Еще Ф.М. Достоевский назвал великие "вопросы о том: есть ли Бог и есть ли бессмертие" 1 , настоящими русскими. Искание истины на путях мистико-религиозного постижения мира свойственно русской литературе. Этот тип художественного мышления доминантный в творчестве Ф.М. Достоевского, Ф.И. Тютчева. Л. Андреева, Д. Мережковского, Б. Пастернака, И. Шмелева и других.

Одна из оригинальнейших реплик в напряженном диалоге русских художников XIX-XX вв. о бытии Бога принадлежит М. Булгакову. "Я - мистический писатель" 2 , - сказал он о себе. Как и Достоевского, его можно назвать "реалистом мистическим" 3 , реалистом в высшем смысле (Д.; 27.65).

"Мастер и Маргарита" до сих пор заключает в себе некую тайну. Нерешенным остается главный вопрос: что есть роман Булгакова - хвала Христу или дьяволу? И здесь следует обратить внимание на запись, сделанную писателем на полях рукописи первоначального варианта романа о Сатане ("Консультант с копытом"): "Помоги, Господи, кончить роман" (Б.; 5.609). Призывать помощь Бога в создании романа о дьяволе! Стоит задуматься над сакральным смыслом этого обращения.

Булгаковская концепция мироздания, уникальная по своей многозначности даже для литературы XX в., не может быть понята иначе, как через постижение его жанровой природы и проникновение в хитросплетения многослойной художественной структуры. Ключ к разгадке религиозно- эстетического феномена романа "Мастер и Маргарита", одного из вершинных произведений искусства модернизма, - в осознании того, что перед нами оригинальная версия русского мистико-религиозного метаромана XX в. 4

Однако речь идет не о романе мастера о Понтии Пилате, а Булгакова - о Иисусе Христе. Уже в прологе на Патриарших сформулирован главный экзистенциальный вопрос романа - о бытии Бога и о соотношении функций Бога и дьявола в космическом миропорядке. И оба вопроса находят свое решение в художественной практике сотворения романа о Христе.

Сюжетно-композиционная модель "Мастера и Маргариты" не укладывается в схему "роман в романе" - это многомерная структура. Ее организует алгоритм трех: повествование развивается на трех уровнях реальности - земной, мистической и художественной, в трех временных (настоящее - прошлое - вечное) и трех сюжетных потоках (приключения Воланда и К в Москве 20 - 30-х гг., евангельский сюжет, история любви протагонистов романа). Эта трехмерная структура осложнена тем, что каждое явление или событие земной жизни имеют свой аналог в инобытии: например, в то время как в земном измерении в "нехорошей квартире" всю ночь раздавались крики и играл патефон, "в пятом измерении" происходит "великий бал у Сатаны". Отсюда и внезапные "наплывы" из инобытия в будничное течение земной жизни: видения ада на картину мирного ужина литераторов "У Грибоедова" или страшная мысль о бес-

стр. 5


--------------------------------------------------------------------------------

смертии и погибели в сознании Пилата, когда он выносит приговор Иешуа. Именно в инобытии разоблачаются обманы (Б.; 5.367), а все явления земной реальности, обнаруживая свою духовную сущность, предстают "в ... настоящем обличье" (Б.: 5.368): преображаются Воланд и его свита, а больной, затравленный критиками писатель оказывается средневековым мастером, обладающим тайным знанием.

Многоуровневая модель романа закодирована в его названии. Ведь первая буква имени Воланда, W - не что иное, как зеркальное отражение буквы М, которую Маргарита вышила на шапочке своего возлюбленного 5 . Таким образом, в названии романа мы имеем три М: М W М. Нижнее М является как бы невидимым мистическим отражением земной реальности в инобытии и одновременно указывает на третьего протагониста романа - Воланда.

Какое место в этой структуре занимает сюжетная линия Христа? Парадокс состоит в том, что именно история Иешуа, видимо второстепенная, является скрытой доминантой повествования. В отличие от всех остальных она реализует себя на трех уровнях реальности - земной исторической (глава 2, рассказанная очевидцем событий Воландом), художественного текста - отрывки из романа мастера (главы 25 - 26) и мистической (глава 32). Еще два фрагмента этой сюжетной доминанты (глава 16 и эпилог) - являются Ивану Бездомному сначала во сне, а затем в видении. Было ли это видение-сон мистическим откровением о судьбе Пилата в инобытии или продолжением романа мастера? Это остается непроясненным. И сама непроясненность указывает на нераздельность всех трех уровней реальности.

