Записки" известны лишь по рукописной копии. Кого не хотят читать, того не станут переписывать, - заметил однажды Я. Парандовский в известной книге "Алхимия слова". Значит, Пасек был востребован. Копия "Записок", кстати, неполная. Отсутствует примерно пятьдесят начальных страниц текста. Есть значительные пропуски и в некоторых главах.

То, что Пасек оставил после себя "Записки", не было чем-то исключительным для его времени. Многие тогда фиксировали на бумаге основные события своей жизни, т.е. занимались писанием, но еще не писательством. Они работали в жанре многосоставном и открытом. В него входили жизнеописания, документы, сведения об изменениях в составе семьи, о похоронах и бракосочетаниях, о военных походах. Вписывали в них и чужие тексты, поэтические и прозаические. Так скла-

Софронова Людмила Александровна - д-р филол. наук, главный научный сотрудник Института славяноведения РАН.

стр. 22
дывался популярный жанр эпохи - silva rerum. Он являет собой эго-документ и относится к так называемой субъективной литературе, т.е. литературе для себя и о себе. "Современная европейская культура обязана XVII веку, помимо всех прочих культурных начинаний, составляющих ныне ее сущность, еще и утверждением, если не открытием, тех бесчисленных форм и видов выражений духовной жизни человека, которые мы обобщающим образом называем субъективными [...] Он обеспечил легитимацию субъективности и форм ее выражения в духовной, интеллектуальной и художественной жизни человека" [1]. Вот как строился один из таких эго-текстов: "Полная [...] рукопись состоит из нескольких частей: обращения к детям (завещания), краткого генеалогического очерка о предках, своей биографии и воспоминаний за 25 лет, самостоятельного обширного фрагмента "Описание войн", продолжения автобиографии" [2. С. 239].

Нельзя сказать, что "Записки" Пасека стали формой выражения его духовного мира. Внутреннее Я автора отразилось в них слабо, как и событийный ряд его жизни. Из его сочинения мы узнаем, что был он средним польским шляхтичем, учился в иезуитской школе в Раве, воевал, бывал на сеймах, занимался хозяйством, торговал зерном, судился с соседями. Биография Пасека мало чем отличалась от других биографий того времени. Хотя, по собственным словам автора, главная цель "Записок" состояла в том, чтобы показать "cursum", "dukt" своей жизни, - об этом говорится не раз - он постоянно от нее отвлекался: "Вот московские экспедиции; не пишу о них, потому что это не хроника, а только течение (dukt) моей жизни" [3. S. 424]. Перед тем как показать, что более всего интересовало автора, кратко остановимся на специфической особенности "домашней", или "бумажной", литературы.

Зачастую "сильвы" создавал не один человек, а несколько поколений. Так истории жизни многих, в идеале целого рода, определяли "сквозное действие" эго-документов XVII в. Род - в представлениях той эпохи - не был изолирован от времени, в котором существовал, поэтому его брали в раму истории, т.е. вписывали в события общественной жизни. Хотя по поводу исторического сознания еще никто не рефлексировал, оно уже запечатлевалось в подобных сочинениях. История тогда осмыслялась "в той или иной связи с историей человеческого рода в целом. И в этом случае "память рода" предстает уже не как бессознательный, автоматически действующий инстинкт, а как культура, которая создается и воспроизводится человеком в процессе сознательной целеполагающей деятельности" [4]. Пасек один трудился над своим сочинением, его интересовало родство по горизонтали, а не по вертикали, но он высоко ценил память рода, что отразилось в созданном им портрете рыцаря-сармата. Он предпочел не прочерчивать историческую вертикаль и писал о современных событиях, в которых ему приходилось участвовать или о которых он слышал занимательные рассказы. Так в "Записках" сформировалась "индивидуальная" историческая рама. В ней автор появлялся наравне с другими персонажами, т.е. выступал действователем, что характерно для эго-документов.

Кроме того, рамочная конструкция в "Записках" переместилась в пространстве текста, приблизилась к его семантическому ядру и одновременно распалась на отдельные зарисовки не только исторических событий, но и повседневности, которой обычно не интересовались авторы других эго-документов. Пасек же обратил на нее внимание. История и повседневность не раз перевешивают по значимости биографию автора и даже главенствуют над ней. Так формируется чрезвычайно значимая семантическая антитеза "Записок"; определяющими для них являются самые разные формы антитетичности.

