Не только содержание, но и заглавие книги Омри Ронена "Серебряный век как умысел и вымысел" аккумулирует в себе те дефиниции, которым соответствует аналитический этюд Галины Рыльковой "На склоне Серебряного века" ("Новое литературное обозрение". 2000. N 46). Ворох наблюдений и рассуждений, составляющих эту работу, правомерно было бы определить так, как озаглавил некогда Иванов-Разумник статью, в которой использовались термины "золотой век" и "серебряный век" применительно к русской литературе начала XX века, - "Взгляд и нечто". Правда, в стройной системе литературно-критических положений, обоснованных Ивановым-Разумником, заглавие прочитывалось как сугубая автоирония; совокупность же сказанного Г. Рыльковой - на самом деле лишь "взгляд и нечто". Благодаря этому "взгляду и нечто", однако, в очередной раз проясняется, что "серебряный век" - это "вымысел", а для определения его хронологических, семантических, эстетических очертаний лучше всего пригоден "умысел" - метод, параметры которого наглядно продемонстрированы в расследовании "На склоне Серебряного века".

В данном случае мы имеем очевидный пример того, как мнимость терминологии порождает мнимость проблематики. Г. Рылькова признает, что "Серебряный век - это в первую очередь национальный миф", что "очертания русского Серебряного века <...> загадочно расплывчаты" (с. 232), - и тем не менее на каждом шагу готова воспринимать расплывчатые контуры этого мифа как безусловную реальность, давать на основе тех или иных причудливых модификаций мифопоэтики "серебряного века" вполне определенные оценки и уверенные прогнозы. Историко-культурный миф, начавший формироваться в 1930-е гг. и разросшийся из индивидуальных метафорических характеристик, более или менее широкого смыслового наполнения, - то применительно к петербургской поэзии акмеи-

стр. 240

стической школы, то ко всей модернистской культуре, отмененной после воцарения большевиков, а иногда и ко всей совокупности явлений, составлявших панораму интеллектуальной, культурной, бытовой жизни и ставших после 1917 г. объектом ностальгического ретроспективного переживания и осмысления. Разумеется, не разразись над Россией социальная катастрофа, не возникло бы потребности в "серебряном веке" как мирообъемлющем понятии; столь же закономерно это понятие - несмотря на всю его фантомную природу (а может быть, и благодаря ей) - стало притчей во языцех в дни, когда случившееся с Россией было осознано как катастрофа уже не одними эмигрантами из нее - внешними и внутренними.

В сегодняшней действительности "серебряный век" стал, по справедливому замечанию Г. Рыльковой, "предметом всеобщего потребления". В свое время момент наступления массовой популярности модернистской культуры, ее рыночное тиражирование сами модернисты однозначно расценили как "модернистический демимонд" (Андрей Белый) и "пантеон современной пошлости" (Эллис). Тот же "пантеон современной пошлости" заявляет ныне о себе на каждом шагу в патетических заклинаниях и восторженных медитациях на тему "серебряного века". Г. Рылькова полагает, что в орбиту размышлений по поводу невнятного и неоднозначного культурно-исторического феномена уместно включить такие реалии сегодняшнего дня, как казино "Александр Блок" или малопосещаемый ресторан "Серебряный век", и, убедившись в отсутствии гурманов, вкушающих рябчиков и устриц, подготавливает читателя этим наглядным примером к общему выводу: "...интерес к Серебряному веку за последние годы заметно упал". (Действительно, tempora mutantur; помнится, в 1970 г., к 75-летию со дня рождения Есенина в продажу поступило мыло "Сергей Есенин", с портретом поэта на упаковке: дополнительное свидетельство "всенародной любви" к титульному автору, - а сейчас и рябчики, преподносимые под знаком "серебряного века", не в ходу!) Культурная работа и "пантеон современной пошлости" в построениях Г. Рыльковой предстают единой и неделимой субстанцией; высокопрофессиональный историко- литературный журнал "De Visu", публиковавший в основном архивные материалы и менее всего ориентировавшийся на массового потребителя, упоминается как образец издания, имевшего целью "утолить необыкновенную жажду информации о Серебряном веке и снабдить читателей когда-то запрещенными произведениями" (с. 235). Видимо, в "утолении жажды", т.е. в превращении определенного ассортимента авторов из предмета ажиотажного спроса в норму культурного потребления (вне стен ресторана "Серебряный век"), в процессе естественном и даже желательном, и видится Г. Рыльковой определенный симптом того, что "Серебряный век теряет свои былые позиции в художественной литературе, литературоведении, прессе, театрах и даже архитектуре" (!) (с. 238). Дополнительный аргумент: снижение тиражей мемуарных книг (а в какой номенклатуре изданий тиражи за последнее десятилетие выросли?). Еще аргумент - и сокрушительный: "серебряный век" "исключен" из литературы 1990-х гг. (оказывается, соответствующих опознаваемых реминисценций не найдено в "Андеграунде" В. Маканина). Общие и ответственные выводы делаются на основе бессистемного набора единичных и отнюдь не бесспорных наблюдений, путем допущений и домыслов, преподносимых как данные некой интуитивной социометрии.

