Исторический роман, который давно служит объектом серьезного научного исследования со стороны литературоведов, до сего времени, по сути дела, находится почти вне поля зрения советской исторической науки. Отдельные статьи, рассматривающие исторические взгляды тех или иных писателей, преимущественно дореволюционных, равно как и общие тематические обзоры, посвященные советским романистам, не меняют положения. Исторический роман все еще не стал составным элементом историографии.

Игнорирование у нас в курсах историографии художественных произведений обусловлено рядом причин. Среди них в первую очередь следует указать на отсутствие четкого представления о специфике жанра исторического романа в целом и об особенностях советского исторического романа в частности. Не затрагивая этого сложного и спорного вопроса во всем его многообразии, мы коснемся лишь тех проблем, которые имеют первенствующее значение для анализа исторического романа.

Одной из особенностей исторического романа принято считать то обстоятельство, что в нем выведены конкретные исторические лица. Это положение в свое время было высказано Н. А. Добролюбовым, считавшим, что в историческом рассказе читатель должен встретиться с живыми личностями, "знакомыми ему в истории"1 . Позднее А. М. Горький заметил, что в исторических литературных произведениях "действуют люди, известные истории"2 .

Однако это бесспорное в общем плане утверждение требует в каждом конкретном случае дополнительного и тщательного "досмотра", поскольку весьма часто в произведениях, претендующих на (принадлежность к историческому жанру, мы сталкиваемся не с исторической личностью, а лишь с фамилией, принадлежавшей той или другой исторической личности. К тому же в историческом романе наряду с историческими личностями порой действуют и вымышленные герои, как имеющие исторических прототипов, так и лишенные таковых. Поэтому для историка важно выяснить грани и характер допускаемого вымысла.

С этим же связан и вопрос о так называемых "смещениях" (об изменении места действия, о приписывании герою участия "в тех событиях, в которых он не участвовал, и наоборот, и т. д.).

Весь этот комплекс проблем должен решаться с учетом своеобразной двойной зависимости исторического романа: от требований исторической науки и от требований, диктуемых законами художественного творчества.

Историческая личность (именно личность, а не фамилия!), равно

1 Н. Добролюбов. Литературная критика. М. 1961, стр. 59.

2 "Письма А. М. Горького о драматургии". "Театр", 1954, N 11, стр. 61.

стр. 35
как и выдуманный герой, может действовать лишь в реально воскрешаемой автором книги исторической эпохе. Иначе говоря, исследовательский момент в творчестве романиста должен присутствовать и в том случае, когда он пишет о герое историческом, и тогда, когда он пишет о герое, созданном его фантазией. И хотя исторический роман должен изучаться историком в научном разрезе, тем не менее "смещения", вызванные спецификой художественного творчества, а не плохим знанием материала или нигилистическим отношением к нему, не могут не быть признаны вполне закономерным приемом художественного воздействия на читателя.

Для историка полностью приемлемо то определение соотношения в историческом романе действительного и выдуманного, которое дано Ю. Н. Тыняновым. В автобиографии он писал: "Никогда писатель не выдумает ничего более прекрасного и сильного, чем правда. "Выдумка" - случайность, которая не от существа дела, а от художника. И вот, когда нет случайности, а есть необходимость, начинается роман. Но взгляд должен быть много глубже, догадка и решимость много больше, и тогда приходит последнее в искусстве - ощущение подлинной правды: так могло быть, так может быть, было"3 .

Исходя из этого определения, мы попытаемся прочесть глазами историка один из наиболее значительных советских исторических романов 20-х годов и в какой-то мере наметить пути включения аналогичных произведений в советскую историографию.

*

В 1927 г. в журнале "Звезда" был напечатан, а в 1929 г. вышел отдельным изданием роман Ю. Н. Тынянова "Смерть Вазир-Мухтара". С тех пор, в течение почти 40 лет, литературная критика при постоянной оговорке, что Ю. Н. Тынянов обладал высокой эрудицией и огромным талантом, неизменно считает необходимым упомянуть о присущих этому роману "прегрешениях". Правда, с годами список "прегрешений" менялся, но "виновность" автора признавалась по-прежнему бесспорной.

Первое обвинение сводилось к тому, что в романе "Смерть Вазир-Мухтара" искажена историческая действительность. Так, Ж. Эльсберг в статье "Тынянов и Грибоедов", состоящей из двух разделов ("зависимость Тынянова от буржуазной исторической теории" и "как роман сделан"), утверждал, что "автор "Смерти Вазир-Мухтара" стоит, в сущности, на почве старой буржуазной теории о внеклассовом, крепостническом государстве"4 . Это тяжкое обвинение основывалось у критика на двух моментах: во-первых, на искаженной якобы трактовке причин гибели А. С. Грибоедова и, во-вторых, "а непонимании писателем того, что капиталистическое предпринимательство является характерной особенностью для всей политики царского правительства николаевского времени и что России тех лет уже был свойствен "американский аромат". Рассмотрим оба предъявленных обвинения.