Сочинение Пасека трудно причислить лишь к одному жанру субъективной литературы, оно принципиально открыто, достраивается и перестраивается на протяжении всего повествования. Оно вобрало в себя жанровые приметы дневника, биографии, воспоминаний, путевых заметок. "Cursum" жизни автора вырисо-

стр. 23
вывается в них неясно. Лаконично рассказывает он о жизненных "вехах", нет в нем исповедальных интонаций. Ослабив собственно биографическое начало, не настаивает он и на мемуарности и крайне редко обращается к концепту памяти. Если считать "Записки" не дневником, а воспоминаниями, это мало что меняет. Они лишь перемещаются в ряду однородных жанров, а автор продолжает выражать собственную точку зрения, распространяя ее на широкий социальный контекст. Путевые заметки, к которым время от времени он обращается, посвящены только военному времени и похожи на развернутые реляции с поля боя. "Записки", следовательно, представляют собой синтез бытовавших в XVII в. эго-текстов. Пасек свободно переходит от одного жанру к другому и контаминирует их.

Заметим, что авторское Я сохраняет в них сильную позицию - это очевидно при сравнении с позицией в тексте "объективной" реальности. Анна Зализняк так говорит о дневнике: "О чем бы в нем ни писалось - о событиях личной жизни или социальных переворотах, излагаются ли мысли и переживания автора или приводятся понравившиеся цитаты или услышанный обрывок разговора, пишется хроника текущих событий [...] это документ о личности пишущего, и именно как таковой пишущим воспринимается" [5]. Ее наблюдения целесообразно распространить на всю субъективную литературу, где "объективной" реальностью управляет автор. Он фиксирует для себя приметы времени, делает записи об исторических событиях, в том числе и для того, чтобы выразить свое к ним отношение. Нельзя сказать, что из "Записок" можно почерпнуть новую историческую информацию, зачастую она явно не точна. Пасек не ставил своей целью представить в особом свете и повседневность. Только непривычный быт датчан и турок, в меньшей степени русских, он описывал достаточно подробно. В остальном, повседневность дана довольно скупо, но Я. Тазбир полагает, что сочинение Пасека особенно ценно тем, что в нем представлена обычная жизнь шляхтича XVII в. [6. S. 34]. Следует заметить, что не только повседневность мирной жизни, но и повседневность войны занимает автора. Он постоянно пишет о тяжелом солдатском труде, о жизни на постоях, о том, как солдаты спасали свои стада и берегли коней, считавшихся главной военной добычей наравне с оружием.

Хотя история и повседневность существенно не дополняются при прочтении "Записок", видятся они по-особому. Это происходит потому, что автор выражает к ним личностное отношение и как бы растворяется в окружающем его мире, в который он постоянно всматривается. Не случайно многое из того, за чем он наблюдал, называется зрелищем (spectaculum). Так "картинки" истории и повседневности утрачивают статичность, приобретают динамику и вписываются в пространство, организованное особым образом. Приписаны им и временные измерения. Процесс фиксации событий самого разного характера, интересующих Пасека, превращается в акт творчества, что нарушает канву субъективного повествования. Но окончательно эго-текст не становится литературным произведением. "Записки", если так можно сказать, являют собой "чистую" смешанную форму, ее поддерживает противопоставление основных составляющих, как и особенности повествования.

Внутри повествования, которое нельзя считать полностью оформленным, возникают фрагменты. Фрагментарность характерна для субъективной литературы. "Среди черт, присущих дневниковой прозе [...] следует назвать и ее неорганизованность, фрагментарность, отсутствие общей идеи или концепции текста в целом" [7. С. 114]. Фрагменты эти отличаются от повествования, так как являют собой законченные рассказы. Не вырываясь за пределы повествования, некоторые из них его лишь расширяют, активно влияя при этом на ближний контекст. Другие напрямую не соотносятся с повествованием, что подчеркивается специальными вводными и/или заключительными фразами. Это рассказы-вставки. Все рассказы испытывают влияние погодных записей, постоянно нарушающих предписанные

стр. 24
им рамки. Вдобавок они не всегда достигают законченности и могут останавливаться на уровне сценария. События тогда лишь называются или просто перечисляются. Из них могли бы вырасти рассказы, что случается не всегда. В результате бесчисленные сообщения о наступлениях и построении войск, об их перемещениях по дорогам войны как бы "оплетают" рассказы и одновременно разделяют их, не позволяя соединиться между собой, что еще раз подчеркивает смешанную природу "Записок" и их антитетичность.

