ЧЕЛОВЕК В МИРЕ ДОСТОЕВСКОГО1

1

Широко известны слова восемнадцатилетнего Достоевского в письме к его любимому старшему брату от 16 августа 1838 г.: "Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели будешь ее разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком" (28, 63). А за несколько недель до смерти Достоевский записал в своей последней записной книжке, среди заметок для первых номеров "Дневника писателя" за 1881 г., другие, не менее хорошо известные сегодня слова: "При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я конечно народен (ибо направление мое истекает из глубины христианского духа народного), - хотя и неизвестен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему". Непосредственно продолжая свою мысль, писатель добавил: "Меня зовут психологом: неправда, я лишь реалист в высшем смысле, то есть изображаю все глубины души человеческой" (27, 65).

Эти последние слова Достоевского являются в какой-то мере ответом на вопрос, разгадке которого в юношеском письме к брату писатель обещал посвятить всю жизнь. Как указал сам Достоевский, мысленно подводя итоги тому, что ему удалось сделать, в центре его творчества продолжали всегда неизменно находиться человек и тайные глубины его души. И исследование этих глубин привело Достоевского к убеждению, что разгадка "тайны человека" состоит в том, что едва ли не в любом - даже самом ничтожном, глубоко заблуждающемся, казалось бы, потерявшем человеческое лицо

1 Доклад "Человек в художественном мире Достоевского" был прочитан Г. М. Фридлендером 24 мая 1990 г. в Старой Руссе на V Всесоюзных чтениях "Достоевский и современность" и позднее переработан для публикации в сборнике статей, который автор не успел издать. Рукопись статьи, хранящаяся в архиве автора, любезно предоставлена редакции его вдовой Н. Н. Петруниной.

стр. 422

человеке - можно "найти человека". В "христианской и высоконравственной" формуле "восстановления погибшего человека, задавленного несправедливо гнетом обстоятельств, застоя веков и общественных предрассудков", "оправдания униженных и всеми отринутых парий общества", в умении писателя "при полном реализме" отыскать и пробудить в них живые ростки "любви и жажды справедливости, а вместе с ними и сознание <...> правды и еще непочатых, бесконечных сил своих" Достоевский видел "основную мысль искусства всего девятнадцатого столетия" (20, 28 - 29) и в том числе своего собственного художественного творчества.

"Будьте не мертвые, а живые души", - писал, обращаясь к своим читателям, Гоголь,2 сумевший увидеть присутствие деформированной ложным устройством общества "живой души" в Поприщине, Акакии Акакиевиче и даже в Чичикове, Манилове и Плюшкине. Достоевский сделал следующий шаг по этому пути. Вслед за Пушкиным и Гоголем он посвятил свое творчество разгадке "тайны" того, что делает человека и общество душевно "мертвыми" и вместе с тем - отысканию и восстановлению в них тех ростков человечности, которые могут помочь им душевно воскреснуть, стать сопричастными "живой жизни" вселенной.

В первой главе романа Вальтер Скотта "Эдинбургская темница" (1818) молодой адвокат Харда жалуется на скудость воображения, отличающую современных ему романистов. "Романист, - замечает герой Скотта, - тщетно ломает голову, стараясь разнообразить свою повесть, но как редко удается ему найти образ или положение, которые еще не примелькались читателю...". А "когда развязку можно угадать.., - продолжает он, - книга теряет всякий интерес. Вот отчего никто нынче не читает романов".

И далее устами своего героя шотландский романист противопоставляет вымыслам романиста затерянные в архивах страницы судебной хроники: "Иное дело - подлинные повести о людских безумствах, записанные в судебных отчетах; прочтите их - и вам откроются новые страницы человеческого сердца и такие повороты судьбы, какие ни один романист не решился бы измыслить... Дайте мне только издать шотландские "Causes celebres" и вы надолго насытитесь трагедиями. Истина всегда торжествует над созданиями самого пылкого воображения... Моралист найдет столько же исключительного в наших судебных летописях, сколько ботаник находит редкостных растений среди наших скал".3

Эту программу творчески осуществил Достоевский. Материалом текущей судебной хроники он воспользовался для разгадки тайн человеческой души. Приводя своих главных героев на трагиче-

2 Гоголь Н. В. Письма / Ред. В. И. Шенрока. СПб., б.г. Т. 4. С. 424.