По мнению рецензента, Ю. Тынянов не смог понять совершенно очевидное для каждого марксиста положение, что трагическое событие 30 января 1829 г., завершившееся гибелью русского полномочного министра и посланника, было "в своей основе вспышкой народного недовольства, возбужденного тяжелым экономическим положением..."5 ; конечно, некоторую роль здесь сыграло и духовенство, настроенное антиправительственно; кое-чем воспользовалась и английская дипломатия; но опять-таки "ввод в роман очень дешевой, приключенческой, националистической, детективно-злодейской, "английской фабульной линии, пред-

3 Ю. Тынянов. Сочинения. Т. 1. М. -Л. 1959, стр. 9.

4 Ж. Эльсберг. Тынянов и Грибоедов. "Октябрь", 1929, N 7, стр. 184.

5 Там же, стр. 183 - 184.

стр. 36
ставленной Макнилем и Макдональдом", ослабляет "социально-психологическую значимость основной коллизии"6 . Что же касается шахского правительства, то оно, как утверждает рецензент, никакого отношения к убийству Грибоедова не имело и, более того, лишь в русском правительстве видело защиту и спасение от возмущения народных масс.

Действительно, события 30 января 1829 г. Ю. Н. Тынянов трактует прежде всего как провокацию, подготовленную реакционным духовенством, которое выступает не в антиправительственном плане, а с ведома шаха и к тому же не без сильного воздействия английского резидента доктора Макниля. Джахат, священная война, впервые провозглашается в романе главой мусульманского духовенства Мирзой Маоси 29 января в беседе с шахом, который при этом "ничего не возразил"7 . А вечером шах тайно удаляется в загородную резиденцию. Уезжает в тот же вечер за город и Макниль "тоже отдохнуть, рассеяться немного, подышать чистым воздухом. Всего на один день"8 . А назавтра персидская охрана рано утром покидает резиденцию русского (посланника, а Зилли-Султан, сын шаха, занимавший должность губернатора столицы, получив сообщение, что у здания посольства собралась толпа, "одевался медленно", затем умывался, "булькая и фыркая", совершил "утренний намаз", и наконец "после намаза подали ему завтрак"9 .

Итак, рецензент, безусловно, прав в том, что раскрытие Тыняновым событий в Тегеране целиком расходится с тем объяснением, которое считает правильным он сам. Однако в чем же выражается тут пресловутая "зависимость от буржуазной исторической теории", столь назойливо в связи с этим приписываемая Тынянову?

Прежде всего следует оговориться, что во всех этих обвинениях виноват не столько рецензент, сколько работы историков вульгарно-социологической школы, откуда эта концепция и была позаимствована. Ход рассуждений представителей этой школы весьма несложен. Поскольку Грибоедов был послом николаевского правительства, всякое выступление против него являлось протестом широких народных масс. Но в то же время шахское правительство боялось народных движений. Поэтому оно всегда должно было стремиться сохранить дружбу с тогдашним оплотом европейской реакции - российским самодержавием.

Но поскольку у Тынянова концепция иная и, по его мнению, участники событий 30 января были спровоцированы, а ответственность за все происшедшее несут шахское правительство и английские агенты, с ведома которых и действовало мусульманское духовенство, писатель был провозглашен "проводником" буржуазной исторической теории.

Однако если уж идти по пути наклеивания ярлыков, то при столь "логичных" умозаключениях, полностью игнорирующих факты, можно и рецензента и историков, на работы которых он опирается, также объявить зависимыми авторами, причем даже не от буржуазной, а от официальной английской или от самой что "и на есть великодержавной концепции. Для этого следует лишь обратиться к письму английского посланника в Иране Макдональда или к шахской грамоте и извинительной речи присланного после январских событий в Петербург Хозрев-Мирзы. Первый документ был адресован Паскевичу, а два других - Николаю I и весьма благосклонно им приняты.

Выражая соболезнование по поводу происшедших событий, Макдональд писал: "Я, не колеблясь, выскажу мнение свое, основанное "а знании шахского права и результатах моих расследований о поводах к этому грустному событию, что ни шах и никто из его министров не причастны к делу, которое всецело должно быть приписано свирепой и

6 Там же, стр. 190.

7 Ю. Тынянов. Соч. Т. 2, стр. 399.

8 Там же.

9 Там же, стр. 413.

стр. 37
внезапной вспышке народного неистовства, которое правительство не смогло вовремя потушить, чтобы предупредить преступление"10 .

В свою очередь, и Хозрев-Мирза в обращении к Николаю I утверждал, что дух зла "воздвиг в Тагеране толпу неистовую, совершившую... неслыханное злодеяние, жертвою коего сделалась Российская миссия". И в этих обстоятельствах "праведное сердце Фетх- Али Шаха" ужаснулось "при мысли, что гореть злодеев может привести к разрыву мира и союза" между Ираном и Россией11 . Вот, в сущности, истоки этой концепции о "народных движениях", которые "не в силах" было сдержать шахское правительство.

Вряд ли в настоящее время есть необходимость перечислять весь комплекс документальных источников, равно как и примеры блестящей интуиции, которые привели романиста-исследователя к сделанным им выводам. Мы сошлемся лишь на появившуюся в 1947 г. статью В. Т. Пашуто "Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова" и изданную в 1960 г. монографию С. В. Шостаковича под тем же наименованием, написанные на основе широкого круга материалов, как известных еще самому Ю. Н. Тынянову, так и новых, поскольку выводы, к которым пришли советские историки через 20 лет после написания "Вазир-Мухтара" и вновь подтвержденные дополнительными данными уже через 30 с лишним лет после выхода этой книги, полностью убеждают в правильности концепции, выдвинутой советским писателем еще в 1927 году12 .

