После устранения коммунистического режима в Польше (1989 г.) в 90-е годы XX в. польские литературоведы предприняли попытки создать новую, более объективную, чем во времена засилья коммунистической идеологии и цензуры, картину литературного развития в Польше после Второй мировой войны. Тогда появилось несколько обобщающих исследований литературного процесса в ПНР.

Первой была книга известного критика Рышарда Матушевского "Польская литература 1939 - 1991" (1992), автора многократно издававшихся в ПНР учебников по польской литературе XX в. По его словам, новая книга - это "свидетельство автора, который в первый раз писал, чувствуя себя свободным от необходимости компромиссов" [1. S. 8]. Матушевский впервые попытался представить литературу польской эмиграции - дал монографические очерки о некоторых писателях-эмигрантах (В. Гомбрович, Ч. Милош, Я. Лехонь, К. Вежиньский, Г. Херлинг-Грудзиньский), рассказал о конфликтах писателей с властями, о нелегальных изданиях литературы в стране.

Предложенная Матушевским периодизация развития послевоенной польской литературы (1945 - 1948, 1949 - 1956, 1957 - 1970, 1971 - 1981, 1982 - 1991) была слишком дробной. По мнению Збигнева Яросиньского, автора книги "Литература 1945 - 1975 гг." (1996), "годы соцреализма между 1949 и 1956 гг. несомненно были отдельным примечательным явлением", но события 1956 г. способствовали возвращению литературы к ее прерванному соцреализмом развитию. Последующие четыре десятилетия вряд ли нуждаются во внутреннем членении, несмотря на все значительные изменения, происходившие в литературе. "Подлинная цензура в современной польской литературе относится к середине 70-х годов", - считал Яросиньский [2. S. 7], доведя свой рассказ о послевоенной польской литературе именно до этого рубежа. Как в этой своей книге, так и в монографии "Соцреализм над Вислой" (1999) Яросиньский выступил против попыток ряда критиков объявить литературу ПНР, особенно соцреалистического периода, "советской", созданной по заказу советской империи. "Нравится нам это или нет, соцреалистический эпизод относится к истории польской литературы XX в., ее произведения - к ее библиотеке" [3. S. 7].

"50 лет польской литературы. 1939 - 1989. Введение" (1996) - так озаглавил свою книгу Мариан Стемпень. Во вступительном слове автор отметил невозможность охватить в скромной по объему книге "все богатство современной польской литературы" и в изложении материала придерживался программы по литературе

Хорев Виктор Александрович - профессор, д-р филол. наук, зав. отделом Института славяноведения РАН.

стр. 62
для средней школы с тем, чтобы "прежде всего заинтересовать ее учеников и учителей. Это не означает, что и другие не могут обратиться к книге с определенной, надеюсь, пользой для себя" [4. S. 6]. Стемпень предложил свою периодизацию литературного процесса: 1939 - 1945, 1945 - 1948, 1949 - 1955, 1956 - 1970, 1970 - 1981, 1981 - 1989, не менее дробную, чем у Матушевского. Его книга отличается объективным изложением фактов, взвешенностью суждений, стремлением - наряду с успехами и просчетами литературы в стране - показать достижения писателей, творивших в эмиграции.

Глубокое исследование творческих судеб в первые послевоенные годы ведущих польских писателей в стране и эмиграции (Ю. Мацкевича, Г. Херлинг-Грудзиньского, А. Бобковского, В. Гомбровича, А. Янты, М. Ваньковича, К. Прушиньского, В. Броневского, К. И. Галчиньского, Т. Боровского, Ю. Тувима, Я. Лехоня, К. Вежиньского, А. Слонимского, Я. Ивашкевича, Е. Анджеевского, Ч. Милоша, З. Коссак-Щуцкой, М. Домбровской, З. Налковской, А. Вата, Ю. Стрыйковского, критиков К. Выки и Я. Котта) предпринял М. Стемпень в книге ""Как в греческой трагедии". Польские писатели в ситуации выбора. 1944 - 1948" (2005). В ее названии использованы слова Ч. Милоша, который сравнивал дилеммы, возникшие перед польскими писателями после окончания Второй мировой войны с переживаниями героев античной трагедии. М. Стемпень стремился дать "возможно более полное описание тогдашнего сознания писателей" [5. S. 6], опуская их более поздние размышления, признания, воспоминания.

Мечислав Домбровский, автор книги "Польская литература 1945 - 1995. Главные явления" (1997) оговаривался, что его книга - "не классическая история литературы" [6. S. 7], поскольку для целостного осмысления литературного процесса слишком мала необходимая историческая дистанция. Задачей книги является показать основные явления в развитии литературы на примере избранных авторов и текстов. Домбровский решительно выступил против разделения польской литературы на созданную в стране и эмиграционную.

Тадеуш Древновский опубликовал цикл лекций "Польская литература 1944 - 1989" под названием "Попытка соединения. Круги обращения. Образцы. Стили" (1997) [7]. Упор в книге сделан на попытке связать воедино разные сферы польской литературы, разные "круги ее обращения": литература в стране и в эмиграции, "самиздат", которые часто рассматривались критиками в изоляции друг от друга.

Как "личную и часто субъективную" определил свою книгу "Двадцать лет с литературой. 1977 - 1996" (1998) критик Ян Томковский. Автор, по его словам, старался дать в ней "описание важнейших явлений, а не коллекцию имен и названий" [8. S. 6]. Его книгу отличает раскованный, эссеистский стиль повествования, повышающий читательский интерес.

