В прекрасной жизни Жильбера Ромма одиннадцать лет, почти целую четверть, занимает его деятельность в качестве воспитателя молодого графа Павла Строганова (с мая 1779 г. до декабря 1790 г.). Не окажись Ромм со своим воспитанником в Париже как раз в первые месяцы 1789 г., кто знает, как сложилась бы его жизнь. Не случайно и автор лучшего ныне исследования о Ромме А. Галанте-Гарроне и Ж. Лефевр, написавший предисловие к его книге, размышляя об этой жизни, вспомнили слова Лазаря Карно; "Революционером не рождаются, им становятся"1 .
В архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС сохранилась рукопись Ромма, относящаяся, по-видимому, к 1782 году. Это его выписки с целым рядом критических замечаний из нескольких книг о природе огня. Среди них "Сочинения шевалье Гамильтона, прокомментированные аббатом Сулави" - этим будущим талантливым дипломатом французской революции - и "Исследования о физике огня г. Марата"2 . В 1782 г. Марат был для Ромма еще только физиком, к исследованиям которого
1 A. Calante Garrone. Gilbert Romme. Storia di un rivoluzinario. Einaud. 1959, pp. 9, 14.
2 Центральный партийный архив Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (ЦПА ИМЛ), ф. 320, 4 I/R - Z.
стр. 207
он отнесся с уважением, но весьма критически. Но кто мог бы тогда предсказать, что десять лет спустя Марат станет грозным "другом народа", а сам Ромм будет членом Конвента, автором "Республиканского календаря", что он так геройски завершит свою жизнь, став одним из шести "последних монтаньяров", в 1795 т. покончивших с собой кинжалом, переходившим из окровавленных рук от одного к другому. И кто знает, не сопровождал ли бы на этом славном, но тернистом пути Ромма и его воспитанник, граф Священной Римской империи (Строгановы получили этот титул в XVIII в.) и один из богатейших людей в России, потомок "именитых людей" Строгановых, покорителей Сибири? Властная рука Екатерины II предотвратила, однако, эту возможность. На этом эпизоде, на истории насильственного водворения П. Строганова в Россию в 1790 г., мы и хотели бы остановиться, использовав некоторые, до сих пор не опубликованные документы из архива русского посла в Париже И. М. Симолина.
Как известно, революция оказала на Ромма сильнейшее влияние. Уже в январе 1790 г. он становится одним из основателей "Общества друзей закона", а вскоре членом якобинского клуба. Его моральное влияние на Павла Строганова было огромным. "Попо", как нежно называли его и отец и воспитатель, стал деятельным членом этого общества, а 7 августа он получил диплом члена якобинского клуба, подписанный одним из его тогдашних руководителей, виднейшим депутатом Учредительного собрания, будущим лидером "фейянов", самим Антуаном Барнавом. Из предосторожности он присвоил себе имя Поля Очера (так называлась речка, у которой в Пермской губернии был расположен один из уральских заводов Строгановых). Однако эта предосторожность не помогла. В Петербурге о Строганове, "первом русском якобинце", очень скоро стало известно, по-видимому, еще до того, как об этом успел сообщить Симолин. Пребывание русских в революционной столице, возможность их "заражения", безусловно, беспокоили императрицу. 4 июня 1790 г. в Париж было направлено зашифрованное распоряжение о немедленном возвращении на родину всех русских, находящихся во Франции. Вице-канцлер, граф Остерман, писал в нем: "Русские подданные, находящиеся в Париже, со времен беспорядков, потрясающих это королевство, не остались спокойными наблюдателями: одних побудили к вступлению в Национальную гвардию, другие оказались так или иначе вовлеченными в это всеобщее брожение умов, и почти никому не удалось воспользоваться той полной свободой, которой, на основании права гостеприимства, могут добиваться иностранцы во всех странах". Исходя из этой очень либеральной предпосылки - депеша могла быть расшифрована, а Россия продолжала еще поддерживать дипломатические отношения с Францией, - от имени императрицы Симолину поручалось передать всем русским подданным во Франции предписание "не медля, покинуть эту страну". Распоряжению этому не следовало, однако, давать огласки, чтобы "не оскорблять достоинства нации"3 .
