Валентин Распутин пришел в литературу вслед или вместе с такими писателями, как Ф. Абрамов, В. Шукшин, В. Астафьев, Б. Можаев, которые начиная с 60-х годов существенно изменили дух современной им русской литературы, повернув ее к тревогам земли, природы, деревни, к этическим проблемам - совести и добра, их утратам и искажениям в человеке. Основа художественного подхода В. Распутина к реальности - измерение ее критерием вековых общенациональных и всечеловеческих нравственных ценностей, соединение в его прозе философско-этической, экзистенциальной проблематики с остросоциальной. В повестях В. Распутина - "Деньги для Марии", "Последний срок", "Живи и помни", "Прощание с Матерой", "Пожар" (1967- 1981) - развертывался спор писателя с обществом, тем более смелый и значимый, что он начинался еще в годы глухой безгласности, диалог по кругу проблем - о "цене" технического прогресса, о разладе человека с природой, об утрате корней, о памяти и беспамятстве в общественном сознании, о духовной "эрозии" в людях.

Уже в первой части его повести ("Деньги для Марии", 1967), сделавшей имя В. Распутина известным, обнаружился талант сильный и сложившийся, словно у певца с поставленным от природы голосом. Голос звучал необычно и повествовал о жизни, услышанной и увиденной по-своему.

На протяжении всего своего творческого пути писатель обнаруживал тяготение к жанру повести и рассказа. Для его повестей характерно совмещение в них страстного драматизма, даже трагизма, и спокойствия, неспешности, размеренности (за исключением "Пожара") в тоне и ритме повествования, как будто вместившего в себя просторы и мощь картин сибирской природы. Как верно заметил С. Залыгин, все его произведения отличаются удивительной завершенностью, а завершенность композиционного целого, добавим мы, соединяется в них с открытостью, условностью и таинственной многозначностью финала. Распутинский писательский почерк мы узнаем также по своеобычным формам его художественного психологизма, основу которого составляет образное раскрытие "памяти" в соотношении ее с беспамятностью, неосознанностью, иррациональностью человеческого поведения. В стиле произведений В. Распутина воплощена оригинальная концепция слова, художественной речи. Писателю свойственна ориентация на некнижные, устные источники народного, крестьянского говорения, на поэзию живой старины, на прояснение древних, вековых оттенков слова, на воссоздание искусства стародавней русской беседы с ее магией звуков и ритмов.

Путь писателя можно было бы счесть вполне органичным, если бы не вторая половина 70-х гг., период после "Прощания с Матерой", когда в течение пяти лет (с 1976 по 1981 г.) В. Распутин не публиковал ничего, кроме публицистики. За этим, вероятно, скрывались какая-то творческая затрудненность и поиск нового художественного качества.

В 80-е годы В. Распутин пишет цикл рассказов: "Что передать вороне?", "Наташа", "Век живи - век люби", "Тетка Улита" и др. Рассказы он писал и раньше, лучший из ранних его рассказов - "Уроки французского". Своеобразие рассказов 80-х гг., их художественная новизна в том, что в них "на равных" с реальностью выступает условность, "герой мак-

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

симально приближается к автору" 1 , а это позволяет художнику свободно погрузиться в тайны самосознания личности.

Искусство XX в., как размышлял писатель в своих статьях о литературе, "опростило человека, сделав его или социальным придатком или пленником моды" 2 . В. Распутин приходит к выводу о недостаточности в литературе аналитического подхода к человеку, сконцентрированного на жестком сцеплении причин и следствий, на логически однозначных мотивировках человеческого поведения. Он отстаивает особую значимость в художественном освоении мира начала интуитивного, бессознательного, сверхчувственного, способного приблизить художника к постижению целостности бытия, к проникновению в план "невыразимого" и "невидимого". В очерке "На поле Куликовом" (1988) писатель говорит о своем главном устремлении: "Чтобы позволилось нам за кратким сегодняшним мигом и верхним слоем земли увидеть и почувствовать нечто большее, чем могут вместить обычные впечатления" 3 . И автору удается увидеть невидимое и услышать неслышимое, как шелест голосов всех павших на Куликовом поле - "сухой, веками живущий здесь... свидетельский шепот", различить над полем "празднично и буйно творимый звездами звон ", " звук каждой звезды в отдельности". (Курсив в тексте здесь и дальше мой. - Л.К .)

