Вынесенное в заглавие статьи высказывание В. Г. Белинского о Пушкине не имело оценочного значения: художник - значит, не философ, не моралист, и лишь спустя несколько лет после смерти великого критика это его суждение стало "яблоком раздора" для его собратьев по цеху. Быть "чистым художником" в России стало явлением предосудительным. И Чехов испытал на себе судьбу писателя, в произведениях которого не просматриваются "общие идеи", что не помешало, однако, ему занять достойное место в мировой литературе. О художественности его произведений, о сущности понятия "художественность" пойдет речь в этой статье.

Заглавие чеховского рассказа "Попрыгунья" словно бы отсылает читателя к персонажу известной басни, насладившемуся праздником жизни и оказавшемуся не готовым встретить суровую ее прозу. Такое художественное явление в литературе принято называть параболой. Конечно, чеховский художественный мир далек от басенного дидактизма. И человеческие качества, и ошибки не имеют в нем большой цены, они мало что значат сравнительно с неизвестным человеку порядком вещей, направляющим личное его бытие. И потому чеховский герой не столько "действующее лицо", сколько лицо страдательное, озабоченное и озадаченное внутренней своей несвободой, причудливостью своей судьбы, явно к нему неблагосклонной. Однако и для Чехова предвечный порядок вещей актуален.

Судьба свела Ольгу Ивановну с Дымовым, человеком, совершенно посторонним в кругу ее знакомых, каждый из которых "был чем-нибудь замечателен и

стр. 23


--------------------------------------------------------------------------------

немного известен, имел уже имя и считался знаменитостью или же хотя и не был еще знаменит, но зато подавал большие надежды" (А. П. Чехов. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1977 - 1983. Т. 8. С. 8. Далее все ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы). О драматическом эпизоде встречи с Дымовым у постели умирающего отца, эпизоде, в котором есть место и любви и даже героике, Ольга Ивановна рассказывает своим друзьям в духе водевиля. "Соль" ее рассказа в речевой экспрессии ("и вдруг - здравствуйте, победила добра молодца, мой Дымов врезался по самые уши... и в один прекрасный вечер вдруг - бац! - сделал предложение.., как снег на голову... я всю ночь проплакала и сама влюбилась адски" (8, 8). Так Ольга Ивановна стирает границу между искусством и действительностью, а это верный признак ее дилетантизма.

Ольга Ивановна декорирует окружающий ее мир: свою квартиру, своих друзей ("ее друзья и добрые знакомые были не совсем обыкновенные люди" (8, 7), своего мужа ("Не правда ли, в нем есть что-то сильное, могучее, медвежье?" (8, 8), и весь ее образ жизни является нескончаемым праздником. "Но ни в чем ее талантливость не сказывалась так ярко, как в ее умении быстро знакомиться и коротко сходиться с знаменитыми людьми... Она боготворила знаменитых людей, гордилась ими и каждую ночь видела их во сне. Она жаждала их и никак не могла утолить своей жажды" (8, 10). И в этом экстравагантном поведении героини своего рассказа писатель обнаруживает нечто характерно женское. Кульминацией жизни-праздника должна стать, по-видимому, своего рода инициация - обряд принесения себя в жертву кумиру от искусства и через эту жертву обретение власти над ним. Этот "сценарий" просматривается в поведении героини отчетливо, предвосхищая одну из центральных ситуаций пьесы Чехова "Чайка" - отношения Нины Заречной с писателем Тригориным. Эта женская сущность героини, "родовая" ее психология направляют ее поведение, обуславливают отношения с мужем.

Дымов своим присутствием в жизни Ольги Ивановны не портит блестящего "ансамбля" ее друзей. Когда она устраивала на своей квартире "вечеринки", "Дымова в гостиной не было, и никто не вспоминал о его существовании" (8, 11). Ждали главного гостя, хозяйка "вздрагивала при каждом звонке и... говорила с победным выражением лица: "Это он!", разумея под словом "он" какую-нибудь знаменитость". Мы не знаем, сбывались ли ожидания героини, но "ровно в половине двенадцатого отворялась дверь, ведущая в столовую, показывался Дымов со своею добродушною, кроткою улыбкой и говорил, потирая руки:

- Пожалуйте, господа, закусить...

- Милый мой метр-д-отель! - говорила Ольга Ивановна, всплескивая руками от восторга. - Ты просто очарователен!". Отчего же она приходила в восторг? Ведь Дымов являлся под занавес "спектакля" и не его как будто ожидали. Не потому ли, что Дымов неукоснительно исполнял в отношениях с женой свое предназначение быть идеальным мужем? Идеальный муж появляется только в нужный для жены момент, чтобы оставаться в тени в остальное время. Он должен расплачиваться за все издержки семейной жизни и эту свою чашу пить до дна. Не этому ли "сценарию" следует повествователь?