Исполняя это распоряжение, Симолин составил списки всех находившихся во Франции русских. Хотя он не был уверен, что все они подчинятся приказу, однако политических опасений у него не вызывал никто, за исключением "молодого графа Строганова". В донесении Симолина от 16 (27) июля 1790 г. имя Строганова было названо впервые - "я его никогда не видел, и он не сообщал о себе никому из своих земляков". "Говорят, что он изменил фамилию, - сообщал Симолин, - и наш священник, к которому я обратился, не помог его найти. Его воспитатель привлек его к самым завзятым бешеным в Национальном собрании и в якобинском клубе, которому он, как говорят, подарил библиотеку... Можно опасаться, что этот молодой человек почерпнул здесь принципы, совершенно несовместимые с теми, которых он должен придерживаться во всех остальных странах и в своем отечестве, и они могут сделать его несчастным". Опасаясь огласки в печати, Симолин не решался, однако, сообщить Павлу Строганову распоряжение о выезде. Он считал наиболее удобным, чтобы отец Строганова "послал ему самый ясный приказ покинуть Францию без малейшей задержки"4 . Добиться такого приказания было не так-то легко. Старик Строганов, превосходно относившийся к Ромму и очень высоко его ценивший, не собирался с ним расставаться.
3 Архив внешней политики России (АВПР), ф. Сношения России с Францией, оп. 93/6, д. 480, л. 50.
4 Там же, д. 479, л. 82 об. Этот документ был полностью опубликован в книге: Николай Михайлович, вел. князь. Граф П. А. Строганов. Т. 1. 1777 - 1817. СПБ. 1903, стр. 231 - 233.
стр. 208
Еще в июне 1790 г. он признавался, что Ромм пользуется по-прежнему его неограниченном доверием. Но, понимая всю сложность создавшегося положения, он настаивал на том - еще до получения сведений, что "Попо" стал якобинцем, - чтобы они оставили столицу и вообще Францию. Мысль о разрыве с Роммом была еще ему тогда абсолютно чужда. Но чем дальше, тем настойчивее начинает этого добиваться двор. Симолин, со своей стороны, прилагает к этому большие усилия. Иметь в Париже "русского якобинца" ему совсем не хотелось. По любому поводу это могло навлечь на него гнев: императрицы.
В июне 1790 г. Учредительное собрание посетила делегация иностранцев, сочувствующих революции. Симолин поспешил известить об этом Петербург. От Остермана последовало распоряжение: императрица приказывает выяснить, не было ли в составе этой делегации русских, требуя при этом точной информации и указания имен5 . Симолин поспешил успокоить императрицу. Делегацию возглавлял прусский барон Анахарсис Клоотс, уроженец Клевеса. Депутаты, входившие в это "шутовское" посольство, получили за участие в этом "фарсе" по три ливра, и некоторым это пригодилось для расчета со "старьевщиками, у которых они одолжили платье". Нет, однако, ни малейшего следа присутствия русских. Симолин распорядился "проверить" список - ни русских, ни польских имен в нем не оказалось. Посол, однако, не преминул напомнить о Строганове: "Подозрение мог бы вызвать только молодой граф Строганов, которым руководит его страшно экзальтированный гувернер. Меня заверяют, что оба они были приняты в клуб якобинцев, где они проводят свои вечера. Воспитатель этого молодого человека, по имени Роме (так в документе. - В. Д. ), побудил его изменить фамилию и заменить имя Строганова - Очером. Оставив дом в предместье Сен-Жермен, где они жили, они запретили сообщать о том, куда они переехали и под какой фамилией. Настояв перед нашим приходским священником удвоить его старания для розыска, я узнал, что они отправились две недели назад пешком, в матросской одежде в Риом, в Оверни, где они рассчитывают остаться надолго; недавно туда были на повозках отправлены их вещи"6 .
Симолин писал это 14 (25) августа, сведения, сообщенные им, были совершенно точны. В ответ на очень тревожное письмо А. С. Строганова в июне 1790 г. с настоятельной просьбой покинуть столицу Ромм вместе со Строгановым и неотлучно их сопровождавшим крепостным Воронихиным - будущим блестящим архитектором, строителем Казанского собора, - оставил Париж в последних числах июля7 . Конечной целью путешествия была родина Ромма - Жимо. Там Ромм и Строганов находились до конца ноября, когда разразилась гроза и из Петербурга за "Попо" приехал его двоюродный брат Николай Николаевич Новосильцов (будущий председатель Государственного совета), которому А. С. Строганов поручил вывезти Павла Александровича из Франции. До сих пор предполагалось - так считал великий князь Николай Михайлович, автор книги о П. А. Строганове, к мнению которого присоединяется и Галанте-Гарроне, - что внимание к Строганову было вновь привлечено устройством гражданских похорон скончавшегося в Жимо строгановского слуги швейцарца Клемана. Сведения об этих необычайных, похоронах проникли в печать, и, по мнению всех исследователей, они дошли до Симолина, а через него до петербургского двора, послужив поводом к "принудительному" отъезду Строганова.
