Одно из лучших произведений Е.И. Замятина и русской литературы 1920-х гг. - роман "Мы" (1921, опубл. в России в 1988 г.), по верному утверждению И.О. Шайтанова, до сих пор не понят до конца, ибо "как политическое высказывание, он оказался доступнее, яснее, чем как литературное произведение" 1 . Чтобы осуществить целостный анализ этого романа-антиутопии, необходимо посвятить одно из занятий образности и языку. На таком уроке целесообразно показать принадлежность романа "Мы" к орнаментальной прозе (А. Белый, А.М. Ремизов, М.М. Пришвин, Е.И. Замятин, Б.А. Пильняк, А. Неверов и др.) и его место в литературе Серебряного века (сходство и отличие типов образности и языка у символистов, реалистов и неореалистов, к которым относится Замятин). При этом нужно выявить функционирование образности и языка романа, помогающих создать образы героев и выражающих следующие идеи произведения: неприятие зарождающегося тоталитаризма, проявлений одинаковости, безликости, или, на
замятинском языке, энтропийно-аполлонической тенденции, и прославление индивидуального, революционно-энергийного, или по Замятину, дионисийского общебытийного начала.

На занятии закрепляется знание таких литературоведческих и лингвистических понятий, как изобразительно-выразительные средства (тропы): метафора, сравнение, метонимия, гротеск, оксюморон; лексика: термины, неологизмы, историзмы; литературный процесс: реализм, модернизм, символизм, неореализм, орнаментальная проза.

Стиль романа-антиутопии "Мы" органично сочетает в себе сциентистскую (наукоподобную) и орнаментальную образность, новые и традиционные языковые средства.

Роман "Мы", написанный в форме дневника главного героя, строителя космического корабля "Интеграл" и "философа - от математики" Д-503 (далее - Д. - Т.Д. ), изобилует понятиями, заимствованными из разных наук. Рассказывая об устройстве "Интеграла" и мембраны, двух началах термодинамики - энергии и энтропии, поэзии и истории Единого Государства и др., Д использует средства, характерные для научного стиля речи: "Какой-то из древних мудрецов, разумеется случайно, сказал умную вещь: "Любовь и голод владеют миром". Ergo: чтобы овладеть миром - человек должен овладеть владыками мира. Наши предки дорогой ценой покорили, наконец, Голод: я говорю о Великой Двухсотлетней Войне - о войне между городом и деревней. Вероятно, из религиозных предрассудков дикие христиане упрямо держались за свой "хлеб" * . Но в 35-м году - до основания Единого Государства - была изобретена наша теперешняя, нефтяная пища. Правда, выжило только 0,2 населения земного шара. <...> Естественно, что, подчинив себе Голод (алгебраический = сумме внешних благ), Единое Государство повело наступление против другого владыки мира - против Любви. Наконец и эта стихия была тоже побеждена, т.е. организована, математизирована, и около 300 лет назад был провозглашен наш исторический "Lex sexualis": "Всякий из нумеров имеет право - как на сексуальный продукт - на любой нумер".

Как видно из данной цитаты, научные понятия и термины выражают идеи, психологию и языковые особенности повествователя Д и раскрывают тип коллективного сознания, присущий большей части нумеров. Для него характерны культ разума и основанный на нем сциентизм. При этом наличие в замятинской антиутопии научных понятий-терминов не делает ее сухой и скучной, так как они - ключ к внутреннему миру повествователя. Признание Д: "<...>я мечтал формулами..." [Замятин 1990, т. 2, с. 24], - квинтэссенция стилевого "синтетизма" в романе "Мы". Такой синтез психологически оправдан, ведь Д, как и автор романа, - еще и писатель. Кроме того, в "Мы" с помощью научных понятий- терминов создается "основа орнаментального словоупотребления - сложная разветвленная система тропов, в которой можно найти разнообразные виды сравнений, метафор, метонимий <...>" 3 .

