СТАТЬЯ ПЕРВАЯ. ЭТИКА ЖИЗНЕСТРОИТЕЛЬСТВА

Среди не публиковавшихся при жизни поэта набросков середины 1850-х годов сохранилось одно стихотворение:



О, пошлость и рутина - два [гиганта],
Единственно бессмертные на свете,
Которые одолевают все -
И молодости честные порывы,
И опыта обдуманный расчет,
Насмешливо и нагло выжидая,
Когда придет их время.
И оно приходит непременно.





Стихотворение это имеет вид текста предварительного и будто бы не до конца "отделанного"2: оно не "оперено" рифмами (белый стих); выдерживая ритм пятистопного ямба в семи строках, в восьмой оно усекается до трехстопной конструкции; схема клаузул (жжМжМжМж) оставляет впечатление не вполне гармонизированного творческого опыта; интонационно стихотворение напоминает некую сугубо частным образом высказанную "мысль вслух", вовсе не предполагающую не только последующей публикации, но, возможно, и необходимой доработки для достижения выверенной эстетической завершенности3.

Однако сквозная идея, последовательно развернутая в этой лирической миниатюре, поражает своей "странностью" на фоне как реализовавшихся прежде творческих установок поэта, так и формируемого Некрасовым именно в эту пору его поэтического манифеста - "Стихотворений" 1856 года. Порождает она и вопросы, доныне остающиеся без ответа: носит ли вылившееся в данном стихотворном фрагменте душевное переживание лишь локальный характер или оно указывает на некие сокровенные глубины самосознания автора? каким жизненным и психологическим побуждением оно порождено и в каком контексте может быть уяснено? в чем, наконец, состоит личностный смысл подобных размышлений поэта?


--------------------------------------------------------------------------------

1 Некрасов Н. А. Полн. собр. соч.: В 15 т. Л., 1981. Т. 2. С. 23. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

2 Ср. по форме с фрагментом N 16 из "Отдельных записей творческого характера": Некрасов Н. А. Полн. собр. соч.: В 15 т. СПб., 1997. Т. 13. Кн. 2. С. 71. Далее ссылки на это издание даются сокращенно: ПСС. Том. Страница.

3 При оценке рассматриваемого текста следует учесть также советы Некрасова, предлагавшего начинающим поэтам - когда форма стихотворения не дается сразу - "записывать мысль стихотворения прозой", а уж затем дорабатывать текст в поэтическом отношении (см. аналогичные примеры у самого поэта: Т. 3. С. 271 - 273).



стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

Возможность приблизиться к ответу на поставленные вопросы, как нам представляется, существует.

Во-первых, отмеченное нами переживание, конечно же, отнюдь не единично среди раздумий Некрасова середины 1850-х годов. Более того, оно укоренено едва ли не в самом эпицентре мировоззренческих представлений поэта. Серьезным свидетельством тому может служить, например, другое его стихотворение того же времени "Еще скончался честный человек...". Предмет стихотворения - смерть именно честного, порядочного, достойного человека. И смерть, случившаяся не от "завалов и простуд", не от мук совести вследствие совершенного злодейства и даже не от каторжного труда или "разгула жалкого", но от вынужденного бездействия - при желании "служить Добру, для ближнего трудиться" и жажде "дела благородного", от мучительной грусти "в сознании своих напрасных сил", от готовности "себя ломать", "на немногом помириться" - и невольной "покорности судьбе", от "внутренней борьбы", страдальческих слез и "тайных угрызений". Ведь в том числе и об этом позднее Некрасов выскажется так:



Вы еще не в могиле, вы живы,
Но для дела вы мертвы давно,
Суждены вам благие порывы,
Но свершить ничего не дано...





(Т. 2. С. 139)

Убивает подобных людей, по убеждению поэта, не собственно "царюющее зло", но "вечно ложный звук" жизненной обыденности, не крайность, не поругание гуманных норм, но самая норма повседневного и общепринятого человеческого существования, его "пошлость и рутина"!

Сегодня представляется не столь существенным, кому именно могло быть посвящено или к кому было обращено это поэтическое признание, кто из современников Некрасова дал повод поэту высказаться подобным образом. Наоборот, широта трактовки возможного адресата (Т. Н. Грановский, Н. Г. Фролов, идеалисты - "люди сороковых годов"4 в трактовке И. С. Тургенева или А. Ф. Писемского, "русские скитальцы" в понимании А. И. Герцена или Ф. М. Достоевского и др.) только подчеркивает вероятную универсальность и значительность заявленной концепции как для самого поэта, так и для его аудитории. Более того, есть веские основания предполагать, что еще одним (и едва ли не определяющим) источником проблематики и "адресатом" обоих рассматриваемых стихотворений следует считать самого поэта. Открывающаяся при этом перспектива позволяет многое в динамике ценностного мировидения Некрасова увидеть в не вполне привычном свете.