Знакомство с архивом Симолина позволяет более точно осветить этот эпизод. Вопрос о похоронах совсем не фигурирует в симолинских донесениях. Поведению Ромма и Строганова в них действительно уделено много внимания, но, как оказывается, у Симолина были очень осведомленные французские информаторы, их доносы попали даже на берега Невы! Именно они вызвали гнев императрицы, вынудив А. С. Строганова пойти на столь нежелательный для него разрыв с Роммом. Во время одного из обычных утренних приемов у Людовика XVI к Симолину обратился с просьбой о приеме депутат Учредительного собрания из Кастельнандари, Гильерми, который хотел
5 АВПР, ф. Сношения России с Францией, оп. 93/6, д. 480, л. 52.
6 Там же, д. 479, л. 82 об. Это и все последующие донесения Симолина публикуются впервые.
7 Ромм отослал ответ А. С. Строганову 22 июля. 9 августа он и Павел Строганов, во время своего путешествия, действительно осуществлявшегося пешком, посетили могилу Руссо в Эрменонвилле. A. Galante Garrone. Op. cit., pp. 289 - 290.
стр. 209
ознакомить посла с письмом своего свояка из Оверни, по вопросу о "странном, неполитичном и абсурдном воспитании, которое некий Роме дает, вашему земляку, по имени Строганов"8 . Симолин, разумеется, сразу же его принял.
Гильерми вручил ему оригинал письма, которое Симолин немедленно отправил с "оказией" - аббатом Жиро, направлявшимся в Петербург. В своем донесении Симолин поспешил предварительно изложить содержание своей беседы: "Этот депутат, который не принадлежит к числу революционеров, заявил мне, что не может без негодования наблюдать за тем, как Ромм ежедневно посещает трибуну Национального собрания в сопровождении своего ученика; ему известно, что он отравляет его разум и все время проповедует ему о необходимости совершить революцию в России; это бешеный, злой и опасный человек, и он губит юношу, который мог бы оказаться полезным у себя на родине. Необходимо, чтобы его родители прислали во Францию специального человека, чтобы вырвать их сына из рук этого революционера, который, возможно, откажется привезти своего ученика, если они пришлют ему такое распоряжение"9 .
Письму было придано такое большое значение, что о нем немедленно сообщили императрице10 . Родственник Гильерми жаловался в этом письме прежде всего на "проповеди" Ромма, на которые он приглашал всех жителей Жимо. Его возмущал протест Ромма против того, что деревенский священник по-прежнему призывал к молитвам за короля и королевскую семью, утверждение Ромма, что вся власть "принадлежит Национальному собранию и только оно заслуживает почтения и признательности". На просьбу объяснить значение слова "аристократ" Ромм - и это, конечно, вызывает негодование доносчика - ответил, что "это слово является синонимом слова "разбойник". Основная цель письма состояла в том, чтобы привлечь внимание к судьбе Строганова: "Его ученик, обладающий очаровательной наружностью, воспитывается в этих принципах. Он говорит только о революции и равенстве. Он ест вместе со слугами. Всю дорогу от Парижа они проделали пешком и на плечах несли вещи". Строганова нужно во что бы то ни стало вырвать из рук Ромма: "Мне кажется странным, что молодого человека, которому предстоит жить под властью самого твердого и самого деспотичного правительства, воспитывают в совершенно противоположных чувствах... Я уверен, что если бы императрица знала, какое воспитание получает этот юноша, она навсегда лишила бы его права занимать какие-нибудь должности и выслала бы его, возможно, в глубины Сибири... Было бы очень желательно побудить русского посла ускорить возвращение этого юноши в его отечество"11 .
Призыв к императрице попал в цель. На письме имеется карандашная надпись рукой Екатерины II: "Покажите Строганову, дабы знал как и к чему сыну его готовять". Именно тогда, вероятно, и грянула та гроза, о которой написал старый граф Ромму: "Я долго сопротивлялся, мой дорогой Ромм, грозе, которая, наконец, разразилась. Сколько раз с тех пор, когда она стала мне угрожать, я просил вас покинуть Париж и, может быть, даже Францию, и я не мог сказать об этом яснее... Вас слишком мало знают, мой дорогой Ромм, и не отдают себе отчета в чистоте ваших побуждений. Думают, что вследствие вашего энтузиазма вы не противопоставляете должной плотины, чтобы юноша не был увлечен примером; говорят, что вы оба записаны в клуб якобинцев, который заслуживает названия клуба пропаганды, или бешеных... Я сделал все, что было в моей власти, чтобы воспротивиться этой грозе. Но, как я уже вам сказал, она наконец разразилась, и я вынужден отозвать своего сына, лишить его уважаемого воспитателя как раз в то время, когда его советы ему всего более необходимы"12 .