В 2004 г. Томковский издал сборник своих эссе "Поселиться в библиотеке". В нем автор, в частности, рассмотрел процесс глобализации культуры в XX в., который специфическим образом отразился в литературе. "Кто знает, - иронически заметил Томковский, - не появится ли вскоре образцовый учебник европейской литературы, в котором не будет места для Библии, отцов церкви и религиозных писателей (а также Достоевского!). Возможно, после многолетних препирательств возникнет общий европейский канон, но я боюсь, что в итоге идеология будет доминировать над эстетикой" [9. S. 189].

Вопрос о том, в какой мере отстаивание национального своеобразия, поиски собственной идентичности в литературе совместимы с процессом глобализации в культуре, которая нивелирует национальную самобытность, волнует многих ис-

стр. 63
следователей. В конце XX в. в литературном творчестве происходят радикальные изменения. На первый план выходят явления "массовой" литературы, на периферию отодвигается "высокая" традиция, утрачивающая контакт с читателем. По словам известного писателя и футуролога Станислава Лема, массовая культура, в том числе литература, "засоряет мозг, выхолащивает воображение, искажает чувство вкуса. Пусть бы она существовала где-то на периферии, но нет - массовое месиво выдавливает настоящее искусство, которое становится все более элитарным, пока наконец, - если ничего не изменится, - не растворится в этом месиве" [10. S. 18].

Работа литературоведов и критиков по созданию целостной картины развития польской литературы после 1945 г. была продолжена в начале XXI в. Наиболее полно эта литература освещена в исследовании Станислава Буркота "Польская литература в 1939 - 1999 гг." (2003), которое дополнило и обогатило ранее изданные автором книги "Польская литература в 1939 - 1989 гг." (1993), "Польская литература в 1986 - 1995 гг." (1996, 1997). Буркот подчеркивает преемственность в развитии литературы: "То, что мы имеем, своими корнями уходит в прошлое, от которого нельзя отказаться, которое нельзя отбросить" [11. S. 8].

Более популярный характер имеет книга Анджея Завады "Литературные полвека 1939 - 1989" (2001) [12]. Автор много внимания уделяет литературной жизни, историко-культурным процессам. Литературное творчество он рассматривает в проблемно-тематическом плане, не претендуя на глубокий анализ отдельных произведений.

Станислав Стабро в книге "Очерк польской литературы 1944 - 2000 гг." (2002) попытался "взглянуть на историко-литературный процесс с точки зрения исторических, общественных и социологических факторов". "Моей целью, - пишет автор, - было скорее упорядочение фактов и синтетическое описание конкретного историко-литературного процесса в обозначенных мною хронологических рамках и стремление к объективности" [13. S. 7]. Предлагаемая Стабро хронология литературного процесса: 1944 - 1948, 1949 - 1956, 1956 - конец 1960-х годов, начало 70-х годов - 1989; начальная дата последнего периода - 1990 г. - совпадает с вступлением в литературу нового поколения. Критик, известный также как поэт поколения "новой волны" и один из создателей поэтической группы "Тераз", наибольшее внимание уделяет в своей книге поэтическому творчеству, особенно в 1980 - 1990-е годы, скороговоркой отмечая некоторые важные явления в прозе и драматургии.

Центральным в книге Мариана Киселя "Поколения и переломы. Очерки о польской литературе второй половины XX века" (2004) является вопрос о соотношении литературы в стране и в эмиграции. Рассмотрению последней посвящено более половины очерков. Автор находит общее между двумя ветвями литературы: сильную политизацию литературной жизни и художественного творчества, которая определила две противоположные литературные программы. "Литература в стране, - пишет М. Кисель, - тяготеет к реализму, литература эмиграции - к идеализму" [14. S. 14]. Несмотря на идейные и идеологические расхождения, эти две ветви литературы объединяют аналогичные эстетические поиски.

Учебное пособие "Польская литература XX века" (2005) Б. Каневской, А. Легежиньской, П. Сливиньского [15] интересно тем, что построено по новому принципу: вместо описания процесса в нем даны портреты отдельных писателей и интерпретация некоторых их произведений, сгруппированных вокруг проблем "Какая Польша?", "Остается в памяти", "По отношению ко злу", "Искусство и экзистенция". Избранная авторами композиция выглядит довольно хаотичной и неубедительной.

стр. 64
В большинстве названных выше "Историй" литературы решается вопрос о периодизации литературного процесса после 1945 г., который, как правило, связывается с политическими событиями. Не анализируя аргументы каждого из авторов (для этого нужна другая статья), замечу, что ритм литературного процесса в стране действительно совпадал с ритмом политических событий, и это определяет периодизацию послевоенной польской литературы. Но следует ввести, на мой взгляд, дополнительные критерии: необходимо учитывать и смену литературных поколений, и изменения в самом художественном творчестве. Это позволяет вместе с переоценкой весомости тех или иных политических событий для судеб литературы - при сохранении основных вех истории жизни польского общества - укрупнить выделяемые периоды, что я попытался сделать в своей книге "Польская литература XX века. 1890 - 1990" (2009). В ней выделены периоды 1945 - 1956, 1956 - 1968, 1968 - 1989 гг., 90-е годы, с подразделами внутри периодов.