Чем глубже затягивает Ольгу Ивановну праздник жизни, тем больше отдаляется она от мужа. Сначала только в пространстве (жизнь на даче, поездка с художниками по Волге), а затем и психологически. Когда в чудную июльскую ночь на Волге словно бы сама природа декорирует любовную сцену и кто-то внушает героине, что пришел ее час, что "рядом с нею... стоит настоящий великий человек, гений, божий избранник" (8, 15), она делает усилие, чтобы вернуться к действительности, действительность в ее сознании "съеживается" и тускнеет: "Она хотела думать о муже, но все ее прошлое со свадьбой и вечеринками казалось ей маленьким, ничтожным, тусклым, ненужным и далеким- далеким... В самом деле: что Дымов? какое ей дело до Дымова? Да существует ли он в природе и не сон ли

стр. 24


--------------------------------------------------------------------------------

он только?" И в самом деле, Дымов в этой сцене - лишний.

У Чехова нередко, как это бывает ив жизни, любовные романы заканчиваются осенью. Такова уж природа человека, существа по преимуществу эмоционального, подверженного воздействию маловажных причин. После кульминации мотив театральности, игры в жизнь, доминирующий в рассказе, выходит на поверхность: "Казалось, что роскошные зеленые ковры на берегах, алмазные отражения лучей, прозрачную синюю даль и все щегольское и парадное природа сняла теперь с Волги и уложила в сундуки до будущей весны..." (8, 17). Обряд "инициации" для Ольги Ивановны, как и следовало ожидать, обернулся банальной любовной связью. И когда "любовный напиток" выдохся, прошлое воскресло в сознании героини с какой-то притягательной силой, и библейская притча о блудном сыне в какой уже раз обрела актуальность в одном из реалистических произведений XIX века. В сцене возвращения Ольги Ивановны к мужу налицо многие ее признаки: здесь и желание отряхнуть со своих ног пыль пройденных дорог, и желание покаяния, и сама покаянная поза ("Давши ему (Дымову. - Э. А.) поцеловать себя и обнять, она опустилась на колени и закрыла лицо" (8, 21), и теплая встреча. Только вместо упитанного тельца - рябчик, приготовленный для Дымова, которым он, конечно, жертвует в пользу проголодавшейся жены. Какой же смысл каяться перед идеальным мужем? Объяснения не состоялось, все осталось на своих местах: "Она жадно вдыхала в себя родной воздух и ела рябчика, а он с умилением глядел на нее и радостно смеялся". Каждому свое! Долготерпению Дымова не будет конца, а Ольге Ивановне потребуется время, чтобы объясниться с мужем до конца. Каждому из них предстоит пройти предназначенный путь. Но судьбы их разные. Судьба Дымова - быть идеальным и, увы, обманутым мужем, но также и "редким человеком", не замеченным при жизни. Судьба Ольги Ивановны - обманываться в кумирах, причем последний случай самый обидный, потому что кумиром, которого она так настойчиво искала, оказался ее собственный муж.

Финал рассказа ироничен, даже анекдотичен, что называется, художественно заострен. Но ирония исходит словно бы не от автора, а от самого порядка вещей - сложности, даже причудливости человеческих отношений. У Чехова речь идет не об ошибках человека, а о проблематичности человеческого счастья, залогом которого является единение людей. Так называемый обыкновенный человек предстал у Чехова в его особого рода обособленности, именно - как человек единичный, "этот", отличный от всех других, особенный своим жизненным статусом - комплексом социальных, профессиональных, психологических и многих других факторов, предопределяющих его судьбу. Тем самым понятие судьбы человека у Чехова вполне утратило его традиционно метафизическое содержание.

Чеховский герой хорошо "узнаваем" - дистанция между ним и читателем, по существу, отсутствует, и эта его "жизненность" - важнейший фактор художественности чеховских произведений. Но жизнь человека имеет и иное измерение - это существенные проблемы человеческого бытия. Их отражение писателем в произведении и рождает художественный эффект. Чехов стал тем писателем, который актуализировал проблемы бытия для каждого человека, они приобрели в его творчестве характер повседневной насущной необходимости, потому что в чеховских произведениях речь идет о личном бытии человека. И еще один важный фактор художественности чеховских произведений - автономность чеховского героя как следствие минимизации дистанции между героем и автором. Автору нет никакой необходимости навязывать своему герою какие-либо "проекты", потому что его задача - обнаружить всю совокупность факторов личного бытия человека. Тем самым в известной мере снимается извечная творческая проблема, сущность которой - коллизия между творческим, личностным началом в искусстве и его отсутствием в реальной жизни.