Центральная художественная задача романа-антиутопии - создать целостный образ кошмарного мира. Поэтому главное изобразительное средство здесь - метафора, показывающая связи между разными сферами этого мира, а метонимий в "Мы" мало. Они появляются в эпизодах, когда мир утрачивает свою целостность и раскалывается на множество кусков. Подобное происходит после того, как революционеры из "Мефи" проголосовали против Благодетеля в День Единогласия: "...вихрь взвеянных бегом юниф, растерянно мечущиеся фигуры Хранителей, чьи-то каблуки в воздухе перед самыми моими глазами - возле каблуков чей-то широко раскрытый, надрывающийся от неслышного крика рот. Это почему-то врезалось острее всего: тысячи беззвучно орущих ртов - как на чудовищном экране" [там же, с. 96]. С помощью подобных метонимий нарисована запоминающаяся своей экспрессионистичностью картина.

Метафорическая образность в "Мы" подразделяется на два типа - неорганический и органический. Они раскрывают в романе Замятина концепции аполлонического и дионисийского человека, восходящие к работе Ф. Ницше "Рождение траге-


--------------------------------------------------------------------------------

* "Это слово у нас сохранилось только в виде поэтической метафоры: химический состав этого вещества нам неизвестен", - пишет Д 2 .

стр. 10


--------------------------------------------------------------------------------

дии, или эллинство и пессимизм" (1871), но творчески переосмысленные писателем. Героям аполлонического типа у Замятина (а это - большая часть "нумеров") присущи идущие от цивилизации рациональность и иллюзорность мировосприятия, коллективизм, отсутствие индивидуальности, т.е. энтропия. А дионисийских героев "Мы", лесных людей и членов "Мефи", отличают энергия, эмоционально- иррациональное, обусловленное природой, и революционное начала.

К неорганической (отвлеченной) образности относятся в "Мы" сравнения и метафоры, одна часть которых основана на научных понятиях. Применяя новаторский художественный прием, состоящий в использовании математической терминологии, Замятин рисует с ее помощью отмеченные экспрессионистичностью энтропийный городской пейзаж и коллективный портрет нумеров - божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную гармонию серо-голубых шеренг, "две слитных, интегральных ноги, две интегральных, в размахе, руки", "циркулярные ряды благородно шарообразных, гладко остриженных голов". Кроме того, метафорические эпитеты "интегральные" и "шарообразные" способствуют раскрытию концепции аполлонического человека.

В "Мы" разновидностью неорганически-органической (или овеществляюще-олицетворяющей) образности является снижающее сопоставление человека-нумера с механизмом. Это - излюбленный Замятиным способ характерообразования, раскрывающий концепцию обезличенного нумера в Едином Государстве, а также образ Д и его эволюцию.

Сначала для Д идеалом был человек, похожий на тончайший и точнейший из механизмов. Поэтому естественно, что Д олицетворяет "Интеграл" и другие машины. Свои мучения из-за внутреннего конфликта между страстью к революционерке 1-330 и преданностью догмам Единого Государства герой описывает через аналогию с неупраляемым аэро: "Я потерял руль. Мотор гудит вовсю, аэро дрожит и мчится, но руля нет - и я не знаю, куда мчусь: вниз - и сейчас обземь, или вверх - и в солнце, в огонь..." (т. 2, с. 57). А вот запись Д о счастливом любовном свидании с I: перед расставанием она еще раз, секунду, коснулась меня вся - так аэро секундно, пружинно касается земли перед тем, как сесть" [там же, с. 89]. Приведенные выше метафоры и сравнение имеют психологическую функцию. Но образ аэро в философском романе многофункционален.

По словам Н.А. Кожевниковой, характерное для орнаментальной прозы стремление представить предмет речи через зрительный образ выражается в том, что "троп строится так, чтобы придать вещественность абстрактному и еще больше подчеркнуть вещественность конкретного" 4 . В орнаментальном романе "Мы" овеществляется такое абстрактное понятие, как история.

"Человеческая история идет вверх кругами - как аэро", - в данном суждении Д метафора "история - аэро" имеет отвлеченно-философское значение, указывающее на спиралевидность исторического развития. Эта мысль конкретизируется в следующей характеристике Благодетеля: он - "новый Иегова на аэро, такой же мудрый и любяще- жестокий <...>" (т. 2, с. 93-94). Данную характеристику дополняет и сопоставление главы Единого Государства с мудрым пауком, связавшим нумера "благодетельными тенетами счастья". Существенно, что обе метафоры, неорганическая и отрицательная органическая, сатирически оценивают Благодетеля - главу Единого Государства: Иегова, и старый, и новый, по Замятину, отождествляется с пауком, так как оба несут своим подданным-жертвам тенета, т.е. несвободу. Не случайно в описании Дня Единогласия лейтмотивом становится метафорически-символический образ паутины, липнущей к лицу Д.