Разумеется, в рамках данной статьи невозможно подробно остановиться на каждом из названных трудов. Остановлюсь лишь на некоторых проблемах, общих для многих авторов. Одной из них является вопрос о соотношении литературы в стране и эмиграции. В 1990-е годы многие критики утверждали, что подлинная литература создавалась в эмиграции и противопоставляли ее "пээнеровской", восхваляя часто весьма посредственные произведения. Ныне предлагаются разные решения: за Т. Древновским, попытавшимся объединить эти ветви литературы в плане создания писателями этических ценностей, идет С. Стабро, практически не разграничивающий литературы страны и эмиграции; компромиссную позицию занимает С. Буркот; наиболее значимые явления литературы эмиграции включает в свой обзор С. Завада. М. Кисель приходит к выводу, что эмигрантская литература все еще недостаточно присутствует в сознании польских исследователей. И не только исследователей, но и читателей, как считает поэт и критик Юлиан Корнхаузер. По его, верному, на мой взгляд, мнению, в читательском сознании и в культурном обращении по-прежнему функционируют прежде всего произведения писателей, созданные в Польше - Е. Анджеевского, Т. Боровского, С. Дыгата, Я. Ивашкевича, Я. Бохеньского, Т. Брезы, М. Бялошевского, Л. Бучковского, Т. Парницкого, Х. Малевской, М. Домбровской, Р. Капущиньского, Т. Конвицкого, Х. Кралль, А. Кусьневича, М. Кунцевич, С. Лема, В. Мысливского, М. Новаковского, А. Рудницкого, Я. М. Рымкевича, К. Кшиштоня, Т. Новака, Ю. Стрыйковского, Э. Стахуры, В. Терлецкого, Я. Ю. Щепаньского, А. Щиперского, а также более молодых - П. Хюлле и "целой плеяды" подающих большие надежды новых писателей и писательниц.

"Оказывается, - пишет Корнхаузер, - что эти две литературы разделяет абсолютно все. Они создавались в двух разных действительностях, хотя и на глазах одних и тех же свидетелей. Разным был прежде всего опыт, разными были отношение к историческим событиям, система ценностей" [16. S. 84]. По мнению критика, можно говорить только о трех писателях эмиграции, величие которых было воспринято в стране и во всем мире: Ч. Милош, В. Гомбрович и С. Мрожек. И еще Г. Херлинг-Грудзиньский как автор "Иного мира". "Оказалось, что проза, созданная в Польше в малокомфортной ситуации вовсе не должна стыдиться перед прозой эмиграции" [16. S. 87].

Нельзя не отметить и стремления авторов обобщающих исследований к созданию полной и объективной картины литературного развития - при всех субъективных предпочтениях, переоценках творчества ряда писателей, изменениях в иерархии созданных ими произведений. В этих работах отсутствует тот напор многих критиков и публицистов, с которым они отстаивали, особенно в начале

стр. 65
1990-х годов, тезис о "культурной пустыне" ПНР, о "черной дыре", в которую провалилась литература ПНР, разоблачали "сервилизм" таких первостепенных писателей, как Я. Ивашкевич, В. Шимборская, Ю. Тувим, З. Налковская, В. Броневский и др. Ян Вальц писал, например, об "эстетизации тоталитаризма" Ивашкевичем, о том, что "эстетствующий и вместе с тем совершенно бесцветный Ивашкевич, не затрагивающий в своем творчестве никаких тем, которые могли бы быть небезопасными для власти, которые могли бы возбуждать какие-то споры, беспокоить "несоответствующим подходом", оказался для коммунистов необыкновенно ценным приобретением" [17. S. 83].

Двумя изданиями (в 1995 и 1998 гг.) вышла книга Богдана Урбанковского "Красная месса или усмешка Сталина" - своего рода памфлет на всю литературу ПНР, которая, по мнению автора, подверглась тотальной советизации. "Строительство советской культуры в Польше началось не в 1949 г., как хотели бы считать некоторые "историки", а десятью годами раньше. И оно не окончилось около 1955 г.: борьба за эту культуру продолжалась до конца ПНР, хотя велась различными методами [...] Советизм в Польше строился не из отдельных стихотворений временно заблудившихся молодых людей. Он был сознательно запланирован как одна из Великих строек коммунизма наподобие Беломорканала - и осуществлялся подобными методами. Только вместо рабов на этой стройке трудились добровольцы - разумеется, на должностях надсмотрщиков, пропагандистов либо шутов. Сталинизм не был "ошибкой", он был образом жизни поэтов, прозаиков, людей театра, которые уверовали в прочность этой системы. Если даже некоторыми из них руководил страх - то они предпочитали бояться вместе с палачами, а не жертвами; видя преступление - они годами выступали на стороне палачей, обвиняли преследуемых. Если даже, повторяю, некоторыми руководил страх, то боялись они в шикарных виллах, которые получили от властей, как Тувим или Броневский, боялись - получая щедрые вознаграждения" [18. S. 23 - 24].

По мнению Веслава Павла Шиманьского, автора книги "Чары двора" (1993, последующие издания 1994, 1997), "нищета польской литературы последнего полувека (только ли?) заключается в том, что почти все, кто ее создавал (создает) хотели - более или менее осознанно - оказаться придворными авторами" [19. S. 9]. Рассматривая, например, творчество лауреата Нобелевской премии Виславы Шимборской, Шиманьский писал: "Никто сегодня не желает признать того очевидного факта, что партийно-коммунистическое рвение способствовало ее быстрому и фальшивому успеху. Молниеносному. И если этот коммунистический трамплин однажды кого-то подбросил высоко вверх, то эта высота остается на всю жизнь. До сего дня" [19. S. 131 - 132].

Высказывания подобного плана можно встретить и в более поздних текстах. В 2001 г. публицист и критик националистической ориентации Вальдемар Лысяк писал: "Милош и Конвицкий работали на красный режим. Мрожек призывал писателей к "бдительности", Капущиньский выражал единственное желание: "Я хотел бы всем своим существом как член партии служить бессмертному делу Сталина", Шимборская оплевывала религию, рекламируя Ленина как "Адама нового человечества", а Лем оплевывал западную систему "управления террором", объясняя, что "совсем иначе обстоит дело в обществе, строящем социализм" и т.д." (цит. по [20. S. 19]).