В рассказах легко вычленяются микросюжеты, иногда в чем-то сходные между собой. Они не складываются в макросюжет "Записок", взятый в пространственно-временную раму и испещренный клишированными связками и повторами. Это не мешает возникновению целостной и одновременно пестрой картины эпохи, в которую жил автор, отнюдь не настаивающий на целостности и прозрачности своего сочинения. Он постоянно запутывает читателя, делает отступления; из них, собственно говоря, и состоит все его произведение. Эти отступления, по правилам риторики, называются дигрессиями, как, например, краткий рассказ об исчезновении денег, предназначавшихся для выкупа пленных. Также назван маленький трактат, посвященный дружбе. Внутри отступлений также встречаются отступления. Так появляются дигрессии в дигрессии, что значительно усложняет повествование, антитетичное по своей внутренней структуре.

В обширных периодах автор использует такую фигуру речи, как амплификация (нагромождение). Слова здесь теснятся и как бы "наскакивают" одно на другое, речевые конструкции варьируются, обычно с небольшими изменениями. Амплификации противостоит асиндетон (бессоюзие), Пасек не раз выстраивает краткие энергичные высказывания, обычно из глагольных форм. Амплификация в "Записках" перестает быть только фигурой речи и становится основой всего повествования. На мощном фоне разножанровых показателей субъективной литературы формируются собственно литературные произведения, рассказы, правда, неспособные собраться в единое целое. Не обращая внимания на то, что в сочинении Пасека отсутствует общая сюжетная канва, А. Мицкевич был уверен в том, что он создал исторический роман. Автор не выступает его единственным героем, не только вокруг него собирается действие. Героев в его сочинении множество, и действия они совершают самые разнообразные, но в рамках единого времени и пространства.

Рассказы, хотя и не изменяют полностью первичную природу "Записок", "подталкивают" их к художественной литературе. Они начинают перестраиваться, но не окончательно. Эго-документ не пускает их в литературное русло, они как бы застывают на пути от субъективной литературы к художественному нарративу. Переход, совершающийся внутри текста, остается незавершенным. Механизмы трансформации вступают в противодействие с традициями, память культуры препятствует им и встает на защиту эго-документа. Так удваивается "смешанность" "Записок", в них явственно проступает антитетичность: не только жанры субъективной литературы теперь переплетаются между собой, они вступают в отношения с жанром литературным. Множится и фигура автора, круг его функций расширяется. Он уже не только ведет записи о тех событиях, участником которых был, представляя себя действователем. Пасек выступает рассказчиком, иногда передает слово другим, но чаще пересказывает чужие истории сам. Он не пытается скрыться от читателей и выступает под собственным именем.

Принципы "смешанности" и антитетичности распространяются и на слово - оно оказывается двойственным. Необработанное слово эго-документа прежде всего информативно, оно противостоит эстетически оформленному слову рассказа. Устная его природа не подлежит сомнению. Судя по всему, рассказы составляли часть бесед, в которых участвовал Пасек, рассказывая сам и прислушиваясь к речам других. Видимо, он бесчисленное число раз "исполнял" свои рассказы,

стр. 25
перед тем, как переложить их в письменный текст. Рассказывая, Пасек-автор говорит и за своих героев, сочиняет для них монологи и диалоги. Он дает право голоса крестьянам и королям, гетманам и солдатам. Так как обучение в иезуитской школе не пропало даром, по всем правилам риторики составляет речи, свои и чужие. Из них особо выделяется речь апостола Петра - тот упрекает шведов за их недостойное поведение по отношению к полякам. Также проповеди перед боем разряжают "Записки". Орации священников, выступления депутатов сейма и самого Пасека то в церкви при посвящении дочери его друга в монахини, то перед самим королем контрастируют с перепалками солдат на поле боя и в харчевнях. "Записки" же становятся развернутым примером речевой коммуникации эпохи. Диалогическая речь в них развита наравне с речью монологической.