Наиболее художественно выразительна в "Мы" гротескная метафора-оксюморон человекообразных тракторов - прооперированных нумеров, которым вырезали фантазию. Ставшие "машиноравными", идеально аполлоническими, нумера, загоняя других героев, которым еще только предстоит лишиться фантазии, "неудержимо пропахали сквозь толпу", у других "шеи гусино вытянуты" (т. 2, с. 125- 126). Метафора "нумера с гусиными шеями" - трагический символ природы, беззащитной перед лицом грозно надвигающейся на нее техники.

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

Важную идейную функцию имеют в "Мы" органические неснижающие (олицетворяющие) образы, выражающие концепцию дионисийской личности, тесно связанной с природой и противостоящей аполлоническому человеку.

Любопытно, что по мере внутреннего приобщения Д к идеям "Мефи" процент органической неснижающей образности в его записях возрастает. "Солнце это не было наше, равномерно распределенное по зеркальной поверхности мостовых солнце: это были какие-то живые осколки, непрестанно прыгающие пятна, от которых слепли глаза, голова шла кругом. И деревья, как свечки, - в самое небо; как на корявых лапах присевшие к земле пауки; как немые зеленые фонтаны... И все это карачится, шевелится, шуршит, из-под ног шарахается какой- то шершавый клубочек <...>" (т. 2, с. 102). Ощущение живого природного мира и необходимой для дионисийства связи с ним, возникшее у Д при выходе за Зеленую Стену, передано здесь, в 27-й записи, с помощью разветвленных рядов поэтичных тропов, основанных на богатой изобразительности: метафоры солнечные лучи - "живые осколки, непрерывно прыгающие пятна", напоминающей полотна французских импрессионистов; трехчленного сравнения деревьев со свечками, присевшими к земле пауками, зелеными фонтанами.

А выразительные художественные приемы - аллитерации в словах "шуршит", "шарахается", "шершавый" - напоминают звукообразы поэтической речи, что характерно для орнаментальной прозы.

После выхода за Стену Д пишет о "ливне событий", о буре, предваряющей восстание "Мефи" и затем становящейся его лейтмотивной метафорой-символом. Д переживает пик своей человечности в тот момент, когда, в преддверии восстания "Мефи", предлагает любимой уйти за Стену к живущим там лесным людям, т.е. приобретает черты дионисийского человека.

Симптоматично, что в последней записи, сделанной уже прооперированным Д, выдавшим I, образность в описании I во время пытки под Газовым Колоколом неорнаментальная: "У нее стало очень белое лицо, а так как глаза у нее темные и большие - это было очень красиво" (т. 2, с. 154). Эпитеты "белое", "темные", "большие" - средства холодной и аскетичной образности, подходящей к содержанию данной сцены. С помощью чисто стилевых средств Замятин показывает трагический процесс расчеловечивания нумера в тоталитарном государстве: об этом свидетельствует отказ от орнаментальности, ведущей приметы стиля речи тонко чувствующего и поэтически воспринимающего мир человека.

Характерообразующими в образе I являются лейтмотивные органические метафоры-символы улыбки-укуса и дикого огня глаз, пылающего за шторами-ресницами (т. 2, с. 21, 36, 58, 108). Данные образы раскрывают присущую ей развитую индивидуальность, принадлежность к типу дионисийского человека, или революционера. Не менее важны для раскрытия сущности загадочной I математические лейтмотивы ее образа: "...острым углом вздернутые к вискам брови - как острые рожки икса" и два треугольника на ее лице - насмешливый верхний и скорбный нижний, которые "как-то противоречили один другому, клали на все лицо <...> неприятный, раздражающий Х - как крест: перечеркнутое крестом лицо" (т. 2, с. 36-37, 7). Данную метафору-символ образуют исключающие одна другую мифологемы (рожки - элемент традиционного изображения черта, улыбка-укус - атрибут библейского Змия-искусителя* и литературного Мефистофеля, а крест - символ миссии Христа). Эти составляющие модернистского портрета героини раскрывают ее инфернальность и раздражающую Д еретичность, сближающую ее с Христом, которого Замятин считал еретиком.