В ряде случаев отрицание достижений предшественников связано с выходом на литературную арену нового поколения. Талантливый его представитель, прозаик и фельетонист Ежи Пильх пишет о Ежи Анджеевском: "Я абсолютно убежден в том, что проза Анджеевского не выдерживает испытания временем. На наших

стр. 66
глазах эта проза уходит в небытие, она уже ушла в небытие [...] Речь не идет о пресловутом "Пепле и алмазе". К этому роману бесповоротно приклеилось клеймо фальшивого и сервильного произведения, угодливо состряпанного по заказу по вкусу власти [...] Но и "европейские" достижения Анджеевского - где они? Может быть, кого-то еще убеждают метафорические расчеты со сталинизмом во "Мраке, покрывающем землю", залихватское видение нравов в искусстве в "Идет, скачет по горам" или потрясающий формальный эффект, заключающийся в том, что все "Врата рая" - это, представьте себе, всего лишь одна фраза. Может, кого-то это еще интересует. Я убежден в том, что никого" [21].

Наряду с обобщающими трудами, в которых последовательно освещается литературный процесс после 1945 г., и в 1990-е годы, и в начале XXI в. появился ряд исследований, важных для понимания этого процесса. Остановлюсь на некоторых из них, опубликованных после 2000 г. (хотя дата эта чисто условна и не связана с началом какого-либо нового этапа или периода).

Оригинальная "История польской литературы в разговорах. XX-XXI век" (2002) Станислава Береся [22] представляет собой собрание интервью, проведенных автором с современными писателями. К сожалению, выбор писателей в книге субъективен, в ней отсутствуют, например, такие значительные имена, как Т. Конвицкий, В. Мысливский, Э. Редлиньский, и потому она не вполне соответствует своему названию, хотя и является источником важных сведений о творчестве многих других писателей.

Большое внимание исследователи уделяют проблеме метода социалистического реализма, который активно насаждался в польской литературе в 1949 - 1955 гг. В последние годы вышел ряд книг, где глубоко проанализировано понимание соцреализма как суммы норм и требований, предъявляемых художнику коммунистической идеологией, показана телеологическая направленность произведений социалистического реализма, их устремленность к цели утверждения коммунистической идеологии, развитие в одном, заранее известном направлении, несмотря на разные варианты и оттенки [23 - 27].

Прослеживая судьбы теории социалистического реализма (не только в Советском Союзе и Польше, но и в Болгарии, ГДР, Чехословакии и других странах), Эдвард Можейко исходит из того, что на основе марксистской философии родились три литературные концепции: пролетарская литература, литература соцреализма и социалистическая литература. "Если социалистический реализм был неудачной попыткой заменить политически невыгодную и даже опасную для советских руководителей пролетарскую литературу (против нее выступал Ленин, а Сталин ее придушил), то концепция социалистической литературы (в Польше во второй половине пятидесятых годов ее отстаивал Стефан Жулкевский, за границей можно назвать имена Б. Брехта, Р. Гароди и югославские концепции социалистической литературы) имела целью отказаться от догм, жестких рамок и правил социалистического реализма" [24. S. 11].

В ряде работ прослеживается "жизнь социалистического реализма после смерти". Основываясь на анализе польского "производственного романа" 1960 - 1970-х годов, Кшиштоф Красуский предлагает перенести дату "смерти" соцреализма с середины 1950-х годов на начало 1980-х [28. S. 226]. Такого рода наблюдения продолжают и развивают высказанные ранее соображения Михала Гловиньского ( "Ритуал и демагогия", 1992) [29] и Войчеха Томасика ("Слово о соцреализме", 1993) [30] о том, что соцреализм оказался ключевой традицией для поколения польских писателей, дебютировавших в 1955 - 1958 гг. Однако новое поколение писателей объединяла не попытка оживить старые схемы, а прежде всего "не-

стр. 67
гативное сознание": их самоопределение совершалось в актах протеста против принципов и результатов социалистического реализма. Против объяснения стилевого богатства литературы после 1956 г. реакцией на соцреализм выступает Яцек Лукасевич, который полагает, что "такая редукция не только обедняет картину, но и приводит к ошибочному синтезу" [27. S. 65].

Божена Витош, Мария Войтак, Эва Славкова, Альдона Скуджыкова - авторы новаторской книги "Стили литературы (после 1956 года)" (2003). На многочисленных примерах из поэзии, прозы и драмы они доказывают, что во всех родах польской литературы в 1955 - 1959 гг. совершился эстетический перелом, имевший значительные последствия для последующего развития литературы.

"Стилистику литературы, - пишут авторы во Введении, - как периода перелома, так и последующих десятилетий, начала формировать эстетика разнородности, которая вытеснила обязательное ранее подчинение эстетики единому творческому методу. Эстетические перемены, которые произошли в литературе после октября 1956 г., положили начало сложному и разносторонне мотивированному процессу сосуществования, взаимодействия, иногда конкуренции многих мировоззренческих и художественных тенденций. Интеллектуальный "фермент" тех лет, вызванный диалогом между влиятельными тогда течениями современной философии: марксизмом, экзистенциализмом, феноменологией и персонализмом, принес плоды в литературе: изменение форм художественной артикуляции, расширение тематики за счет сферы культурных и литературных традиций, творческие проблемы (формы художественного воспроизведения, всегда деформирующие действительность, язык как "экран", заслоняющий мир, и т.п.) а также - что сильнее всего сказалось в литературном творчестве - проблематику конкретного человека, его психики и языка" [31. S. 8].

Обилием архивного материала, других документов и источников (стенограммы, записки, воспоминания) привлекает внимание книга Анджея Краевского "Между сотрудничеством и сопротивлением. Отношение деятелей культуры к политической системе ПНР. 1975 - 1980" (2004). Автор освещает в ней взаимоотношения между деятелями культуры, в первую очередь писателями, и коммунистическими властями в период 1975 - 1980 гг.