Примечателен в этом плане рассказ "Что передать вороне?" (1981). Как и в ряде других своих рассказов, В. Распутин обращается здесь к миру детства, как бы проверяя себя через сравнение и столкновение с ним, с невозвратной и светоносной чистотой детства. Конфликт рассказа - внутренний спор, столкновение рациональной воли героя, одновременно и автора-повествователя, с непосредственным, с сердечным его чувством. Первое - воля - требует от него срочно вернуться к работе, уехать, второе - в ответ на невыговоренное, но сильнейшее желание девочки, стосковавшейся по отцу, - продлить встречу с ней, поступившись требованиями делового расчета. Одерживает верх, как это чаще всего бывает с нынешним торопливым человеком, самопринуждение трезвой, деловой воли. Дальше развертывается главное психологическое содержание рассказа, глубокий художественный самоанализ героя, в котором разверзается кризисное состояние его души, "несовпадение" с самим собой, ощущение тревожной подмены своего "Я" каким-то непонятным, чужим существом, мучительное распадение, раздвоение личности от сознания "своей невольной вины". Мука подобного внутреннего состояния героя, переданного образами неопределенных, подсознательных психологических движений, игры воображения и интуиции, осмысляется автором как некое возмездие за допущенную им сердечную грубость, нечуткость, а потом и как оправдавшееся предчувствие беды, болезни дочки, словно возмездия самой жизни, некоей ее предугадываемой высшей силы.

В образе вороны, вынесенном в заглавие рассказа, не раз возникающем в самой ткани повествования, включая его финал, угадываются известные литературные реминисценции, переклички со старыми романтиками, вплоть до Э. По с его образом мрачного ворона, вещающего из мира мистического "никогда", мира вечности. Подобная ассоциация мелькает в сознании героя-повествователя, когда он сочиняет для дочки историю о вороне: "Не знаю, не смогу объяснить почему, но с давних пор живет во мне уверенность, что, если и существует связь между этим миром и не этим, так в тот и другой залетает только она, ворона..."

Так, в своем подтексте рассказ "Что передать вороне?" насыщается образной мыслью автора о таинственном соприкосновении души с иными планами бытия.

В рассказах В. Распутина 80-90-х гг. возникает иное, чем раньше, измерение личности, человеческого сознания, измученного "неслучайными случайностями", абсурдом самой реальности (вспомним, например, такую деталь, образ перевернутых отношений, когда картошку из города везут в деревню), личности, которая пытается уловить и вместить в се-

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

бя разлитый в природе "покой осторожного вышнего присутствия".

Разделяя тревоги наиболее чутких писателей, своих старших современников - А. Вампилова, В. Шукшина, Ф. Абрамова, В. Астафьева и др., В. Распутин напряженно раздумывает над главным вопросом века - "останешься ли ты, человек, человеком?" 4 .

Принципиально важно в наши дни исповедуемое В. Распутиным понимание личности: личность - это прежде всего "не сильный характер... а самостоятельный дух ", "высокое и свободное сознание" 5 .

Среди тревог писателя есть и общемировые - неприятие "механической" цивилизации, когда она расходится с духовными потребностями человечества и превращает человека в подобие автомата, робота, механически исполняющего жизнь. "Рабство в наш век - это механическое исполнение жизни, когда торопливыми, необязательными и неестественными становятся все связи человека - с семьей, с рабочим окружением, с самими собой, с природой", когда привычным законом для человека становится: "Надо! Срочно! Давай!" 6

Писатель неустанно напоминает нам о необходимости возрождать "духовное значение" слова. При этом он так определяет "дух" в своем "Манифесте" 1997 г. - "как настрой на Божественное и земное, степень тяготения к тому и другому, какая-то незапечатленная дробь с числителем и знаменателем, стремящаяся к цельности" 7 .