Все фрагменты сюжетной линии Христа идеально состыкованы, благодаря чему возникает иллюзия последовательного художественного ряда. Но это лишь иллюзия: на самом деле ряд причудливо изломан, а его движение соответствует фазам процесса сотворения макротекста романа об Иисусе Христе. Начинается "Мастер и Маргарита" с творческой неудачи: советский поэт Иван Бездомный написал "большую антирелигиозную поэму, ... но, к сожалению, ею редактора не удовлетворил", так как "Иисус у него получился, ну, совершенно живой, некогда существовавший Иисус, только, правда, снабженный всеми отрицательными чертами Иисус" (Б.; 5.9). Неудача эта двойная: если, с точки зрения эрудированного атеиста Берлиоза, оплота советской идеологии, порочно то, что Иисус показан как лицо, реально существовавшее, то для нормального человека дико как раз то, что автор "очертил ... главное действующее лицо своей поэмы, то есть Иисуса, очень черными красками" (Б.; 5.9). Что можно найти дурного в личности Христа, его жизни или учении, труднопредставимо. Впрочем, то, что может показаться гротесковым вымыслом Булгакова, на самом деле имеет реальный прототип: "лгун, пьяница, бабник" - так писал о Христе Д. Бедный (см. комментарий - Б.; 5.633).

Для Булгакова творение Бездомного - законченный образчик антиискусства. Автор его косноязычен и невежествен, а вот главное достоинство художника - "изобразительная ... сила... таланта" (Б.; 5.9) - может оказаться в антимире советского "искусства" большим недостатком: она-то и подвела Ивана Николаевича, и "Иисус у него получился совершенно живой". Абсолютный нонсенс в глазах Булгакова и ненавистное отношение автора к своему герою, Христу: автор осуществляет по отношению к своим героям "идею эстетической любви" 6 , а иное отношение в творческом плане невозможно. Естественно, что и выход из этого нонсенса может быть только на грани фола: лучшее, что может сделать советский писатель, - это дать священную клятву никогда больше ничего не писать (см. Б.; 5.131). Евангельский сюжет о Христе - лакмусовая бумажка, которая обнаруживает полную эстетическую несостоятельность "советского искусства".

Следующая фаза сотворения романа об Иисусе Христе - роман мастера о Пилате - возникает как антитеза опусу Бездомного. Иисус не только "существовал", но был добр, он пришел к людям

стр. 6


--------------------------------------------------------------------------------

со словом правды и милосердия. Более того, Иешуа Га-Ноцри наделен чертами Богочеловека. Полному незнакомству с вопросом здесь противостоит огромная эрудиция историка, и то, что автор его - писатель, узнается не по членскому билету, а по любым пяти страницам его книг. И творит настоящий писатель не "к сроку", не на заказ и не для того, чтобы получить путевку в Перелыгино, а потому, что сам процесс сочинительства доставляет ему ни с чем не сравнимое наслаждение. Зато и читают, и рецензируют его не критики, состоящие на откупе у земных властей, а правители мироздания - Воланд и сам Иешуа.

Настоящее искусство, по Булгакову, рождается в точке пересечения двух векторов: диахронного - "угадать" - и синхронного - сотворить новую реальность. Подлинный художник не только обладает знанием реальным, но наделен и сверхъестественным всеведением Творца, которое и позволяет ему угадывать, сочиняя "то, чего никогда не видал, но, наверное знал, что оно было" (Б.; 5.355). Но мастер не просто "угадал" то, что было, - он сотворил новую реальность. Оттого и сожжение рукописи романа подобно убийству живого существа. И знаменитая сентенция Воланда: "Рукописи не горят" (Б.; 5.278) - лукава. Ведь, магически восстановленная Воландом, рукопись все равно потом погибла в огне (вместе с домиком мастера). Ибо уничтоженное автором не может быть восстановлено никем. Но вот в инобытии реальность, сотворенная настоящим писателем, уже запечатлена навеки.

Так заключительная фраза романа о "Пятом прокураторе Иудеи всаднике Понтии Пилате" (Б.; 5.136), которая родилась в воображении мастера раньше, чем был дописан роман, оказывается тайным кодом, связующим три уровня повествования - земного (ею Воланд начинает свой рассказ "очевидца"), художественного (текст романа о Пилате) и мистического (финальная фраза главы "Прощение и вечный приют"). И наконец, она звучит заключительным аккордом макротекста романа - уже в видении Иванушке.