8 АВПР, ф. Сношения России с Францией, оп. 93/6, д. 479, л. 205 об., 24 сентября (5 октября) 1790 года.
9 Там же.
10 К подлиннику письма французского фискала приложено препроводительное отношение: "Письмо министра Симолина прибывшим сюда аббатом Жиротом доставленное". Там же, приложение к сообщению N 90 от 24 сентября (5 октября) 1790 гада.
11 Там же, лл. 207 - 208 об.
12 Николай Михайлович, вел. князь. Указ. соч., Т. 1, стр. 252 - 253. Автор книги датировал это письмо 21 сентября 1790 года. Дата эта представляется нам сомнительной. М. де Виссак, первым опубликовавший отрывки из этого письма, датировал его 21 ноября. Эту же дату приводит П. Бартенев. Жильбер Ромм и граф П. А. Строганов. "Русский архив", 1887, N 1.
стр. 210
Судьба Строганова была уже решена. Но Симолину это было еще неизвестно, и он неутомимо продолжал посылку доносов риомских врагов Ромма. 18 (29) октября 1790 г. он переслал Остерману еще один такой донос, озаглавленный "Заметка для родителей молодого графа Строганова". Эта "Заметка" представляет несомненный интерес для характеристики всей деятельности Ромма, правда, в "кривом зеркале" риомского реакционера, и мы воспроизводим ее почти целиком. "Этот молодой человек... находится в руках некого Ромма, который кажется сумасшедшим или, во всяком случае, совершенно взбалмошным. Увлечение новой французской конституцией вскружило ему голову, и это очень плохо отзывается на юноше. Он, кажется, из Оверни. Там у него живут родители, и туда он увел пешком своего ученика в страшную жару. Это неплохо, если проводится разумно и может приучить ученика преодолевать усталость. Но можно опасаться, что такой человек заставляет своего ученика делать то, что превышает его силы. Существуют нравственные опасности, которым этот юноша подвергается при таком учителе, - его взгляды. Господин Ромм связан с философами, очень мало религиозными и весьма революционными, он ухватился за эту систему с жаром, приближающимся к безумию; он вдалбливает их в разум и сердце своего ученика и хочет убедить в том, что увенчанием его славы явится осуществление революции в России. Это, конечно, может принести ему знаменитость, но эта система, возможно, не пользуется расположением его родителей, и ее осуществление не всем, вероятно, понравится. Вот два примера, из которых последний особенно доказывает, каким экзальтированным человеком является этот г. Ромм. Не исключено даже, что он подкуплен, он всегда раздает деньги тем, кто верит его проповедям. В Жимо, в Оверни, в воскресенье, после мессы, он спрашивает у мэра и жителей, почему они не уничтожили гербы недавно умершего сеньора. Они отвечали, что им не известен декрет, который их к этому обязывает, и что они питают величайшее почтение к своему прекрасному сеньору, их благодетелю, другу, кормильцу бедняков. В другой раз он собрал всех жителей прихода и в форме катехизиса объяснял им декреты Национального собрания. Это могло принести им только пользу: но он сделал это в самой опасной форме, доказывая, что им рассказали о религии сплошной вздор, что их держали в сетях фанатизма и деспотизма, что они обязаны платить налоги, установленные Национальным собранием".
Хотя призыв платить налоги встречал полную поддержку со стороны доносчика, сам он признавал, что как раз это встретит со стороны жителей наименьшую поддержку. Но и этот призыв сопровождался "отрицанием всех принципов религии, должного уважения к королю, и весь этот тон может оказаться весьма опасным для его ученика". К тому же он проповедует равенство. Свой новый катехизис Ромм, по словам доносчика, закончил так: "Я слушал, что ваш кюре призывает вас присоединиться к его молитвам за короля, королевскую фамилию и т. д., но это меня не убедило. Я думаю, друзья, что вы не должны больше идолопоклонничать перед всеми этими призраками, которым воскурили фимиам. Чего вы добились этим почитанием? Только множества обид и эксплуатации. Вы должны почитать только Национальное собрание, и я разрешаю вам смеяться над всем остальным". "Родители, - заканчивалась "Заметка", - могут поступать как им угодно, но их считали нужным предупредить"13 .