Различимо в сочинении Пасека не только живое слово, но и слово документов эпохи, как и положено в эго-текстах. Это личные и официальные письма, некоторые из них приводятся полностью, другие лишь пересказываются, как письмо отца или одно послание гетмана Чарнецкого. Вокруг писем завязываются сюжеты, ср. обмен письмами с датской возлюбленной. Пасек и его несостоявшийся тесть также обмениваются письмами, но они запаздывают. Поэтому он успевает жениться на другой. Автор внимательно следил за письменным этикетом, ревностно относился к формульным приветствиям и именованиям адресата. Написанная им самим по всем правилам "Инструкция" для равских депутатов вошла в "Записки", как и королевские указы. Он хранил официальные послания, в чем видится не только тщеславие или бережливость, но и отношение к письменному слову. Из множества голосов складывается языковая личность автора, или образ автора (термин В. В. Виноградова). Это "концентрированное воплощение сути произведения, объединяющее всю систему речевых структур персонажей в их соотношении с повествователем-рассказчиком или рассказчиками и через них являющееся идейно-стилистическим средоточием, фокусом целого" [8. С. 118].

Как автор исторического романа, впаянного в эго-документ, Пасек не раз сочиняет, переписывает реальные события, явно не заботясь о достоверности, на что обращают внимание исследователи: "По отношению к его тексту следует соблюдать дистанцию, что позволит воспринимать повествование автора с известной долей критицизма" [9. S. 58]. С нашей точки зрения, это повествование и не должно претендовать на абсолютную точность. Его автор не настаивает на том, что все им написанное соответствует действительности и является истиной, в чем видится проявление художественного начала, во многом определяющего природу его сочинения. В гораздо большей степени, чем точность, его занимало сохранение увиденного и пережитого в слове. Об этом свидетельствует и авторская избирательность. Материал, предоставленный ему самой жизнью, Пасек тщательно препарирует и отбирает тот, который считал необходимым. Охотно преувеличивает или преуменьшает - в зависимости от ситуации - значимость некоторых событий, "пересчитывает" численность войск, своих и вражеских, как и количество добычи, взятой на поле боя.

При этом он очень внимателен к детали, т.е. для его повествования характерен метонимический подход. Не общий пейзаж, а лопухи и крапива около недостроенного дома, в котором автору пришлось поселиться в Вильне, находятся у него на переднем плане. Пасек не забывает написать, как, придя с войны, солдаты прямиком направились в королевский дворец демонстрировать новые польские моды и вертелись перед королевой, восхищавшейся непривычными нарядами. Далее идут пространные рассуждения об их длине. Воспринимал автор мир и в иных масштабах. Он желал узреть его во всей красе: "у меня всегда была охота мир посмотреть" [3. S. 130]. Находясь вдали от родины, не терял времени даром, "все время старался увидеть то, чего в Польше увидеть не сможет" [3. S. 141].

стр. 26
В том числе, красота привлекала его. Ему было просто необходимо посетить собор, где будто бы Мартин Лютер отпал от католической веры: "Я был очень заинтересован в том, чтобы осмотреть все места, и собор, и кельи, чтобы увидеть красоту, украшенность их; был я даже в келье, где он жил, так как мы сказали, что мы "лютеры", они, доверяя нам, всюду нас водили и показывали эту древность, и рассказывали, как все было, мы же вздыхали" [3. S. 167]. Отнюдь не все, что Пасек видел и чем восхищался, становилось объектом его повествования. Крепость в Ляховицах, по его мнению, очень складная и просто замечательная, притом настолько, что следовало бы о ней написать отдельно. Но не в чужой земле она находится, и многие ее видели и хорошо знают. Следовательно, подробно рассказывать об этом архитектурном чуде нет необходимости. Хотя оно, действительно, замечательно - другого такого нет в Польше, - повторяет автор. В своем сочинении он вспоминает о религиозной живописи, скульптуре, архитектуре. Оставил он некоторые замечания об искусстве слова и моде.

