Я хотел быть памятью
народа, которого
постигла большая беда.
А. Солженицын

В апреле 1967 г. Александр Исаевич Солженицын, предваряя свою публицистическую книгу "Бодался теленок с дубом", сделал "Оговорку", в которой объяснил, почему он начал писать мемуарные "очерки литературной жизни", хотя считает эту литературу вторичной и ценит значительно ниже первичной. Подвигли его к этому следующие обстоятельства: "жестокая и трусливая потаенность", невозможность говорить открыто обо всем, что думаешь, нежелание, чтобы пропало "невысказанное", а также то, что он находится в опале: "...на шею мне петля уже два года как наложена, но не стянута, а наступающею весной я хочу головой легонько рвануть. Петля ли порвется, шею ли сдушит - предвидеть точно нельзя"1 .

К этому времени из "первичной литературы" было многое написано, но читатель узнал только те произведения, которые удалось опубликовать. Сначала вышел "Один день Ивана Денисовича", тема которого даже во времена хрущевской "оттепели" была запретной, хотя о существовании сталинских лагерей, в которые заключали десятки тысяч невинных людей, знали все.

Когда Анна Ахматова стояла в длинной нескончаемой очереди перед зданием ленинградской тюрьмы "Кресты", чтобы узнать о судьбе арестованного сына, какая-то женщина, измученная и убитая горем, спросила ее, сможет ли она описать их страдания. Ахматова ответила коротко: "Смогу". И выполнила обещание, но "Реквием" был напечатан только тогда, когда началась перестройка, а до этого о нем знали по слухам. Поэтому решение о публикации произведений Солженицына, принятое и претворенное в жизнь редактором журнала "Новый мир" А. Т. Твардовским, можно приравнять к подвигу. Им же были напечатаны рассказы - "Матренин двор", "Случай на станции Кречетовка"*, "Для пользы дела".

Лагерный день простого, доброго, искреннего и честного Ивана Денисовича Шухова, заключенного под номером "Щ-854", был описан так подробно и правдиво, что сердце читателя переполнялось болью и сочувствием к беззащитному. Героя сравнивали с толстовским Платоном Каратаевым из-за его смирения и покорности судьбе. В том, что он сохраняет в любых условиях спокойствие, тем самым благотворно влияя на других, видели русский национальный характер. Но образ Шухова шире, чем образы крестьян у Толстого, Тургенева, Некрасова, - считает Т. А. Лопухина-Родзянко: "Шухов - самобытная личность. Он по языку своему, любви к земледелию и отсутствию образования - мужик. Обстоятельства сталинского режима выявили в нем качества, которых не могли проследить в русских крестьянах писатели XIX в. Они часто рассматривали русских крестьян коллективно, как целую группу одинаковых людей - народ. Солженицын свободен от такого взгляда на народ. У Шухова есть своя твердая точка зрения, которая ему дороже жизни"2 . Это, по мнению исследовательницы, - естественный здравый смысл, чувство справедливости, совестливость, духовность, желание всегда прийти на помощь, стойкость, терпение. Иначе как можно выдержать многолетнее заточение, в котором один день, описанный Солженицыным, - не самый худший, "ничем не омраченный, почти счастливый", ведь в карцер не посадили, на соцгородок бригаду не выгнали, удалось хорошо закрыть процентовку, каши поесть в обед, опять же не заболел, перемогся. Все это герой относит к удачам этого дня, а вывод делает автор: "Таких дней в его сроке от звонка до звонка было три тысячи шестьсот пятьдесят три.


--------------------------------------------------------------------------------

* В "Новом мире" было напечатано "...на станции Кречетовка", так как название Кочетовка было созвучно фамилии писателя Кочетова.

стр. 31


--------------------------------------------------------------------------------

Из-за високосных годов - три дня лишних набавилось"3 .

Солженицын видел свой долг в том, чтобы как можно полнее рассказать о ГУЛАГе*, это был его личный горький опыт, и он решился один на один пойти против системы, раскрывая, разоблачая ее сущность. Писать приходилось как подпольщику, пряча рукописи от посторонних глаз, думать об их объеме, ведя расчет, по его словам, не "в авторских листах", а в "кубических сантиметрах", чтобы легче было рукопись прятать от посторонних глаз.