А. Краевский резонно полагает, что "именно с конца 1975 г. и споров об изменениях в конституции ПНР началась цепь событий, действий и конфликтов, как со стороны власти, так и творцов культуры, которые привели в результате после августа 1980 г. к всеобщему неподчинению художников режиму" [32. S. 14].

Действительно, 1975 - 1976 гг. являются важной вехой в польской культурной и литературной жизни. В конце 1975 г. многие представители мира науки и культуры включились в кампанию протеста против поправок в Конституцию ПНР, согласно которым утверждались "руководящая роль ПОРП" и "вечный союз с СССР". Протест подписали 59 писателей, артистов и ученых (так называемый "Манифест 59"), после чего его авторы были подвергнуты разного рода репрессиям, в том числе лишены права публиковать свои произведения (К. Брандыс, Я. Бохеньский, А. Дравич, М. Новаковский, К. Орлось, В. Ворошильский и др.). В 1976 г. зарождается так называемый второй круг обращения литературы, т.е. создание нелегальных издательств и журналов, сломавших государственную монополию в области культуры.

А. Краевский убедительно показывает, что как ни старались власти и партийные литературные критики поучать писателей, возврата к прошлому в литературе уже не могло быть. В ней нарастает сопротивление тоталитарному социализму и

стр. 68
идеологическому диктату. Репрессии властей лишь способствовали оформлению интеллигентской оппозиции тоталитарно-бюрократическому режиму.

Сходные проблемы - влияние политиков на писателей и эволюция отношения писателей к политике коммунистов, правивших в стране, в более широких хронологических рамках рассматриваются в книге Анны Биконт и Иоанны Шченсной "Лавина и камни. Отношения писателей с коммунизмом" (2006) [33]. Авторы анализируют механизм, приводивший писателей, особенно в первое послевоенное десятилетие, к подчинению доктринерским установкам партийного руководства: распространенная в обществе иллюзия скорого светлого будущего, увлечение, пусть поверхностное, историческим материализмом, стремление найти свое место в новой действительности, незнание многих фактов преступной деятельности госбезопасности, монополия государственных издательств, террор, принуждение, цензура, страх, наконец, глупость молодости и желание извлечь из сотрудничества с властями материальные выгоды. Показан в книге и позднейший путь многих писателей в лагерь демократической оппозиции.

Книга вызвала оживленную дискуссию в печати. По словам А. Биконт, это книга "о том, что может сделать идеология, как она может изменять язык. И в этом смысле книга оптимистична. "Прыщавые" (так называли в критике группу молодых писателей - соцреалистов первой половины 50-х годов. - В. Х.), которые хотели вышвырнуть из седла старых писателей и быть еще большими сталинистами, потом превратились, во всяком случае некоторые из них, в чудесных писателей, в выдающихся людей" [34. S. 19]. Защищая позицию авторов от упреков в реабилитации сервилизма писателей, критик Лидия Бурская подчеркнула, что "наши пути к демократии и суверенности были разными. И память об этих путях будет разной, но это не повод, чтобы одна память исключала другую, чтобы люди, защищающие чье-то доброе имя, исключали доброе имя других" [34. S. 18].

По убеждению многих исследователей, литературу ПНР нельзя рассматривать в изоляции от предшествующего и последующего этапов развития польской культуры - межвоенного двадцатилетия и последних пятнадцати-двадцати лет. Об этом свидетельствует, например, книга Ежи Яжембского "Проза двадцатилетия" (2005), посвященная прозе межвоенного периода. Акцент в ней сделан на творчестве С. Жеромского, В. Гомбровича, Виткация, Б. Шульца, М. Домбровской, З. Налковской. Некоторые из этих авторов продолжали свою творческую деятельность и в послевоенные годы, которая также рассмотрена в книге. Но наиболее важным в ней представляется попытка нового взгляда на прозу межвоенного двадцатилетия, как на "описание эпохи, которая была прологом нашей современности, в которой сформировались важнейшие идеи, определяющие мышление и чувствование поляков в XX веке" [35. S. 5].

По мнению Яжембского, зародившиеся тогда различные идеи - общественные, политические, художественные - были "заморожены" коммунизмом, а после его крушения оттаяли и вновь являются актуальными. "Я хотел бы отойти от традиционной модели, отделить общие информации об эпохе от представления авторов и произведений, а само это представление дать не столько в линеарном и историческом порядке, сколько в концентрическом, сосредоточиться на нескольких наиболее интересных писателях и произведениях, чтобы в связи с ними показать более широкую перспективу родственных явлений - в Польше и в мире. Эта более широкая европейская и мировая перспектива представляется чрезвычайно важной" [35. S. 6].

Тереза Валас в книге "Понять свое время. Польская культура после коммунизма. Разузнавание" (2003) [36] задается вопросом, что дало культуре освобождение от

стр. 69
коммунизма после 1989 г.? Ответ не утешителен: свободу слова, которое стало товаром на рынке идей. Потерян страх, но потеряно чувство важности своего труда. Нет видения общности культуры, понимания ее исторического смысла, национальной идеи. Виноваты в этом и сами творцы культуры, вступившие в альянс с маркетингом.

С книгой "Вместо конца истории. Понимание и представление исторического процесса в польской прозе XX и XXI веков о современности" (2005) выступила Ханна Госк. Она исследует образы ПНР, складывающиеся в польской прозе после 1989 г., прежде всего у молодых авторов, которые создают свои версии прошлого, подчеркивая в нем - в зависимости от своих целей - абсурд или идиллию. В книге проводится мысль о том, что вместо ожидаемого освещения "конца истории" в прозе происходит "рост интереса к повседневным проявлениям исторического и к историзму того, что повседневно и обыденно" [37. S. 228]. Происходит отход от понимания истории целостной, "декоративной", политической, которую замещает история конкретного места, семьи, история в частной версии.