Тут же - и "странные сближения": "увековечение" Серебряного века в русской культуре соотносится с восстановлением храма Христа Спасите-

стр. 241

ля (если бы статья писалась чуть позже, то, наверное, была бы проведена столь же эффектная параллель с канонизацией императорской семьи); и странные, но вполне безапелляционные утверждения: например, воспоминаниям Андрея Белого, якобы "не нашедшим своего читателя", противопоставляются воспоминания Набокова, которые "вызвали должную реакцию". Произвольные выводы Г. Рыльковой часто возникают на основании столь же произвольной трактовки привлекаемых текстов, переиначивания их смысла. Автор этих строк с удивлением обнаружил, что, оказывается, он считает большую информационную нагруженность комментариев, и в частности комментариев Глеба Морева к "Дневнику 1934 года" М. Кузмина, "избыточной и не всегда желательной" (с. 242), - хотя в рецензии, которую на свой лад перетолковывает наш обозреватель, высокая оценка упомянутых комментариев лишь дополняется аналогиями с комментаторской практикой, применявшейся десятком - едва ли более - публикаторов в последние советские десятилетия, а никаких рецептов и рекомендаций, "как надо", разумеется, не содержится.

Г. Рылькова справедливо жалуется на то, что "собирать Серебряный век воедино так же тяжело, как и утекшую воду" (с. 239). Действительно, беря предметом истолкования и точкой отсчета столь зыбкое и обманное понятие, крайне трудно сформулировать что-либо дельное и конструктивное - и рассматриваемый этюд, как кажется, красноречиво подтверждает это. Рассуждения на тему "серебряного века", видимо, обещают стать продуктивными лишь в двух аспектах: 1) при анализе содержания и интерпретации этой формулы в текстах и высказываниях А. Ахматовой, Н. Оцупа, С. Маковского и других авторов, спровоцировавших ее "хождение в народ" (в значительной мере такой анализ уже проделан в упомянутой книге О. Ронена); 2) при анализе функционирования формулы в культурном пространстве постсоветской эпохи, в общей системе дефиниций новейшей социальной мифологии.

Не пытаясь гадать о том, каких перемен дожидается - или уже дождалась - репутация "серебряного века" в читательских массах, все же констатируем непреложный факт: писателей, зачисляемых по этому ведомству, по сей день издают (и, видимо, также и читают), изучают, проповедуют, профанируют с исключительной интенсивностью - что особенно заметно на фоне практически повсеместного отсутствия интереса к некоторым другим периодам и пластам истории русской литературы, на фоне тотального сегодняшнего забвения, испарения из общественного сознания ее безусловных классиков - таких, например, как Глеб Успенский. Вот что могло бы послужить реальной причиной для беспокойства, а не надуманные прорицания о том, что "непомерно разросшийся организм Серебряного века" угрожает постепенно зачахнуть. Зачахнет, исчерпает себя мода на ранее запретные плоды, и в этом неизбежном и закономерном явлении предугадываются и вполне благотворные для культуры последствия. С модой на "серебряный век" пройдет и все наносное, случайное, поверхностное - все то, что остается достоянием "пантеона современной пошлости". К сожалению, помещения в этот "пантеон" заслуживает и немалое количество книг, выпущенных за последние 15 лет, - книг, ставших показателями массовой влюбленности в "серебряный век" - и в сочинения писателей символистской школы, обычно не отчуждаемых от этого химерического образа, в том числе.