Анализируя обстоятельства тегеранских событий, В. Т. Пашуто пишет: "В преступлении были замешаны каймакам Мирза Абдул-Кассим, муштенд Мирза-Месих, зять шаха Аллаяр-хан, министр иностранных дел Абдуль-Гассан-хан и др. Все эти люди, объединенные ненавистью к России, направленные и подкупленные английскими резидентами, поддержанные шахом Фетх-Али и принцем Аббас-Мирзой, организовали разгром русского посольства массой (подговоренной тегеранской черни"13 . Как убедительно доказывает С. Шостакович, к моменту прибытия Грибоедова в Иран английская "золотая дипломатия" добилась значительных успехов. Абдул-Хасан-хан, Аллаяр-хан и другие вельможи были платными агентами Англии. В свою очередь, эта "золотая дипломатия" являлась "великолепным средством давления на самого шаха"14 . С "золотой дипломатией" рука об руку шла "гаремная дипломатия", осуществляемая с помощью английских врачей, лечивших жен и детей шаха и его приближенных. Здесь значительную роль играл доктор Макниль, который, по словам Шостаковича, был "самый страшный противник Грибоедова в Иране"15 . Все эти обстоятельства, столь решительно отвергавшиеся рецензентами "Вазир-Мухтара", были сформулированы у Тынянова следующим образом: "Россия завоевала Восток казацкой пикой, Англия - лекарскими пилюлями и деньгами"16 .

Подытоживая огромный фактический материал, С. Шостакович приходит к выводу, что в январских событиях 1829 г. имело место не стихийное возмущение, направленное против России, а тщательно подготовленная провокация против Грибоедова. "Долго скрываемое иранскими вельможами озлобление против Грибоедова и его соотечественников, - пишет С. Шостакович, - вырвалось наружу. Министр иностранных дел Ирана мирза Абдул- Хасан-хан, сановник, состоявший на

10 "Акты, собранные Кавказскою Археографическою комиссиею". Т. VII, стр. 671.

11 Там же, стр. 712.

12 В. Пашуто. Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова. "Исторические записки". Т. 24. 1947; С. В. Шостакович. Дипломатическая деятельность А. С. Грибоедова. М. 1960; ср. также В. Каверин. Юрий Тынянов. "Новый мир", 1964, N 10, стр. 238.

13 В. Пашуто. Указ. соч., стр. 149.

14 С. Шостакович. Указ. соч., стр. 183 - 190.

15 Там же, стр. 180.

16 Ю. Тынянов, Соч. Т. 2, стр. 67.

стр. 38
английском жаловании, высказал мысль о желательности возбуждения антирусских беспорядков, (которые явились бы основанием для удаления из Ирана Грибоедова"17 . К сожалению, автор нигде не добавляет, что добиться этого они сумели потому, что для персидской толпы русский посланник Грибоедов был символом России. Можно ли забывать, что в 1826 - 1828 гг. имела место русско-персидская война?

Именно как провокацию против ненавистной фанатикам личности Грибоедова трактовал все происшедшее и Тынянов. "Джахат. Священная война. Против кяфира в очках. Священная война города против человека. Запирайте завтра базар и собирайтесь в мечетях! Там вы услышите наше слово!"18 . Так историческая наука решила сейчас спор об "исторических ошибках" Тынянова по вопросу о причинах убийства Грибоедова.

Второе "прегрешение" Ю. Н. Тынянова, как мы уже отмечали, Ж. Эльсберг усматривал в том, что автор "Вазир-Мухтара" не смог осознать того якобы бесспорного факта, что как внутренняя, так и внешняя политика николаевского правительства всецело определялась требованиями победно развивавшегося капитализма. Это положение, целиком опиравшееся на так называемую теорию торгового капитала, иллюстрировалось тыняновской трактовкой проекта учреждения Закавказской компании, написанного Грибоедовым при участии П. Д. Завилейского.

В этом вопросе, как и в вопросе о причинах убийства Грибоедова, Тынянов полностью, по утверждению рецензента, находился во власти старых концепций. "Старая буржуазная историческая теория о "пустом" крепостническом государстве, - писал Ж. Эльсберг, - "предохранила" в значительной мере Тынянова от марксистской инфекции"19 . Однако, по справедливому определению А. В. Белинкова, в "Смерти Вазир-Мухтара" Тынянов оценивает Грибоедова главным образом в связи с проектом; при этом писатель убежден, что "проект Грибоедова был именно декабристским"20 . Эльсберг, признавая этот документ по своей направленности чисто буржуазно-капиталистическим, ничего революционно-декабристского в нем не усматривает. Вот почему, с его точки зрения, грибоедовский проект, будучи "исключительно прозорливым и смелым", все же ничего принципиально и качественно нового не предлагал по сравнению с проводившимися в те годы экономическими мероприятиями. Иначе говоря, по Эльсбергу, этот проект полностью находился в русле экономической политики, диктовавшейся требованиями торгового капитала и проводившейся Николаем I. Последний хотя и был "персонально офицером-дворянином, а не коммерсантом", но все его царствование характеризовалось сложным переплетением "черт военной субординации и капиталистической предпринимательности"21 .