С середины 90-х гг. В. Распутин публикует рассказы - "В ту же землю..." (1995), "Нежданно-негаданно" (1997), "Моя профессия" (1997), "Изба" (1999). Лучшие из них - "Нежданно- негаданно", "Изба", "В ту же землю..." - способны не только взволновать читателя, но доподлинно потрясти его.

В рассказе "Нежданно-негаданно" на бытовом фоне нашей сегодняшней повседневности, с современнейшими деталями (огромные баулы "челноков", разговоры о слишком шумном, зловредном телевизоре на причале у Анкары, где собралась разношерстная публика, возвращающаяся с городского базара) разыгрывается драма добра (воплощенного в образе героя Сени Позднякова) в его неожиданном столкновении с преступным миром. Сюжет рассказа - "нежданно-негаданный": это встреча героя, человека подкупающей "простоты" и сердечности, с девочкой пяти-шести лет, которая стала предметом ошеломившей его купли-продажи, и неудавшаяся попытка спасти беззащитное существо.

Преступное зло в рассказе от начала и до конца остается неоткрытым - не только в юридическом смысле слова (не раскрытым законом), но не открывающимся до конца и в образном плане. Автор, видимо, вполне осознанно, в соответствии с сутью происходящего, дает нам лишь образы- намеки, зловещие загадки темного мира, характеры, обозначенные лишь некими знаковыми проявлениями. Таков таинственный персонаж - некто, кого девочка называет то "Ахметом", то "дядей" и в ком угадывается злой дух ее судьбы; загадочные "они", которые, по словам девочки, "били ее", наконец, сама "тетя Лиза", женщина лет сорока, с "приметами покатившейся жизни на лице", она-то и ошарашивает героя диким, невероятным своим предложением: "Купи девочку..."

В последующем движении сюжета, когда девочка уже взята Сеней в дом, в семью, прояснения прошлого девочки, Кати, тоже не происходит, и это свидетельствует уже о характере героя, о его деликатности: он не спешит с расспросами, которые тяжелы девочке. "Это зло выясняет подробности, добру они ни к чему".

Добро, явственно ощутимое в центральном действующем лице рассказа, хотя оно совсем не прячется, по своей природе открыто (как сказано словами Гали, жены Сени, от него "за версту простотой несет. Какой простотой ? А той, что хуже воровства"), изображается автором преимущественно способом не прямой, а косвенной обрисовки - через реакции на случившееся, на красоту девочки, которая поражает и трогает его, на странное и жалкое ее положение: девочка, с виду не бедная, просит на рынке подаяние.

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

Герой, к точке зрения которого несомненно близок автор (о чем, в частности, говорят элементы поэтической лексики в приведенном ниже описании), задумывается над двойственностью удивительного детского лица: "Ангельское лицо, с таким вдохновением вылепленное, пожалуй, не вздуто изнутри свечкой, которая бы освещала и теплила". "Или она (девочка. - Л.К .) загасла уже при жизни. Лицо казалось тусклым. И все же оно было красивым, очень красивым, какой-то красотой иных краев".

Впечатление двойственности усиливается деталью бросающегося в глаза несоответствия внешнего облика девочки ("Пригляд за девочкой был...") и ее ролью нищенки.

Портрет в рассказе, как это свойственно В. Распутину, выполняет двойную функцию: он не только характеризует то или иное действующее лицо, но одновременно по-своему освещает психологию главного героя, в данном случае косвенно свидетельствует об остроте его впечатлительности, о глубоком чувстве красоты и способности взволноваться ее судьбой.