Ныне каждый крупный представитель символистского направления обеспечен десятками (иногда - многими десятками) новейших изданий.

стр. 242

Безусловно, данные Книжной палаты, регистрирующей всю отечественную печатную продукцию, могли бы поразить нас впечатляющими цифрами - в особенности по контрасту с ничтожными показателями (или даже с отсутствием показателей) по ряду персоналий применительно к предшествовавшим десятилетиям. Количественные характеристики, однако, решительно не согласуются в данном случае с требованиями высокого качества. Видимо, не менее трех четвертей позиций в этом гипотетическом библиографическом регистре пришлось бы исключить из круга изданий, имеющих свой самостоятельный культурный смысл, и отнести всю эту продукцию исключительно к сфере рыночно-популяризаторской деятельности: многочисленные серийные и несерийные издания избранной лирики, избранной неведомо кем и по неведомым принципам; провинциальные перепечатки ранее осуществленных изданий, освобожденные от исследовательского аппарата; разнообразные тематические сборники, антологии и т.п. "потоки халтуры", согласно формулировке Мандельштама. Особо наглядно демонстрируют уровень профессиональной квалификации, отраженный в подобных изданиях, сборники нелепого состава: например, появилась книга прозы Брюсова, включающая его роман "Алтарь Победы" и новеллу "Рея Сильвия", не имеющую с романом ничего общего, кроме приуроченности действия к римской истории, в то время как "Юпитер Поверженный" - брюсовский роман, служащий непосредственным продолжением "Алтаря Победы", - остался вне поля зрения издателей книги. И аналогичных примеров можно привести множество.

В остатке, таким образом, мы имеем несколько десятков более или менее квалифицированно подготовленных книг, по которым читатель может составить определенное понятие, чаще всего отнюдь не обо всем творчестве писателя, а лишь о его отдельных произведениях или об одном из жанров, в которых работал писатель. Если ограничить круг рассмотрения классиками русского символизма, то придется констатировать: ни одно из современных, завершенных к лету 2001 г. изданий не представляет творческое наследие мастера в необходимо полном объеме. В этом отношении символистам повезло гораздо меньше, чем уже признанным литературным классикам постсимволистской эпохи, также проходящим по воображаемому ведомству "серебряного века". К осуществленным собраниям сочинений Пастернака, Цветаевой, Мандельштама, ряда других авторов можно предъявлять более или менее основательные претензии, но эти издания, по крайней мере, оправдывают свое обозначение на титульном листе - т. е. воспроизводят корпус текстов с достаточной полнотой. Насколько неблагополучно обстоит положение дел с изданием творческого наследия писателей-символистов, можно убедиться на примере лишь нескольких, наиболее заметных фигур, репрезентирующих это направление.

Александр Блок. Поскольку в советские годы поэт непостижимым образом оказался для властей единственной среди символистов персоной, "приятной во всех отношениях", то и дело с изданием его сочинений обстоит наиболее благополучно: два авторитетных, хотя и не претендующих на полноту собрания сочинений (первое осуществлено в 1930-е гг., второе - в первой половине 1960- х), подготовленные с учетом их опыта многочисленные другие издания. Началось наконец издание академического Полного собрания сочинений и писем Блока в 20 томах (вышло в свет 5 томов), отвечающее всем нормативным критериям академического жанра: исчерпывающим образом представлены черновые и беловые авторские ре-