В 2008 г. под редакцией Х. Госк вышел сборник статей "(Не)интересная эпоха? Литература и ПНР". Авторы статей исходят из того, что, хотя ПНР - это безвозвратное прошлое, ее литература и культура сказались на формировании образа мышления и национальной памяти поляков послевоенного пятидесятилетия и нуждаются в тщательном анализе и осмыслении. Редактор тома приводит во вступительной статье высказывание Ф. Р. Анкерсмита: "Как рыба не знает, что она плавает в воде, так самое характерное для данного периода остается для него неизвестным. Пока эпоха длится, ее черты скрыты. Сполна запах эпохи можно смаковать лишь тогда, когда она кончилась". В книге анализируются процессы, проблемы, личности, произведения, имеющие значение для понимания "характера эпохи", в ней показано, что 1945 - 1989 гг. - это эпоха зависимости литературы от политической конъюнктуры и разделения литературы на создаваемую в стране и эмиграционную, но это и время "формирования контр-дискурса", "выработки адекватных применительно к обстоятельствам способов общения с читателем" и "немного гротескное и шальное время модернистского безумства" [38. S. 10].

Интересен замысел книги Кинги Дунин "Читая Польшу. Польская литература после 1989 г. в отношении к дилеммам современности" (2004). Это "рассказ о современной Польше", построенный на повествованиях о ней после 1989 г. Конструктивная ось книги - Вторая мировая война и падение коммунизма. С позицией Х. Госк автора сближает новое понимание истории в литературе. "Вторая мировая война, - пишет К. Дунин, - ассоциируется уже не только с немецкой жестокостью или с началом тоталитарной неволи и зависимости от Советского Союза. Знание этого, разумеется, существует, оно вплетено в повествование, но это уже другая история - история конца старого мира, который давал чувство безопасности, и начала нового, смысл которого нужно создавать заново [...] Воплощаемая в литературе современная коллективная память не является общенациональной или государственной идеологией, а чем-то многоформенным, без очевидного группового ярлыка. Это память не народа, а различных групп и сред. У нее есть общие элементы, но ее форму определяют атрибуты из более узкой сферы, нежели традиционно понимаемая нация: поколенческие, географические, связанные со специфическим опытом" [39. S. 151]. Автор приходит к выводу о том, что новейшая польская проза не утратила контакта с действительностью, сама являясь ее продуктом.

Большое внимание уделяют польские исследователи "парабеллетристическим жанрам" - мемуарам, дневникам, эссеистике, автобиографиям, письмам. Ведь,

стр. 70
как считает известный историк и эссеист Януш Тазбир, "подобно тому, как XIX век войдет в историю литературы под знаком расцвета романа, так наш век (двадцатый. - В. Х.) останется эпохой дневников, воспоминаний, мемуаров или, как это иначе можно назвать, рассказов о жизни их авторов, которым фантазия часто восполняет провалы в памяти. Спрос на так называемую литературу факта наверняка будет продолжаться и в XXI веке" [40. S. 10].

Хотя наиболее сенсационные писательские дневники и воспоминания были изданы в основном в 1980-е и особенно в 1990-е годы (Е. Анджеевского, К. Брандыса, М. Брандыса, В. Гомбровича, М. Домбровской, Т. Конвицкого, С. Киселевского, Я. Котта, Ч. Милоша, К. Ментрака, З. Налковской, А. Слонимского, Г. Херлинг-Грудзиньского и многих других), в начале XXI в. также появилось немало произведений такого рода, созданных писателями и критиками (назову лишь несколько, вышедших после 2000 г.: Żeromska M. Piąty torn wspomnień (2000); Jastran M. Dziennik. 1955 - 1981 (2002), i milczenie (2006); Hen J. Nie bezsennych nocy... T. 1 - 2. (2004); Chwin S. Kartki z dziennika (2004); Matuszewski R. Zapiski epoki (2004), Alfabet. Wybór z 90-latka (2004); Giedroyc J. Autobiografia na cztery (2006); Iwaszkiewicz J. Dzienniki 1911 - 1955 (2007); R. Portrety chwil albo uładnianie (2004).

Примером современного дневника, предназначенного для печати, может быть книга Стефана Хвина "Страницы из дневника" (2004). Представитель поколения, вошедшего в литературу в 1980-е годы, автор получившего самую высокую оценку критики и читателей романа "Ханеман", С. Хвин искусно сплетает в своем дневнике факты своей биографии с размышлениями литературного и философского характера. Большое место в книге занимают признания о значении для формирования духовного мира писателя польского романтизма и русской литературы, в первую очередь Достоевского. "Достоевский, - пишет Хвин, - сыграл важную роль в моей жизни" [41. S. 150]. Постановка Достоевским "на острие ножа" важнейших проблем - борьбы между добром и злом, драмы раздвоенного сознания, падения и воскресения, жертвенности, грандиозных поражений и надежд, безумных мечтаний - созвучна, по мнению Хвина, романтической природе польской культуры, в духовной атмосфере которой воспитывался автор дневника, и потому Достоевский многое значил в духовном самоопределении писателя.

Величие Достоевского, считает Хвин, в том, что его герои "додумывают до конца", будь то Иван Карамазов, допускающий существование абсолютной свободы и ее избыточность для людей, или студент Раскольников, железную логику которого сегодня разделяют миллионы людей. В Латинской Америке, например, "где царит голод и целые семьи живут как грязные животные в картонных коробках, взгляды студента разделяют даже некоторые католические священники, сторонники "теологии освобождения" [...] Богом, что никак не удивило бы Достоевского, является Христос с карабином, Бог, благословляющий идеалы революционной справедливости, Христос, друг Че Гевары и даже самого Фиделя Кастро..." [41. S. 385].

