Дерзкий эксперимент, новаторство, создание невиданных доселе форм на стыке традиционных жанров являют собой, пожалуй, главную особенность поэтики Андрея ВОЗНЕСЕНСКОГО. Так, избранный академиком восьми академий мира, в том числе Российской академии образования, Американской академии литературы и искусства, Парижской академии братьев Гонкур, Академии европейской поэзии, поэт в зените своей славы неожиданно для всех изобретает совершенно новый вид изобразительного искусства, названный им "видеомой". Выставки его видеом - этого нокаутирующего сплава поэзии и графики - с огромным успехом проходят в Музее изобразительных искусств им. Пушкина в Москве, в лучших залах Парижа, Нью-Йорка, Берлина... Но за всем этим так или иначе стоит сакраментальный вопрос: "А чем, собственно, живет поэт, пока его, выражаясь языком классика, "не требует к священной жертве Аполлон"?"

-И в самом деле, Андрей Андреевич, чем в сугубо житейском, бытовом, материальном смысле может жить русский поэт сейчас, в условиях абсолютного засилья коммерческой массовой литпродукции? А проще говоря - на что живете вы (если, конечно, это не секрет)?

- Ну, во-первых, я далеко не так пессимистически смотрю на нынешнее состояние дел в нашей литературе. Но об этом - позже. Что же касается того, на какие средства я существую, никакого секрета тут нет. Я - работаю. Продаю видеомы, постоянно езжу с выступлениями по России и за рубежом. Съездил, скажем, со своей программой в Сургут, где хорошие люди дали сколько-то денег. Недавно вот был в Перми - там немножко заработал. И - так далее.

- Это при том, что вы - вице-президент Русского Пен-Центра, при активной помощи которого вами был создан Музей Бориса Пастернака в Переделкино. Вы также член жюри Российской независимой премии "Триумф", о которой хочется сказать особо, так как именно на Парижском фестивале "Триумфа" в 1996 г. газета "Нувель обсерватер" назвала вас "самым великим поэтом современности". Но вот я читаю в вашей книге не совсем понятную мне фразу: "Сижу в Переделкино в арендуемом мной кабинете". То есть у вас там что же, дача не своя?

- Тут вот какая история. Я долгое время жил на даче, принадлежащей нашему Литфонду. Мне была отведена третья часть дома. А внизу был такой маленький закуток специально для гостей. Часто приезжали молодые поэты. В свое время, скажем, приехал ко мне всеми гонимый тогда Борис Гребенщиков, ныне - почти уже легендарный "БГ", ставший, кстати, в минувшем году лауреатом премии "Триумф". Так вот, приехал он, всю ночь читал стихи, пел песни. А я смотрю утром в окно - на пеньках перед домом сидят и терпеливо ждут его поклонники... Это я к тому, что мне тогда захотелось иметь несколько более просторное помещение. И я решил построить себе дом. Благо как раз получил весьма приличный гонорар за изданную книжку, и все эти деньги ухлопал на постройку дачи тут же, во дворе. С небольшой такой светелкой, где бы могли собираться молодые поэты, орать, петь песни и до утра читать стихи. Дом вышел маленький и славный - крохотная кухонька, 2 комнаты наверху и одна внизу. Но!

Как только моя дача была готова, приезжает человек из Литфонда. И заявляет: "Вы знаете, что вы не имели права строить дом на нашем земельном участке?" Я говорю: "И что же мне теперь делать?" "А что хотите! - отвечает. - Сносите свой дом или уносите, в общем, очистите место".

- Красивый поворот. И чем же это все закончилось?

- Ну, мы нашли разумный компромисс. Дело в том, что им там вдруг пришла в голову поистине великая мысль. Послушайте, говорят, тут вот только что освободилась дача Федина напротив дачи Пастернака. Давайте сделаем так - вы нам пишете дарственную на свой дом, а мы вам сдаем в долгосрочную аренду бывшую фединскую дачу.

- И?

- Надо ли говорить, что я был просто счастлив от такого подарка судьбы? Подумать только - таким образом я становлюсь соседом Пастернака! Ведь Пастернак для меня - все. Даже не верится порой, что я теперь живу забор в забор с Пастернаком. Просто фантастика какая-то...

- Это не там ли он посвятил вам такие слова: "Ваше вступление в литературу - стремительное, бурное, я рад, что до него дожил"?