Предупреждения были уже излишними. 1 декабря в Париж за Павлом Строгановым прибыл Н. Н. Новосильцов. Ромм не захотел использовать свое громадное моральное влияние на воспитанника, чтобы удержать его во Франции. Он привез его из Жимо в Париж. В первых числах декабря они расстались навсегда. "Он уехал вчера вечером, - писал Ромм одному из своих близких друзей, - ...не требуйте от меня никаких подробностей об этом горестном расставании. Я сейчас слишком ошеломлен тем горем, которое все это мне причинило... Для меня начинается новая жизнь. Будет ли она более спокойной? Я подчиняюсь своей судьбе..."14 . Те четыре с лишним года, которые осталось жить Ромму, принесли ему меньше всего спокойствия. Это были очень напряженные и трудные, но и самые прекрасные годы в его жизни. Сорок лет спустя Наталья Кирилловна Загряжская, с которой так любил беседовать А. С. Пушкин15 ,
13 АВПР, ф. Сношения России с Францией, оп. 93/6, д. 479, лл. 321 - 322.
14 A. Galante Garrone. Op. cit., pp. 298 - 299.
15 А. С. Пушкин. Соч. Т. 6. М. 1964, стр. 183.
стр. 211
вспоминала, что Ромм был очень умным человеком. Для нее он все же оставался "строгановским учителем". Но в историю Жильбер Ромм вошел не как воспитатель Павла Строганова, а как один из блестящих представителей бессмертной когорты "якобинцев с народом", один из шести "последних монтаньяров", перед которыми почтительно склоняет голову человечество.
Но и воспитанник Ромма оставил свой след в истории. Павел Строганов покидал Францию под сильнейшим влиянием идей революции. "Я вспоминаю об этой прекрасной революции, свидетелями которой мы были, - писал он из Страсбурга 14 декабря 1790 г. Ромму, - ...и с ужасом приподнимаю край завесы, скрывающей от меня будущее, страшный призрак деспотизма. Это зрелище издали мне ненавистно, и тем не менее я должен к нему приблизиться... Я видел целый народ, восставший под знаменем свободы, и я никогда не забуду этого мгновения"16 . Так вспоминал восемнадцатилетний юноша, преисполненный энтузиазма, о великих днях начала революции.
"Деспотизм" показал свое лицо сразу после возвращения Строганова на родину. Он был отослан на жительство в имение Братцево, где пробыл более пяти лет. Только в 1796 г. ему было разрешено вернуться в Петербург. И тут совершенно неожиданно у первого русского якобинца - конечно, якобинца в духе принципов 1790 г. - оказались единомышленники, и притом в самых высших кругах русского общества. Как раз в том самом году, когда Строганов вернулся в столицу, в Царском Селе состоялся поразительный разговор между престолонаследником, будущим императором Александром I, и молодым польским магнатом князем Адамом Чарторыским, будущим руководителем русской внешней политики в первые годы XIX века. Изумленному Чарторыскому Александр поведал, что он "проявляет живейший интерес к французской революции; осуждая ее страшные отклонения, он желает успехов республике и радуется им". Было ли это уже тогда проявлением известного двуличия, желания "обольстить", "произвести впечатление", столь присущего Александру I? Но и много лет спустя Чарторыский, уже изгнанный специальным определением Верховного уголовного суда из пределов Российской империи, вспоминал о том огромном впечатлении, которое произвел на него весь этот разговор: "Я удалился, должен сознаться, совершенно вне себя, очень растроганный, не зная, что это: сон или действительность"17 .
Несколькими месяцами позднее Александр писал своему воспитателю, швейцарцу и республиканцу Цезарю Лагарпу: "Да поможет нам небо для того, чтобы нам удалось сделать Россию свободной и предохранить ее от всяких покушений деспотизма и тирании. Вот мое единственное желание; и я охотно пожертвую своей жизнью во имя этой столь дорогой мне цели". В этом же письме Александр сообщал Лагарпу, что у него есть еще три единомышленника: Адам Чарторыский, Павел Строганов и Новосильцов, тот самый Новосильцов, который вывозил "Попо" из Франции18 .