3 Скотт В. Собр. соч.: В 20 т. М.; Л., 1962. Т. 6. С. 17 - 19.

стр. 423

ское распутье, откуда одна из дорог ведет к преступлению, а другая таит возможность выхода к вечной общечеловеческой Правде, Достоевский-романист создает те экстремальные условия, которые позволяют ему испытать нравственные потенции современного человека, силу и слабость грозящих ему соблазнов, спасительность или гибельность владеющих им социальных, нравственных и философских идей.

Исследуя человеческую душу, Достоевский показал, как и почему зарождается в ней "воля к власти" (пользуясь термином Ницше). Он пророчески увидел, что цивилизация может развивать не только лучшие, но и худшие свойства человека. В середине XIX в. он угадал, какой опасностью могут стать для человека подчинение воле сильной личности, душевная расщепленность, смиренный отказ от самого себя или власть ложной идеи. В своей творческой лаборатории Достоевский исследовал истоки анархизма, а также фашизма, национал-социализма, сталинизма и других форм политического насилия и тоталитаризма. В "Дневнике писателя" он неустанно призывал своих современников беречь природу, защищая от уничтожения леса и поля, а также смотреть на преступников и самоубийц как на несчастных, перед которыми все мы несем ответственность. Благодаря этим своим гениальным предвиденьям, он стал предтечей художественного, а во многом и научного психологизма XX в. Не без основания мы можем сказать сегодня, что благодаря романам Достоевского не только литература, но и психологическая наука претерпели глубокие преобразования.

Великий писатель родился в семье врача. Он вырос в одном из флигелей московской Мариинской больницы. Братом его деда (со стороны матери) был декан медицинского факультета Московского университета Василий Михайлович Котельницкий. А коллегой его отца, одновременно с ним трудившимся в полевых госпиталях Московской губернии по уходу за ранеными во время кампании 1812г., был выдающийся русский естествоиспытатель и врач первой половины XIX в. Иустин Евдокимович Дядьковский (1784 - 1841). Симптоматично, что Дядьковский, по рассказу своего ученика, магистра Лебедева (о чем мне уже приходилось писать), был с детства подвержен галлюцинациям - долгие годы ему в саду являлся его фантастический "двойник". Позднее, в 1846 г., после смерти Дядьковского, в периодической печати в связи с публикацией биографии Дядьковского, предпосланной первой книге его сочинения о внутренних болезнях, возник спор, являются ли двойники только людям, отмеченным чертами особой гениальности, каковыми были Гете или Дядьковский, или подобные галлюцинации бывают также у людей более обыкновенных и заурядных. Этот спор возник во время печатания повести Достоевского "Двойник", где образ двойника возникает в сознании самого заурядного чиновника. Вопрос о

стр. 424

возможной роли Дядьковского и его рассказов о своем "двойнике" для возбуждения у молодого Достоевского интереса к анализу сложных психологических явлений впервые поставлен недавно американским ученым Джеймсом Райсом в его книге "Dostoevsky and the Healing Art" (1985).

Интерес к психологической науке Достоевский испытывал на протяжении всей жизни. По рассказам близко знавших его в 1840-е гг. современников, Достоевский увлекался в это время психофизиологическими теориями Галля. Из Сибири он просит А. Е. Врангеля прислать ему натурфилософский трактат Карла-Густава Каруса "Psyche". В нем последователь Шеллинга Карус стремился показать, что человеческая душа - сложный комплекс сознательных и бессознательных влечений и импульсов и что ее развитию свойственно диалектическое начало, движение через полагание и преодоление противоречий. В 60-е гг. Достоевский читает "Рефлексы головного мозга" И. М. Сеченова, полемизирует с вульгарно-материалистическими теориями, рассматривающими человека как простой "штифтик" или фортепьянную клавишу (образ, восходящий, как известно, к Д. Дидро). Полемику с теорией "среды", с философским позитивизмом и основанной на нем натуралистической эстетикой Достоевский продолжает в "Дневнике писателя" и "Братьях Карамазовых". В противовес теориям, упрощенно сводящим духовную жизнь человека к ряду ответов на внешние и внутренние раздражения, приписывающим главную роль в духовном формировании человека внеисторической типологии личности или среде и наследственнности, Достоевский защищает тезис о том, что душевная жизнь человека во всей ее сложности не может быть постигнута ни "лекарями-социалистами", ни эмпирической психологией. Ибо в "тайны души человеческой" способны проникнуть глубже них интуиция гениального художника или глубокая философская теория, включающая в себя историософские, религиозные и нравственные начала, теория, признающая в качестве своего незыблемого основания идею свободы человеческой воли и неразрывно связывающая ее с идеей нравственной ответственности личности перед вселенной, народом и человечеством.