Литература должна бороться со злом, пишет Хвин, но для того, чтобы исполнять эту свою функцию, она должна знать, что есть добро и что есть зло, поэтому ему "ближе та литература, которая спрашивает о том, что такое добро и зло" [41. S. 364].

Другой пример - яркая книга критика, поэта, прозаика, эссеиста и университетского профессора Эдварда Бальцежана "Дерзость самосознания" (2005). Это своего рода интеллектуальная биография, примечательная бескомпромиссностью многих суждений, прежде всего о польской поэзии XX в. Бальцежан полемизиру-

стр. 71
ет с Ч. Милошем как автором "Истории польской литературы до 1939 г.", который, по его мнению, преуменьшает роль в польской поэзии Ю. Тувима и замалчивает творчество Ю. Пшибося. Он высмеивает глашатаев постмодернизма, который - по аналогии с марксизмом - называет Новой Доктриной, иронически замечая: "В пантеон патронов нашей постмодернистской эпохи все громче стучится капитан Лебядкин" (со своим стихотворением "Таракан". - В. Х.) [42. S. 271].

Многочисленным изданиям литературы "человеческого документа" или "эго-литературы" (термины польской критики) сопутствует теоретическая рефлексия. Важной структурной особенностью этой литературы, создаваемой сегодня, является, по наблюдению Малгожаты Черминьской (в ее книге "Автобиографический треугольник. Свидетельство, исповедь и вызов", 2000), подчеркнутая обращенность к адресату, к читателю. А также поставленная писателями задача "разыгрывания" в тексте подлинных или вымышленных фактов своей биографии и воспоминаний о них. М. Черминьская справедливо считает, что поворот польской мемуаристики от ранее присущих ей форм "свидетельства" и "интроспекции" к игре с читателем, к вызову, брошенному читателю, впервые осуществлен в "Дневнике" В. Гомбровича. "Вызов", по мнению М. Черминьской, отличается от "свидетельства" и "интроспекции" прежде всего тем, что вместо соотношения "я - мир" или "я - я" ставит на первом плане соотношение "я - ты" [43. S. 40].

Разумеется, мысль об адресате всегда присутствовала в "человеческом документе": нередко в нем появлялось и прямое обращение к адресату. Однако Гомбрович был первым писателем в польской литературе, который принципиально ввел адресат в структуру текста, и его стратегия оказала влияние на многих польских авторов.

Автобиографии как художественному тексту посвящено несколько исследований последнего времени: сборник статей под редакцией Х. Госк и А. Зеневича "Автобиографизм - изменения, формы, значения" (2001) [44], монография Ирены Фурналь "Спектакли памяти. О польской автобиографической прозе первой половины XX в." (2005) [45], где рассматриваются проблемы памяти, психологии личности, влияния стереотипов и доказывается тезис о фиктивности мемуарной прозы, в которой автобиографизм смешивается с вымыслом.

Соотношение вымысла и правды в биографических произведениях XX в. рассматривает в своей монографии "Прочтение следов. В автобиографическом круге XX века" (2005) Барбара Гутковская [46], приходя к выводу, что часто "фикция становится частью биографии, а биография растворяется в фикции". Ценность интимного дневника, с точки зрения автора, преувеличена, часто это "подушка лентяя", которая освобождает от последовательного рассмотрения темы. Дневник Е. Анджеевского "Игра с тенью" Гутковская расценивает как "исповедь ментора, отпускающего грехи своему прошлому и настоящему, который все время говорит о себе много и хорошо, но не выходит из сферы трюизмов и общих мест. Из биографии, которая могла бы быть сенсационной автобиографией художника XX в., которую с нетерпением ожидала литературная среда, получилось собрание афористических банальностей" [46. S. 158].

Ценным подспорьем для исследователей польской литературы XX в. являются публикации документальных материалов, лексиконы и словари по литературе XX в. В первую очередь здесь следует назвать десятитомный биобиблиографический словарь "Современные польские писатели и исследователи литературы" (1994 - 2007) [47], подготовленный в Институте литературных исследований Польской академии наук. Из других изданий этого института, посвященных послевоенной польской литературе, отмечу серию сборников статей "Спорные фи-

стр. 72
гуры современной польской литературы", вышедших в 1994, 1995, 1996, 2003 гг., сборник "Спорные вопросы современной польской литературы" (1998), а также ряд монографий, посвященных отдельным писателям.

Отмечу также двухтомную энциклопедию "Польская литература XX века. Энциклопедический путеводитель" (2000) [48] под редакцией Артура Хутникевича и Анджея Ляма и ряд более популярных лексиконов и словарей, рассчитанных прежде всего на учащихся старших классов, студентов и преподавателей [49].

Пшемыслав Чаплиньский, Мачей Лечиньский, Элиза Шыбович, Блажей Варкоцкий издали "Календарь литературной жизни 1976 - 2000" (2003). Его целью является показать, что "в культуре ничто не пропадает и не рождается вдруг, поэтому литературная жизнь последней четверти XX в. - это в равной степени история перемен и история преемственности". Свою задачу авторы видят в том, чтобы "читатель мог самостоятельно познакомиться с институтами и личностями, поколениями, литературными группами и профессиональными союзами, формами меценатства и способами распространения книг, стилями чтения и стоящими за ними общественными группами" [50. S. VII-VIII].

Разумеется, представленный обзор исследований польской литературы второй половины XX в. далеко не полон и во многом субъективен. Я не упомянул о многих сборниках статей, посвященных литературе XX в., в том числе и литературе ПНР (но не только ей), об исследованиях новейшей польской литературы (после 1989 г.), о книгах эссеистского характера, о монографических работах, о творчестве отдельных авторов. Но и данный обзор, на мой взгляд, красноречиво свидетельствует о том, что коллективные усилия польских литературоведов и критиков создают новую яркую, многоплановую картину польской литературы второй половины XX в.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Matuszewski R. Literature polska 1939 - 1991. Warszawa, 1992.

