W. DOWLER. Dostoevsky, Grigor'ev and Native Soil Conservatism. Toronto - Buffalo - Lnd. University of Toronto Press. 1984. 235 p.

Наряду со славянофильством т. н. почвенничество в России является одним из сложнейших и в настоящее время еще далеко не вполне изученных явлений второй половины XIX века. Оно вызывает немалый интерес в новейшей историографии1 . Ему посвящена основательная работа молодого канадского историка У. Даулера. Он принадлежит к той группе западных историков, которые ставят во главу угла поиски некоего абсолютного исторического объективизма. Отсюда у автора пристальное внимание к фактам и стремление не произносить "приговор" тем явлениям русской общественной мысли, о которых он пишет, а лишь объяснить, интерпретировать их в конкретно-историческом контексте. Эти методологические посылки (впрочем, не декларируемые автором) в полной мере в его работе не реализуются, да и не могли реализоваться.

У. Даулер мыслит в целом вполне реалистическими историческими категориями. Он отдает себе отчет в том, что особенности русского общественного сознания второй половины XIX в. определялись прежде всего драматически быстрым, в борьбе и противоречиях, переустройством социальных отношений, движением от сословно- феодальной кастовости и крепостнического хозяйства к утверждению буржуазных общественных порядков. В то же время У. Даулер не в состоянии отойти от утвердившегося в западной историографии стереотипа рассматривать русскую интеллигенцию как единую группу со своим определенным мировоззрением.

Демократическую и консервативную интеллигенцию, по мнению автора, сближало стремление "столкнуть" Россию с капиталистического пути развития. "И радикалы и консерваторы среди интеллигенции боялись роста капитализма в России и заняли поразительно сходные позиции в отношении индустриализации и введения либерального конституционализма", - утверждает он (с. 9). У. Даулер считает антикапиталистический "романтизм", коренившийся в "страстном стремлении назад, к воображаемой социальной гармонии, простоте и духовному единству доиндустриального общества" (с. 9), важнейшей общей чертой русской интеллигенции, предопределившей неприятие ею объективного пути развития России.

Корни такого заблуждения автора чисто методологические. Идеология всегда, и в России XIX в. в частности, определялась социально-классовыми отношениями. Как революционно-демократические, так и консервативные идейные течения отражали стоявшие за ними реальные социальные силы и в этом смысле не противостояли объективным тенденциям раз-

1 За последнее время вышли исследования, так или иначе затрагивающие тему "почвенничества": Осповат А. Л. К изучению почвенничества. Достоевский и Ап. Григорьев. В кн.: Достоевский. Материалы и исследования. Т. 3. Л. 1978; его же. Заметки о почвенничестве. - Там же. Т. 4. Л. 1980; Розенблюм Л. М. Творческие дневники Достоевского. М. 1981 (гл. "Достоевский в идейной борьбе двух десятилетий"); Дудзинская Е. А. Славянофилы в общественной борьбе. М. 1983; Цимбаев Н. И. Славянофильство. М. 1986.

стр. 158

вития. Сама мысль У. Даулера о противоборстве интеллигентской утопии и реальной истории - итог отвлеченных построений, далеких от реальности.

В несовершенном: выявлении диалектики взаимодействия сфер идеологии и социальных отношений, в допущении возможности их какого-то внеисторического противоборства - истоки тех неверных частных и общих суждений, которые содержатся в книге. Вместе с тем стремление рассматривать развитие общественной мысли, включая и "почвенничество", в контексте русской истории XIX в. в целом, отказ от возвеличения "почвенничества" за счет демократического направления, а также пристальное внимание к фактической стороне возникновения, развития и упадка "почвеннической" идеологии определяют позитивное значение работы.

В ее первом разделе - "Консерватизм в поисках национальной самобытности" - на широком историко-культурном фоне рассматривается предыстория "почвенничества", излагается исторический, основанный на анализе "почвеннической" идеологии в общем контексте развития идей в России XIX в., подход к его изучению. В разделе "Молодые редакторы "Москвитянина" описаны деятельность А. Григорьева в этом журнале и зарождение "почвеннического" течения. Авторское понимание проблемы в наиболее существенных моментах изложено в разделе "Почвенничество". С точки зрения У. Даулера оно выражало стремление либеральной интеллигенции найти реформистский путь для "обхода" классических стадий развития капитализма, достигнуть классового мира, общенациональной консолидации и примирения. Как сторонники этой идеи "почвенники" противостояли и славянофильству и западничеству, символизировавшим, в представлении автора, раскол между европеизированным "обществом" и оставшимся в плену допетровского уклада русской жизни "народом". В остальных разделах ("Почвенничество и социальная и политическая культура", "Почвенничество и его соперники" и др.) авторские оценки детализируются.

