Среди представителей исторической науки дореволюционной России одно из самых видных мест занимает Василий Осипович Ключевский (1841 - 1911 гг.). Многие из его трудов выдержали ряд изданий, а "Курс русской истории" (в пяти томах) уже в советский период переиздавался несколько раз. В 1956 - 1959 гг. было опубликовано восьмитомное собрание сочинений Ключевского.
В. О. Ключевский являлся также замечательным художником слова, умевшим ярко воссоздавать живую картину исторических событий и образы лиц, действовавших в ту или иную эпоху. В его произведениях щедро рассыпаны афоризмы, сравнения, эпиграммы, полные богатого содержания, тонкой иронии, а иногда и лукавства.
В Государственной публичной исторической библиотеке РСФСР (Москва) хранится любопытный автограф Ключевского: личная записная книжечка, заключающая в себе преимущественно изречения и афоризмы. Сравнительно небольшая по объему (136 страниц), она включает довольно разносторонний материал. Здесь наряду с заметками, относящимися к вводным учебным лекциям и событиям внутренней и международной жизни 1890-х годов, записано много других интересных мыслей. В. О. Ключевский, по свидетельству его близких, называл эту книжечку "мои бриллиантики".
Несколько слов о судьбе этой книжечки. В начале 1941 г. она вместе с другими неопубликованными рукописями В. О. Ключевского была передана Государственной публичной исторической библиотеке РСФСР родственницей В. О. Ключевского - Н. С. Вознесенской (Бородиной). С ее содержанием был ознакомлен главный редактор журнала "Историк-марксист" акад. Е. М. Ярославский, который отметил: "Записную книжку профессора Ключевского (с купюрами) обязательно опубликуем в журнале "Историк-марксист". Однако последовавшая вскоре Великая Отечественная война помешала осуществить задуманное.
При подготовке к печати изречений и афоризмов В. О. Ключевского, кроме его записной книжки, был частично использован рукописный фонд ученого, хранящийся е Государственной библиотеке СССР имени В. И. Ленина, а также сделаны отдельные извлечения из его произведений. Большинство афоризмов и изречений В. О. Ключевского об истории и историках, об искусстве преподавания и некоторым другим вопросам, напечатанные ниже, публикуются впервые.
Предмет истории - то в прошедшем, что не проходит как наследство; урок; неоконченный процесс, как вечный закон. Изучая дедов, узнаем внуков, то есть изучая предков, узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя
стр. 208
случайностями, не знающими, как и зачем пришли в мир, как и для чего мы живем, как и к чему должны стремиться, механическими куклами, которые не родятся, а делаются, не умирают по законам природы, жизни, а ломаются но чьему-то капризу.
История - как указательница [того], что заслуживает научного наблюдения в текущей жизни.
Почему люди так любят изучать свое прошлое, свою историю? Вероятно, потому же, почему человек, споткнувшись с разбегу, любит, поднявшись, оглянуться на место падения.
История - не учительница, а назидательница, magistra vitae1 , она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков.
Мы гораздо больше научаемся истории, наблюдая настоящее, чем поняли настоящее, изучая историю. Следовало бы наоборот.
Торжество исторической критики: из того, что говорят люди известного времени, подслушать то, о чем они умалчивали.
Мы часто сердимся на предков за то, что они на нас непохожи, вместо того, чтобы радоваться, что мы на них непохожи (ушли от них вперед).
Историк - наблюдатель, не следователь.
Гордый или самолюбивый человек и историк - несовместимые в одном лице понятия: это музыкант без слуха, мыслитель без головы, Бартенев без "Русского Архива".
От его научных понятий пахнет учебником Ил[овайского], а от нравственных убеждений - сельским кабаком.
Разница между историками и юристами только в точках зрения: историки видят причины, не замечая следствий, юристы замечают только следствия, не видя причины.