Хотя время от времени Пасек негодует по поводу государственной политики и с горечью пишет о судьбах родины, заданная им самим модальность его сочинения не позволяет предаваться унынию. Крайне редко огорчаясь и явно избегая писать о поражениях и неудачах, он с великой радостью повествует о трудных победах, называя их веселыми. Уверен в том, что всегда можно преодолеть все невзгоды и печалиться не следует ни по каким поводам, а для этого необходимо во всем видеть смешное. Вытащить на поверхность парадоксы, которым всегда есть место в жизни, представить серьезные события в ироническом плане он полагает совершенно необходимым. Этот план во многом определил манеру повествования Пасека, основанную на антитезе: "Языковой механизм иронии состоит [...] в нарушении линейности текста, в одновременном наличии двух смыслов (поверхностного и глубинного), противоречащих друг другу" [10]. Смысловые противоречия внутри высказывания явно дополняют круг антитез, организующих "Записки" как целое.

Таким образом, Пасек явно отступал от реальности, но ведь именно ее - как предполагалось - следовало бы без особых отступлений описывать в эго-документе. По крайней мере, он переиначивал ее, а это значит, что автор занялся писательским трудом, еще, правда, не высвободившись из рамок субъективной литературы. То, что этот процесс происходил, подтверждают его отношения с читателем. Создавая "лес вещей", Пасек должен был адресовать его узкому кругу семьи, друзьям, соседям. Следуя этому правилу, он обращался с назидательными речами лишь к молодым людям, "тем, кто будет читать", к "наследникам" книги. В этих обращениях отсутствует ирония. Напомним, как с присущей ему веселостью рисовал портреты адресатов автор "Новых Афин" Б. Хмелёвский. По его словам, "Академия, всяческих наук преисполненная", пригодится мудрым для памяти, простецам для науки, политикам для практики, меланхоликам для забавы. Пасек же печется лишь о молодых. С его точки зрения, им необходимо пройти школу "общественных наук" на сеймах, помнить, что враг - это тоже человек, знать, что жениться на вдове нужно хорошо подумав. В его речах явственно слышны интонации М. Рея [11. С. 802].

При этом автор "Записок", следуя внутреннему движению его текста к литературе, усложнил отношения с читателем и начал выстраивать их непосредственно через текст, а не только через вводные экскурсы. Оставаясь внутри него, Пасек предлагал читателю разделить с ним его эмоциональные переживания по поводу красот подводного мира, присоединиться к нему в радостном познании природы, но ничему не учил. В этом состоит новизна его общения с адресатом. Так в его сочинении соседствовали идущие от Средних веков поучения, предостережения, назидания и неслышимые авторские призывы к адекватному прочтению текста, осторожные приглашения принять авторскую точку зрения на мир и человека.

стр. 27
На пути от эго-документа к художественному нарративу Пасек явно превращался в писателя, отличавшегося наблюдательностью, умением подмечать детали, способностью сохранять однородную модальность текста. Поэтика барокко, в XVII в. распространившаяся на все уровни культуры, определенно соответствовала его мировидению и избранной им манере письма. Барочный автор, как известно, стремился к синтезу и не скрывал швов между различными жанрами и видами искусств. Он добивался адекватного перевода с одного языка культуры на другой и предлагал им заняться читателю, например, при рассматривании-прочтении эмблем. Синтез этот реализовался не всегда, трансформации, происходившие в пространстве барочных текстов, довольно часто не затрагивали их ядра. Так в разных видах искусств, на их перекрестьях, как и на периферии каждого из них, возникали смешанные формы, подобные сочинению Пасека, отвечавшему срединному уровню барокко, хотя оно свободно перемещалось и на уровень низовой. Как и требовалось в его эпоху, автор "Записок" противопоставлял простой стиль "украшенному". Его речи и монологи сконструированы по правилам риторики. Их знание он демонстрировал, когда пересыпал свои выступления латинскими сентенциями. О своей учености он забывал, когда начинал говорить о "простом" на языке повседневности, в первую очередь повседневности войны. Пасек отдавал дань экзотике, которую видел во всем "чужом", высокое у него соседствовало с низким.