Чтобы разгадать "тайну" человека, Достоевский в молодые годы обратился к теориям французских социалистов-утопистов, первый толчок к изучению которых дало ему знакомство с романами Жорж Санд. Под этим влиянием зародилось у Достоевского представление о трех ступенях в истории и отдельного человека, и всей человеческой культуры. Первая из них - это счастливый и безмятежный, но и наивный "золотой век". Достоевский, следуя примеру Сервантеса, многократно обращался к картине "золотого века" в своем творчестве. Наиболее ярко "золотой век" обрисован в исповеди Версилова в романе "Подросток". "Золотой век" был, по

стр. 425

мысли Достоевского, веком, когда люди еще не познали зла, греха и душевной раздвоенности и могли спокойно наслаждаться своим земным существованием, но однако оставались детьми по своему сознанию. Затем исторически закономерно наступила эпоха цивилизации. Это эпоха высокого уровня развития человеческого сознания и вместе с тем - эпоха греха и страдания. Человек эпохи цивилизации потерял наивность и ощущение радостной гармонии с природой, а также с другими людьми и с самим собой. Он "всё сознает". И вместе с тем он осужден на душевную раздвоенность и беспокойство. Одновременно с развитием сознания у него растет разлад между мыслью и чувством, болезненное сладострастие, способность к злу и разрушению. Причем самые зло, причиняемое им, и сознание этого зла вызывают у него часто род болезненного наслаждения. Отсюда - любовь человека эпохи цивилизации к различным "маскам". Он предстает перед нами то в роли шута и буффона, то в виде сладострастного циника, то в виде нигилиста и потенциального или реального преступника. Но все эти маски не могут скрыть его глубокого внутреннего страдания, порожденного дисгармонией с окружающим миром, чувством греха и потерей своего человеческого лица.

Крайней точкой развития противоречий эпохи цивилизации является, по Достоевскому, его собственное время - XIX в. Это - вершина всех мучений и страданий человечества. Ибо двигая вперед человеческую культуру, "век пороков и железных дорог" вместе с тем вплотную подводит человечество к преддверию "Царства Ваала", обостряя в человеке его звериные наклонности или вызывая у него апатию и равнодушие, ведя его к потере чувства различия между добром и злом. Такова страшная опасность, нависшая над человеком.

Однако и для отдельного человека, и для всего человечества прохождение через муки эпохи цивилизации несет в себе, по Достоевскому, залог не только гибели, но и спасения. Ибо мысль, сознание, мир чувств и идей - не только разрушительный, но и созидательный фактор. В исканиях, в борьбе и страдании человек эпохи цивилизации обретает ту внутреннюю силу, которая дает ему возможность очиститься духом, победить в себе и других "бесовское" начало, противопоставить "идеалу Содомскому" "идеал Христа". Так жизнь современного человека превращается в поле ни на минуту не затихающей битвы между Добром и Злом. Через раздвоенность и падение, в страданиях и мучительной борьбе с собой происходит в жизни народов и человечества "восстановление погибшего человека". Гуманизм Пушкина, его призыв к "гордому" сыну цивилизации ощутить свою причастность высшим духовным ценностям и благодаря этому обрести исцеление от своих страданий на пути приобщения к народности и всечеловечности, объединения

стр. 426

всех людей на почве братства и всепрощения, признания как общей взаимосвязанности и единства всех людей - без различия религий, сословий и национальностей, так и права каждого отдельного человека на полнейшую духовную и нравственную свободу, ибо она составляет неотъемлемую от человека моральную ценность, - ценность, во имя которой Христос отверг три дьяволовых искушения и благодаря этому сохранил свою лучезарную личность, - такова заветная мечта человечества, его вековечный идеал. И залог его исцеления в том, что оно сумеет победить "царство Ваала", построив на земле мирным путем, без насилия и принуждения, к которому призывают Шигалев и Великий инквизитор, новый, более высокий "Золотой век" всечеловеческого духовного единения и братства.