История, говорят не учившиеся истории, а только философствующие о ней, никого ничему не научила. Если это даже и правда, истории [это] нисколько не касается как науки: не цветы виноваты в том, что слепой их не видит. Но это и не правда: история учит даже тех, кто у нее не учится; она их проучивает за невежество и пренебрежение. Кто действует помимо нее или вопреки ей, тот всегда в конце концов жалеет о своем отношении к ней. Она пока учит не тому, как жить по ней, а как учиться у нее: она пока только сечет своих непонятливых или ленивых учеников, как желудок наказывает жадных или неосторожных гастрономов, не сообщая им правил здорового питания, а только давая им чувствовать ошибки их в физиологии и увлечения их аппетита.
Чуть не до половины прошедшего века мы не изучали своей истории, а просто запоминали свое прошедшее. Но помнить прошедшее и знать историю - не одно и то же. Помнить прошедшее, значит знать, что было, и по бывшему гадать, не повторится ли и впредь нечто подобное. Знать свою историю, значит понимать, почему так было и к чему неизбежно приведет бывшее. Вот почему знаток прошедшего - не историк. Для первого события минувшего - случайности, грядущие явления - неожиданности, иногда лишь напоминающие собою нечто, бывшее прежде:, для второго вся минувшее - только слагаемые той суммы, которую мы называем настоящим, а будущее - только ряд неизбежных следствий настоящего. Первый не идет дальше чтения
1 Magistra vitae - наставительница жизни.
стр. 209
и запоминания строк древних хартий и документов; второй силится читать и между строками, стараясь угадать, о чем они умолчали.
В изучении истории всего больше затрудняет и мучит изучающего историческая перспектива, взаимное отношение явлений, их сравнительное значение. Руководствуясь личной оценкой, легко преувеличить или умалить явление, которое сам не пережил, и таким образом можно так осветить явления, что получится не картина прошедшего, а галлюцинационное отражение собственной фантазии изучающего, документально обоснованные призраки.
Преподавание принадлежит к разряду деятельности, силу которой чувствуют только те, на кого обращено оно, кто непосредственно испытывает на себе его действие: стороннему трудно растолковать и дать почувствовать впечатление от урока учителя или лекции профессора. В преподавательстве много индивидуального, личного, что трудно передать и еще труднее воспроизвести.
Писатель весь переходит в свою книгу, композитор - в свои ноты, и в них [они] остаются вечно живыми. Раскройте книгу, разверните ноты, и кто умеет читать то и другое, перед ним встанут их творцы. Учитель - что проповедник: можно слово в слово записать проповедь, даже урок; читатель прочтет записанное, но проповеди и урока не услышит.
Большая разница между профессором и администратором, хотя она выражается только двумя буквами: задача первого - заставить себя слушать, задача второго - заставить себя слушаться.
Преподавателям слово дано не для того, чтобы усыплять свою мысль, а чтобы будить чужую.
Профессор перед студентами - ученый, перед публикой - художник. Если он ученый, но не художник, читай только студентам; если он художник, но не профессор, читай где хочешь, только не студентам.
Развивая мысль в речи, надо сперва схему ее вложить краткими отчеканенными афоризмами в ум слушателям, потом в наглядном сравнении предъявить ее воображению и, наконец, на мягкой лирической подкладке осторожно положить ее на слушающее сердце, и тогда слушатель - ваш военнопленный и сам не убежит от вас; даже когда вы отпустите его на волю, останется вечно послушным вашим клиентом.
Говоря публично, не обращайтесь ни к слуху, ни к уму слушателей, а говорите так, чтобы они, слушая вас, не слыхали ваших слов, а видели ваш предмет и чувствовали ваш момент; воображение и сердце слушателей без вас и лучше вас сладят с их умом.
Речь - расплавленное золото.
Блестящее перо и светлая мысль - не одно и то же.
Некоторых профессоров любят слушать только потому, что слышат от них свои собственные слова.
Слово - что походка: иной ступает всей своей ступней, а шаги его едва слышны; другой крадется на цыпочках, а под ним пол дрожит.
Гармония мысли и слова - это очень важный и даже нередко роковой вопрос для нашего брата-преподавателя. Мы иногда портим свое дело нежеланием подумать,
стр. 210
как надо сказать в данном случае; корень многих тяжких неудач наших - в неумении высказать свою мысль, одеть ее как следует. Иногда бедненькую и худенькую мысль мы облачаем в такую пышную одежду, что она путается и теряется в ненужных складках собственной оболочки, и до нее трудно добраться; а иногда здоровую, свежую мысль выразим так, что она вянет и блекнет в нашем выражении, как цветок, попавший под тяжелую жесткую подошву.
