Яков Петрович Полонский (1819 - 1898) начал писать стихи еще гимназистом, в год смерти Пушкина, а кончил - при Чехове, когда Блок, тоже в детстве, почувствовал себя поэтом.

В течение всей своей жизни Полонский никогда не отдавался целиком поэтическому творчеству, потому что был вынужден трудиться, чтобы зарабатывать деньги на жизнь. Сначала он служил в канцелярии наместника Грузии князя Воронцова, затем, в Петербурге, в течение 36 лет - в качестве чиновника в Комитете иностранной цензуры и еще 2 года - в Совете главного управления по делам печати. Постоянной связанностью со службой можно объяснить отчасти погрешности во многих стихах Полонского, составившие ему при жизни репутацию "второстепенного" таланта. Поначалу его не баловала судьба и в личной жизни. В какие-нибудь полгода ему пришлось испытать смерть и малолетнего сына-первенца, и горячо любимой жены Елены Васильевны. И в эти же несчастные для него месяцы 1860 г. он в беготне и хлопотах сломал ногу и остался хромым на всю жизнь1.

Среди поэтических созданий Полонского есть, как мы увидим, и достойные "первого ряда" русских поэтов. Но настоящего признания своего таланта при жизни он не удостоился. Вряд ли в России был другой поэт, успех которого у публики был настолько неустойчивым, а недоброжелательность критики - столь резкой, с оттенком глумления. Временами у него в стихах вырывались поэтому горькие жалобы. В 1855 г. он сетовал: "Моя судьба, старуха, нянька злая, / И безобразная, и глупая, за мной / Сидит весь день и, под руку толкая, / Надоедает мне своею болтовней" ("Моя судьба, старуха, нянька злая...")2. В первом варианте это стихотворение кончалось тоскливой мечтой об иной судьбе, а в окончательном - совсем безнадежно: "старуха" говорит поэту, что ему вряд ли "дождаться когда-нибудь судьбы иной". Такое настроение во второй половине 50-х гг. далее вызвало у Полонского желание порвать совсем с литературой, которая ему доставила столько грустных минут и не обеспечивала материально. Тогда-то он и обратился к живописи. Свидетельства его несомненного художественного таланта хранятся в Государственном литературном музее в Москве.

Трудно сказать, какова связь между личной судьбой поэта и его общественным лицом. Место Полонского в поэзии его времени, особенно середины XIX в., во многом определяет неустойчивая, хотя всегда искренняя, позиция в общественно-политической и литературной борьбе. Эту неустойчивость он сам называл "лавированием". Время требовало четких симпатий и антипатий, Полонский же сотрудничал в демократических журналах "Современник", "Отечественные записки" и одновременно - во "Времени", "Эпохе", державшихся иных позиций. Он дружил с А. А. Фетом и А. Н. Майковым, но и с М. Л. Михайловым, Н. А. Некрасовым. Он доказывал в своих стихотворениях преимущество поэзии "любви" (так он понимал "чистое искусство") перед поэзией "ненависти" (такова была, по его мнению, гражданская тематика творчества Некрасова).

В стихотворении "Поэту-гражданину" (1864) и некоторых других он пытался убедить Некрасова отказаться от обличительного тона. А в стихотворении "Для немногих" (1859) писал: "Мне не дал Бог бича сатиры: / Моя душевная гроза / Едва слышна в аккордах лиры - / Едва видна моя слеза".

Это был своеобразный ответ Н. А. Добролюбову, который предостерегал его от излишней мягкости оценок, видя в ней опасность сближения с позицией "чистого искусства". "Самые дикие, бесчеловечные отношения, - писал он о Полонском, - вызывают на его губы только грустную улыбку, а не проклятие, исторгают из глаз его слезу, но не зажигают их огнем негодования и мщенья"3.

стр. 26


--------------------------------------------------------------------------------

Но Полонский изменил бы себе, если бы оставался только по эту сторону барьера. Какая-то сила его тянула и к позиции Некрасова. В стихотворении 1865 г., начинавшемся словами: "Ив праздности горе, и горе в труде / Откликнитесь, где вы, счастливые, где? / Довольные, бодрые, где вы?" - постановка вопроса, напоминающая "Кому на Руси жить хорошо?"