И вот, поскольку Тынянов этого не понимал, имело место искажение действительности. "Не слишком ли "велико удивление грибоедовским проектом в Министерстве иностранных дел?" - вопрошает рецензент. Действительно, если в России все было подчинено интересам торгового капитала, то следовало ли страшиться предложений Грибоедова об экономическом развитии Грузии?

А между тем первый удар по грибоедовскому проекту (в тыняновской интерпретации) был нанесен в Петербурге, в самых "верхах" Российской империи. Для Тынянова это - чрезвычайно важное обстоятельство, ибо в данном вопросе он, столь щепетильный в обращении с фактами, решительно становится на путь вымысла. Эльсберг первым

17 С. Шостакович. Указ. соч., стр. 228.

18 Ю. Тынянов. Соч. Т. 2, стр. 399.

19 Ж. Эльсберг. Указ. соч., стр. 185.

20 А. Белинков. Юрий Тынянов. М. 1965, стр. 188.

21 Ж. Эльсберг. Указ. соч., стр. 185.

стр. 39
подметил это обстоятельство, но за призрачными схемами торгового капитала так и не смог понять, чем же это было обусловлено.

В действительности все происходило совсем не так, как изображает Тынянов. Дело в том, что проект Закавказской компании был закончен Грибоедовым и представлен "по начальству" уже в Тифлисе, по возвращении из Петербурга, и не К. В. Нессельроде, а И. Ф. Паскевичу. Об этом есть точные данные, и лишь Н. Н. Муравьев-Карский ошибочно сообщал, что этот документ был завершен в Петербурге после того, как Грибоедов привез туда Туркманчайский трактат22 . Однако Тынянов не придерживается ни бесспорной датировки документа, ни опорных сведений современника. В романе Грибоедов привозит в столицу вместе с русско-иранским мирным договором готовый проект создания компании. "Запечатанный пятью аккуратными печатями, рядом с Туркманчайским - чужим - мирно лежал его проект"23 .

Здесь имеет место троекратное "смешение": времени (сентябрь вместо марта 1828 г.), места (Петербург вместо Тифлиса) и лиц (К. В. Нессельроде и К. К. Родофиникин - ступеньки к "известному лицу", то есть к императору, вместо "свояка" Паскевича).

Все это усиливало политическое значение грибоедовского проекта, который таким образом приобретал характер тщательно подготовленного плана частичной реализации декабристских замыслов с помощью "обходных путей", что превращало его из документа местного значения в документ всероссийского звучания. И только в этом случае "тыняновский Грибоедов", разглядывая прищуренными глазами сидевшего в ложе театра Николая I, мог прийти к выводу, что он, Грибоедов, "перехитрит его" и "всеконечно перехитрит Неосельрода"24 . Кроме того, для Тынянова было важно, чтобы начало разгрому декабристского проекта Грибоедова было положено именно там, где произошел начальный разгром и движения декабристов. Это обстоятельство было призвано глубже раскрыть идейную близость сидевших в Петропавловской крепости с тем, в честь прибытия которого с юга салютовали из этой же крепости 201 выстрелом. И лишь после рассказа о полном провале грибоедовского проекта в столице, то есть о том, чего в действительности не было, но что могло бы и быть, Тынянов возвращает этот документ на "историческую тропу" - в Тифлис, где он был передан Паскевичу. И здесь писатель сталкивается с новыми трудностями: декабристский проект Грибоедова, переданный Паскевичем на рассмотрение сосланному на Кавказ (в связи с событиями 1825 г. полковнику Бурцову, получает резко отрицательную оценку. Итак, декабристский проект окончательно был "провален" бывшим декабристом25 .

Но теперь уже нельзя было придерживаться принципа "так могло быть" и коренным образом изменить ситуацию, полностью подменив декабриста представителем враждебного лагеря. Здесь документы не молчали: они упрямо свидетельствовали о том, как было в действительности. В руках у Тынянова находилась публикация А. Мальшинского, напечатанная в 1891 г. в "Русском вестнике", в которой приводились выдержки из замечаний полковника Бурцева "а проект Грибоедова и Завилейского. Замечания носили "разносный" характер и по своей направленности ничего общего с декабристскими взглядами не имели. Но не считаться с тем, что Бурцов (хотя и убежденный противник Пестеля) был одним из виднейших деятелей в первых тайных декабристских организациях, также было нельзя. Надлежало как-то осмыслить все происшедшее, найти ключ к расшифровке позиции, занятой в этом

22 См. "Русский архив", 1893, т. 11, стр. 362.

23 Ю. Тынянов. Соч. Т. 2, стр. 40.

24 Там же, стр. 54, 86.

25 О частичной эволюции взглядов Бурцова см. из последних работ: Н. А. Задонский. Судьба декабриста Ивана Бурцова. "Вопросы истории", 1965, N 5.