- Нет, он тогда уже был болен... Ну вот, как видите, наш разговор сам собой повернулся к поэзии. Как никогда я верю, что поэзия в России будет жить. Хотя, возможно, и в каких-то новых, непривычных пока для нас формах. Поясню на конкретном примере моей поездки в Пермь. Как известно, именно в этом старинном уральском городе встретились герои романа Пастернака "Доктор Живаго". Правда, в романе этот город называется "Юрятин". Так вот, на моем поэтическом вечере в Перми концертный зал был набит битком, сидели на приставных местах. Оказалось, что там, в этом провинциальном городе, сейчас есть очень интересная русская интеллигенция! Во-первых, поразил сам факт того, что люди вообще еще приходят на поэзию. Во-вторых, контингент - почти ползала молодежи, что очень обнадеживает. Но главное, видели бы вы, как они реагировали на почти все мои видеомы, которые я там показывал на слайдах. Говорю это не в оценочном смысле, а имея в виду тот чисто понятийный уровень, на котором происходит восприятие моих работ в жанре визуальной поэзии.

- То есть, другими словами, не всякому эти ваши графические композиции, так сказать, "по зубам", настолько сложна их образная символика?

- Да, что-то в этом роде. Видеома - это же, по сути, некий иероглиф, требующий для его прочтения и постижения определенного мозгового усилия. Но тем приятнее потом цена за этот труд. Так вот, меня поразили та легкость и быстрота, с которыми собравшаяся молодежь "хватала" сущность самых усложненных видеом! Более того. Около 2 часов подряд я почти беспрерывно читал там свои стихи под аплодисменты зрительного зала. Причем читал я многое из своей последней по времени книги "Казино "Россия", которое и здесь-то, в Москве, зачастую не всем бывает понятно...

- И чем вы объясняете сей "пермский феномен"? Может быть, духом пастернаковским, отныне и навеки пребывающим в Перми?

- Ответ, я думаю, прост. У нынешних молодых - совершенно новое, иное, клиповое мышление, воспитанное в них телевидением. Это - факт, не требующий доказательств. Они - уже другие, нынешние молодые. А то ли еще будет, учитывая, что мы - на пороге XXI века с его виртуальной реальностью.

- Стало быть, вы в свое время, изобретая видеомы, предугадали и поэтику видеоклипа. И в этом смысле к вам, как ни к кому из современных художников, относится определение "авангардист" - всегда идущий впереди. Что, кстати, у нас было не так давно весьма небезопасным делом.

- Да, за ярлык "авангардист", "модернист", "абстракционист" и все тому подобное вполне спокойно можно было сесть.

- Не за это ли, дай Бог памяти, на вас тогда орал первый секретарь ЦК КПСС Хрущев, грозя вам кулаком и чуть ли не ругаясь матом?

- Ваша память ни при чем, ибо все это было почти 40 лет назад. Да, на меня орал с трибуны съезда Хрущев, в то время - первый человек в стране. Шевельни он только пальцем - я бы сел. Но - Бог миловал.

- Что, вообще не тронули?

- Ну это как назвать... Во всяком случае надо мной тогда висела совершенно реальная угроза высылки из СССР. Меня запретили печатать, а из типографий изымали уже набранные тексты моих книг...

- За какие провинности?

- Формально - за то "нахальное" определение, которое я в своем докладе дал нашей тогдашней молодежи. Я назвал ее - и себя, разумеется, в том числе - "вертикальным поколением".

- А поколение Хрущева, следовательно,- "горизонтальным"?

- Ну это - логика истории, тут не моя вина. Конечно, мы, те, кого впоследствии назовут "шестидесятниками", во многом были наивны. Мы поверили в хрущевскую "оттепель". Но, как оказалось, во многом ошиблись. И эта наивность впоследствии едва не стоила мне головы.

- Но вы ведь диссидентом не были?

- Нет, дело в другом. Хрущев разгневался на меня, конечно же, не за слово "вертикальное", хотя его обида и ревность были понятны.

- Ревность генсека? К вам?

- У него была большая ревность к молодому поколению, которое его уже не слушалось, зато любило нас. Поэтам аплодировали стадионы, это вы знаете.

- Да, как сегодня - кумирам попсы...