Созвучно поэзии Некрасова и известное восьмистишие "В альбом К. Ш. ..." (1864):


Писатель, если только он
Волна, а океан - Россия,
Не может быть не возмущен,
Когда возмущена стихия.




Непримиримость к злу в стихах Полонского была по сердцу кругу его друзей-демократов; И. С. Тургенев же, наоборот, любил в его поэзии мягкие и камерные тона, считая, что они для его музы более органичны.

В стремлении пойти навстречу веяниям времени Полонский одерживал победу лишь тогда, когда не изменял себе, т. е. и в гражданской тематике не терял своего особого, наивно-поэтического взгляда на мир. И действительно, когда он писал, например, о Вере Засулич, сидевшей в тюрьме, то не придавал ей облика героини своего времени и не прибегал к торжественному тону. Его стихотворение о Засулич, под заглавием "Узница" (1878), звучит как раздумье вполголоса: "Что мне она! - не жена, не любовница / И не родная мне дочь! / Так отчего ж ее доля проклятая / Спать не дает мне всю ночь!" Просто он принял близко к сердцу участь Веры Засулич, как принял бы судьбу родного человека.

О своеобразии гражданской поэзии Полонского можно судить и по стихотворению "Миазм" (1868), отчасти повторяющему мысль Некрасова о "косточках русских", на которых строилась железная дорога. И у Полонского речь идет о том, что благополучие и богатство пропитаны потом и кровью тех, кто создавал их. Но решал Полонский эту некрасовскую тему по-своему - в излюбленной для него форме стихотворной новеллы.

"Миазм" посвящен судьбе одного богатого дома на Мойке. В момент семейного несчастья перед хозяйкой словно из-под земли является "дух" - косматый мужик с огромными ногами. Она воспринимает его как наказание, как судьбу (нечто вроде будущего толстовского мужика из сна Анны Карениной). И в самом деле, вскоре жизнь в доме кончается: его продают... Жанр стихотворной новеллы, с четкой композицией, для Полонского весьма характерен.

В годы пребывания в Грузии (в 1846 - начале 1850-х гг., когда он служил у М. С. Воронцова) поэт интересовался культурой края. Сильное впечатление производит стихотворение "Сатар" - об одном из крупных персидских певцов, известном в Тифлисе. "Его восторженные дикие вопли, поражая слух европейца новизною, рождают в душе странное, тревожное чувство", - вспоминал он4. Начинается это стихотворение пронзительными строчками: "Сатар! Сатар! твой плач гортанный - / Рыдающий, глухой, молящий, дикий крик - / Под звуки чианур и трели барабанной / Мне сердце растерзал и в душу мне проник". Не зная языка певца, не понимая его слов, поэт все же признает: "...слышу вопль - и мне не нужно слов!"

Новеллистическая композиция свойственна также поздним стихам Полонского. "У двери" (1888) - так называется стихотворение, посвященное Чехову и, как выразился поэт, написанное в духе чеховских маленьких рассказов и очерков. Лирический герой стучит в дверь возлюбленной. Ответа нет. Одно предположение сменяет другое: чудится шорох - и появляется мысль, что в доме, где живет возлюбленная героя, - его соперник; наступает тишина - и начинаются терзания по поводу того, что, возможно, герой оскорбил ее своими сомнениями; героя, наконец, ужасает мысль, что она покончила с собой. Но все предположения и подозрения ошибочны: комната оказалась пустой, хозяйка давно уехала, и стихотворение кончается совершенно неожиданно - как новелла: "С тех пор я, как потерянный, / Куда ни заходил, / Все было пусто, холодно... / Чего-то след простыл".

стр. 27


--------------------------------------------------------------------------------

Того же типа стихотворение "В новый дом" (1893) - на мотив картины "Неравный брак" В. Пукирева (1862); впоследствии Чехов использовал сходный сюжет в рассказе "Анна на шее" (1895).

Когда Полонский обращался к большим поэмам, его обычно ожидал неуспех. Исключением может считаться только шуточная поэма "Кузнечик-музыкант" (1859). Она привела в восхищение Тургенева, и он все толкал Полонского на путь наивно-сказочной поэзии, но - тщетно.

Репутация Полонского как второстепенного поэта в значительной степени вызвана тем, что он не сосредоточил свой поэтический дар на лирических жанрах, а писал много произведений разного типа - эпических, даже сатирических, которые ему, как правило, не удавались. И смирившись со своей, скажем так, средней репутацией, не всегда стремился к совершенствованию стиха.