стр. 40
вопросе опальным декабристом. Так появилась в романе сцена объяснения Грибоедова с Бурцовым, построенная на замечаниях, опубликованных Мальшижжим под фамилией Бурцова, и на собственных замечаниях к ним Тынянова. Сущность этой сцены образно и точно вскрыл А. В. Белинков: "В "Смерти Вазир-Мухтара" декабризм представлен либеральным "рылом. В "Смерти Вазир-Мухтара" нет конфликта Грибоедова со всем декабризмом. В "Смерти "Вазир-Мухтара" есть конфликт Грибоедова с либеральным крылом в декабризме"26 . "Неприятель" Пестеля Бурцов не мог принять проекта Грибоедова, ибо он был не бунтовщиком и не мечтателем, а либералом, которых в те годы именовали еще либералистами. "Умеренность была его религией"27 .

Но, трактуя замечания Бурцова как последнее столкновение либерального и радикального направлений в декабризме, Ю. Н. Тынянов не знал и не мог знать, что те мысли, которые были приписаны А. Мальшинским либералу-декабристу Бурцову, в действительности принадлежали откровенному реакционеру, генерал-интенданту Жуковскому. Об этом стало известно лишь в 1951 г., после появления публикации О. П. Марковой28 . Что касается подлинных критических замечаний Бурцова, то, одобряя идею учреждения Закавказской компании, он в то же время возражал против намеченного в записке круга ее деятельности и предоставления ей монопольных прав, иначе говоря, против тех преимуществ, которые способствовали бы быстрому развитию Грузии по пути капитализма29 .

Но дело даже не в том, что Бурцов критиковал грибоедовский проект с гораздо более либеральных позиций, чем это думал Тынянов, исходя из фальсифицированной публикации Мальшинского. Сейчас главное заключается в другом: ведь "могильщиком" проекта в действительности оказался человек, не имевший никакого отношения к декабристам. Однако и " этом случае нельзя не удивляться чутью романиста- исследователя, ибо, как метко подметил А. В. Белинков, у Тынянова, создавшего яркую сцену "изничтожения" Бурцовым декабристского проекта Грибоедова, все же были какие- то сомнения в бесспорной достоверности используемой им публикации. "Характерно, - пишет А. Белинков, - что Тынянов, пользуясь материалом, опубликованным Мальшинским, только в самом конце сцены упоминает как нечто второстепенное, потребовавшееся лишь как аргумент для Паскевича и не являющееся мнением самого Бурцова, то, что было главной мыслью пометок". В романе Бурцов "а вопрос Грибоедова, что он скажет по поводу этого проекта Паскевичу, ответил: "Я ему скажу, что он, как занятый военными делами, не сможет заведовать и что его власть ограничится". Таким путем, отмечает Белинков, "Тынянов мнение, которое станет официальным, резолюцию, уводит в придаточное предложение и делает это потому, что между его представлением о декабристе-либерале, между Бурцовым, которого он написал, и автором пометок ощущается несомненное противоречие. Поэтому Тынянов искажает смысл пометок... Через двадцать четыре года после того, как была написана эта сцена, оказалось, что, искажая, Тынянов (вероятно, случайно) был прав..."30 .

Тынянов был прав не только в трактовке этого весьма существенного эпизода - о судьбе плана создания Закавказской компании. Он придерживался абсолютно правильного мнения в оценке всего грибоедовского проекта. Именно так, как трактовал этот документ Ю. Н. Ты-

26 А. Белинков. Указ. соч., стр. 194.

27 Ю. Тынянов. Соч. Т. 2, стр. 266.

28 О. П. Маркова. Новые материалы о проекте Российской Закавказской компании А. С. Грибоедова и П. Д. Завилейского. "Исторический архив". Т. VI. 1951, стр. 324 - 390.

29 См. И. Ениколопов. Грибоедов в Грузии. Тбилиси. 1954, стр. 129.

30 А. Белинков. Указ. соч., стр. 200, прим.

стр. 41
нянов, то есть как совокупность мероприятий, опережающих современную экономическую действительность и непосредственно связанных с экономическими воззрениями декабристов, расценивают проект Грибоедова современные советские историки. Этот проект, отмечает М. В. Нечкина, "содержал существенно новое для феодально-крепостнической России и стремился вдвинуть в ее косные рамки явно инородное тело... Не может быть сомнений в объективно-капиталистическом характере проекта. Он не носит в себе никаких феодальных черт"31 .

Таким образом, упреки, выдвинутые против Ю. Н. Тынянова сразу же после выхода в свет "Вазир-Мухтара", оказались несостоятельными. Очные ставки с историческими фактами, проводимые на протяжении четырех десятилетий, не подтвердили обвинения в искажении исторической действительности по двум разобранным выше проблемам. Ныне можно оказать, что именно писатель уже в конце 20-х годов в освещении этих вопросов выступил как историк-марксист, в то время как представители вульгарно-социологической школы, на которых опирались его рецензенты, оказались, в сущности, сочинителями исторической фантастики.

На этом споры вокруг "Вазир-Мухтара" не прекратились. Однако теперь недостатки романа усматривались уже не в тех вопросах, где их узрел Эльсберг. В течение длительного времени роман расценивался как "ущербный", пессимистический и опять- таки искажающий историческую действительность. Все это обычно объяснялось проникновением в писательскую среду в период новой экономической политики классово чуждых настроений, с одной стороны, а с другой - возвратом Ю. Н. Тынянова в "лоно формализма"32 . Но почему же нэповское влияние не затронуло Тынянова в 1925 г., когда он писал "Кюхлю", а оказало свое воздействие лишь в 1927 г., во время создания романа о Грибоедове? Наконец, почему в период работы над первым произведением он в творческом плане освободился из-под влияния формализма, что отмечалось почти всеми рецензентами, а через год с лишним вновь "захворал" этим же недугом? Все эти неизбежно возникавшие вопросы оставались тогда без ответа33 .

