Помню, несколько лет назад один весьма известный ведущий в своей авторской программе, откликаясь на очередную антисемитскую акцию, говорил о том, что в левитановских местах простые крестьяне помнят великого русского художника, гордятся тем, что он жил среди их предков, и даже демонстрировали перед камерой альбом с репродукциями его картин. Не такие уж они отвратительные, среди них был и Левитан. Эта замечательно наивная позиция, по существу, уводит от смысла вопроса: а можно ли вообще судить о человеке по его национальной принадлежности, делить народы на плохие и хорошие? Если мы ввязываемся в полемику, где одна сторона настаивает на том, что все беды Руси, как бы это помягче сказать, от евреев, то оппонирующая сторона по этой логике должна говорить о том, что либо не все (есть ведь еще и чеченцы, азербайджанцы, эстонцы), либо начать оправдывать евреев хорошим Левитаном. Тем самым антиантисемиты признают наличие проблемы: плохие народы - хорошие народы. Тем самым они встают на весьма опасный путь: мы самый лучший народ, другие народы (с указанием конкретно какие) хуже нас, мы должны сделать все, чтобы избавиться от их присутствия, в конечном итоге, чтобы избавить землю от их присутствия. От идеологии национализма, даже внешне очень скромного, до погромов и резни дистанция гораздо меньшая, чем полагают рядящиеся в тоги, то бишь мундиры, защитников отечества философы, филологи, литераторы.

Последние особенно усердствуют в этом отношении. Уже, к счастью или несчастью, прошли времена, когда литература в России была больше, чем литература, и "поэт" был "больше, чем поэт". Мы встали на путь так называемых цивилизованных стран и обречены на то, чтобы художественная литература занималась своим непосредственным делом. Но, наверное, мы еще не прошли этот путь. У нас литература и преподавание литературы в школе - поле политической борьбы, поле военных действий с чисто военными хитростями, засадами, тяжелой (ох, какой тяжелой) артиллерией академических институтов и легкими кавалерийскими наскоками бульварной прессы.

Хорошо, когда речь идет о писателях времен и уровня Всеволода Кочетова и его наследников из газеты "Завтра". Здесь все понятно. Но как быть, например, с Гоголем, с повестью "Тарас Бульба"? Не начитавшись ли "малороссийского Гомера", громят сегодня национальные кладбища и подрывают на провокационных плакатах людей, пытающихся уничтожить эти плакаты? Кстати, о "русской женщине", пострадавшей при попытке выкорчевать плакатик с оскорбительным для евреев текстом, трубили все наши СМИ, ставя ударение на слове "русская". Дескать, до чего же парадоксальная, можно сказать, глупая ситуация, когда акция, направленная против евреев, закончилась тем, на что меньше всего рассчитывали те, кто ее предпринял. До чего же у нас дикая пресса, радио, телевидение, не слышащие, что они лопочут. В следующий раз, господа черносотенцы, делайте приписку на бомбах: "Русских людей просим не приближаться!"

И все ж таки - виноват ли Гоголь в подобных инцидентах или нет? Григорий Яковлев в статье "Изучать ли в школе "Тараса Бульбу", опубликованной в газете "Литература" (N 9 за 2002 год), утверждает - да, виноват: "В статьях о повести Гоголя, как правило, приветствуется (и справедливо) идея братства русского и украинского народов, но не будем забывать, что Россия всегда была многонациональным государством, и возвышать одни народы, унижая и оскорбляя другие, непозволительно. Взаимоотношения народов России и бывшего Союза - острая злободневнейшая проблема, и призыв Тараса, "чтобы по всему свету разошлась и везде

стр. 2


--------------------------------------------------------------------------------

была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть бусурманов, все бы сделались христианами", звучит в наши дни как опасное подстрекательство". Я не убежден, что современные погромщики творили свое черное дело с книгой Гоголя в руках, но брошенный Гоголем в реку времен камень пустил круги по воде, дошедшие до сего дня.

Согласиться ли с автором статьи - исключить ли гоголевскую повесть из школьных программ и учебников? Мол, дорастут до осмысления таких сложных проблем, как отношения между народами, до понимания сложности этих отношений, вот тогда пусть и читают "Тараса Бульбу". Я решил обратить внимание на эту статью, потому что затронутые в ней вопросы выходят за пределы литературной и методической проблематики. А ведь в редакционном ответе Сергея Волкова на эту статью речь идет о том, в каком классе оптимально предлагать "Тараса Бульбу", об устарелости литературоведческой концепции повести и методики ее изучения, о "непростой проблеме появления на русской почве исторического повествования". "Замечу, - пишет Сергей Волков, - что все обозначенные проблемы чисто литературные, филологические - а в первую очередь именно их разрешением должна заниматься школьная литература". О последнем особо: Сергей Волков полагает, что именно эту проблему необходимо сделать стержнем уроков по "Тарасу Бульбе". В этом смысл позиции автора ответа на статью Григория Яковлева. Необходимо увести школьников от кричащих проблем современности к тихой академической истории литературы. Это позиция, и к ней нужно относиться вполне серьезно. Подменять уроки литературы уроками нравоучения или человековедения - непростительная ошибка. Но трижды ошибочно обходить в литературном содержании нравственную проблематику, заниматься чисто филологическими теоретико- и историко-литературными проблемами.