Пять лет, пока длилось царствование Павла I, кружок "молодых друзей" - к нему примкнул и граф Виктор Кочубей - бездействовал. К концу этого пятилетия в столице оставались только Александр и Строганов. Остальные под разными предлогами были удалены Павлом за границу. В марте 1801 г. Павел был убит, а три месяца спустя, 24 июня 1801 г., состоялось первое заседание знаменитого "негласного комитета" под председательством самого Александра, которому как будто бы и надлежало "сделать Россию свободной". По свидетельству современников, Строганов являлся инициатором организации комитета и, уж во всяком случае, одним из самых деятельных его членов. Тремя другими его участниками были все те же Чарторыский, Новосильцов и Кочубей. Конечно, Павел Строганов 1801 г. уже не был Полем Очером, страстным энтузиастом свободы, восхищавшимся невиданным для него зрелищем клятвы народа на Марсовом поле в июле 1790 года. Но когда он, по словам французского агента в Петербурге Лессепса, утверждал, что "предпочитает стать адъютантом Наполеона, чем главой министерства в России"19 , он заявлял так потому, что видел еще в Наполеоне республиканского консула.
16 См. Николай Михайлович, вел. князь. Указ. соч. Т. 1, стр. 303, 307.
17 A. Czartoryski. Memoires et correspondance avec l'empereur Alexandre I, T. I. Paris. 1887, p. 116.
18 Н. К. Шильдер. Император Александр I. Т. 1. СПБ. 1904, стр. 281 - 282.
19 "Красный архив", 1927, т. XX.
стр. 212
Бесспорно, что были глубочайшие, внутренние процессы в России, которые делали неизбежной попытку каких-то реформ в направлении буржуазного преобразования страны. Но было бы вместе с тем неправильно сбрасывать со счетов то влияние, которое оказала Великая французская революция на передовое русское общество. Вспоминал ли на заседаниях "негласного комитета" Павел Строганов о своем воспитателе? Мы этого, конечно, никогда не узнаем, но Ромм имел бы на это право. В искалеченном, изуродованном виде, но все же какие-то принципы, именно им "вдалбливавшиеся" - приходит на память термин риомского фискала, - все-таки сохранились у его ученика.
Фактически "негласный комитет" просуществовал только год. Не последнюю роль в этой неудаче сыграло поведение самого императора. Строганов прекрасно отдавал себе отчет в том, какой шаткой опорой является Александр, и писал об императоре Новосильцову: "Вы знаете, что мы (Александр I. - В. Д. ) иногда страдаем неуместными сожалениями и нерешительностью в момент, когда все должно быть исполнено, а так как события не ждут прихотей монархов, в результате выходит что-то трусливое и плохое"20 . Но было бы, конечно, наивно объяснять неудачу Строганова и "негласного комитета" только нерешительностью Александра. В России нарождались силы, побуждавшие страну к буржуазному преобразованию, но оставались и достаточно крепкие, организованные силы, упорно этому сопротивлявшиеся. Эти консервативные силы вышли победителями. После роспуска комитета Павел Строганов, бывший товарищем министра внутренних дел, в 1806 г. был облечен важной дипломатической миссией в Лондоне. Но и он и его друзья враждебно относились к намечавшемуся сближению с Наполеоном. Политическая деятельность Строганова поэтому оборвалась.
Когда в Конвенте в адрес Жильбера Ромма, захваченного тогда заложником во время одного из жирондистских восстаний, было брошено обвинение, что он отступает от своих принципов, один из видных депутатов, якобинец Рюль, ответил: "Вы ошибаетесь: Ромм останется свободным перед лицом жерл всех пушек всей Европы". У его ученика не было, конечно, столько твердости и стойкости. Тем не менее, когда он разочаровался во всей политике, внутренней и внешней, Александра I, он предпочел в 1807 г. уйти добровольцем в казацкие отряды Платова. Правда, это никак нельзя сравнить с мужественным концом Ромма, но все же это был жест, не лишенный достоинства. Строганов участвовал во всех походах до 1814 года. Скончался он от туберкулеза в 1817 году.
Существовала легенда, будто Ромму удалось спастись от казни и вернуться в Россию. Эти события должны были послужить канвой для романа, который собирался написать А. И. Герцен. Легенда эта весьма показательна. Царизм мог разлучить Строганова с его воспитателем, но память о Ромме, о великих монтаньярах XVIII в. уничтожить было невозможно. Якобинские традиции, якобинское наследство были слишком дороги для новых поколений русской революционной молодежи, для "молодых штурманов будущей бури", как называл их Герцен.
20 Николай Михайлович, вел. князь. Указ. соч. Т. 1, стр. 120.