Только учитывая эту историософскую концепцию, лежащую в основе творчества Достоевского, можно понять сущность его восприятия человека и его духовной жизни, верно понять соотношение идей Достоевского и Фрейда. В отличие от Фрейда Достоевский неразрывно связывал "тайну человека" с историей цивилизации, ее "тысячелетиями". Противоречия души и сердца героев писателя, борьба в их душах светлых, созидательных и темных, разрушительных сил порождены, по Достоевскому, не борьбой инстинкта и культуры, а промежуточным характером эпохи цивилизации. Силы эти не являются неизменными свойствами раз навсегда данного "низшего", инстинктивного слоя человеческого сознания, законы которого можно свести к ряду неизменных, внеисторических формул - "эдипова комплекса" Фрейда или юнгианской теории архетипов, подавляемых культурой и психотерапией. У человека нет двух разных "этажей" - инстинкта и культуры. Ибо зло и добро - это не два этажа, а единое поле борьбы в душе человека.

Все люди, по Достоевскому, каковы бы ни были различия между ними и как низок или высок ни был бы присущий им уровень сознания, живут в одном, общем мире и ощущают - одни более ясно, другие более смутно - одни и те же противоречия этого мира. Вот почему "князь Христос" Мышкин и богоборец Ипполит Терентьев или аристократ Мышкин и купец Рогожин, богатый помещик Свидригайлов, нищий убийца Раскольников и пристав следственных дел Порфирий Петрович легко понимают друг друга и между ними возникают "общие точки". А шут и буффон Лебедев в романе "Идиот", несмотря на все свое внешнее юродство, в толковании Апокалипсиса способен прикоснуться к самым глубоким вопросам человеческого бытия. Или (если обратиться к другой, символической, сфере изображения основных противоречий человеческой жизни) Христос и его антагонисты - дьявол, Великий инквизитор, антихрист - ведя между собой смертельную борьбу, в то же время в борьбе этой представляют собой противоположные, но и тесно спаянные между собой полюса единого человеческого бытия. И в

стр. 427

народе есть как свои праведники, так и свои Власы и Миколки, способные не только к греху, но и к просветлению.

Наряду с историософским аспектом для понимания антропологических и психологических основ искусства Достоевского-романиста важен аспект социально-исторический (и даже социологический). Достоевский считал, что почти все предшествующие и современные ему русские писатели были писателями русского "меньшинства". Главным объектом их наблюдений был человек из "средневысшего" дворянского круга общества. Но жизнь русского дворянства в течение ряда веков отливалась в одни и те же традиционные, стройные и строгие формы, благодаря чему "отцы" и "дети" в ней шли по одному и тому же проторенному пути и их благополучное существование имело вид определенной красоты и изящества, или по крайней мере производило на наблюдателя вид "красивого порядка и красивого впечатления". Себя же самого Достоевский считал писателем "русского большинства", жизнь которого имела неупорядоченный характер, была лишена стройности и строгости форм и "руководящей нити". Герой Достоевского, по собственному определению писателя, это герой из "случайного семейства", лишенного прочных устоев и внешнего "благообразия". Особенно "неблагообразный" характер психология и жизнь такого героя получили в пору пореформенного развития русского общества, после 1861 года. Мало того. В эту эпоху с ее лихорадочной ломкой старого, летающими повсюду "мусором" и "сором" жизнь "средневысшего" дворянского круга, - писал Достоевский в романе "Подросток", - также теряет присущие ей прежде красоту и стройность. Родовые традиции чести и долга умирают. Феномен "случайного семейства" становится основной клеточкой жизни всех слоев общества.