"Матренин двор" тоже всколыхнул страну. На фоне привычной и примелькавшейся героической литературы4 социалистического реализма рассказ поражал глубоким проникновением в характер женщины, родившейся в средней полосе России, живущей по законам предков в исконной, крестьянской, избяной деревеньке, в которую вторгается название в духе времени - "Торфопродукт" и поезд, несущийся со страшной силой. Его-то Матрена боялась больше всего, и именно он разметал ее самодельные сани и погубил ее самое.

"Все мы жили рядом с ней, - пишет автор, - и не поняли, что есть она тот самый праведник, без которого, по пословице, не стоит село.

Ни город.

Ни вся земля наша"4 .

Концовки в произведениях Солженицына всегда поражают, после них начинаешь заново обдумывать прочитанное, они возвращают к замыслу, к основной идее. Перефразируя немного автора, можно сказать, что концовка, как и верно найденное название книги, даже рассказа - никак не случайна, она есть часть души и сути.

Первые опубликованные произведения, написанные рукой зрелого мастера, были приняты всеми как глоток свежего воздуха. Писали, что "в литературу пришел сильный талант", сравнивали с Достоевским и Толстым, называли чудом, с нетерпением ждали новых работ. Для автора его прорыв к читателю в то время тоже был чудом, но скоро чудеса в его жизни кончились, да он и сам сказал, что "не проходит чудо дважды по одной тропочке". До издания "Ракового корпуса" и "В круге первом" было еще далеко, хотя попытки делались и немалые. "Крохотки" уже распространяли в Самиздате**, а вскоре после свержения Хрущева автору и вовсе пришлось уйти в подполье. Он начинал работу над большими полотнами "Архипелаг ГУЛАГ" и "Р-17" (рабочее название "Красного колеса"). Несколько лет писатель преодолевал всякие "соблазны": включали в состав зарубежных писательских делегаций - уклонялся, предлагали дружбу в верхах - отбивался и, наконец, решился на поступок, который позволил ему уже навсегда обрести независимость: "не лгать, не кланяться, не суетиться".

16 мая 1967 г. он написал "Письмо IV Всесоюзному съезду Союза советских писателей" и предложил обсудить наболевшие вопросы: существование цензуры как пережитка Средневековья, произвол над писателями, "установить гарантии защиты, которые предоставляет союз членам своим, подвергшимся клевете и несправедливым преследованиям". В заключение он привел примеры запретов на свои произведения и грубое нарушение авторских прав. "Не останавливать пера писателя при жизни" - таков был его призыв. Он сам сказал, что ни с чем нельзя сравнить то состояние "облегчения от высказанного", которое испытал, когда "....около ста писателей поддержало меня - 84 в коллективном письме съезду и человек пятнадцать в личных телеграммах и письмах (считаю лишь тех, чьи копии имею)5 ".

Многие, как это сделал В. Каверин, лично сказали ему слова одобрения и поддержки: "Ваше письмо - какой блестящий ход!" Но были и осуждения. Дальше последовали сплошные трудности. Пришлось издавать на Западе, в Рос-


--------------------------------------------------------------------------------

* ГУЛАГ - главное управление лагерей, добавив к нему слово "архипелаг", автор подчеркнул масштабность сети лагерей, разбросанных по всей России.

** Самиздат - неологизм, возникший в 60-е гг. Означает издание и распространение запрещенной литературы.

стр. 32


--------------------------------------------------------------------------------

сии же его произведения рассматривались как предательство, усиливались запреты, гонения, проклятья. Но главное было сделано, его голос услышали, его поддержали, более того, думали так же. К своему пятидесятилетию Солженицын получил около пятисот телеграмм, до двухсот писем и полторы тысячи подписей, как он пишет в "Теленке", отдельных "личных бесстрашных, редко замаскированных, как, например, Шулубин, Нержины, Ида Лубянская" и т.д.

Вот тексты только двух телеграмм:

"...дороги выбирает себе каждый и, верю я, вы с избранного пути... радуюсь, что наше поколение по крайней мере выстрадало таких сыновей".