В романе "Мы" воплотились и те неореалистические принципы "синтетизма" и художественной экономии, которые Замятин сформулировал применительно к языку художественной прозы. В лекции "О языке" (1920- 1921) писатель заявлял, что "каждой среде, эпохе, нации - присущ свой строй языка, свой синтаксис, свой характер мышления, ход мыслей. Нужно усвоить себе и использовать именно это" 5 . В этой лекции и статье "О синтетизме" Замятин советовал давать "художественный синтез языка среды, стилизованный язык среды" 6 . Здесь синтез озна-

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

чает максимальную концентрацию средств языкового выражения.

Применительно к фантастическому Единому Государству выполнить эти задачи было совсем не просто. Прежде всего нужно было передать контраст двух языковых эпох - XX века, представленного в романе как прошлое, и XXVI столетия, будущего. И данный контраст наиболее ощутим на уровнях лексики и синтаксиса.

В "Мы" на уровне лексики, прошлое воссоздано с помощью мнимых историзмов, обозначающих такие ушедшие в историю, с точки зрения Д и других людей будущего, явления, как "хлеб", "душа", "архангелы", "Евангелие", "Пасха", квартира", "рояльный ящик", "жена", "грозы" и т.д. (выделены слова, заключенные в кавычки Замятиным).

Религиозные и природные ценности прошлого вытеснены в антиутопическом мире будущего новыми реалиями, обозначенными индивидуально-авторскими неологизмами.

В своих статьях и лекциях Замятин не раз подчеркивал большую роль неологизмов в развитии и обогащении языка. У самого писателя был явный лингвистический талант, позволявший ему создавать на редкость выразительные и меткие новые слова.

Среди них в романе "Мы" индивидуально-авторские неологизмы-понятия : Часовая Скрижаль, личные часы (свободное время нумеров), Материнская и Отцовская Норма, Зеленая Стена, Благодетель, Государственная Наука, Государственная Газета, праздник Правосудия, День Единогласия, Табель Сексуальных дней, Детско-воспита-тельный завод и др. В романе множество и удачных индивидуально-авторских стилистических неологизмов , художественная функция которых - обрисовать новый кошмарный мир. Здесь и существительные ("нумер", "юнифа", "аэро"), и наречия, среди которых примечательны сложные ("иксово", "чугунно поднять руку", "стопудово", "розово-талонно", "тумбоного протопал", "шестнадцатилетне наивны"). Излюбленной формой стилистических неологизмов в "Мы" являются сложные прилагательные: "четырехлапый", "единомиллионная", "каменнодомовые", "пластырецелительные", "волосаторукий", "миллионноклеточный", "звездно-солнечная", "детско- воспитательный", "маятниково-точны", "машиноравны" и др.

В последнем ряду выделяется оксюморон "звездно- солнечная", который, как и обилие прилагательных, образованных при помощи словосложения, подобно прилагательным в символистских произведениях, свидетельствует о близости поэтик неореализма и символизма. Вместе с тем замятинские образы, в отличие от символистских, не бесплотны: большая часть его стилистических неологизмов обладает яркой изобразительностью и почти осязаемой материальностью. Эта особенность, наряду с преобладанием в языке "Мы" атрибутивности за счет номинативности, свидетельствует о принадлежности романа к неореализму, отличающемуся от символизма, и орнаментальной прозе, так как прилагательные - основной морфологический строительный материал для сравнений и метафор, на котором основана орнаментальность.

Отличающий людей будущего рационалистический склад сознания воссоздается писателем и с помощью терминологической лексики (см. выше анализ образности "Мы"). Так возникает "интегральный", или "протекающий" через весь роман, образ языка кошмарного технизированного рационалистического мира.

"Замятинские разрывы синтаксических конструкций, его оксюмороны, исключительная частота незаконченных предложений, своеобразное использование "телескопической пунктуации" (краткие и двойные долгие тире <...>), постоянное использование двоеточий - все это, конечно, принадлежит к специфически замятинскому типу сказа, репродуцирующему "язык мысли"" - верно пишут о синтаксическом строе "Мы" Т. Лахузен, Е. Максимова, Э. Эндрюс 7 .