стр. 243

дакции и варианты текста, дается развернутый текстологический, историко- литературный и реальный комментарий к произведениям. "Шлейф" примыкающих к основному блоковскому тексту материалов в этом издании значительно превосходит по протяженности основной текст: последний занимает во 2-м томе 220 страниц, в 3-м - 200 страниц, в то время как разделы "Другие редакции и варианты" и Комментарии - соответственно 670 и 780 страниц. Разумеется, в идеале предпочтительнее всего, руководствуясь целью публикации всего творческого и эпистолярного наследия наиболее крупных классиков рассматриваемой эпохи, готовить академические издания того же типа, как завершенные или завершаемые полные собрания сочинений Достоевского, Тургенева, Некрасова, Г. Успенского, Чехова. Надежды на скорое обеспечение писателей-символистов изданиями такого типа, однако, совершенно утопичны, ибо из практики их подготовки известно, что подобные собрания сочинений формируются и осуществляются, даже при самых благоприятных внешних условиях, на протяжении десятилетий. Полное собрание сочинений М. Горького было начато изданием в 1968 г. (а подготовкой - гораздо раньше), конца же этому предприятию пока не видно: завершена лишь первая серия - Художественные произведения в 25 томах с Вариантами в 8 томах, ныне печатается вторая серия - Письма в 24 томах (вышло 7), третья серия (Критика и публицистика) еще не начиналась. Завершения академического издания Блока также не приходится ожидать в ближайшие годы.

Установка на "академизм", разумеется, заслуживает поощрения и всяческой похвалы, однако нельзя не принимать во внимание, что подготовка изданий соответствующего типа требует продолжительного времени, привлечения большого числа высококвалифицированных исследователей, крупных финансовых вложений, не гарантирующих быстрой прибыли. Поэтому не приходится надеяться, что в ближайшем обозримом будущем подобным образом будет представлено творчество значительного числа авторов. Тем самым на одном полюсе - прогнозируемый, но неосуществимый (по крайней мере, в рамках "текущего момента") идеал, на другом - то, что мы на сегодняшний день в реальном изобилии имеем: "серебряный век" в разнообразном ассортименте изданий, среди которых лишь в единичных случаях попадаются книги, тщательно и ответственно подготовленные, но не претендующие на необходимую полноту освоения творческого наследия данного писателя; обычно же приходится сталкиваться с многочисленными сборниками "избранных сочинений", составленными бессистемно, по прихоти облеченного издательским доверием лица, нередко вопреки объективным логическим критериям отбора.

В такой ситуации наиболее конструктивный ответ на глобальный вопрос Чернышевского "что делать?" волей-неволей откладывается; зато, возможно, позволительно попытаться ответить на вопрос более прагматического толка, некогда провозглашенный сугубым прагматиком, выдававшим себя за последователя отечественного утописта, - "с чего начать?".

На сегодняшний день наиболее оптимальной видится установка на издание собраний сочинений, представляющих творчество писателя во всем объеме, но без претензии на исчерпывающую, "академическую" полноту воспроизведения всех авторских версий текста и на столь же исчерпывающее, многоаспектное его комментирование. Применительно к русским писателям XIX века мы имеем немало примеров высокопрофессиональ-

стр. 244

ных изданий подобного типа, из которых наиболее удачным, пожалуй, можно назвать Собрание сочинений Салтыкова-Щедрина в 20 томах, выпущенное в свет издательством "Художественная литература" в 1960- 1970-е гг. Ни один из писателей символистского круга, за исключением, с известными оговорками, Блока (опубликованного с изъятиями и мелкими купюрами цензурного характера), подобным собранием сочинений не представлен. Вот положение дел по конкретным фигурам.