Мир в ту эпоху не только ему представлялся постоянно меняющимся, пестрым, "коловратным". Он, с его точки зрения, и не мог быть другим, так как им правила Фортуна, правда, подчиняющаяся вышним силам. Человек также испытывал ее воздействие. Менял он род занятий, "места действия", как и сам автор "Записок", ненадолго вписывавшийся в определенные ситуации. Испытывая на себе воздействие Фортуны, он ничего не страшился: "Не думаю я, что должен бояться несчастья, которое меня вчера миновало; тот, кто меня вчера спас, тот и завтра меня сохранит" [3. S. 140]. Да и вела она себя по отношению к Пасеку особо, "такая хваткая, такая горячая, что люди вокруг удивлялись, но ведь, как бы я ни решил, хуже или лучше, всего того Бог хотел" [3. S. 452 - 453]. Переменчивость жизни пошла его записям на пользу и придала им дополнительные "барочные" измерения.

Из приведенных выше цитат следует, что не Фортуна позволяла человеку подняться наверх, чтобы стремительно скатиться вниз и полностью ощутить резкие перемены от счастья к несчастью, которое есть тень счастья. На самом деле всем распоряжался Бог, направлявший человека, целые народы и государства по верному пути, в чем Фортуна ему лишь помогала, выполняя его волю. Она была игрушкой в руках Господа. Ее давно устоявшиеся значения ко времени Пасека уже в значительной мере выветрились, тем не менее, ее светские смыслы явно противостояли сакральному началу.

Независимо от вышних сил и их помощников выступают в "Записках" демонологические персонажи, никак не противопоставленные миру небесному, что невозможно в народной славянской мифологии. Они не взаимодействуют с человеком, а лишь "являются" ему, чтобы затем исчезнуть. К ним примыкают странные существа, чью природу определяет оппозиция человек/не-человек. Таким образом, не только антитеза Бог - человек присутствует в "Записках", она дополняется другими, не входя с ними в противоречие. Антитеза светское - сакральное определяет и их семантику, и принципы описания. Очертания человека и мира, передаваемые в символико-аллегорической форме, легко сменяются реальными, бытовыми картинками. Из них собирается мир повседневности, который также антитетичен. Война здесь постоянно противопоставлена миру; время, пространство, человек зависят от этого противопоставления. Кроме того, мир насыщен вещами, они его и характеризуют. Так низкое, в отличие от высокого, приобретает

стр. 28
оплотненность, зримость, хотя и ирреальное способно иной раз материализоваться и принимать вещь в свои границы. Так высокое и низкое, противостоящие друг другу, маркируются по-разному.

Война и мир, составляя главную антитезу мира реального, постоянно смешиваются между собой или чередуются. Над ними возвышается образ рыцаря, который дробится и распадается на конкретных персонажей, современников Пасека или исторических героев, не только Речи Посполитой, но и античного мира. Этот "конструкт" утрачивает условность, попадая в реальные контексты - на театр войны, на государственное поприще или на хозяйство. Так обобщенно-абстрактный взгляд на мир истории и современности проецируется на будничное течение жизни, а она овеществляется под пером автора. Повседневность войны и мира входят в противостояние с условными батальными сценами и идиллическими картинками сельской жизни.

Картина мира в "Записках" была бы неполной без обращения к природе, на фоне которой разворачиваются сражения или идут хозяйственные работы. Ее перемены, как и необычные явления (комета), поражают автора, набросавшего своеобразный "календарь погоды". Напомним, что в такие "памятные книги", как "Записки", обязательно заносились сведения об атмосферных явлениях, как обычных, так и сверхъестественных с точки зрения наблюдателей. В мире природы Пасека не привлекают ее прекрасные, но привычные глазу виды. Зато он любуется таинственным подводным миром, где среди водорослей, словно в лесу, бесшумно блуждают звери морские, рыбы чудесные. Звери земные всегда занимали его воображение, он пытался налаживать с ними контакты. Не только ручная выдра, можно сказать прославившая "Записки", но и зайцы, и лисы слушались Пасека, и все вместе ходили с ним на охоту. Его зверинец, обитатели которого мирно жили друг с другом, можно назвать утопическим экологическим проектом, привлекавшим внимание всей тогдашней Польши. Значит, он не просто солдат, посвятивший своему коню, павшему на поле боя, трогательное стихотворение, не только охотник, он и "естествоиспытатель".