Концепция Богочеловека, воплощенная в романе мастера, очевидно еретична. Отступления от евангельского текста слишком общеизвестны, чтобы их повторять. Роман воплотил взгляд художника XX в., который не может принять Христа "как дитя" и пытается вычленить некую историческую правду, очистив ее от легендарных наслоений. Драгоценно при этом, что, и блуждая в дебрях скептического разума, мастер сумел сохранить убежденность в божественной природе Иешуа. В сравнении с эрудированным атеизмом Берлиоза это уже немало.

Надо отдать должное и такту настоящего художника; в фокусе его внимания не Богочеловек Иешуа, а трагедия Пилата. Суть ее была сокрыта в глубинах евангельского текста (Ин., 19.10 - 12) - это трагедия человека от государства. Могущественный правитель предстает бессильнейшим из рабов: он не может ни говорить то, что хочет, ни поступать так, как хочет, - и отдает на казнь человека, который ему глубоко симпатичен и, более того, мог бы излечить от страшных головных болей. Не может даже жить там, где ему нравится, - а живет в ненавистном Ершалаиме среди презираемых иудеев. "Правду говорить легко и приятно" (Б.; 5.31), - какая божественная музыка звучит в этой великой формуле свободы! И как это недостижимо для правителя всей Иудеи. До булгаковского мастера о трагедии Пилата не говорил никто.

Понятно, что в глазах советской критики творения мастера - странное, и, в силу извращенности ценностных ориентиров и понятий, именно этот роман, буквально излучающий энергию любви и добра, неизбежно оценен как крайне вредный.

А как в глазах Булгакова? Булгаковская концепция Богочеловека несводима к той, что изложена в "Евангелие от Воланда" и "угадана" мастером, по той очевидной причине, что оба фрагмента являются лишь частью сюжетной линии Иешуа. Историческая правда ощущается как недостаточная. А потому роман имеет продолжение на уровне инобытия, где

стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------

Иешуа, наивный бродячий философ-арестант из романа мастера, обретает свой истинный лик верховного правителя Вселенной и высшего Цензора.

Сцена прощения Пилата - переход от романа мастера к булгаковскому макротексту. Мы видим бывшего могущественного прокуратора всей иудеи несчастным пленником, заточенным в "проклятые скалистые стены" (Б.; 5.369) - инобытийный аналог роскошного дворца Ирода Великого. Он обречен "двенадцать тысяч лун" ((Б.; 5.370) смотреть на невысыхающую лужу крови (инобытийный аналог пролитого его рабом красного вина), которая напоминает о самом страшном - "что казнь была" ((Б.; 5.9310), и страстно желать невозможного: чтобы не было того, что уже произошло. Перед нами взаимопроникающий наплыв двух реальностей - художественной и мистической. Поэтому и прощение Пилата может быть только двойным - от лица Иешуа и мастера, т.е. от лица Творцов реальности земной и художественной. Ведь после того как написан роман, Пилат уже не только историческое лицо, но и литературный герой. И все же само прощение Пилата свершается вне текста романа о Пилате, хотя и в согласии с волей автора: ведь у мастера герой обречен на вечные муки совести. "Казни не было" только во сне - каждое пробуждение будет ужасным, ибо всегда несет сознание того, "что казнь была".

На уровне булгаковского макротекста свершается и решение судьбы мастера. Ученые давно ведут спор о загадочном смысле решения судьбы мастера: "Он не заслужил света, он заслужил покой" (Б.; 5.350). Разгадка - в достаточно прозрачной аллюзии с "Божественной комедией" Данте. Души великих античных поэтов и философов (Гомера, Вергилия, Горация, Овидия, Платона, Сократа и др.) нашли "приют" в Лимбе - "в круге первом", но отдельно от других праведников дохристианской эпохи, в некоем "светлом граде". Они не удостоены "божественного света", ибо не были христианами, но Данте не мог допустить, чтобы души великих Творцов, разделив общую участь, мучились во Тьме. Параллель с решением загробной судьбы мастера очевидна: он "не заслужил света", ибо не смог подняться в своем романе до истинного, христианского понимания божественности Иешуа Га-Ноцри. И все же, как настоящий художник, мастер стремился к постижению тайны Богочеловечества и многое "угадал". И это было оценено Там. Учтено было и то, что мастер жил и творил в "постхристианской" советской России, где, как об этом сказано в прологе на Патриарших прудах, большинство граждан - сознательные атеисты, а об Иисусе Христе возможны только две версии: или он действительно жил, но тогда это был совсем "черный", "отрицательный" Иисус (поэма безграмотного Ивана Бездомного), или, что гораздо лучше (лекция эрудита Берлиоза), его "как личности, вообще не существовало на свете" (Б.; 5.9).