"Вашим голосом заговорила сама немота. Я не знаю писателя более долгожданного и необходимого, чем вы. Где не погибло слово, там спасено будущее. Ваши горькие книги ранят и лечат душу. Вы вернули русской литературе ее громовое могущество. Лидия Чуковская"6 .

Что бы ни происходило после этого, было ясно, что Солженицыну удалось победить систему, не занимая постов, не вступая в партию, "не становясь на горло собственной песне". Многие деятели литературы и искусства в XX в. высказывали мнение, что художник не должен связывать себя узами ни с какой партией, он должен быть выше политики. Не всем это удавалось. Опыт Солженицына показывает, что быть независимым - единственно верный путь для писателя. Но опыт этот рождался не в кабинетной тиши, а на нарах, в тюремных застенках. Да и освобождение оказалось нерадостным: он был приговорен к смерти и ехал умирать, хотя и был теперь свободен. Неизлечимая болезнь все-таки отступила, была побеждена силой воли, стараниями врачей, Господом Богом. "Вся возвращенная мне жизнь, - скажет потом писатель, - с тех пор не моя в полном смысле, она имеет вложенную цель"7 . Цель эту он видел прежде всего в том, чтобы рассказать об одном из страшных преступлений XX в. "Архипелаг ГУЛАГ" определен автором как "опыт исторического исследования", в нем реальные факты, биографии реальных людей, свидетельства оставшихся в живых и свидетельства о смерти с посмертной реабилитацией репрессированных. В книге он еще раз прошел с ними этот крестный путь, четко обозначенный Л. Чуковской: обыск, арест, допрос, тюрьма, пересылка, этап, лагерь. Голод, побои, труд, труп8 .

"В этой книге, - сказано автором, - нет ни вымышленных лиц, ни вымышленных событий. Люди и места названы их собственными именами. Если названы инициалами, то по соображениям личным. Если не названы вовсе, то лишь потому, что память людская не сохранила имен, - а все было именно так"9 .

История России развивалась так, что писатель всегда был на переднем крае, вечно дни его были наполнены раздумьями о судьбах родины, народа, стремлением изменить его положение к лучшему, голос писателя "звучал как колокол на башне вечевой во дни торжеств и бед народных". Солженицыну достался едва ли не самый трагический период российской истории - советский, век железный, "век-волкодав". Набатный голос писателя был услышан, но многие его предостережения, тревоги за будущее страны, то, ради чего он и воскрешает такое жестокое прошлое, не до конца осознаны обществом. "Новое поколение в таких условиях росло зверьми", - пишет Т. А. Лопухина-Родзянко. -... самая страшная картина будущего поколения зарисована Солженицыным в очерке "Пасхальный крестный ход". Он выразил в нем самые тревожные свои опасения за наше общее будущее"10 . Рассказ написан за один день, автора потрясла увиденная картина. За полчаса до благовеста в Переделкине в Патриаршей церкви Преображения Господня собралась молодежь поглазеть, полихачить. Парни в кепках, в шапках, каждый десятый пьян, каждый четвертый навеселе, каждый второй курит, выкрикивают, свистят, плюют, ведут себя развязно, и это в преддверии храма. Такое надругательство над верой и верующими, возможно, неосознанное, пугающе. "Очерк этот, - пишет исследовательница, - предупреждение художника о той катастрофе, которую он предвидит даром своего творческого зрения. И как спасение от

стр. 33


--------------------------------------------------------------------------------

этой катастрофы он предлагает идти путем лучших героев его художественного творчества. Он зовет идти по пути, зачастую мученическому и жертвенному"11 . Во всяком случае сам он следует этим путем.

Его вклад в развитие литературного процесса XX в. огромен. Высоко оценив это, Шведская академия объявила 8 октября 1970 г. свое решение о присуждении Солженицыну Нобелевской премии "за нравственную силу, с которой он продолжил великую традицию русской литературы", предложение об этом сделал французский романист Франсуа Мориак*, лауреат 1952 г. Это было четвертое награждение после Бунина (1933), Пастернака (1958), Шолохова (1965). Писатель был рад и выразил свои чувства в телеграмме, которую отправил в адрес Королевской шведской Академии и в Нобелевский фонд: "Рассматриваю Нобелевскую премию как дань русской литературе и нашей трудной истории". Однако отношение к награде со стороны властей оказалось крайне враждебным, этот факт становился новым поводом для преследований. Солженицын опасался, что его поездка в Стокгольм для участия в торжествах будет использована как повод помешать ему вернуться домой. Это было не просто предположение. Такое условие уже ставили Пастернаку, и под его давлением он отказался от премии. Солженицына же, как "главного диссидента страны", постоянно подталкивали к эмиграции до того.