Историософский и социологический аспекты подхода Достоевского к психологии человека - свидетельства того, что Достоевский, подобно Вико, связывал психологию человека с историческим развитием, считая, что она подчинена известным объективным общим законам. Отсюда - признание Достоевским повторяемости не только определенных жизненных ситуаций, но и коренных человеческих свойств. Уже современная Достоевскому литературная критика отметила, что между героями писателя существуют преемственность и психологическое сродство: одни и те же (или близкие) типы "маленького человека" со "слабым сердцем", "мечтателя"; героя-идеолога, преступника и богоборца; многочисленные варианты "человека из подполья", людей, мучимых своими безудержными страстями; противоположных по своему духу носителей начал "гордости" и "смирения", нигилистически настроенных индивидуалистов и представителей идеалов кротости и смирения, ощущающих свою органическую связь с другими людьми, с Богом и природой, проникнутых стремлением к всепрощению и самоотверженному

стр. 428

служению другому человеку во имя высшей духовной красоты и правды Христовой, видоизменяясь и обновляясь, проходят через все творчество писателя, переходя из одного его романа и повести в другие.

Вместе с тем Достоевский отнюдь не был склонен к схематическому "накладыванью" определенной сетки готовых, раз навсегда данных "идеальных" типов на живое многообразие "живой жизни". Наоборот, он постоянно и неустанно стремился к изучению "текущей действительности" со всей свойственной ей "хитростью", неисчерпаемым богатством единичных проявлений и вариантов общих, типических черт человеческого поведения и мышления как в сходных, так и в различных ситуациях. Отсюда - постоянное внимание Достоевского к газете, к политической, социальной и уголовной хронике дня. В "Записках из Мертвого дома" Достоевский нанес сокрушительный удар романтическому представлению о преступнике и преступлении как всегда равных самим себе психологических величинах. Он бесстрашно разрушил мелодраматический штамп изображения человека - прирожденного злодея или безликой жертвы общественного неустройства. Мир Омского острога предстал в его изображении перед читателем как мир, отражающий в себе всю Россию того времени, ее верхи и низы, в бесконечном разнообразии и неповторимости составляющих его человеческих индивидуальностей. И столь же разнообразными, как населяющие Омский острог человеческие характеры, предстали в изображении Достоевского и психологические мотивы, толкнувшие его героев на преступление, и их отношение к главному герою-рассказчику.

В связи с этим нельзя не упомянуть о важном открытии Достоевского-психолога, на которое впервые обратил внимание М. М. Бахтин. Все персонажи его всегда сознают, что они являются не только субъектами, но и объектами восприятия для других людей. Герой Достоевского почти всегда уверен, что у каждого человека (хотя бы и впервые встречающегося с ним) уже есть определенное - и притом поверхностное, неполное или ошибочное - представление о нем. "Вы, вероятно, думаете, что я таков, но я совсем другой". Слова эти являются как бы лейтмотивом, который Достоевский вкладывает в уста множества своих героев. Живя в обществе, персонаж Достоевского всегда чувствует себя членом этого общества. Но в обществе неизбежно складываются идеологические стереотипы. Люди в представлении каждого члена общества делятся на определенные разряды и подразряды, - стихийно или сознательно - в голове человека возникает определенная классификация личностей и личностных типов. Однако подобный - внеличностный - подход к человеку категорически отвергается Достоевским. "Живую жизнь" он считает принципиально невозможным уложить в устойчивые, раз навсегда данные таблицы и схемы. Отсюда - постоянное об-