Своеобычна портретная зарисовка самого центрального героя. Во внешнем облике Сени Позднякова подчеркивается впечатление неказистости - сравнением его с небоевитым петухом ("Петух, и правда, был в хозяина: неказистый и неяркий, с гребешком, сваливающимся на сторону..."), - и одновременно это впечатление снимается, нейтрализуется. Снимается, во-первых, шутливым контекстом, а во-вторых, авторским выбором момента, когда портрет введен в действие рассказа - когда мы, читатели, уже оценили и полюбили героя. Теперь его неказистости мы уже и не замечаем (сравним, как "не замечался" небольшой рост симпатичного автору героя из "Избы", Савелия).

Рассказ потрясает нас драматизмом отчаянных и сорвавшихся усилий добра. В сложном авторском чувстве угадывается память о тревогах и боли Достоевского - о "слезинке ребенка" - и горечь неисполнимой надежды на красоту, которая спасет мир. В рассказе В. Распутина красота, похоже, видится обреченной.

Развитие сюжета, его итог, кажется, уже говорят о поражении, даже бессилии добра. В финале рассказа "Нежданно- негаданно" появляется, подобно каменному гостю, только неправедному, незнакомец - невозмутимый, наглый и грозный, - при виде которого девочка в ужасе каменеет ("лицо... окаменело"), забирает Катю с собой, несмотря на возмущение и протесты героя.

Однако в рассказе "Нежданно-негаданно" выразительно явлена нам не только уязвимость, слабость добра, что идет от его открытости, бесхитростности и "простоты", обезоруживающих его перед лицом циничного зла. Мы видим в рассказе также добро в его, только ему присущей, возрождающей силе.

В доме Поздняковых, под влиянием доброго участия, оживает, отогревается застывшая душа несчастного существа, девочки, которая поначалу кажется "неживой", дергается "тряпично", будто каждую минуту может разбиться, "как стеклянная". Оживающая душа говорит о себе то прорвавшим долгое молчание рыданием, то испытующим взглядом на хозяина, похожего на петуха, то в неожиданной вспышке забытой радости при виде обыкновенного гриба, рыжика.

Кроме того, с новой силой живет теперь душа героя - того, кто добро делает. Вновь просыпаются в нем угасшие внутренние потенции - склонность к фантазии, способность украшать мир ребенка игрой воображения: "Сеня стал опять говорлив, что в последние годы, к утешению Гали, пошло на убыль, вспомнил свою страсть фантазировать, выдумывать всякие истории, оставленную с тех пор, как подросли дети". С появлением в доме девочки, вместе с захватившими его заботами, меняется, убыстряется сам темп жизни героя: "Все нетерпеливее, все поспешнее хотел жить Сеня..." Все это показано в рассказе с искусством подлинного художника- психолога.

Так, в тесных рамках малого жанра, в его исполненных драматизма образах прослушиваются общие тревоги нашего времени - боль от беззастенчивого торжества преступного зла и надежда на

стр. 14


--------------------------------------------------------------------------------

пробуждающееся начало добра в человеческих сердцах.

В последнем рассказе, появившемся в 1999 г., поднимается тема, которая не раз звучала в нашей литературе, особенно "деревенской", в произведениях Ф. Абрамова ("Дом"), В.Белова ("Привычное дело"), еще раньше у А. Твардовского ("Дом у дороги") и др. Это тема дома, взятая в ее широком смысле.

Но рассказ В. Распутина - не повторение себя (как заявляли некоторые критики), не повторение и других писа-телей- "деревенщиков". В наше сегодняшнее время, время "смуты" душ, когда "трудно стали различимы противоположности - любовь и измена, страсть и равнодушие, искренность и фальшь, благо и порабощение" 8 , образное утверждение того, что истинно, нравственно и во все времена ценно, приобретает новую, подчас обжигающую, остроту воздействия.