Тупые практики часто обзывают красноречием убедительность слова и ясность мысли, которых лишены сами.
Студенты, как известно, обладают особым чутьем профессорской подготовки: они очень быстро угадывают, излагает ли им преподаватель продуманные и проверенные знания, хорошо выдержанные и устоявшиеся воззрения или только вчерашние приобретения своего ума, сырые мысли.
Всегда ли знаем мы, преподаватели, свои средства, их сравнительную силу и то, как, где и когда ими пользоваться?
В преподавательстве есть своя техника, и даже очень сложная. Понятное дело: преподавателю прежде всего нужно внимание класса или аудитории, а в классе и аудитории сидят существа, мысль которых не ходит, а летает и поддается только добровольно. В преподавании самое важное и трудное дело заставить себя слушать, поймать эту непоседливую птицу - юношеское внимание.
Педагоги-преподаватели должны различать методы научного изучения и методы школьного преподавания: те и другие - не одно и то же, и последние даже сложнее первых, потому что должны соображаться не только с изучаемым предметом, но и с обучаемым персоналом.
Преподаватель обращается не к изучаемому предмету с целью познания его, а к воспринимающему мышлению с целью передать ему готовое познание, и передать не механически, как перекладываются вещи с места на место, а как свеча зажигается от другой, со всеми последствиями горения - светом и теплом.
Преподавание - одно из средств воспитания, а в воспитании всего важнее знать, с кем дело имеешь и как его лучше сделать.
Во всем, где слово служит посредником между людьми, а в преподавании - особенно, неудобно как переговорить, так и недоговорить.
Чтобы быть ясным, оратор должен быть откровенным.
Популяризатор - совсем не то, что вульгаризатор: первый пускает идею или знание по вольному ветру, заражая людей; второй влачит ее по уличной грязи, забавляя мальчишек.
Чтобы быть хорошим преподавателем, нужно любить то, что преподаешь, и любить тех, кому преподаешь.
Многообразие преподавательской методики увеличивается еще оттого, что преподавание как воспитательное средство не останавливается на научной цели, а считает, себя призванным подготовлять учащихся и к практическому употреблению приобретаемых е школе научных знаний.
Науку часто смешивают со знанием. Это - грубое недоразумение. Наука есть не только знание, но и сознание, то есть умение пользоваться знанием как следует.
стр. 211
Есть два рода непонимания: одни еще не разглядели того, что есть в вещах, другие успели уже усмотреть и то, чего нет в них. Это последнее непонимание безнадежнее и неисправимее первого потому, что легче допонять, чем перепонять, как легче дойти до цели, чем воротиться к ней (кто не стрелял и кто промахнулся).
Научная проблема - что порядочная дама: чем скромнее и почтительнее подойдешь к ней, тем скорее она позволит понять себя.
Истина - что свет: ее самое не видно, но все предметы видны и понятны, лишь насколько обладают ее светом (в ее свете).
Разномыслие отчего [бывает]: видят один предмет, но смотрят с разных сторон.
Бесцельным надо признать не только то, что не достигает цели, но и то, что хватает через цель.
Воображение - на то и воображение, чтобы восполнять действительность.
Крепкие слова не могут быть сильными доказательствами.
Аксиомы не доказываются: их истина доказательна своей неопровержимостью.
Мудрено пишут только о том, чего не понимают.
Ничего мудреного не сделают, но все простое сделают мудрено.
Мыслят так быстро, что не успевают подметить своих мыслей.
Когда у мыслителей быстро вертятся мысли, у немыслящей публики кружится голова.
Он перестает понимать вещи, как только начнет о них размышлять. Ученые диссертации, имеющие двух оппонентов и ни одного читателя.
Далай-лама и конституционные короли: вся их деятельность в том, чтобы быть и ничего не делать.