Мы не будем останавливаться здесь на тех "элементах формализма", которые, по мнению ряда литературоведов, присущи авторской манере Тынянова в "Вазир-Мухтаре". Однако нельзя не заметить, что многие примеры, обычно приводимые ими для подтверждения тыняновской склонности к "оригинальничанию", являются порой результатом недоразумения.

В 1962 г. вышла из печати монография Ю. Андреева, посвященная советскому историческому роману 20 - 30-х годов. Утверждая, что для Тынянова как для "формалиста" прежде всего важны "парадоксы", Ю. Андреев в качестве примера приводит характеристику, даваемую в "Вазир-Мухтаре" Нессельроде: "Карл-Роберт Нессельрод, сын пруссака и еврейки, родился на английском корабле, подплывавшем к Лиссабону"34 . Но ведь это парафраз герценовской характеристики! А. И. Герцен, как известно, не склонный к формализму, но любивший сочный образ, писал, что космополитический характер николаевского окружения "особенно хорошо выразился в канцлере Нессельроде, родившемся в Лиссабонском порту, на английском корабле, от немецких родителей, находившихся на петербургской службе..."35 .

31 М. Нечкина. А. С. Грибоедов и декабристы. М. 1947, стр. 517, 519.

32 См. М. Серебрянский. Советский исторический роман. М. 1936, стр. 119 - 120.

33 Недавно исчерпывающее разъяснение в связи с этим дал А. В. Белинков. См. второе издание его книги "Юрий Тынянов" (М. 1965, стр. 352 - 362).

34 Ю. А. Андреев. Русский советский исторический роман. М. -Л. 1962, стр. 25.

35 А. И. Герцен. Собрание сочинений. Т. XVIII. М. 1959, стр. 319.

стр. 42
В связи с этим приходится снова вспомнить Ж. Эльсберга, который (в статье "Тынянов и Грибоедов") хотя и искажал историческую действительность, но прекрасно понимал, сколь следует быть осторожным, критикуя Тынянова за "словесные выкрутасы". "Критик, - писал Ж. Эльсберг, - должен быть все время настороже: похвалишь Тынянова за "меткий" образ, а образ-то принадлежит Грибоедову; укажешь на "искусственность" характеристики, а характеристика-то пушкинская..."36 .

В плане данной статьи нам сейчас важно уточнить, в чем же литературная критика усматривала в "Вазир-Мухтаре" воздействие формалистических взглядов автора на его историческую концепцию.

М. Серебрянский, суммируя в 1936 г. многочисленные упреки автору "Вазир-Мухтара", определявшиеся, как это казалось рецензентам, рецидивами формализма, прежде всего отмечал, что "в романе нет никакой исторической перспективы, что герои его движутся в атмосфере страшной духоты, что в романе совершенно не видно тех сил, которые через два-три десятилетия сумеют взорвать эту страшную и глухую тишину"37 .

Это утверждение в различных вариациях сохранилось вплоть до настоящего времени. Так, Ю. Андреев утверждает, что "Тынянов... не видит преемственности в революционном движении, и "юнец 20-х годов XIX века для него мрачен, как для современников этой лоры"38 . В доказательство не только бесспорности, но и "исконности" этого положения Ю. Андреев ссылается на статью - ровесницу романа, написанную в 1928 г. Е. Книпович и помещенную в журнале "Печать и революция".

Как пишет Ю. Андреев, Е. Книпович еще в конце 20-х годов бросила упрек Тынянову в том, что его герой не видит ничего прогрессивного в последующем развитии русской передовой мысли, и все это имеет место в такое время, когда "жили уже юноши Герцен, Огарев и Белинский, увидел свет будущий великий революционер Чернышевский"39 .

Вряд ли имело бы смысл выяснять, с какого времени, с конца 20-х или с середины 30-х годов, был поднят вопрос об отсутствии исторической перспективы в "Вазир-Мухтаре". Но по поводу статьи Е. Книпович придется все же сказать несколько слов. Начнем с того, что здесь прежде всего имеют место своеобразные "приписки". Так, Н. Г. Чернышевский (который к тому времени, когда развертывается действие романа, еще не родился) в статье Книпович вообще не упоминался. Впрочем, объективности ради следует отметить, что к моменту гибели Вазир-Мухтара Чернышевскому уже минуло полгода. Что касается Белинского, Герцена и Огарева, то хотя старшему из них уже шел 17-й, а младшему 15-й год, однако до появления "Литературных мечтаний" еще оставалось добрых 6 лет, а до издания работы "Дилетантизм в науке" - 14 лет. Но обо всем этом приходится вспоминать только в связи с характером высказываний Ю. Андреева. Е. Книпович утверждала, что "новое быстро проявило себя", хотя Белинский, Огарев и Герцен в конце 20-х годов только поступили в университет. Вместе с тем она подчеркивала, что Грибоедов и его друзья осознать эту перспективу не могли. "От возможности не только правильно увидеть, но даже и почуять ростки нового, - пишет Е. Книпович, - люди этого круга были ограждены предрассудками своей среды..."40 .