Можно, конечно, заниматься только тем, что сопоставлять "Илиаду" или "Слово о полку Игореве" с "Тарасом Бульбой", но от страданий, от боли в веках никуда не уйти, разумеется, тем, кто способен чувствовать чужую боль. Но даже если встать на мгновение на позицию Сергея Волкова и заниматься исключительно чистой филологией, то и здесь, мне кажется, у него не все в порядке. Далеко не все признавали высокие достоинства "Тараса Бульбы" и возможность ставить романтическую повесть Гоголя в один ряд с вершинными произведениями мировой литературы, в том числе и самого Гоголя. Так, один из лучших знатоков и ценителей его творчества Владимир Набоков писал: "В период создания "Диканьки" и "Тараса Бульбы" Гоголь стоял на краю опаснейшей пропасти (и как он был прав, когда в зрелые годы отмахивался от этих искусственных творений своей юности). Он чуть было не стал автором украинских фольклорных повестей и красочных романтических историй. Надо поблагодарить судьбу (и жажду писателя обрести мировую славу) за то, что он не обратился к украинским диалектизмам как средству выражения, ибо тогда бы он пропал. Когда я хочу, чтобы мне приснился настоящий кошмар, я представляю себе Гоголя, строчащего на малороссийском том за томом "Диканьки" и "Миргороды" - о призраках, которые бродят по берегу Днепра, водевильных евреях и лихих казаках" (В. Набоков. Лекции по русской литературе. - М., 1996, с. 53.).

Разумеется, на Набокове свет клином не сошелся. Но суть проблемы, мне кажется, совсем в другом. Современная концепция изучения повести Гоголя должна быть по- настоящему современной, учитель должен сделать ее актуальной для человека, юного человека двадцать первого века, не приспосабливая творчество Гоголя к своим политическим взглядам, не делая его произведения аргументом в борьбе с политическими противниками. Отметим, что Гоголь, очевидно, самая многострадальная фигура в этом отношении.

Так вот, речь в повести идет о самом главном - о том, на какой почве объединяются люди, с кем они объединяются, во имя чего они объединяются. В ребячьей среде понятия "свои" и "чужие" - самые устойчивые и определяющие поведение, по сути, каждый поступок, нравственные

стр. 3


--------------------------------------------------------------------------------

ценности. Давно отошли в историю московских дворов драки двор на двор, и отсутствие таких драк многие старые москвичи воспринимают как знак разрушения определенных человеческих связей. Разобщенность настоятельно требует объединиться, найти основу единения.

Неформальные молодежные организации в определенном смысле ответ на естественную человеческую потребность быть со "своими", слить свою силу с силой своих соратников. И все равно; двор на двор, спартаковские болельщики на цеэсковских или бритоголовые на нерусских - суть одна - утвердить свою силу, утвердить себя оскорблением, унижением, уничтожением "не наших". Сила становится главным богатством, главным достоянием, главной доблестью. "Любит русский человек / Праздник силы всякой / Потому он крепче всех / И в труде и в драке" - эти слова Александра Твардовского обозначают, что сначала на Руси праздник силы, а потом уже выяснение, что за драка, что за труд. Нелепость самой постановки вопроса: "Тарас Бульба" - это историческая или воспитательная повесть, - справедливо отмеченная в ответе на статью Григория Яковлева, снимается, если вспомнить, что история казачества - это в повести Гоголя былинная, песенная история, что седые кобзари донесли ее до автора. Необходимо иметь в виду, что культ силы в былинах значительнее культа нравственного христианского подвига. Об этом пишет В. В. Бычков в книге "Русская средневековая эстетика": "Созерцание и описание сверхчеловеческих сил и страшило, и радовало древнего человека, и это хорошо ощущается даже в дошедших до наших дней текстах былин. Здесь мы как бы находимся у истоков того эстетического сознания, который в процессе дальнейшего развития культуры сформируется в чувство возвышенного. В былинах, однако, это пока лишь смешанное чувство восторга и страха перед неуправляемой стихией физических сил. Чувствуется, что сказители былин наслаждаются молодецкой удалью своих героев, их далеко не всегда оправданными с позиций христианской или современной нравственности "подвигами". Сказитель былины о том же Василии Буслаеве явно любуется тем, как его герой сорокапудовой железной осью помахивает да мужичков новгородских, то есть своих земляков, "пощелкивает"". И какая уж историческая достоверность в этих песнях. Чтобы понять позицию автора по отношению к героям и событиям со всеми его симпатиями и антипатиями, нужно вспомнить о том, что позиция эта достаточно сложна: то автор вплотную подходит к героям, то судит о полудиком, жестоком веке из просвещенного далека девятнадцатого века.