В наследственных монархиях доверие - не народная награда хорошему правительству, а политический налог на совесть, повинность вроде подушной подати.
Монархии старой Европы: короны без голов, правительства без министерств, армии без полководцев, власть без совета и меча, голый остов, точнее - призрак из исторической могилы.
Франция революционная: братство народов без участия монархов. Старая Европа: братство монархов без участия народов.
Россия и Франция в 1892 - 93 годах: бывшая революционерка обнимает будущую. Русские цари - мертвецы в живой обстановке.
Не может быть самодержцем монарх, который не может сам держаться на своих ногах.
Цари со временем переведутся: это - мамонты, которые могли жить лишь в допотопное время.
стр. 212
Реформа Петра была борьбой деспотизма с народом, с его косностью. Он надеялся грозою власти вызвать самодеятельность в порабощенном обществе и через рабовладельческое дворянство водворить в России европейскую научу, народное просвещение как необходимое условие общественной самодеятельности; хотел, чтобы раб, оставаясь рабом, действовал сознательно и свободно. Совместное действие деспотизма и свободы, просвещения и рабства - это политическая квадратура круга, загадка, разрешавшаяся у нас со времени Петра два века."
Анна поставила на страже своей безопасности кучу иноземцев... Немцы посыпались в Россию, точно сор из дырявого мешка, облепили двор, обсели престол, забрались на все доходные места в управлении.
Екатерина II может быть названа виновницей крепостного права не потому, что создала его, а потому, что при ней оно из колеблющегося факта, оправдываемого временными потребностями государства, стало признанным правом., ничем не оправдываемым; из вопроса государственного порядка и хозяйства превратилось в дело сельского помещичьего хозяйства.
Павел - Александр I - Николай I. В этих трех царствованиях не ищите ошибок: их не было. Ошибается тот, кто хочет действовать правильно, но не умеет. Деятели этих царствований не хотели так действовать потому, что не знали и не хотели знать, в чем состоит правильная деятельность. Они знали свои побуждения, но не угадывали целей и были свободны от способности предвидеть результаты.
Александр I был человек слабый и злой. Как слабый он подчинялся всякой воле, не чувствуя в себе никакой. Он боялся этой чужой силы и как злой человек ненавидел ее. Но как человек слабый он нуждался в опоре, искал человека, внушающего доверие, а его доверие скорее можно было приобрести преданностью лакея, чем привязанностью друга. Доверенного лакея он готов даже любить по-своему за доставляемое им удовольствие - единственное удовольствие, какое мирит слабых и злых людей с их слабостью и злостью.
Узнав о смерти императора Николая I, Россия вздохнула свободнее. Это была одна из тех смертей, которые расширяют простор жизни.
Александр II... И у него, как у человека, выросшего в атмосфере произвела, инстинкт власти при случае попросту, без прикрас, прорывался капризной выходкой, напоминавшей его деда: не понравилось ему слово "прогресс", и он ставит против этого слова в бумаге министра просвещения пометку: "Что за прогресс! Прошу слова этого не употреблять - в официальных бумагах".
Международная политика современных европейских правительств - это игра на глупость своих народов.
Впредь будут воевать не армии, а ученики химии и лаборатории; а армии будут нужны только для того, чтобы было кого убивать по законам химии снарядами лабораторий.
Разница между консерваторами и либералами: у первых - слова хуже мыслей, у вторых - мысли хуже слов, то есть первые не хотят хорошенько сказать, что думают, а вторые не умеют понять, что говорят.
Либералы - игроки на глупость, как консерваторы - игроки на трусость. Кадетский либерализм. Сама живая мысль дохнет, попав под их перо.
стр. 213
Духовные учебные заведения - не столько школы, сколько богадельни учащих и учащихся, призреваемых там "под науки": там больше богохульствуют, чем богословствуют.
Смотря на них, как они веруют в бога, так и хочется уверовать в черта.
Пушкин был историком там, где не думал быть им и где часто не удается стать им настоящему историку. "Капитанская дочка" была написана между делом, среди работ над пугачевщиной, но в ней больше истории, чем в "Истории пугачевского бунта", которая кажется длинным объяснительным примечанием к роману.