Образ дома в рассказе В. Распутина наполняется необычайно емким смыслом, расценивается как изначальное основание личности, формирующее ее ядро, ее "центровку", по выражению писателя. В своем "Манифесте" В. Распутин утверждал: "Центровкой, то есть приведением себя в безопасное положение, для русского человека всегда были родной дом и родной дух. Дом как природная историческая обитель, удобная только для нас, в углах своих и стенах повторившая нашу фигуру... 9 "

Характер сибирской крестьянки Агафьи дан в рассказе через образную историю выстроенной ее собственными руками избы, давшей рассказу название. Описание избы открывает собой и завершает рассказ. В том и другом случае звучит нота некоей тайны, необычности избы, ее особой "стати", словно человеческого достоинства. Недаром в ее описании употреблено слово "стать", обычно относимое к человеческой фигуре: "Изба была небольшой, почерневшей и потрескавшейся по сосновым бревнам невеликого охвата, осевшей на левый затененный угол, но оставалось что-то в ее поставе и стати такое, что не позволяло ее назвать избенкой ".

Перед нами не просто старая избушка, но будто некое затепленное жизнью существо, сохранившее следы живого человеческого духа и после смерти хозяйки: "Считалось, что за избой доглядывает сама хозяйка, старуха Агафья, что это она не позволяет никому надолго поселиться в хоромине. Мнение это, не без оснований державшееся в деревне уже много лет, явившееся чуть ли не сразу после смерти Агафьи, отпугивало ребятишек, и они в Агафьином дворе не табунились. Не табунились раньше, а теперь и некому табуниться, деревня перестала рожать".

Так, сразу же вводится в рассказ мотив расширительного смысла - трагической истории русской деревни, которая в наш, XX, век "перестала рожать". А вслед за тем, словно бы мимоходом, как пояснение переезда Агафьи и ее избы на новое место, обозначаются автором общие, социальные истоки деревенских бед - прожектерство власти послевоенной поры, необъяснимая переменчивость ее государственных решений и привычная для деревни подневольность существования - сказано "кочуй!", и ничего не поделаешь.

"...Дни Криволуцкой были сочтены. Только-только после войны встали на ноги, только выправились с одежонкой и с обужонкой, досыта принялись стряпать хлебы /.../, вдруг перехват всего прежнего порядка по Ангаре, вдруг кочуй ! И все деревеньки с правого и левого берегов, стоявшие общим сельсоветом, сваливали перед затоплением в одну кучу".

В предыстории характера героини перед нами развертывается не только биографический срез ее судьбы, с разбросом, рассеянием семьи и потерями в злополучных обстоятельствах века (бестолково погиб в армии муж, "одного брата убила война, второй уехал вслед за женой на Украину, сестра тоже вышла замуж за дальнего мужика и уехала"). Здесь просматривается и глубокий ретроспективный взгляд автора в двухсотлетнюю, типичную для России, историю крестьянского рода, переселившегося с Севера в Сибирь. "Здесь в Криволуцкой (деревня на берегу Ангары. - Л.К .) Агафьин род

стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

Вологжиных обосновался с самого начала и прожил два с половиной столетия, пустив корни на полдеревни". (Выразительно само имя рода - Вологжины, с Вологды значит, с русского Севера.)

По мнению В.Распутина, исконные национальные черты русского народа "сохранились в Сибири лучше, чем в коренной России, придавленной крепостничеством"... 10

Агафья по всем своим статям и рисуется как коренной русский человек, сполна изведавший лиха за свою одинокую жизнь и вынесший все с достоинством. Это характер аскетического склада, привычный к скудности условий существования, не требующий никаких удобств и поблажек от жизни, крепкий, без меры выносливый, отдавший себя вечному труду без остатка. Вот ее портрет: "Была она высокая, жилистая, с узким лицом и большими пытливыми глазами. Ходила в темном, по летам не снимала с ног самошитые кожаные чирки, по зимам катанки. Ни зимой, ни летом не вылезала из телогрейки..."