Лучшие стихотворные произведения Полонского - чисто лирические. Это их имел в виду Белинский еще в статье "Русская литература в 1844 году", когда писал о чистом элементе поэзии в его сборнике "Гаммы". В 1840-е гг. Полонский создавал стихотворения, которые относятся к числу самых высоких достижений его пера. Такова, например, "Дорога" (1842) ("Глухая степь - дорога далека..."). Но одной из вершин его лирической поэзии, безусловно, можно считать стихотворение того же года - "Пришли и стали тени ночи...":


Пришли и стали тени ночи
На страже у моих дверей!
Смелей глядит мне прямо в очи
Глубокий мрак ее очей;
Над ухом шепчет голос нежный,
И змейкой бьется мне в лицо
Ее волос, моей небрежной
Рукой измятое, кольцо.

Помедли, ночь! густою тьмою
Покрой волшебный мир любви!
Ты, время, дряхлою рукою
Свои часы останови!

Но покачнулись тени ночи,
Бегут, шатаяся, назад.
Ее потупленные очи
Уже глядят и не глядят;
В моих руках рука застыла,
Стыдливо на моей груди
Она лицо свое сокрыла...
О солнце, солнце! Погоди!




Это стихотворение настолько взволновало Гоголя, что он переписал его в особую тетрадь, куда записывал любимые стихи. Оно было отмечено и Некрасовым как создание "истинного поэта" в анонимной рецензии в "Современнике" (1855, N10).

В ранние же годы написаны Полонским стихотворения, получившие широкую известность как песни и романсы. Это "Зимний путь" (1844), начинающийся словами: "Ночь холодная мутно глядит / Под рогожу кибитки моей...", а также знаменитая "Затворница" (1846), вдохновившая И. А. Бунина на создание одного из самых трогательных рассказов (название - первая строка стихотворения) в книге "Темные аллеи". Приведем начало: "В одной знакомой улице - / Я помню старый дом, / С высокой темной лестницей, / С завешенным окном". Трепещущая занавеска на окне дома "затворницы", ожидающей героя, упоминается и в конце стихотворения, завершая простой сюжет о встрече влюбленных.

Немного позже написанный "Колокольчик" (1854), одно из самых популярных стихотворений Полонского, видимо, поразило Ф. М. Достоевского, и в романе "Униженные и оскорбленные" его цитирует Наташа Ихменева. Она читает наизусть отрывки из "Колокольчика". Сначала - о том, с какой страстью героиня стихотворения ожидает встречи с милым: "Ах, когда-то, когда-то мой милый придет - / Отдохнуть на груди у меня!" Затем Наташа вспоминает слова о кипящем самоваре, о печке, озаряющей "за цветной занавеской кровать...". Завершается стихотворение грустно: героиня, уже больная, описывает свою бедную комнату, и нет уже ни звона колокольчика, ни "милого". "Как это бывает", - говорит Наташа Ване, слушавшему ее. Да, все как в жизни, - черта, свойственная лирике Полонского.

На стихи Полонского писали музыку П. И. Чайковский, А. С. Даргомыжский, С. В. Рахманинов и другие, особенно много - С. И. Танеев. Приведем две строфы

стр. 28


--------------------------------------------------------------------------------

одного из этих стихотворений, перенесенного на музыку Чайковским, - "Вызов" ("За окном в тени мелькает / Русая головка...") (1844): "Ты не бойся, если звезды / Слишком ярко светят; / Я плащом тебя одену, / Так, что не заметят! / Если сторож нас окликнет, - / Назовись солдатом; / Если спросят, с кем была ты, - / Отвечай, что с братом!" Подобными маленькими "хитростями" пользуются влюбленные всего мира, например героиня известного стихотворения Роберта Бернса "Ты свистни - тебя не заставлю я ждать..." (перевод С. Я. Маршака).

В "Песне цыганки" ("Мой костер в тумане светит...") (1853), Полонский пишет о разлуке влюбленных. Ее описание проникнуто мироощущением, в самом деле близким к цыганскому, со страстью к свободе. Автор наследует и пушкинские мотивы, особенно из "Цыган". У Полонского цыганка принимает разлуку как неизбежность: пришел срок, героиню зовет цыганская судьба, и она уходит "за кибиткой кочевой".