2. Jarosiński Z. Literature lat 1945 - 1975. Warszawa, 1996.

3. Jarosiński Z. socrealizm. Warszawa, 1999.

4. M. 50 lat literatury polskiej. 1939 - 1989. Wprowadzenie. Kraków, 1996.

5. M. "Jak grecka tragedia". Pisarz polski w sytuacji wyboru (1944 - 1948). Kraków, 2005.

6. Dąbrowski M. Literature polska. 1945 - 1995. Główne zjawiska. Warszawa, 1997.

7. Drewnowski T. Próba scalenia. Obiegi. Wzorce. Style. Warszawa, 1997.

8. Tomkowski J. lat z literaturą. 1977 - 1996. Warszawa, 1998.

9. Tomkowski J. w bibliotece. Ossa, 2004.

10. Lent S. Wszystko ma swój koniec. Rozmowa ze Stanisławem Lemem // Przegląd. 2001. N 43.

11. Burkot S. Literature polska w latach 1939 - 1999. Warszawa, 2003.

12. Zawada A. Literackie półviecze 1939 - 1989. Wroclaw, 2001.

13. Stabro S. Literature polska 1944 - 2000 w zarysie. Kraków, 2002.

14. Kisiel M. Pokolenia i przełomy. Szkice о literaturze polskiej drugiej połowy XX wieku. Katowice, 2004.

15. Kaniewska B., A., Sliwiński P. Literature polska XX wieku. Poznań, 2005.

16. Kornhauzer J. Postscriptum. Notatnik krytyczny. Kraków, 1999.

17. Wale J. Wielka choroba. Warszawa, 1992.

18. Urbankowski B. Czerwona msza czyli Stalina. Warzawa, 1998. T. 1.

19. Szymański W.P. Uroki dworu. Kraków, 1997.

20. Głos. Tygodnik Katolicko-Narodowy. 2001. 24 luty. N 8.

21. Pilch J. Niebezpieczna sprawa // Polityka. 2002. N 18.

22. S. Historia literatury polskiej w rozmowach. XX-XXI wiek. Warszawa, 2002.

23. Tomasik W. dusz. Literature realizmu socjalistycznego w planie "propagandy monumentalnej". Wrocław, 1999.

24. E. Realizm socjalistyczny. Teoria. Rozwój. Upadek. Kraków, 2001.

25. Realizm socjalistyczny w Polsce z perspektywy 50 lat. Katowice, 2001.

стр. 73
26. Słownik realizmu socjalistycznego / Red. Z. Łapiński, W. Tomasik. Kraków, 2004.

27. Łukasiewicz J. Jeden dzień w socrealizmie i inne szkice. Katowice, 2006.

28. Krasuski K. dyrektorska jako gatunkowa odmiana literatury socrealizmu // Realizm socjalistyczny w Polsce z perspektywy 50 lat. Katowice, 2001.

29. Glowiński M. Rytuał i demagogia. Warszawa, 1992.

30. Tomasik W. Słowo o socrealizmie. Bydgoszcz, 1993.

31. Witosz B., Wojtak M., Sławkowa E., Skudrzykowa A. Style literatury (po roku 1956). Katowice, 2003.

32. Krajewski A. współpracą a oporem. Twórcy kultury wobec systemu politycznego PRL. 1975 - 1980. Warszawa, 2004.

33. Bikont A., J. Lawina i kamienie. Pisarze wobec komunizmu. Warszawa, 2006.

34. Cebuła, i posiadacze prawdy. Dyskusja о "Lawina i kamienie"// Gazeta Wyborcza. 2006. 25 - 26 listopada.

35. J. Proza dwudziestolecia. Kraków, 2005.

36. Walas T. swój czas. Kultura polska po komunizmie. Rekonesans. Kraków, 2003.

37. Gosk H. Zamiast końca historii. Rozumienie oraz prezentacja procesu historycznego w polskiej prozie XX i XXI wieku podejmującej tematy współczesne. Warszawa, 2005.

38. (Nie)ciekawa epoka? Literatura i PRL / Redakcja naukowa i H. Gosk. Warszawa, 2008.

39. Dunin K. Czytając Literatura polska po roku 1989 wobec dylematów Warszawa, 2004.

40. Nowe 2001. N 2.

41. Chwin S. Kartki z dziennika. Gdańsk, 2004.

42. Balcerzan E. Zuchwalstwa Lublin, 2005.

43. Czermińska M. Autobiograficzny trójkąt. Swiadectwo, wyznanie i wyzwanie. Kraków, 2000.

44. Autobiografizm - przemiany, formy, znaczenia. Warszawa, 2001.

45. Furnal I. Spektakle O polskiej prozie autobiograficznej pierwszej połowy XX w. Kielce, 2005.

46. Gutkowska B. Odczytywanie dwudziestowiecznego autobiografizmu. Katowice, 2005.

47. polscy pisarze i badacze literatury. Slownik biobibliograficzny. Warszawa, 1994 - 2007. T. I-X.

48. Literatura polska XX wieku. Przewodnik encyklopedyczny. Warszawa, 2000.

49. Leksykon dzieł polskiej literatury współczesnej / Red. Krz. Krasucki. Kraków, 2000; Słownik literatury polskiej XX wieku / Pod red. M. Pytasza. Katowice, 2001; Leksykon współczesnych pisarzy polskich przełomu XX i XXI wieku. Toruń, 2004.

50. Czapliński P., Leciński M., Szybowicz E., Warkocki B. Kalendarium literackiego 1976 - 2000. Kraków, 2003.