И опять-таки для нас важны здесь прежде всего выводы, которые делает рецензент. "Исторический писатель должен, - утверждает

36 Ж. Эльсберг. Указ. соч., стр. 186.

37 М. Серебрянский. Указ. соч., стр. 118.

38 Ю. Андреев. Указ. соч., стр. 27.

39 Там же.

40 Е. Книпович. О романах Тынянова. "Печать и революция", 1928, N 8, стр. 90.

стр. 43
Ю. Андреев, - правдиво изобразить прошедшее, не утаивая и не приукрашивая факты, но освещение этим фактам он должен дать с нашей, марксистской точки зрения, а не с точки зрения людей изображаемой эпохи". Тынянов же, по мнению Ю. Андреева, "нарушил это необходимое условие: понимание событий в "Смерти Вазир-Мухтара" таково, каким оно могло быть у разгромленных декабристов, которые видели позади неудачное восстание, а впереди все то же - крепостничество и самодержавие"41 .

Действительно, Грибоедов у Тынянова оценивает и прошлое и будущее так, как это делали в то время дворянские революционеры. Однако заставить Грибоедова смотреть на будущее, а в данном случае речь идет именно о будущем, не через те очки, через которые он видел окружающий его мир, а через какой-то бинокль, приближающий будущее, было бы не чем иным, как нарушением правды, дешевой модернизацией.

Итак, речь может идти лишь о том, чтобы заставить иначе смотреть на будущее не Грибоедова, а читателя романа, посвященного Грибоедову. Но предлагаемые здесь "лобовые" методы показа "ростков будущего" (а именно это, очевидно, имеется в виду, поскольку называются фамилии Белинского, Герцена, Огарева и даже Чернышевского) неизбежно привели бы к публицистике, следовательно, к отказу от принципов художественной литературы. Для Тынянова-художника этот путь был неприемлем. Но если верить рецензентам, то для Тынянова-формалиста оказался неприемлемым и другой возможный путь: с помощью художественных приемов вывести читателя из мрачной обстановки конца 20-х годов XIX в. и найти тот луч, который в какой-то степени направил бы внимание читателя на то, чего в романе нет и быть не должно, но что обязательно будет через некоторое время, когда на смену людям 20-х годов придет новое поколение, люди 30 - 40-х годов. "Роман, -как утверждал один из литературоведов, - замкнут наглухо"42 .

Однако если подойти к "Вазир-Мухтару" без предвзятых представлений, то нельзя будет не признать, что в этом локальном историческом романе, безусловно, имеется заметный "проблеск" в будущее, достигаемый чисто литературным приемом, исторически безукоризненным, нисколько не искажающим эпоху и не модернизирующим мышление героя.

Роман о гибели "Вазир-Мухтара" завершается встречей читателя с А. С. Пушкиным, в момент, когда Пушкин увидел дроги, везущие тело "Грибоеда". После событий 1825 г. Пушкин - это и есть луч в будущее, это тот мостик, который связывал людей 20-х годов с представителями следующего поколения. Именно так трактовалась эта проблема "связи поколений" в тот период А. И. Герценом в работе "О развитии революционных идей в России". После восстания декабристов, писал Герцен, "глубокая печаль овладела душою всех мыслящих людей. Только звонкая и широкая песнь Пушкина раздавалась в долинах рабства и мучений; эта песнь продолжала эпоху прошлую, полнила своими мужественными звуками настоящее и посылала свой голос в далекое будущее"43 . Нам представляется, что подобное понимание процесса последовательного развития отдельных этапов революционной мысли в России как раз и "раскрывает" "замкнутый наглухо" роман Ю. Тынянова.

А. В. Белинков, обращая внимание на то обстоятельство, что появлением Пушкина завершается не только "Вазир-Мухтар", но и "Кюхля", придает, однако, этим фактам различное звучание. "Встреча Пушкина с Кюхельбекером, - пишет Белинков, - написана так, как ее видел Пушкин. Когда после "Кюхли" читаешь сцену Пушкина с "Грибоедом"

41 Ю. Андреев. Указ. соч., стр. 26 - 27.

42 М. Серебрянский. Указ. соч., стр. 118.

43 А. Герцен. Собр. соч. Т. VII. М. 1956, стр. 214 - 215.

стр. 44
в "Вазир-Мухтаре", кажется, что встретился через много лет со старым знакомым и с тревогой видишь, как он постарел, как печально он смотрит на мир. Встреча с Кюхельбекерам полна движения, попыток вмешаться, исправить, помешать, помочь. Она полна надежды и веры в то, что еще не все потеряно, что нужно, что можно исправить. Стихотворение Пушкина "Во глубине сибирских руд" незримо присутствует в этой сцене... Последние слова Пушкина в сцене с Грибоедовым разительно похожи на слова в сцене с Кюхельбекером, но какая между ними разница! "Что везете?" - спрашивает Пушкин. Так опрашивают не о человеке. Так спрашивают о неодушевленном предмете. И ему отвечают уродливым нечеловеческим словом: "Грибоеда"44 .