В полном соответствии с таким грустным и в то же время светлым настроением рождается центральный образ стихотворения - узел на женском платке. Встреча влюбленных уподоблена сходящимся концам шали. Цыганка поет:


"На прощанье шаль с каймою
Ты на мне узлом стяни:
Как концы ее, с тобою
Мы сходились в эти дни".




Далее она размышляет о своем будущем:


"Кто-то мне судьбу предскажет?
Кто-то завтра, сокол мой,
На груди моей развяжет
Узел, стянутый тобой?"




Этот сентиментальный мотив совсем не похож на пушкинское описание "ухода" цыганки, более резкого, с трагической развязкой. Во всяком случае, несомненна оригинальность трактовки Полонским этой темы.

Заслуживает внимания стихотворение "Поцелуй" (1863). С первой строки уже чувствуется его особый ритм - ритм вальса, т. е. "три четверти" с добавлением последнего ударного слога:


И рассудок, и сердце, и память губя,
Я недаром так жарко целую тебя...




В стихотворении новое любовное чувство поэта своеобразно совмещается с прошлыми увлечениями и даже - с воспоминанием о той, что "спит под могильным крестом" (т. е. с горячо любимой женой):


Все, что в сердце моем загоралось для них,
Догорая, пусть гаснет в объятьях твоих.




Странное, казалось бы, сочетание мотивов, но полное искренности и чистого чувства.

Такие стихотворения Полонского, как "Поцелуй" или ранняя "Маска" (1842) и поздняя "Холодная кровь" (1884), свидетельствуют, что любовная лирика поэту почти всегда удавалась. В мире любви, широко освещенной в русской поэзии и до него, он нашел свои собственные, утонченные краски и мотивы, еще не названные ранее чувства.

Главное достоинство лирических стихотворений Полонского прежде всего - простота. Простота и чувства героев, и формы, избранной поэтом. Слова идут легко, как в песне, и потому так легко поются. "Талант его, - писал Тургенев, - представляет особенную, ему лишь одному свойственную, смесь простодушной грации, свободной образности языка, на котором еще лежит отблеск пушкинского изящества, и какой-то иногда неловкой, но всегда любезной, честности и правдивости впечатлений"5. В самом деле, язык его лирики - преимущественно разговорный. Он пишет, как говорил бы, - сидя дома, даже не за письменным столом, а на диване, спокойно и раскованно.

Одним из примеров может служить его знаменитая "Качка в бурю" (1850). Речь в ней идет о том, как "помрачился свод небесный" и герой на корабле в эти мгновения заснул:


Снится мне: я свеж и молод,
Я влюблен, мечты кипят...
От зари роскошный холод
Проникает в сад.




Этими простыми словами четверостишия восхищался Вл. Соловьев. А Блок вписал его даже в свою "Автобиогра-

стр. 29


--------------------------------------------------------------------------------

фию" как одно из ярких поэтических впечатлений своего детства6. "Роскошный холод" - казалось бы, прозаизм или даже банальность, но это сочетание вносит в простые слова столько радости свежести, как вряд ли внесло бы картинное описание холода. Это и есть "свободная образность языка".

Лирический герой Полонского как будто размышляет вслух, глядя, например, на то, что происходит с погодой в стихотворении "Не мои ли страсти..." (1850): "Не мои ли страсти / Поднимают бурю? / С бурями бороться / Не в моей ли власти?" Но буря пронеслась, и поэт меняет тон: "Боже! На листочках / Облетевшей розы / Как алмазы блещут / Не мои ли слезы?"

А так как ответа и на этот вопрос поэт не знает, он заканчивает стихотворение еще одним вопросом: "Или у природы, / Как у сердца в жизни, / Есть своя улыбка / И свои невзгоды?" Подобные риторические вопросы очень удобны для выражения сомнений и предположений поэта. Полонский часто строит свои стихи по схеме: вопрос - ответ (или вопрос - невозможность ответа). Приведем несколько примеров. "Ночь" (1850) начинается с вопроса: "Отчего я люблю тебя, светлая ночь..." - и кончается ответом: "Оттого, может быть, что далек мой покой!" (Отметим, кстати, что Чехов, лично общавшийся с Полонским и хорошо знавший его поэзию, упомянул романс Чайковского на слова этого стихотворения в повести "Моя жизнь"7.)