Тем временем он получил из Швеции программу церемонии: где, на каком банкете нужно сказать речь, где быть во фраке, где в смокинге, предлагали уйти от политических мотивов в беседах с журналистами, обещали найти тихую квартиру в Стокгольме, чтобы не было шумихи, высказывали опасения, что пред Гранд-Отелем могут быть демонстрации маоистски настроенных студентов, обсуждались и прочие формальности. А он был далек от праздника. Он хотел на банкете сказать несколько благодарственных слов, соответственно ритуалу, а все главное включить в лекцию. "...Почему обязательно белая бабочка, - думал он, - а в лагерной телогрейке нельзя?"12 И как говорить о главном деле всей жизни за "пиршественным столом", когда столы уставлены яствами и все пьют, едят, разговаривают...

Взвесив это, он решил не ехать. Нобелевский диплом и медаль решил получать в Москве из рук шведских представителей. В этом случае удалось бы избежать унизительной процедуры оформления заграничной поездки: требовалась для получения визы характеристика от партийных организаций, прохождение собеседования и пр. В письме он указал еще одно обстоятельство: "... в присланных Вами материалах по распорядку вручения премий я обнаружил, что в нобелевских торжествах много церемонийной праздничной стороны, утомительной для меня, непривычной при моем образе жизни и характере. Деловая же часть - нобелевская лекция, не входит собственно в церемониал"13 .

Первый русский лауреат И. А. Бунин выступал с речью. Надо отметить, что в первые годы предпочтительнее среди лауреатов были именно речи, да и позже также речами ограничились многие: Герман Гессе (1946), Франсуа Мориак (1952), Уинстон Черчилль (1953), Иво Андрия (1961), Дж. Стейнбек (1962). Некоторые в силу сложившейся традиции, а другие по убеждению. Так Эрнест Хемингуэй (1954) из-за болезни в Стокгольм не приезжал, но посол США в Швеции зачитал его Нобелевскую речь, в которой были такие слова: "Все, что писатель имеет сказать людям, он должен не говорить, а писать".

Пастернаку не довелось произносить ни речи, ни лекции, он выразил свои горькие чувства в многочисленных телеграммах, письмах и в знаменитом стихотворении "Нобелевская премия" (1959), а Нобелевскую медаль и диплом вручили сыну поэта Е. Б. Пастернаку только в 1989 г., М. А. Шолохов так же, как и Бунин, произнес речь на банкете.

Солженицын же именно лекции придавал большое значение, тем более, что в последние годы большинство писателей оказывали предпочтение именно лекциям.


--------------------------------------------------------------------------------

* В некоторых источниках указано, что выдвинуло общество "Искусство и прогресс", а первым поддержал предложение Франсуа Мориак.

стр. 34


--------------------------------------------------------------------------------

Как он завидовал в 1958 г. Пастернаку: вот тот поедет и скажет речь на весь мир, тем самым послужив России. "Корчился от стыда за него, как за себя", когда тот выступил с отказом от премии и думал: "мне эту премию надо! Как ступень в позиции, в битве! И чем раньше получу, тверже стану, тем крепче ударю! Вот уж, поступлю тогда во всем обратно Пастернаку: твердо прииму, твердо поеду, произнесу твердейшую речь. Значит, обратную дорогу закроют. Зато: все напечатаю! все выговорю! весь заряд, накопленный отлубянских боксов через степлаговские зимние разводы, за всех удушенных, расстрелянных, изголоданных и замерзших!"14

В России середины шестидесятых годов и ранее мало знали о премии, присуждение Бунину не стало национальным торжеством. Ее больше связывали с политикой, чем с талантом и успехом писателя. С Пастернаком история повторилась. Шолохова чествовали, но как само собой разумеющееся, наград он имел столько, что в их ряду немудрено было рассматривать еще одну как рядовое явление, так что в сознании большинства Нобелевская премия по литературе не утвердилась как что-то значительное, другое дело - наука.