Кстати, очень интересное задание ученикам - выделить два эти полюса и определить, как вопросы веры, войны за веру проходят в сюжете повести. Тогда отчетливо выявится непосредственно на уроке авторская позиция в вопросе религиозной и национальной нетерпимости. Вот автор говорит, обращаясь к Мосию Шило: "Не добивай, казак, врага, а лучше поворотись назад! Но не поворотился казак, и тут же один из слуг хватил его ножом в шею". Так может обратиться повествователь, максимально приблизившийся к герою, погрузившийся в описываемые события. И вдруг взгляд на события через призму четырех веков. Думаю, что историческая ошибка Гоголя, когда он отодвигает возможные события на целый век, не играла для него существенной роли - просто все это было очень давно, а когда точно - в былинной истории, не так уж важно. Потому что все это - золотой век, все это - художественная реализация консервативной утопии писателя, все это - воплощение идеи религиозно-этнического единения, от которого мы отошли к идее морально- политического единства советского народа и к которому многие в новой России хотели бы вернуться снова.

Золотой век Гоголя - это не идиллия, это жестокий и воинственный век, когда огромные тела с могучими руками, крепкими ногами, широкими бритыми затылками складывались в одно грандиозное, бессмертное, непобедимое народное тело. Гибель этого тела может наступить только тогда, когда кто-то первый отторгнет себя от него, совершит свой личный, противный общей воле выбор, первый перейдет черту между казачеством и православием

стр. 4


--------------------------------------------------------------------------------

и станет европейцем с новыми теперь для него как для европейца личными понятиями чести, красоты, любви. И за это новое понимание жизни он готов сражаться, он готов погибнуть. Необходимо объяснить, что этот вечный вопрос "кто мы - Европа мы или Неевропа", вопрос, от решения которого зависит, как жить, как и кого любить, во что одеваться, какие песни петь и слушать. Гоголь ставит этот вопрос, и читатели вовлекаются в дискуссию.

А как он сам отвечает на него? Мне кажется, что и здесь не все так просто. В определенную эпоху определенный народ (или какая-то его часть) вынужден заниматься определенным, не принимаемым другими народами делом. Почитайте документально достоверно обоснованную книгу Александра Солженицына "Двести лет вместе", и там вы найдете материал, свидетельствующий о том, какую роль вынуждены, именно вынуждены были играть евреи, вы поймете, почему они занимались ростовщичеством и продажей спиртного. Было - да, было! Другое дело, что Гоголь принимает жестокую, дикую, кровавую месть казаков за финансовое обслуживание Сечи. Вообще, для Гоголя характерна мысль, что для достижения цели можно пользоваться услугами нечистой силы - во всех ее обличьях от черта до жида, - но потом обязательно эту силу необходимо наказать. Так наказывает кузнец черта, доставившего его в столицу и вернувшего домой, так наказывают и жидов казаки после очередной услуги.

Писатель, известно, ставит вопросы. Не будем забывать лермонтовских слов о болезни и ее лечении в "Герое нашего времени". Гоголь ставит вопрос о том, что приобретает и что теряет Россия, становясь Европой, частью Европы. У него не было однозначного ответа на этот вопрос. Идеал писателя, с одной стороны, достаточно очевиден в "Выбранных местах..." - патриархально-семейное, православное единение народа как основа его духовного возрождения, и, с другой стороны, нереализованность, нереализуемость этого идеала во втором томе "Мертвых душ" также очевидна. Как нельзя абсолютизировать какую-то одну идею художественного произведения, выдавая ее за единственную во всем многообразии содержания, так и нельзя упрощать позицию писателя, не обращая внимания на внутренние конфликты и несводимость к общему знаменателю того, что свести к нему вообще нельзя.

Но необходимо обратиться еще к двум проблемам. Во- первых, нельзя подходить к поведению людей других эпох с современными этическими мерками. Если судить ветхозаветных царей по нравственным законам нашего времени, то их репутация окажется сильно подмоченной. Если смотреть на людей средневековья, не учитывая исторической пропасти, отделяющей наше время, где зла, наверное, не меньше, чем в Средние века, но оно в цивилизованном мире не объявляется нормой, от Средневековья, где жестокость и массовое истребление людей только потому, что они другой веры и крови, были нормой, то мы никогда ничего не поймем в истории и литературе.

Во-вторых, очень трудно не перейти границу, отделяющую веру в свой народ, что для меня он, бесспорно, лучший в мире, от того, что он вообще лучший в мире, что другие народы явно хуже, что мой народ нравственно крепкий, особенно на фоне "тонконогого" немца, лишенного и нравственной устойчивости. Надо честно говорить о том, что Гоголь переходил эту черту. Но умолчание или попросту ложь много хуже грустной правды и гораздо опаснее для облика писателя в памяти поколений.

Можно, выбросив из программ и учебников "Тараса Бульбу", переписать для детей историю русской литературы, как советует Григорий Яковлев, можно утопить сложную, противоречивую проблематику ее в филологических штудиях и методических дискуссиях, как рекомендует Сергей Волков. Конечно, можно. Но тогда трудно гарантировать, что завтра мы все - русские, евреи, чеченцы, якуты - не станем жертвой погромов. Каждый из нас и все вместе. С детьми нужно всерьез говорить о самых щепетильных вопросах. Как можно раньше, как можно больше, как можно громче.

Александр Княжицкий

стр. 5