Схожи начала и концы стихотворений "Неизвестность" (1865) и "Откуда?" (1871). В первом - сплошные вопросы о гении, который может изменить жизнь всего общества, во втором - о том, откуда может взойти заря истинной свободы. И в обоих случаях - сомнительные резюме ("...напрасно ум гадает" - в первом и "...поэту дела нет, / Откуда будет свет" - во втором). Вопросом начинается и кончается также стихотворение "В глуши" (1865) - о девушке, красота которой расцвела в деревне. "Для кого расцвела? для чего развилась?" - фраза, окаймляющая стихотворение.

Пытаясь определить облик своей музы ("Муза", 1867), Полонский и здесь находит простые, но неповторимые слова. Нелегкая жизненная ноша поэта вызывает у его чуткой музы сочувствие в форме "нервического плача" и смех... над его поисками рифмы:


Смешон ей был весь наш Парнас
И нами пойманная кляча -
Давно измученный Пегас...




Пегас как кляча - такого сравнения в русской поэзии до этого не было. Сочетание отчаяния с иронией - настроение, свойственное поэзии Полонского вообще. Даже в парафразах чужих стихов Полонский дает читателю почувствовать неповторимость своей личности, например в стихотворении "В телеге жизни" (1876), где есть мотивы из "Телеги жизни" Пушкина и "Дороги жизни" Е. А. Баратынского.

В стихах Полонского о поэзии есть особое пристрастие - интерес к состоянию поэта, видящего жизнь словно сквозь сон. "Сны" (1856 - 1859) - так называется цикл его стихов. За это пристрастие ему много доставалось от критики. Но оно не было следствием недостатка поэтической фантазии, как считали некоторые авторы. Это был его особый, устоявшийся взгляд на мир. Сны, призраки, даже галлюцинации проходят почти через всю поэзию Полонского, буквально с первого напечатанного им стихотворения, начинавшегося словами: "Священный благовест торжественно звучит...", с финалом: "А жизнь - жизнь тянется, как сон". В стихотворении "Двойник" (1862) эту традиционную тему Полонский решает по-новому: не реальный герой пугается встречи со своим двойником (что чаще всего было в литературе), а сам двойник:


И не сводя с меня испуганных очей,
Двойник мой на меня глядел с таким
смятеньем,
Как будто я к нему среди ночных теней -
Я, а не он, ко мне явился привиденьем.




Известная романтическая ситуация здесь явно снижена.

Пристрастие к изображению снов и призраков - свидетельство беспокойно-

стр. 30


--------------------------------------------------------------------------------

го душевного состояния поэта, его смутного, неясного представления о реальной жизни. Сон не дает ему успокоения: автор этих стихов полон тревоги, поэтому если он упоминает "слезы", то - "тайные" ("Уже над ельником из-за вершин колючих...", 1844); если речь идет о "тоске", то - "непонятной"; если ночь холодная "глядит", то - "мутно" ("Зимний путь", 1844); если "мгла", то - "душу гнетущая" ("На пути из гостей", 1856), хотя чаще всего - просто "ночная" ("Мой ум подавлен был тоской...", 1874). Этот колорит сохраняется вплоть до поздних лет. Стихотворение "В потемках" (1892) построено на безотрадных сочетаниях: "бездонный мрак", "мрак глухой и безответный", "мутное пятно", "холодный свет", а "Тени и сны" (1891) - на фантастическом описании борьбы лирического героя с "тенями ночи", в конце концов освободившегося от них зажженными свечами и записавшего "таинственный их лепет".

К концу жизни Полонского в его сборнике "Вечерний звон" (1890), названном так, вероятно, вслед за "Вечерними огнями" Фета, грустные настроения нарастают и чаще звучат религиозные и мистические мотивы. Старость, смерть, мимолетность человеческой жизни - вот что его теперь особенно волнует.