В центре композиции - повествование о главном деле ее жизни - возведение дома собственными руками, в одиночку. В сюжете рассказа есть и некоторые, на первый взгляд побочные линии, например, история взаимоотношений с соседом Савелием, который, желая помочь одинокой женщине, делает ей предложение войти женой и хозяйкой в его дом. Отказ Агафьи от этого, второго замужества в одной критической заметке был истолкован не в пользу героини Распутина - как проявление ее "неженственности", хозяйственной неумелости, в чем, впрочем, Агафья и сама признается Савелию.

Однако, на наш взгляд, суть дела совсем в другом. В Агафье есть то удивительное свойство, ныне как редкость вызывающее недоверие и сомнение, - это великий спрос с себя, нежелание брать в жизни готовое, честность суровой самооценки ("Не умея угодить себе, не угодила бы она в хозяйках и ему" - так верно разгадывает Савелий ход ее мысли). И, конечно, неподатливость слишком самостоятельной натуры.

Существо героини, ее "центровка", в полной мере проявлены в картинах постройки ею избы. "Принялась Агафья ворочать бревнышки в одиночку. Пробовала - ничего: тянем-потянем- вытянем..." "Вот уже и поката задрала она вверх и взялась за веревки: подтянет бревно с одного конца, закрепит и тянет за другой, помучится, насаживая выемкой на нижний слой, чтобы не сбить мох, покорячится, чтобы плотно легло оно в углах в замок, но уложит и порадуется..." В каждой детали здесь видны упорство и самостоятельность ее духа. Примечателен, например, эпизод с кладкой печи. Три дня понапрасну проходив за печником, балагуром и пьяницей, стала она его подручной, "зорко высматривала" печное дело, "а высмотрев, отстала и сложила печь сама".

Как нас убеждает автор, героиней движет не только понимание необходимости - взять на свои бабьи плечи непосильную тяжесть мужского труда, привычка молча одолевать тяготы суровой природы, не ропща принимать свою долю, но и "опьяняющий порыв" души-строительницы: "И опять она заторопилась, заторопилась. Зима подгоняла - это само собой, но и помимо того подхватил ее опьяняющий порыв, сродни любовному, какой бывает у девочки, когда только одного она и видит во всем свете, только к одному и влечется, а вся остальная жизнь - как кружная дорога, чтобы переполниться тоской. Только одно и знала Агафья - скорей, скорей к избе, только там она и успокаивалась".

В подобных сценах приоткрывается красота души жертвенного склада. В рассказе постепенно проясняются и внутренние источники, питающие подобный, ныне удивительный характер. Это не растраченное чувство "рода", тех самых Вологжиных, положивших начало целой сибирской деревне, верность их памяти, делам, песням и сказкам, возникающим в образах воспоминаний детства, когда "в одной избе - песня, в другой, где собиралась ребятня, - сказка да "ужасти", которые напрашивались сами собой под древнюю ворожбу каминного огня. Чего только не придумывалось, чего не рас-

стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------

сказывалось то затаенными, то гробовыми голосами, до чего только не доходило разыгравшееся воображение!". Кроме того, это сильнейшие в героине связи с живым, природным миром и умение нести ответ перед ним. Вспомним, Агафье "стыдно" перед коровой, оставленной в общем стаде: "Я пошла, перед коровой уж стыдно, что избавилась и глаз не кажу", - признается Агафья.

Все это определяет существо "природной" духовности героини, воплощающей, по оценке художника, некие кардинальные начала русского национального характера, его готовность к самоограничению ради должного, его "настрой на Божественное и земное", тяготение к цельности.