Мир Пасека представляет собой не плоскость, где штрихами намечены привычные для того времени картины истории и повседневности. Он объемен, достроен выходами в мир народной мифологии (гномы, колдуны), в нем происходят контакты со святыми (видение св. Антония Падуанского). Конкретен он в своих очертаниях - описания исторических сражений в "Записках" сходны с теми, что приводятся в современных учебниках и исследованиях. Этот мир населен персонажами, известными иногда только самому автору, а иногда и всей тогдашней Европе, как король Ян III Собеский. Сам Пасек уверенно движется по карте истории вместе с войском гетмана Чарнецкого, участвует в выборах королей и прениях на сеймах и сеймиках. "Каждый земянин участвовал в сеймах, бывал депутатом, занимался общественными делами, голосовал и так или иначе служил Речи Посполитой, частицей которой был" [12]. Нет ни одной стороны жизни, которую бы автор "Записок" обошел своим вниманием в жизни и на бумаге. Поэтому их можно назвать энциклопедией культуры XVII в., естественно, по содержанию, а не по жанровым приметам.

Как известно, историко-культурная информация может быть скрыта в тексте: находится она на его периферии, мелькает в авторских замечаниях, прячется во второстепенных деталях. Бывает и по-другому. Она составляет основной материал, из которого автор строит произведение и который он тут же подвергает рефлексии и интерпретирует. Благодаря такому устройству текста историко-культурная информация, сопровождающаяся авторским осмыслением, выступает на первый план. Таковы "Записки" Пасека. Они могут читаться в двух планах: последовательном, горизонтальном и парадигматическом, вертикальном, т.е. таком, который разрешает считать их своеобразной энциклопедией. Чтение второго плана

стр. 29
достаточно трудно, так как композиция "Записок" не отличается особой четкостью, а повествование довольно запутано, хотя автор и находит для него подходящие скрепы. В них, естественно, отсутствует рубрикация. Историко-культурная информация не сверстана по темам, но в опоре на ключевые слова в них выделяются отдельные тематические блоки, складывающиеся в энциклопедию польской культуры эпохи барокко. В ней есть место человеку с характерным для его времени восприятием окружающего мира и самому этому миру, складывающемуся из отдельных фрагментов на глазах у читателя. "Записки" "передают с точностью воскового слепка все наиболее типичные черты этой части общества (среднего шляхетства. - Л. С.) и являются бесценным материалом для познания Польши эпохи сарматизма" [13. С. 20].

Так смешанная природа "Записок" усложняется еще раз. Они не только движутся от эго-текста к литературе, они еще превращаются в энциклопедию, но не такую, которая бы предоставляла читателям общие знания о мире. Во времена Пасека существовали энциклопедии, или лексиконы. Из них можно было извлечь самые разные сведения о божественном и мирском, о географии, медицине и о других полезных науках. Макрокосм в них противопоставлялся микрокосму, описанию подлежало все редкое, небывалое, экзотичное. Информация, содержащаяся в них, могла быть фантастической, что никого не смущало. Подобного рода универсальные компендиумы появлялись и в XVIII в. Бенедикт Хмелёвский в "Новых Афинах" продолжил их традиции, за что его упрекали многие исследователи. "В действительности в вину Б. Хмелёвскому может быть поставлено лишь следование прочным и многовековым традициям космографического жанра, несовместимого с просветительским видением "научной достоверности" доказанного факта" [14. С. 436]. Не от этого жанра ведет свое происхождение энциклопедия Пасека, он не претендует на всеохватность, его не занимает мироздание в целом. "Записки", вышедшие из русла субъективной литературы, как все silvae rerum, имеют энциклопедический характер другого типа. Энциклопедия Пасека - это свод знаний о мире и войне, о своем и чужом, о государственной политике и частной жизни, о старопольской кухне и оружии, о моде и этикете. Как видим, диапазон знаний, заложенный в "Записках", достаточно широк, но умозрительные конструкции в них отсутствуют, так как Пасеку чужда абстракция. Он видит мир по-своему, беспрестанно меняет ракурсы наблюдения, детализирует его отдельные картины. Его повествование многоаспектно. Все это придает "Запискам" энциклопедичность особого рода - в ней явственно различимо художественное начало.