В "Мы" не закончено множество высказываний героев. Таковы опасения гуляющего около Древнего Дома больного Д: "Из необозримого зеленого океана за Стеной катился на меня дикий вал из корней, цветов, сучьев, листьев - встал на дыбы - сейчас захлестнет меня - тончайшего и точнейшего из механизмов - я превращусь... Но, к счастью, между мной и диким зеленым океаном - стекло Стены. О великая, божественно-ограничивающая муд-

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

рость стен, преград!" (т. 2, с. 62). Незаконченное предложение "я превращусь..." и перечисление глаголов несовершенного вида ("катился") и совершенного ("встал") и изменение форм времени с прошлого на будущее ("катился" - "встал" - "захлестнет" - "превращусь") создают иллюзию "мысленного языка" (внутренней речи), передают смятение чувств героя и приглашают читателя к додумыванию мыслей Д. Сделать это помогает использованный в данном фрагменте другой замятинский прием - прием пропущенных центральных мыслей, который писатель в лекции "О языке" неточно назвал приемом пропущенных ассоциаций.

В процитированном выше фрагменте закончить незавершенную центральную мысль помогает эпитет "дикий", дважды употребленный в соседних предложениях в словосочетаниях "дикий вал" и "дикий зеленый океан". Тем самым становится ясно, что Д боится превратиться из механического, аполлонического человека в природного, дионисийского.

Порой незаконченность предложений передается в "Мы" не многоточием, а тире. Д, приглашенный I за Стену, ожидает опаздывающую любимую: "На секунду прежний я, которому страшно, если откроется эта дверь. Еще последние пять минут, и если она не выйдет - . Где-то капает о камень вода. Никого. Я с тоскливой радостью чувствую: спасен" (т. 2, с. 101). Здесь вновь, как в предыдущей цитате, ключ к незавершенному высказыванию - в слове "спасен" из соседнего предложения. Внутреннее состояние Д в этот момент противоречиво: он и хочет узнать тайну I и застенного мира, и надеется, что его возлюбленная не придет и он не свяжет себя с революционерами, останется правоверным членом Единого Государства.

Третий прием, названный Замятиным приемом реминисценций, тоже служит цели создать синтез языка изображаемой среды. После приобщения Д к дионисийским лесным людям и "Мефи" I, любуясь его волосатой рукой, говорит ему: "И в тебе, наверное, есть несколько капель солнечной, лесной крови. Может быть, потому я тебя и - " (т. 2, с. 109). Читателю легко самому закончить это признание, так как он помнит, что во время первой встречи с Д I сразу же обратила внимание на руки строителя "Интеграла" и что героиня любит близких к природе, обросших шерстью лесных людей.

Не менее существенная составляющая синтаксиса в "Мы" - установка на конструкции письменной речи, обусловленные формой дневниковых записей.

Итак, новаторское использование Замятиным образности свидетельствует о близости его романа-антиутопии орнаментальной прозе, а наличие в "Мы" терминологической лексики и научных понятий обнаруживает родство и с языком символистов. Как показал В. Гофман, в области поэзии символисты исходили из отождествления языка и познания и полагали, что тем самым они открывают "горизонты нового мироощущения" и изменяют действительность 8 . У Замятина данный принцип подчинен его художественной задаче сциентистского мифотворчества, также открывавшего, по мнению писателя, новое миропонимание, характерное для эпохи стремительного научно-технического прогресса.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Шайтанов И.О. Евгений Замятин и русская литературная традиция: Фрагменты из учебного пособия // Русская словесность. - 1988. - N 1. - С. 27.

2 Замятин Е.И. Избранные произведения: В 2 т. - М., 1990. - Т. 2. - С. 16. Ссылки на это издание далее даются в тексте в скобках с указанием тома и страницы.

3 Кожевникова Н.А. Из наблюдений над неклассической ("орнаментальной") прозой // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз. - 1976. - Т. 35. - N 1. - С. 58.

4 Там же. С. 60.

5 Замятин читал лекции для писателей группы "Серапионовы братья" - М. Зощенко, К. Федина, М. Слонимского и др.

6 Замятин Е.И. Сочинения: В 4 т. - Мюнхен, 1988. - Т. 4. - С. 377; Замятин, 1990, Т. 2, с. 385.

7 Лахузен Т., Максимова Е., Эндрюс Э. О синтетизме, математике и прочем... Роман "Мы" Е.И. Замятина. СПб., 1994. - С. 8.

8 Гофман В. Язык литературы: Очерки и этюды. - Л., 1936. - С. 177.

стр. 14