Привычное упоминание рядом (особенно в прежние времена) имен Фета и Полонского как-то сглаживает серьезные различия в их творчестве. Вклад Фета в русскую поэзию, безусловно, значительнее. Но начало стихотворения Полонского "В день пятидесятилетнего юбилея А. А. Фета (1889 г. 28-го января)", как заметила Л. К. Чуковская, написано языком Фета. Эту способность поэта освоить чужой стиль она подтвердила цитатой, которую и мы здесь приведем:


Ночи текли - звезды трепетно в бездну
лучи свои сеяли...
Капали слезы, - рыдала любовь; и алел
Жаркий рассвет, и те грезы, что в сердце
мы тайно лелеяли,
Трель соловья разносила - и бурей шумел
Моря сердитого вал - думы зрели, и - реяли
Серые чайки...
Игру эту боги затеяли;
В их мировую игру Фет замешался и пел...




Отношение Фета к поэзии, по Л. Чуковской, подобно блоковскому взгляду на понимание Пушкиным поэзии - как явления природы8. И Полонский инстинктивно это отразил в цитируемых строках.

В русской поэзии Полонский протянул нить от романтизма 1830 - 1840-х гг., отмеченного влиянием, с одной стороны, Жуковского, с другой - Лермонтова, к поэзии раннего Блока.

Кроме "Качки в бурю", юный Блок знал и другие ранние стихи Полонского, например его "Маску" (1842). Сейчас уже трудно воспринимать начало этого стихотворения без ассоциации с Блоком:


В пестроте, в многолюдстве собранья
Праздным взором скользя без вниманья,
Злою скукой гонимый давно,
У колонн встретил я домино.




Мотивы Полонского в поэзии начала XX в. узнавали Вл. Соловьев и другие современники Блока. Примером служило для них, в частности, его стихотворение "Царь-девица"(1876). Сначала речь идет о недоступности Царь-девицы, которую полюбил герой стихотворения, но вскоре выясняется, что и она к нему неравнодушна:


Только в праздники, когда я,
Полусонный, брел домой, -
Из-за рощи яркий, влажный
Глаз ее следил за мной.




И далее речь идет о том, как она однажды "зарумянилась в окне" и ... поцеловала героя стихотворения. Все случившееся кажется ему непонятным ("...Наяву или во сне?!"). Финальная строфа:


Жду, - вторичным поцелуем
Заградив мои уста, -
Красота в свой тайный терем
Мне отворит ворота...




В литературе о Блоке отмечены нити, ведущие от поэзии Полонского (в частности от этого стихотворения) к Блоку9. Во всяком случае концовка блоковского стихотворения "Молитву тайную твори..." из "Стихов о Прекрасной Даме" напоминает о "Царь-девице":


Как в первый, так в последний раз,
Проникнешь ты в Ее чертог,
Постигнешь ты - так хочет Бог -
Ее необычайный глаз.




стр. 31


--------------------------------------------------------------------------------

Находка Полонского, будто бы еще вполне на уровне образов повседневности ("Глаз ее следил за мной"), у Блока приобрела отчетливый символический смысл. Но вопрос этот требует специального рассмотрения.


--------------------------------------------------------------------------------

1 См. подробнее: Соболев Л. И. Полонский, Яков Петрович // Русские писатели XIX века. Биобиблиографический словарь: В 2 ч. / Под ред. П. А. Николаева. Ч. 2. - М., 1996; Орлов В. Н. Полонский // Он же. Пути и судьбы. Литературные очерки. - М.; Л., 1963.

2 Тексты стихотворений приводятся по изданию: Полонский Я. П. Соч.: В 2 т. / Сост., вступ. ст., коммент. И. Б. Мушиной - М., 1986. - Т. 1.

3 Добролюбов Н. А. Собр. соч.: В 3 т. - М., 1987. - Т. 2. - С. 457.

4 Цит. по: Полонский Я. П. Указ. соч. - Т. 1. - С. 432.

5 Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. - М., 1956. - Т. II. - С. 197.

6 Блок А. Соч.: В 2 т. - М., Т. 2. - С. 208.

7 Чехов А. П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Соч.: Т. 9. - М., 1977. - С. 264.

8 Чуковская Л. Памяти детства. - Н. -Й., 1983. - С. 66.

9 См.: Грякалова Н. Ю. К генезису образности ранней лирики Блока (Я. П. Полонский и Вл. Соловьев) // Александр Блок. Исследования и материалы. - Л., 1991; Магомедова Д. М. Комментируя Блока. - М., 2004. - С. 73 - 87.



стр. 32