Внутри сочинения Пасека постоянно совершаются трансформации, сквозь различные субъективные жанры, стремящиеся к синтезу, пробивается слово писателя. Его рассказы нарушают одномерность повествования и задают важнейшую линию развития польской литературы, продолжающуюся и в настоящее время. В XIX в. романтизм затеял перекличку с барокко, что обеспечило Пасеку особое место в польской культуре. Его "должниками", как пишет Я. Тазбир, стали Х. Жевуский и другие "рассказчики" того времени [6. S. 34]. В дальнейшем литературные герои становились похожими на самого автора "Записок". "Можно смело утверждать, что если бы "Записки" не сохранились, то трилогия (Сенкевича. - Л. С.) не состоялась бы в той форме, которую она имеет, а Кмичиц и Заглоба не стали бы столь яркими и полнокровными персонажами" [6. S. 30]. Огромное влияние на Сенкевича оказал и язык Пасека. "Историчность" его языка формировалась во многом благодаря "Запискам". "Впечатление барочности языка Сенкевича создают стилистические обороты и фразеологизмы [...] солдатского языка, источником которого преимущественно были "Записки" Пасека" [15]. Присутствуют реминисценции "бумажной" литературы XVII в. и в литературе века XX. Писателей привлекает открытость формы старопольских дневников, записок, вос-

стр. 30
поминаний, их многожанровость, принципиальная "смешанность" и незавершенность. Близки им авторские позиции того времени: "[...] автор остается постоянно присутствующим "хозяином" произведения, разрастанием текста правит ритм его жизни, события его биографии, в том числе интеллектуальной" [16]. Главное, видимо, состоит в том, что жанр, образец которого создал Пасек и который продолжает жить в польской культуре, способен адекватно выразить национальную ментальность. Он - ее "эманация" [17].

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Солонин Ю. Н., Дудник С. И. Судьба субъективных жанров в контексте европейской культуры XVII-XX веков // http://anthropology.ru/ru/texts/solonin/genre.html

2. Лескинен М. В. Событийность и повседневность в сарматских эго-документах // Категории жизни и смерти в славянской культуре. М., 2008.

3. PasekJ. Ch. Pamietniki / Red. J. Tazbir. Warszawa, 2009.

А. Давыдов Ю. Н. Этическое измерение памяти // http://www.vuzlib.net/beta3/html/1/25043/25072/.

5. Зализняк Анна А. Дневник: к определению жанра // http://www.nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/2072/2084/

6. Tazbir J. Pasek jako kronikarz XVII wieku // PasekJ. Pamietniki. Warszawa, 2009.

7. Михеев М. Дневник как эго-текст (Россия, XIX-XX). М., 2007.

8. Виноградов В. В. О теории художественной речи. М., 1971.

9. Gtazewski J. Historia i narracja. O epizodzie siedleckim w Pamietnikach Jana Chryzostoma Paseka // Terminus. 2010. N 2 (22). R. XII.

10. Стародворская Е. В. Иронические высказывания как источник информации о семантической структуре слова // http://www.rus-lang.com/about/group/starodvorskaja/

11. Софронова Л. А. О пользе чтения // Софронова Л. А. Культура сквозь призму поэтики. М., 2006.

12. Gloger Z. Encyklopedia Staropolska. Silva rerum // http://pl.wikisource.org/wiki/Encyklopedia_ staropolska/Silvarerum

13. Тананаева Л. И. Сарматский портрет. Из истории польского портрета эпохи барокко. М., 1979.

14. Лескинен М. В. От "натуры" к "гению"; традиции нравоописаний европейских народов XVI-XVIII вв. // Текст славянской культуры. М., 2011.

15. Zalejarz K. Slownictwo bitewne jako element jezyka XVII - wiecznych rycerzy - o modelu archaizacyjnym Henryka Sienkiewicza (na przykladzie "Ogniem i mieczem" // http://www.podteksty.eu/index.php?action=dynamic&nr=10&dzial=4&id=223

16. Jarzqbski J. Silva rerum // http://solaris.lem.pl/ksiazki/eseje/sex-wars/179-poslowie-sex-wars

17. Burkot S. Ksiazka, ktora czytam // http://www.wsp.krakow.pl/konspekt/konspekt6/czytam.html