В судьбе художника XX в. Булгаков видит соединение свободной воли человека и Промысла высших сил. Писатель - творец XX в. свой дар осознает как нечто изначально ему присущее, а отнюдь не данное свыше. Но в то же время, не признавая над собой власти ни Бога, ни дьявола, он вполне явственно ощущает свою мистическую связь с космическими силами добра и зла, их загадочное "покровительство" и внимание. Мастер, начав писать роман вместе с Воландом (он "угадал" то, чему Воланд был очевидцем), "дописал" его, уже в инобытии, вместе с Иешуа (прощение Пилата - по деликатной подсказке высшего Цензора). И посмертная судьба мастера решена в процессе таинственного, до конца не проясненного диалога между Воландом и Иешуа.

Но в финале последней главы к этому диалогу подключается и некто третий: "Кто-то отпускал на свободу мастера, как он сам только что отпустил на свободу созданного им героя" (Б.; 5.372). Здесь проступает лик истинного Демиурга - некоего высшего существа, которое соединило в одном лице Творца мироздания и текста романа.

Наконец, на уровне макротекста находит свое решение главный вопрос: "кто же управляет жизнью человеческой и всем вообще распорядком на земле?" (Б.; 5.14). Для ситуации "постхристиан-

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

ской" советской России, где "большинство ... населения сознательно и давно перестало верить сказкам о Боге" (Б.; 5.12), проблема решена однозначно. Версию идеолога сознательного атеизма Берлиоза: "Сам человек и управляет" (Б.; 5.14) - Воланд опровергает легко - сперва теоретически, а затем на практике. Бога "москвичи"-атеисты отвергли сами - значит, остается единственно возможный вариант: их жизнью будет управлять дьявол.

Интересно, что вымышленный Ершалаим кажется гораздо более реальным, а люди в нем - несравненно более свободными, чем Москва и москвичи. Ведь жизнь людей в древнем мире освящена присутствием Бога, и даже грешники там не отказались от Бога. Москвичи же добровольно отдали себя во власть дьяволу. А царство дьявола - не что иное, как мираж и наваждение, и главный закон его правления - тотальное порабощение воли человека. Если Бог хочет от человека любви свободной, а не по принуждению и во исполнение высшего принципа свободной воли человека Христос отступил от москвичей, то дьявол вселяется к ним безо всякого приглашения.

С первых страниц романа сюжеты о пришествии в мир дьявола и Бога развиваются по принципу параллельного противостояния. Они синхронны во времени (со среды до воскресенья) и имеют "общие точки": как Воланд, так и Иешуа - полиглоты, национальность, возраст и род занятий неопределенны, дома и семьи нет, оба читают мысли своих собеседников и обладают даром предвидения. Наконец, оба заводят разговор на "странную" тему: кто управляет жизнью человеческой? Это сходство, однако, призвано подчеркнуть различие. Что совершают Иешуа и Воланд, придя в этот мир? Иешуа исцеляет грешника Пилата от головной боли - Воланд отрезает голову грешнику Берлиозу. Так уже на первых страницах романа Булгаков показал, в чем принципиальное различие функций Бога и дьявола: если закон дьявола - справедливое наказание, то закон Бога - милосердие.

Мысль Булгакова по духу глубоко христианская. Ведь Христос пришел не к праведникам (ибо от чего их и спасать?), но к грешникам. Он пришел в мир, чтобы своей великой искупительной жертвой освободить людей от справедливого наказания за грехи. На место закона справедливого наказания был поставлен закон прощения. В этом суть христианского вероучения.

Принципы дьявольского управления "распорядком на земле" обнаруживают себя явно - в практике деятельности Воланда: оказавшись безраздельным хозяином в замечательной стране, где можно "в каждом окне увидеть по атеисту" ((Б.; 5.13), он приступает к исполнению своих обязанностей - наказывает грешников. Принципы Божественные не столь очевидны. Если тема справедливого наказания захватывает все событийное поле романа, то тема милосердия звучит скрытым лейтмотивом, развиваясь по принципу восхождения - от примитивно-физиологического через человеческое к Божественному. В среду, на представлении в варьете, проявляет себя милосердие элементарное (ничего не стоящее тому, кто его проявляет!) - в пятницу, на балу у Сатаны, Маргарита просит о прощении Фриды, жертвуя своей просьбой о возвращении любимого, - утром в воскресенье, свершается прощение Пилата - не только от лица автора романа о нем, но по инициативе самой жертвы его преступления - Иешуа.