Валерий Брюсов. Вступление в коммунистическую партию оказалось для столь расчетливого и дальновидного литератора весьма опрометчивым поступком - по крайней мере, для судьбы его творческого наследия. Подобно Блоку, Брюсов был официально признан в советские годы, но признание это оставалось крайне ограниченным и формально-декларативным: публиковали его редко и с большим отбором; в отличие от Блока, но в той же связи он снискал к себе в постсоветские годы брезгливо-пренебрежительное - и совершенно незаслуженное - отношение, провозглашавшееся походя многими адептами "серебряного века". В рамках символистской школы Брюсов предстает теперь - как в снобистском, так и в массовом сознании - чем-то вроде Горького, применительно к роли последнего в рядах писателей-"традиционалистов". Но если Горький обеспечен, помимо дурной молвы, еще и незавершенным полным собранием сочинений, то Брюсову в этом отношении решительно не повезло. Выпущенное в свет в середине 1970-х гг. собрание сочинений в 7 томах (редуцированный вариант первоначального проекта, рассчитанного на 12 томов) предлагает читателю лишь малую часть созданного автором. Даже поэтические книги Брюсова воспроизведены в этом издании не целиком и не все (отсутствуют "Стихи Нелли"); из стихотворений, в книги не вошедших, включена малая часть; вообще не представлены целые жанры, в которых работал писатель (новеллистика, драматургия, публицистика, поэтический перевод). Частично пробелы и недостатки этого собрания сочинений компенсированы позднейшими брюсовскими изданиями - такими, например, как "Среди стихов. Манифесты. Статьи. Рецензии", подготовленное Н. А. Богомоловым и Н. В. Котрелевым, или "Зарубежная поэзия в переводах Валерия Брюсова", подготовленное С. И. Гиндиным, - однако осуществление многотомного и максимально репрезентативного издания на основе фронтальной проработки богатейшего брюсовского архива остается, в плане исследовательского освоения символистской культуры, одной из самых насущных и актуальных задач.

К. Д. Бальмонт в ряду корифеев русского символизма более всех обделен вниманием. Немало предпринято изданий его стихотворного наследия, но почти все составители, каждый на свой лад, подражают В. Н. Орлову, издавшему в 1969 г. в "Библиотеке поэта" выборку из поэтических книг Бальмонта, составленную по собственному вкусу. Исключения - том, скомпонованный Д. Г. Макогоненко (изд-во "Книга", 1989) из трех вершинных книг поэта ("Будем как солнце", "Горящие здания", "Только любовь"), да двухтомник "Терры" (1994), осуществленный без всякого профессионального вмешательства (перепечатка - со случайными пропусками и ошибками - поэтических книг Бальмонта, изданных до 1909 г. включительно). Проза Бальмонта, также составляющая значительную часть его творческого наследия (только до революции им было издано 5 объемистых томов критических статей, путевых очерков, эссе), остается, за исключением единичных статей, включенных в новейшие сборники "избран-

стр. 245

ного", и двух книг эмигрантского периода ("Воздушный путь" и "Где мой дом"), перепечатанных В. Крейдом, недоступной современному читателю;

с Бальмонтом ему, видимо, еще долго придется сохранять лишь шапочное знакомство.