Выявляя социально-политическое содержание "почвеннической" системы идей, У. Даулер называет "почвенников" "постепеновцами" (с. 95), проповедующими необходимость "органической" эволюции России без какой-либо решительной ломки уже сложившихся политических институтов и социально-экономических отношений. Вообще, по мнению автора, взгляд "почвенников" на историческое развитие содержал в себе метафизические элементы и отрицание исторического прогресса; в области истории для идеологов "почвенничества" центральной всегда была идея неизменных национальных "духовных типов" (с. 183). Что касается места "почвенничества" среди либеральных течений, то У. Даулер подчеркивает, что "почвенники" далеко отстояли "от либерализма как он в целом понимался в XIX веке" и являлись "суровыми критиками русских либералов, которых они обвиняли в попытке навязать русскому народу чуждые, западные формы государственности" (с. 106).

Поставив перед собой задачу создать конкретную историю "почвенничества", У. Даулер, однако, приходит в ряде случаев к выводам, диктуемым не столько фактами, сколько собственной схемой. С явным преувеличением различия между "почвенничеством" и славянофильством связано его утверждение, что по вопросу о значении реформ Петра I (как известно, оцененных славянофилами в целом негативно) эти два, казалось бы, преемственных течения русской общественной мысли расходились "наиболее глубоко" и что, вопреки славянофильским постулатам, "почвенники" считали эти реформы "абсолютно необходимыми для развития России" (с. 81 - 82). Убедительно обосновать такой вывод едва ли возможно. Он не согласуется, скажем, с заявлением Ф. М. Достоевского: "С Петровской реформой, с жизнью европейской мы приняли в себя буржуазию и отделились от народа, как на Западе... И вот все поколенье несостоятельно, и это плоды трудов Петра!.. Своя связь была нарушена, новая не завелась под гнетом административных начал"2 . У Достоевского негативная оценка петровских реформ и всей деятельности Петра I очевидна, и она нисколько не противоречит, а очень близка славянофильской.

В то же время и славянофилы, вопреки утверждениям У. Даулера, признавали определенные исторически необходимые и прогрессивные моменты в петровских

2 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. В 30-ти тт. Т. 20. Л. 1980, с. 194.

стр. 159

преобразованиях, предвосхищая те оценки деятельности Петра I, которые были позднее даны Григорьевым и Достоевским. Например, признанный "вождь" славянофильства А. С. Хомяков в программной статье "По поводу Гумбольдта" (1849 г.) писал: "Требование мысли, восстающей против стеснительного деспотизма обычаев и стихий местных, не осталось без представителей... Этот представитель, один из могущественнейших умов и едва ли не сильнейшая воля, какие представляет нам летопись народов, был Петр"3 .

Постоянное противопоставление У. Даулером "почвенничества" и славянофильства носит в значительной мере искусственный характер: подчеркивается противостояние там, где речь в сущности идет лишь о дальнейшем развитии. Естественно, ни одно общественно- политическое направление не оставалось неизменным на протяжении четверти века (1840 - 1865 гг.), ознаменовавшейся к тому же крупнейшими социальными и политическими сдвигами. Поэтому и "почвенничество", обязанное своим происхождением славянофильству, развивая тенденции его публицистики, в соответствии с требованиями времени видоизменяло воспринятые от нее постулаты.

Изложение У. Даулера, в целом очень конкретное, обстоятельно аргументированное, не лишено определенного схематизма, проистекающего из общеметодологических недостатков работы. Именно упрощенно-схематическое применение тезиса о том, что славянофилы в отличие от "почвенников" искали идеал общественного устройства исключительно в прошлом, приводит к весьма неубедительно звучащему утверждению: "В то время как ранние славянофилы располагали идеал в прошлом, почвенники возлагали свои надежды на будущее" (с. 181).

Истолкование идеологии славянофильства в духе наивных представлений о некоем пережитом Россией в прошлом "золотом веке" нуждается в исправлении. Любая весомая общественно-политическая теория не может не ориентироваться на будущее, не может призывать лишь к реставрации ушедших в прошлое общественных отношений. Это прекрасно понимали и славянофилы, и "почвенники", одинаково отказываясь от безоговорочной идеализации древнерусского общества. Хомяков, например, писал, что в древности "Русь не могла осуществить своего высокого призвания", признавая и даже подчеркивая, что "самый закон общественного развития есть уже закон явления несовершенного" и что "улучшение есть признание недостатка в прошедшем"4 . В то же время полностью избежать идеализации допетровской России не смогли и "почвенники". Иначе как мог бы автор объяснить такие, например, размышления Достоевского: "У нас есть древняя нравственная идея, которая, может быть, и восторжествует. Эта идея - что такое есть честь и долг и что такое настоящее равенство и братство между людьми"5 .

Книга могла бы быть менее схематичной, если бы автор полнее учел результаты исследований советских историков. Ими выдвинуто немало аргументов, показывающих несостоятельность устаревших трактовок истории русской общественной мысли XIX века.

3 Хомяков А. С. Поли. собр. соч. Т. 1. М. 1900, с. 154 - 155.

4 Там же, с. 241, 239.

5 Литературное наследство. Т. 83. М. 1971, с. 405.