стр. 429

ращение Достоевского к излюбленному им слову "вдруг", впервые отмеченное А. Л. Слонимским. У Достоевского все идет не по схеме. Принятый в кругу своих богатых родственников Епанчиных с едва скрываемым снисхождением, князь Мышкин, приехавший в Петербург в конце ноября в летнем пальто и с жалким узелком в руке, неожиданно становится миллионером. Его дорожный спутник и будущий названый брат Рогожин - кутила и безобразник, но он же и человек с душой и сердцем, способный к глубокому страданию и сочувствию. Макар Алексеевич Девушкин не хочет, чтобы его отождествляли с Акакием Акакиевичем из гоголевской "Шинели", ибо чувствует себя не только "маленьким", но и "большим человеком". В этом нищем чиновнике можно увидеть и величие души гетевского Вертера, и философскую настроенность Гамлета с его глубокими размышлениями о смысле бытия. Как верно заметил молодой Г. Лукач в своей незаконченной книге о Достоевском, у писателя действуют и дворяне-помещики, и купцы, и крестьяне, но они духовно противостоят друг другу не как помещик и купец или как фабрикант и рабочий, но прежде всего как души. И их главный спор - спор не о деньгах или карьере, а о философских идеях. Этот - главный - спор стоит за всеми их другими, более второстепенными столкновениями. Герои Достоевского постоянно живут жизнью души, их мучат вопросы Добра и Зла, Красоты и Безобразия, Справедливости и Несправедливости - и этот экзистенциальный диалог душ составляет главное основание великих романов русского писателя. Здесь все погружены в одну общую атмосферу страстных размышлений о вечных вопросах бытия. Ибо мир стоит на пороге катастрофы; его старые устои уже не способны служить опорой общественного здания, и самая насущная задача для людей - не "хлебы", а "новая земля и новое небо". Так социология, психология, философия и нравственность сливаются для Достоевского и его героев в единое целое. Только полное и окончательное разрешение "мировых вопросов" и "мировых противоречий" - и притом без насилия и крови - может спасти человечество. Именно так, думается, а не в духе некоей общей гуманной - и притом достаточно банальной - эстетической фразы следует понимать размышления Достоевского и его героев о том, что высшая духовная красота спасет мир.

Со взглядом Достоевского на человека и его психологию как поле постоянной борьбы связана характерная для Достоевского-художника тема парадоксальности психологического поведения человека. Человек для Достоевского - всегда комплекс самых различных, порою противоречивых наклонностей, а потому поведение его во многом непредсказуемо и неожиданно и для него самого, и для окружающих. Так, Раскольников необычайно добр и отзывчив, он бы мог сказать о себе словами Радищева, что его душа уязвле-

стр. 430

на страданиями окружающего мира, и эта отзывчивость, глубокая боль за человека становится одним из мотивов его преступления. Свидригайлов (в том же романе "Преступление и наказание") - циник и сладострастник, человек с темным уголовным прошлым, но он же благороден по отношению к детям покойного Мармеладова, а убедившись в невозможности покорить Дуню, завоевать ее любовь и прощение, он добровольно отдает ей ключ от дверей комнаты. Хромоножка в романе "Бесы" безумна, но она и мудра высшей духовной мудростью. В нравственном отношении она - сестра юродствующего капитана Лебядкина - стоит неизмеримо выше Ставрогина. Степан Трофимович Верховенский и Варвара Павловна Ставрогина связали себя на всю жизнь, и вся эта жизнь - цепь непрерывных столкновений и стычек. Алексей Иванович - герой романа "Игрок" - обожает Полину, но после своего выигрыша мстит ей и самому себе, уезжая в Париж с отталкивающей его глупой кокоткой мадемуазель Бланш. "Кроткая", хрупкая и неуверенная в себе жертва мужа-ростовщика, стойкостью и величием духа нравственно побеждает своего мужа, а сам он, измучивший и доведший жену до самоубийства из желания подавить ее своим великодушием и завоевать ее благодарность, лишь после ее самоубийства осознает всю меру своей любви к ней. То самое человеческое существо, которое он мучил и истязал хитроумно придуманной психологической пыткой, было на самом деле ангелом, посланным ему во спасение. Князь Мышкин бесконечно добр и безгрешен, автор сравнивает его с Христом, а между тем в нем порой возникают недобрые чувства, "двойные мысли". И не случайно в "Преступлении и наказании" крестьянин, истязающий лошадь, и маляр, который во имя своих религиозных убеждений готов добровольно пострадать, приняв на себя вину за преступление Раскольникова, носят одно и то же имя Миколка.

Душа человека - не только сложного, но и самого простого, не только "интеллигента", но и человека из народа - представляет, по Достоевскому, сложный клубок противоречий. Распутать этот клубок, отыскать ту нить, которая позволяет, потянув за нее, "найти человека в человеке" - такова сложная задача, которая стоит перед любым человеком, в том числе - перед художником, а также перед антропологом и психологом. Ибо, как ни испорчен современный человек, все же (если это не изувер плац-майор Кривцов, не Тоцкий, не Шигалев, не Лужин) в нем теплится искра божественного огня. Она есть даже в таких закоренелых преступниках, как убийцы Петров и Орлов из "Записок из Мертвого дома". Старцу Зосиме удалось раздуть эту искру в душе Алеши, а Алеше - в душах его двенадцати учеников-апостолов. И та же ответственная задача, от решения которой зависит жизнь мира, его настоящее и будущее, стоит сегодня перед каждым из нас.