Но ведь в первом случае Пушкин встречается хотя и с заключенным, но с живым другом. Здесь еще имеются если не реальные возможности, то некоторые основания для какой-то эмоциональной реакции. Во втором же случае Пушкин видит останки друга. Для Грибоедова уже все кончено. Однако сумрачная пассивность Пушкина вовсе не означает, что и он, подобно Грибоедову, выступает здесь как трагическая личность, как это представляется Белинкову, не могущая символизировать выход из замкнутого круга, начертанного в "Вазир-Мухтаре". "Живой поэт, - пишет Белинков, - едет туда, откуда везут мертвого. И его ждет та же судьба. Так с горечью переосмысливает Тынянов традиционную передачу лиры уходящего певца молодому певцу"45 . Однако еще А. И. Герцен, указывая на место Пушкина в развитии революционных идей в России в последекабристский период, предупреждал, что лет основания говорить о каком-то "движении" поэта к смерти. "Поэзия Пушкина была залогом и утешением. Поэты, живущие во времена безнадежности и упадка, не слагают таких песен - они нисколько не подходят к похоронам"46 . Читатель знает, что не умирать едет Пушкин. Впереди еще новые главы "Онегина", "Дубровский", "Капитанская дочка", "История Пугачева" и много других творений.

Именно так, мам представляется, Тынянов ломает замкнутость романа, а тем самым и одно из наиболее распространенных утверждений о влиянии формализма на историческую концепцию "Вазир-Мухтара". Подобное решение вопроса о "безнадежности" и "безысходности" романа дает возможность иначе подойти и к другому утверждению, гласящему, что "замкнутость" "Вазир-Мухтара" привела автора к абсолютной детерминизации всех явлений, то есть опять-таки к искажению действительности.

Л. Цырлин в 1935 г. в одной из первых работ о Тынянове писал по поводу "Вазир- Мухтара": "Формализм, как полагается формализму, разрывал внешнюю и внутреннюю необходимость; отсюда тема биографии раздавленной, смятой и отрицаемой судьбой. "Судьбой" является то обстоятельство, что люди двадцатых годов превращаются в людей тридцатых годов. "Судьба" ведет их к гибели, "судьба" ломает "биографии", опустошает их..."47 . М. Серебрянский, варьируя ту же мысль, утверждал, что "мрачное изображение исторического процесса Тыняновым продиктовано ему философией фатализма и обреченности, философией крайней безысходности и бессилия личности перед ходом вещей"48 . И, наконец, то же самое мы находим у А. В. Белинкова: "История, рок, абсолютная детерминация, судьба, процесс поглощают человеческую жизнь и отрицают свободу воли. Писатель проверяет шахматную партию после того, как она уже сыграна. Оказывается, что проиграна она

44 А. Белинков. Указ. соч., стр. 313 - 314.

45 Там же, стр. 320.

46 А. Герцен. Собр. соч. Т. VII, стр. 215.

47 Л. Цырлин. Тынянов-беллетрист. Л. 1935, стр. 29.

48 М. Серебрянский. Указ. соч., стр. 117.

стр. 45
правильно. "Смерть Вазир-Мухтара" написана так, как будто бы у истории все время плохое настроение"49 .

Действительно, в романе Тынянова не раз можно столкнуться с мыслью, что какой-то "неумолимый рок" заставляет Грибоедова совершать поступки, противоречащие его желаниям. Именно "злой рок" заставляет его отправиться в Иран, где его (о чем он хорошо знал) ждет смерть. И именно в этом в первую очередь усматривается "абсолютная детерминизация" романа.

Но что это за сила, которую Грибоедов не может побороть? Если бы это была сила какого- то божественного происхождения, то следовало бы признать справедливыми указанные выше упреки. Однако если взглянуть на события глазами историка, то все предстанет в ином свете. В сущности, содержание тыняновского романа о Грибоедове является не чем иным, как конкретным развитием одного абзаца из цитированного уже произведения Герцена. "Ужасный, скорбный удел, - писал А. И. Герцен, - уготован у нас всякому, кто осмелится поднять свою голову выше уровня, начертанного императорским скипетром; будь то поэт, гражданин, мыслитель - всех их толкает в могилу неумолимый рок"50 . Таким образом, и Герцен, характеризуя вторую четверть XIX в., говорит о "неумолимом роке", а в описке погубленных этим "роком" наряду с Рылеевым, Пушкиным, Лермонтовым им назван и Грибоедов, "предательски убитый в Тегеране". Так же, как Герцен, понимал идею рока и Тынянов. Этот "рок" носит белые лосины, он улыбается. Это не бог, это "божественный помазанник" - Николай I.

А если это так, то следует признать, что речь идет не о фаталистической концепции, а о тяжелой участи передовых людей 20 - 30-х годов XIX в., о том вполне "реальном" роке и его окружении, которые превратили целое тридцатилетие русской литературы в "мартиролог, или реестр каторги". Роман Тынянова является подлинно историческим произведением, художественно воспроизводящим героическую борьбу лучших людей России с самодержавием и крепостничеством. Вот в этом-то и заключался социальный пафос замечательного творения замечательного писателя!

49 А. Белинков. Указ. соч., стр. 267.

50 А. Герцен. Собр. соч. Т. VII, стр. 208.