Так метароман о Христе, начавшись с абсурдного опуса Ивана Бездомного, где Иисус был очерчен черными красками, заканчивается торжеством Божественного милосердия: в финальной сцене, в реальности мистической. Иешуа, умилосердившись над Пилатом, подтверждает, вопреки очевидности, что "казни не было".

Каково соотношение сил в противостоянии Бога и дьявола? Ответ Булгакова мудр и парадоксален: Зло торжествует в земном измерении, Добро - в инобытии. Воля Иешуа решает посмертную судьбу и Пилата, и мастера ... и Берлиоза, окончательный приговор которому вынесен Словом Христа: "каждому будет дано по его вере" ((Б.; 5.265). Атеист

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------

Берлиоз отрицал бессмертие души человеческой - факт оживления его головы на балу у Воланда со всей очевидностью доказал обратное. И все же для него бессмертия не будет, и он уйдет в небытие. "Ибо от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься" (Мф., 12.37). Слово Божие торжествует в разгар "черной мессы" и в нарушение логики "чистого разума". Только воля Бога может действовать вопреки естественным законам, ибо ей нет пределов.

А каковы пределы могущества Воланда? Булгаков показал максимум того, что может дьявол: он не только властвует в стране атеистов, но завоевывает и души избранных (Маргариты). В какой-то степени Сатана у Булгакова переступает за грань функций своего "ведомства" и начинает творить добро: устраивает встречу любящих, возвращает им дом, даже знаменитую подковку с бриллиантами оставляет - чтобы они не нищенствовали... Но тогда-то и обнаруживается (в апогее могущества!) его бессилие. Воланд может восстановить рукопись романа и успокоить мастера, но не в силах вернуть творческий дар и исцелить душу. Он может вернуть Маргарите ее любовника, но каким? Больным, опустошенным и смертельно уставшим, уже не желающим ни любви, ни жизни, ни творчества. Если представить дальнейшую жизнь этой несчастной с таким любовником - это было бы проклятое существование. Дьявол может дать все, кроме главного для человека - любви, счастья и самой жизни.

Подчиняясь высшему в иерархии космического миропорядка закону Бога, дьявол вопреки своей воле творит в конечном счете добро. Но это добро вынужденное. И тогда, будучи не в силах победить Бога, он пытается "примазаться" к Его славе (ср. софизмы Воланда о диалектике света и тени и эпиграф из "Фауста"). Такова диалектика взаимодействия Бога и дьявола.

Восхождение к постижению Бога совершается у Булгакова через доказательство бытия дьявола, ибо писатель с грустью осознавал, что человеку-грешнику вообще, а современному тем более, дьявол ближе, чем Бог. "Поверьте хоть в то, что дьявол существует! О большем я уж вас и не прошу" (Б.; 5.46) - это максимум, что можно требовать.

Роман "Мастер и Маргарита" воплотил тоску Булгакова по недостижимой для современного человека близости к Богу и в то же время - исполненное надежды пророчество о посмертной судьбе писателя XX в.: не признающий над собой власти ни Бога, ни дьявола, он будет оправдан за то, что его творческий дух искал "горняя" и устремлялся к Истине.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30-т. - Л., 1972 - 1990. - Т. 14. - С. 213. Далее ссылки на это издание даны в тексте статьи.

2 Булгаков М.А. Собр. соч.: В 5 т. - М., 1989 - 1990. - Т. 5. - С. 446. Ссылки на это издание даны в тексте статьи.

3 См.: Бердяев Н. А. Миросозерцание Достоевского // Н. Бердяев о русской философии. - Свердловск, 1991. - Ч. 1. - С. 35.

4 Ср.: Нива Ж. Два "зеркальных" романа тридцатых годов, "Дар" и "Мастер и Маргарита" // La Literatura Russa del Novecento. Problemi di poetica. - Napoli, 1990. - P. 95 - 105.

5 См.: Гаврюшин Н. Литостротон, или Мастер без Маргариты // Вопросы литературы. - 1991. - N 8. - С. 87.

6 См.: Бахтин М.М. Автор и герой в эстетической деятельности // Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М. 1979. - С. 13.

стр. 10