стр. 431

Особенно важны и актуальны сегодня, думается, две темы, которые широко осветил Достоевский и которые оказались пророческими для мировой литературы. Первая из них - это проблема отчуждения человека от мира и самого себя. Оба эти вида отчуждения, по Достоевскому, взаимосвязаны. Ибо нравственный закон в сердце человека и величие вселенной с ее стройностью и вечным обновлением тесно сопряжены между собой. Для внутренне мертвого человека умирает и внешний мир, общество же превращается под его рукой в бездушный "муравейник". Но еще более важна, может быть, поставленная Достоевским проблема порождаемых общественной жизнью ложных идей и фантасмагорий, давящих на человека, порабощающих его душу и нередко погребающих его под своим грузом. Почти все главные герои романов Достоевского - люди "идеи". Идеологи, они вместе с тем и жертвы своих ложных идей - идей, которые отражают мир в кривом зеркале.

Выше было замечено, что уже Гоголь - ближайший предшественник и учитель Достоевского - показал, что в человеке, живущем в трагически извращенном мире, живое может превратиться в мертвое. Но Гоголь знал лишь один из ядов, превращающих живых людей в "мертвые души". Этот яд он определил как "пошлость пошлого человека". Достоевский же понял, что не одни пошлость и духовное оскудение таят в себе гибель для живой личности. Он проницательно угадал, что есть другие, более изощренные яды, которые способны поразить человека не только с элементарным, но и с высоким уровнем сознания. Таким ядом являются ложные и "фантастические" идеи вседозволенности и наслаждения злом. Социальные фантасмагории, порождаемые миром насилия, зла и несправедливости. "Идея" Раскольникова возвышает его. Она зовет его ощутить себя не "вошью", а "власть имеющим", приобщает к разряду "необыкновенных" людей. Но вознося Раскольникова над миром обыденщины и прозы, та же "идея" делает этого мученика и апостола Добра преступником и апологетом всевластия сильной личности, превращает его в отступника от великого нравственного закона, которому подвластен человек. И точно то же самое относится к человеку из подполья, Ставрогину, Ивану Карамазову. Ставя себя над миром и другими, "обыкновенными" людьми, эти герои Достоевского оказываются жертвами зла и отчуждения. Их диалектика, "отточенная, как бритва", приобретает зловещие, губительные черты, делает их убийцами и "великими грешниками". Убивая ростовщицу, Раскольников убивает себя, отрезает себя "ножницами" от человечества.

Никто не имеет права нарушать нравственные законы даже во имя самой возвышенной и благородной, как ему кажется, цели. Ибо без выстраданного живого чувства братства с другими людьми любой член общества становится потенциальным преступником.

стр. 432

Человек не должен быть "вошью". Но он не имеет и права ощущать себя "сверхчеловеком", которому "всё позволено". Иначе ему неизбежно грозят гибель и самоотчуждение. Возвышая себя над другими, человек убивает в себе человеческое начало, свою совесть, свою причастность тайне бытия.

Зарождаясь в больной душе человека эпохи цивилизации, возникая в ее "подполье" и разрастаясь в фантасмагорическую силу, способную погубить своего носителя, "ложная" идея самодовольной всеобщей сытости, насилия, вседозволенности способна стать трихиной, которая грозит гибелью всему человечеству. И лишь духовная победа над ней может способствовать очищению и перерождению человеческой души и всей мировой жизни. Благодаря такой победе царство Ваала способно стать подножием нового века человеческого Братства, основанного на сознательном торжестве живого человека над властью греха и отпадения от богочеловека. Пребудем же и мы верны этому завету великого русского писателя и мыслителя, завету, который сегодня продолжает быть для нас живым и действенным, как он был живым и действенным в прошлом для каждого, кто стремился помочь "восстановлению погибшего человека". Мысль эту, по словам Достоевского, провозгласил в эпоху перехода от средних веков к Новому времени Данте, и ей Достоевский стремился дать второе дыхание в той новой, современной "Божественной комедии" дантовского масштаба, какая носилась перед умственным взором великого художника, глубокого аналитика общества и человеческой души.