Д. С. Мережковский и З. Н. Гиппиус. Подготовка более или менее полного научного издания сочинений этой супружеской четы, вероятно, окажется возможной лишь тогда, когда для исследователей станет доступной основная часть их архива, сосредоточенная ныне в Иллинойсском университете и непосредственно в руках профессора Темиры Пахмусс, осуществившей на базе этого архива ряд изданий (в текстологическом отношении далеко не безупречных). В "Новой Библиотеке поэта" в 2000 г. вышел том стихотворений и поэм Мережковского, превосходно подготовленный К. А. Кумпан; столь же рачительного подхода дожидаются и другие произведения писателя. Новейшие переиздания не исчерпали даже того, что было включено в два собрания сочинений Мережковского, опубликованных незадолго до революции в 15 и 24 томах; почти столько же он создал и в годы эмиграции, многое вышло сейчас в России отдельными изданиями, современного же собрания сочинений нет и, кажется, не предвидится. В этом отношении больше повезло сегодня З. Н. Гиппиус - но повезло ли? В издательстве "Русский путь" появился первый том собрания сочинений, заявленного как наиболее полный корпус всего ею написанного, вбирающий в себя "все многообразие писательского наследия Гиппиус". Составитель и автор примечаний к 1-му тому - Т. Ф. Прокопов, уникальный и, видимо, судя по библиографической палитре, незаменимый специалист по всем русским писателям начала XX века вместе взятым. Из 6 страниц примечаний Прокопова к 1-му тому читатель узнает, где впервые публиковались произведения Гиппиус (правда, если примется проверять сообщаемые данные, то убедится в том, что рассказ "Яблони цветут" был напечатан в журнале "Наше Время" в 1893 г. не в N 6, как сообщается в примечаниях, а в N 16, 17, 18), узнает также, что А. Л. Волынский был редактором журнала "Русский Вестник" ("Северный Вестник", "Русский Вестник" - велика ли разница?), обогатит себя полезными сведениями о том, что Васильевский остров - "самый большой остров в дельте Невы, где расположены многие историко-культурные центры Петербурга: Академия художеств, университет, Кунсткамера, Биржа, Ростральные колонны", что "Илиада" - поэма Гомера, а Байрон - английский поэт-романтик. Что ж, может быть, кто-то действительно узнает обо всем этом благодаря изысканиям Т. Прокопова... Оценить по достоинству затеянное с его посильной помощью издание мы, наверное, сумеем позже, когда выйдут в свет не только тома, репродуцирующие издания дореволюционных романов и сборники рассказов Гиппиус, но и те тома, которые предложат нам (обещано максимально полное издание!) рассказы, очерки, памфлеты, статьи, рассеянные по газетам, журналам, альманахам и, за единичными исключениями, никогда не перепечатывавшиеся (и в значительной части не учтенные в парижской библиографии публикаций Гиппиус, составленной А. Барда). Поживем - увидим.

Федор Сологуб. Начатое изданием собрание его прозы - еще одна прокоповская инициатива, не сулящая ничего, кроме перепечатки в одинаковых переплетах авторских книг, в том числе томов собрания сочинений, вышедших при жизни Сологуба. Издание, рассчитанное на потребителя, которому недоступны первоисточники; потребности же в грамотном,

стр. 246

филологически осмысленном и профессионально подготовленном собрании сочинений оно ни в малой мере не удовлетворяет.

Андрей Белый. 6 томов, вышедших в издательстве "Республика" под общей редакцией проф. В. М. Пискунова в типологизированном оформлении с обозначением "Собрание сочинений", - это, конечно, всего лишь пространная подборка "Избранных сочинений". В томе стихотворений и поэм только одна из поэтических книг Белого, "Пепел", помещена в полном объеме; остальные - с изъятиями, в большинстве случае повторяющими те, которые были проделаны в 1966 г. составителями тома Белого в "Библиотеке поэта". Целые пласты творчества Белого изданием не отражены: книги его статей, "симфонии", путевые очерки, штудии о литературе.

Вячеслав Иванов. С 1971 по 1987 г. в брюссельском издательстве "Жизнь с Богом" вышли в свет 4 объемистых тома собрания сочинений, по сей день остающегося незавершенным. Издание получило распространение лишь в узкой среде специалистов, российский же читатель принужден довольствоваться немногочисленными сборниками, предлагающими "избранные сочинения" с различными вариантами состава и различного уровня подготовки.

Общий итог этого краткого и самого поверхностного обзора положения дел на книгоиздательской ниве, кажется, очевиден. Работы по подготовке квалифицированных изданий классиков символистской эпохи по-прежнему - непочатый край. Еще более непочатым он покажется, если мы от темы книгоиздания обратимся к теме освоения рукописного наследия писателей, издания материалов, сосредоточенных в архивных фондах. Любое честно и ответственно, грамотно подготовленное издание будет способствовать рассеянию мифов и домыслов о "серебряном веке" и приумножению знаний об истории русской литературы рубежа XIX - XX веков и первых десятилетий XX века. На фоне немногого сделанного особенно отчетливо видно, как много еще предстоит сделать. И это естественно. Ведь еще Тынянов когда-то проницательно подметил, что подлинный путь научного и культурного познания есть не путь от незнания к знанию, а путь от знания к незнанию.