Солженицын же, как мы знаем из его мемуаров, мечтал, узнав о ней от кого-то в лагере, и рассматривал как возможность политической трибуны, с которой можно говорить о наболевшем со всем миром. Для него важно было сказать о своем жизненно-литературном кредо, о том, что литература призвана изменить мир к лучшему. Позже мы прочтем в его Нобелевской лекции, что литература - это живая память нации, что она призвана переносить опыт от поколения к поколению, от нации к нации, что вместе с языком она сберегает национальную душу.

Нобелевская лекция Солженицына среди сорока лекций, произнесенных за столетие другими лауреатами, - одна из лучших. Она не случайно включена в школьные программы по литературе наряду с его художественными произведениями, это еще и яркий образец для изучения в курсе риторики.

Она выстрадана, писатель работал над ней долго, первый вариант он сам отверг, ведь она заранее "рисовалась колокольной, очистительной, в ней и был главный смысл, зачем премию получать. Но сел за нее, даже написал - получалось нечто, трудно осиливаемое"15 . Дорабатывал, переписывал.

Зимой 1972 г. лекция была закончена и наконец опубликована в ежегоднике Нобелевского фонда. С тех пор она стала серьезным литературным фактом. В ней высказаны важные мысли об ответственности писателя перед обществом, о мировой литературе, о ее объединяющей силе: "...внутренних дел вообще не осталось на нашей тесной Земле! И спасение человечества только в том, чтобы всем было дело до всего: людям Востока было бы сплошь небезразлично, что думают на Западе; людям Запада - сплошь небезразлично, что совершается на Востоке. И художественная литература - из тончайших, отзывчивейших инструментов человеческого существа - одна из первых уже переняла, усвоила, подхватила это чувство растущего единства человечества".

И только 10 декабря 1974 г., после того как Солженицын был арестован, Указом Президиума Верховного Совета СССР лишен гражданства СССР за систематические действия, несовместимые со статусом гражданина СССР и наносящие ущерб Союзу Советских Социалистических Республик и выслан из страны, он смог получить премию в Стокгольме. Она была неоднозначно воспринята. Его чернили злопыхатели, из зависти, "из вкуса к подлости", из желания следовать простосердечно официальной политике и угождать власти.

Но значение ее велико: "В лице Солженицына еще раз победила русская литература. В лице Солженицына русская литература опять вышла на то ведущее место в мире, которое она занимала в прошлом" (В. Франк)16 . Приветствуя его победу, 11 октября 1970 г. В. Франк писал: "Нобелевская премия Солженицыну - это победа русского искусства, которая отзовется одинаково громко и в кулуарах Союза советских писателей, и в парижских кафе, рассадниках "неоавангардизма". Это праздник для всех людей, любящих русскую литературу и литературу вообще"17 .

стр. 35


--------------------------------------------------------------------------------

Литература

Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. Очерки литературной жизни. - М., 1996.

Солженицын А. И. Нобелевская лекция.

Кремлевский самосуд. Секретные документы Политбюро о писателе А. Солженицыне. - М., 1994.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. - Париж, 1975. - С. 5.

2 Лопухина-Родзянко Т. А. Духовные основы творчества Солженицына. - Посев, 1974. - С. 50 - 51.

3 Солженицын А. И. Малое собр. соч. - М., 1991. - Т. 3. - С. 111.

4 Там же. - С. 146.

5 Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. - Указ. изд.

6 Там же. - С. 246.

7 Там же. - С. 616.

8 Там же.

9 Солженицын А. И. Малое собр. соч. - Т. 5 - С. 8.

10 Лопухина-Родзянко Т. А. Указ. соч. - С. 176.

11 Там же. - С. 177.

12 Солженицын А. И. Бодался теленок с дубом. - С. 332.

13 Там же. - С. 546.

14 Там же. - С. 316.

15 Там же. - С. 336.

16 Франк В. По сути дела. - Лондон, 1977. - С. 158.

17 Там же. - С. 160.

стр. 36