стр. 25


--------------------------------------------------------------------------------

Художественность - это откровение о человеке, явленное в художественной форме, т.е. в той форме, в которой человек мыслит о мире и о себе самом. "Чистый художник" и есть художник подлинный, отвечающий своему назначению. Как подлинный художник Чехов представляет человека в единстве объективных и субъективных факторов его бытия. Чеховский герой живет "общей жизнью", т.е. в извечных формах бытия массового человека, но именно по этой причине проблема внутренней свободы для него - проблема первостепенная. Вот почему сама ситуация личного бытия объективно иронична. Человеку свойственно упорядочивать действительность, удручающую его своим "нечеловеческим" лицом. Психологическая реальность - жизненный его опыт - присутствует в его сознании как бы отдельно от реальности объективной - жизненных обстоятельств. "И по какому-то странному стечению обстоятельств, быть может, случайному, все, что было для него важно, интересно, необходимо, в чем он был искренен и не обманывал себя, что составляло зерно его жизни, происходило тайно от других, все же, что было его ложью, его оболочкой, в которую он прятался, чтобы скрыть правду, как, например, его службе в банке, споры в клубе, хождение с женой на юбилеи, - все это было явно" (10, 141). Такой видится собственная жизнь герою "Дамы с собачкой", эта "тайная жизнь" словно бы апеллирует к разуму и справедливости, чтобы снять с нее запрет на публичность. Человеку свойственно извлекать из своей жизни "зерно", ее "квинтэссенцию", забывая о том, что жизнь человека едина и неделима. Метафорический образ внутренней несвободы человека в этом произведении - "клетка" ("и точно это две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках" (10, 143). Но "клетка" - это те жизненные обстоятельства, та необходимость, которые, как ни странно, придают "любовному напитку" особый вкус, который во многом слабеет, когда ничто и никто не мешает людям любить друг друга.

Той же природы и любовные муки Алехина и Анны Андреевны ("О любви"). Их разделяет незримая, но непреодолимая граница, но какими бы стали их отношения, если бы никакой границы между ними не существовало?

Такова "диалектика" человеческих отношений, естественная, логичная в художественном мире писателя, подлинная, художественная правда - парадоксальное явление в обыденном сознании человека.

Синонимом "клетки" является в произведениях Чехова "футляр". Чеховский Беликов ("Человек в футляре") - вариант традиционного в русской литературе "маленького" человека. "Футляр" - реальный жизненный статус человека, форма человеческого существования, соответствующая его "внутреннему содержанию". Феномен Беликова - его жизнебоязнь, его необщительность, нелюдимость - в концентрированной форме воплощает извечно "человеческое". Навязанная ему его "доброжелателями" любовь слегка раскрепостила Беликова, но оказалась ему внеположной, как гоголевскому Башмачкину новая его шинель. Башмачкина его "подруга" завела в глухое место, где он был ограблен и остался без защиты от окружавшего его безжалостного мира. Беликова любовь вовлекла в "историю", которых он панически боялся; падение с лестницы под звонкий смех его возлюбленной потрясло все его существо, и он ушел из этого беспокойного мира. Оказавшись в гробу, "он достиг своего идеала", "выражение у него было кроткое, даже веселое, точно он был рад, что наконец его положили в футляр, из которого он уже никогда не выйдет" (10, 52). Такова цена человеческого "футляра".

То, что в действительности представляется парадоксом, в мире художественном - закономерность. Далеко не один Беликов не приемлет действительности столь активно. "От жизни человеку - убыток, а от смерти - польза" (8, 304) - таков жизненный итог гробовщика Якова Иванова по прозвищу Бронза ("Скрипка Ротшильда"), в огромном теле которого жила очень маленькая душа.

стр. 26


--------------------------------------------------------------------------------

Когда его "футляр" стал разрушаться, из него "выпросталась" душа, почувствовала себя в этом мире очень неуютно и воплотилась в скрипичную мелодию, в которой словно бы излилась тоска человечества, существующего в неблагоустроенном, неупорядоченном мире.

Чеховский человек не приемлет мир таким, каков он есть, не по идейным соображением - он всегда стремится освободиться от своего "футляра", чтобы почувствовать себя "человеком". Как, например, ветеринарный врач Иван Иваныч ("Крыжовник"), который не приемлет мир не только в его социальном срезе ("Вы взгляните на эту жизнь: наглость и праздность сильных, невежество и скотоподобие слабых, кругом бедность невозможная, теснота, вырождение, пьянство, лицемерие, вранье" (10, 62), но и в исконных формах бытия ("Мы видим тех, которые ходят на рынок за провизией, днем едят, ночью спят, которые говорят свою чепуху, женятся, старятся, благодушно таща на кладбище своих покойников"). Однако и сам протестант - неотъемлемый "элемент" человеческого бытия, но "элемент" сознающий и протестующий.

Художественная задача Чехова состояла в том, чтобы создать достоверный, "жизненный" и тем самым художественный образ реального человека. Реальный человек единичен, но одновременно всеобщ, всеобщ в своей "футлярности" и созданием своей внутренней несвободы, всеобщ как субъект личного бытия. Вот почему чеховский герой "узнаваем", следовательно, художествен. И если чеховские герои удивляют читателя парадоксальностью своего поведения, то это потому, что они - как живые люди.

стр. 27