- Так вот, я был тогда наказан за Париж. За то, как меня там встречали, и за то, что я себя там слишком свободно, раскованно вел. Можно даже сказать, вызывающе. Впервые побывал в предместье Парижа в игорном доме. недопустимая вещь для советского поэта! Это сейчас есть Интернет, сайты наподобие http://volcano-avtomaty.com/slot-o-pol-delux/ (внешняя ссылка) и прочие прелести жизни. В то же время сам факт похода в казино (даже если ты не играл) было вопиющим нарушением моральных устоев советсокго общества. За эту фривольность меня, собственно. и наказали.

- За Париж? Уж не за то ли "преступление", что вы там стали другом Пабло Пикассо, в знак чего он и подарил вам свою картину? И, кстати, вы читали там свои стихи по-русски. Как же вас понимали?

- Когда я прочитал Пикассо своего "Гойю", он сказал: "Не надо перевода, я все понял". Видимо, всех творческих людей объединяет некое общее биополе. Или - праязык искусства.

- Праязык?

- Ну, речь ведь не идет только об иноязычной аудитории. Когда, скажем, читаешь на российском стадионе ту же "Треугольную грушу", наивно думать, что ты будешь понятен всем без исключения. Ты знаешь, что многие важные вещи останутся непонятыми. Но тут вступает в силу древний "праязык" поэзии. Это - как католическая месса на латинском языке, которого сейчас никто не знает. Или - как православная литургия на церковнославянском. Люди, не зная языка, понимают суть. Так и поэзия. Есть поэзия, и есть стихи. Стихи можно не понимать, но поэзию вы ощущаете нутром.

- Но вы, как известно, не менее успешно находили общий язык и с политиками, такими, как Роберт Кеннеди, Рональд Рейган, Жорж Помпиду...

- Вы знаете, Запад - он и есть Запад. К примеру, буквально через две недели после того как влиятельнейший американский журнал "Тайм" опубликовал на обложке мое фото с подписью, что вот, мол, перед вами "самый великий из живущих ныне русских поэтов" (так вот, извините, и было написано), раздается звонок из канцелярии президента США Рейгана, который приглашает меня к себе в Овальный кабинет Белого дома.

- А позже, уже в Москве, вы приглашаете на арендуемую вами дачу первую леди США Нэнси Рейган... Кстати, ей понравились ваши стихи?

- Не знаю, так как стихов я ей не читал. Вот Жаклин Кеннеди, та прекрасно разбиралась в поэзии. Вообще вся семья Кеннеди - очень тонкие люди, настоящие интеллектуалы. Правда, Джона Кеннеди я уже не застал, но Роберта и его жену Кэт знал довольно хорошо и всегда испытывал перед ними чувство восхищения.

- Просто поразительно, сколько вам довелось узнать в своей жизни замечательных людей! Благословил вас в путь великий Пастернак. Вашими друзьями были Андрей Тарковский, Владимир Высоцкий, Булат Окуджава... Ваши друзья - Майя Плисецкая, Родион Щедрин, Марк Захаров... Словом, что ни имя, то - событие. Те, кому дан и внятен высший, как вы говорите, праязык. Он что же - так вот в человеке постоянно и звучит?

- Вы знаете, я не приемлю слово "вдохновение". Не люблю высоких слов. То, что происходит с тобой в момент творчества, вообще, по-моему, нельзя описать словами. Такое впечатление, что тебе кто-то диктует стихи свыше. Что это - Бог, Космос, Высшие силы? Не знаю. Но испытываешь от этого совершенно потрясающий "кайф", как сейчас говорят. Скажем, ты договорился о встречах с целой кучей людей, весь день расписан по минутам и т.д. Но если вдруг в тебе начинают звучать эти голоса, ты, не раздумывая, бросаешь все на свете и хватаешься за перо и бумагу. Естественно, все твои встречи срываются. Но ты безумно счастлив, хотя потом наступает страшное опустошение и мертвецкая усталость. И все же, как бы потом тебе ни было плохо, "кайф" от этого сильнее всего. Его просто не с чем сравнить. А это значит, что истоки Искусства - не в нас самих, а вне нас, где-то свыше. Поэтому поэзия будет жить вечно.

- Стало быть, безнадежное дело - искать какой-то "рецепт" или "метод", по которому можно стать поэтом?

- Отвечу строчками своих стихов:

"Стихи не пишутся, случаются,

Как чувства или же закат.

Душа - слепая соучастница.

Не написал. Случилось так".

В этом, я думаю, ключ к моей и к любой другой жизни. Так-то и так-то случилось. И слава Богу, что случилось именно ТАК!