В "Избе" слышна и полемическая нота, спор автора со скептическими представлениями о "лености русского человека", представлениями, нередко смущающими нас в пору сомнений. В своем "Манифесте" В. Распугин подчеркивал это: "...Когда говорят о природной лености русского человека, я вздрагиваю так, как будто меня ожигают кнутом..." 11

Последняя тайна избы захватывает наше воображение в эпизодах, опоясывающих композицию рассказа, в начале и в финале, где запечатлена картина избы после смерти героини. Здесь в тонких, не поддающихся рационалистическому истолкованию образах писатель дает нам возможность представить невидимое присутствие Агафьи, частицы ее души, ее "догляд" за своей избой оттуда. Что особенно примечательно, эти образы представляют собой не просто метафору, художественную условность, но выражают убежденность писателя в реальном существовании неких духовных энергий, оставляемых человеком на земле после смерти, следов скопившихся за его земное бытие духовных усилий и "воздыханий".

"Агафьина изба встречала и провожала зимы и лета, прокалялась под жгучей низовкой с севера стужею, стонала и обмирала до бездыханности и опять отеплялась солнышком. Заходили в ограду люди - изба стояла на пупке, и видно от нее было на все четыре стороны света.

Особенно хорошо был виден разлив воды в низовьях - могучий, широко раздвинувший берега и какой-то захлебисто- мерклый, без игры и радости. Тут, в Агафьиной ограде, было над чем подумать /.../ Здесь можно было вволюшку повздыхать, и столько здесь скопилось невыразимых воздыханий, что тучки на небе задерживались над этим местом и полнились ими, унося с собою жатву людских сердец.

Если же кто из проходящих заглядывал в избу, то замечал, что изба прибрана, догляд за нею есть /.../ Окна, как у всякого живого существа, смотрят изнутри. Дышится не вязко и не горкло, воздух не затвердел в сплошную, повторяющую контуры избы фигуру. И в остатках этой жизни, в конечном ее убожестве явственно дремлют и, кажется, отзовутся, если окликнуть, такое упорство, такая выносливость, встроенные здесь изначально, что нет им никакой меры".

Так, всем строем последних рассказов В. Распутин художественно реализует свою программную идею - писателю "вновь стать эхом народным", отстоять веру в потенциальную силу России.

Жанр рассказов В. Распутина 80--90-х гг., который можно было бы назвать "маленькой драмой" в прозе, отличается углубленным психологизмом, образностью с элементами мифологической условности (образ "вороны", способной проникать в "этот мир и не этот", "пригляд" Агафьи с того света за своей избой и др.), поэтикой, запечатлевающей черты абсурдности в картинах реальности, и философские раздумья автора о зловещей агрессивности зла, о слабости и силе добра в нашей сегодняшней жизни и надежды художника на крепость исконных нравственных основ русского человека.

Творчество последних лет писателя подтверждает тот неоспоримый факт, что В. Распутин остается замечательным художником современности.

Литература


--------------------------------------------------------------------------------

1 Плеханова И.И. Особенности сюжетосложення в творчестве В. Распутина (к проблеме художественной условности) // Русская литература. - 1988. - N 4. - С. 87.

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

2 Распутин В. Интервью журналу "Литературное обозрение" // Распутин В. Что в слове, что за словом? Иркутск, 1987. - С. 191.

3 Распутин В. На поле Куликовом//Распутин В. Указ. соч. - С.6.

4 Распутин В. Истины Александра Вампилова // Распутин В. Указ. соч. - С. 305.

5 Там же. - С. 252.

6 Распутин В. Исповедимы пути Твои... О рассказах Геннадия Николаева // Распутин В. Указ. соч. - С. 250.

7 Распутин В. Мой манифест (Наступает пора для русского писателя вновь стать эхом народным) // Наш современник. - 1997. - N 5. - С. 4.

8 Распутин В. Истины Александра Вампило-ва // Распутин В. Указ. соч. - С. 305.

9 Распутин В. Мой манифест... // Наш современник. - 1997. - N 5, - С. 4 .

10 Распутин В. Верую, ворую в родину// Распутин В. Указ. соч. - С. 205.

11 Распутин В. Мой манифест... // Наш современник. - 1997. - N 5. - С. 4.

стр. 18