Во-вторых, следует учесть, что середина 1850-х годов вообще стала серьезнейшим рубежом в жизни Некрасова. Тяжелая горловая язва поставила поэта на грань смерти. Ощущение успеха, кружащий голову новый статус действительного хозяина крупного коммерческого и, что особенно возвышало его в собственных глазах, общественно значимого, на порядочных основаниях воздвигнутого предприятия - лучшего, как оказалось, столичного журнала - вдруг перестали быть жизненным утешением ему как человеку и как деятелю на культурной ниве:


--------------------------------------------------------------------------------

4 Ср. также стихотворение Некрасова "Человек сороковых годов" и весь замысел его "lesedrame" "Медвежья охота" (1866 - 1867), равно как и использование поэтом фрагментов текста и идей стихотворения "Еще скончался честный человек..." в других своих сочинениях: упомянутой "Медвежьей охоте", так называемой "покаянной" лирике, стихотворении "Над чем мы смеемся..." (1874) и т. п.



стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------



Душа мрачна, мечты мои унылы,
Грядущее рисуется темно...
...А рано смерть идет,
И жизни жаль мучительно. Я молод,
Теперь поменьше мелочных забот
И реже в дверь мою стучится голод:
Теперь бы мог я сделать что-нибудь.
Но поздно!..





(Т. 1. С. 166)

Жизнелюбивую душу охватила глухая тоска, не проходившая ни от рюмки, ни от карт, ни от исповедальной беседы в тесном дружеском кругу, ни от каждодневных редакторских и издательских забот, да и пора ставшего когда-то спасительным "сердечного обновления" осталась уже позади. А. Я. Панаева вспоминала об этом времени: "Если б кто-нибудь видел, как он по двое суток лежал у себя в кабинете в страшной хандре, твердя в нервном раздражении, что все ему опротивело в жизни, а главное - он сам себе противен, то, конечно, не завидовал бы ему..."5

Явилось и другое следствие. Вдруг навалившееся и казавшееся (и поэту, и его врачам) неизлечимым нездоровье как-то отодвинуло далее материальные хлопоты по все еще обремененному долгами журналу. Вынужденная сосредоточенность не на одной внешней деятельности, но именно на собственном внутреннем состоянии (вместе с дозволением себе меньшей оглядки на сторонние оценки6 - уж умирая-то, можно позволить себе желанную творческую свободу!) привела к нараставшему шквалу стихотворчества Некрасова.

Собственно, второй сборник теперь уже зрелой лирики поэта и мыслился им как итоговый, подводящий черту под всем его творчеством7. Именно поэтому Некрасов так тщательно собирал его, убирал одни стихи, вводил вместо них новые, затягивал издание, закладывал в него основательно продуманную конструкцию (оставшуюся, впрочем, до полного совершенства так и не доведенной) и предварил его стихотворением "Поэт и гражданин" - с особой пагинацией и более крупным шрифтом. Как уходящий под воду фрегат, он открыто давал последний залп из всех орудий главного калибра8.

Создававшийся как очевидная "книга финала", сборник "Стихотворений Н. Некрасова" 1856 года и в своем печатном тексте, и в сопутствовав-


--------------------------------------------------------------------------------

5 Панаева (Головачева) А. Я. Воспоминания. М., 1972. С. 197; ср.: Там же. С. 379 - 380.

6 Ср.: "Но, прежде всего, выговариваю себе право, может быть, иногда на рутинный и даже фальшивый звук, на фразу, то есть буду говорить без оглядки, как только и возможно говорить искренне. Не напишешь, ни за что не напишешь правды, как только начнешь взвешивать слова..." (ПСС. Т. 14. Кн. 2. С. 65 - из письма к Л. Н. Толстому от 31 марта-1 апреля (12 - 13 апреля) 1857 года. Рим).

7 См. об этом: Пайков Н. Н. "Здесь всюду я - в черте малейшей..." (художественный автоцентризм в творчестве Н. А. Некрасова) // Карабиха: историко-литературный сб. Ярославль, 1993. Вып. 2. С. 42 - 67. Ср. также: Евгеньев-Максимов В. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова. М.; Л., 1950. С. 219.

8 Середина 1850-х годов стала для Некрасова вообще эпохой "подведения итогов" - и не только в указанном сборнике, но и в его романе "Тонкий человек", и в сохранившемся наброске "В тот же день, часов в одиннадцать утра...", остро иронически воссоздающем атмосферу в кружке петербургских литераторов поры последних лет Белинского, и в стремлении написать собственную литературную биографию, и в начатой им работе над поэмой о матери, и в замысле еще одной большой поэмы о герое "времени, скупого на героя", частью реализованном в римском "эпилоге ненаписанной поэмы" "Несчастные", фрагментах из поэмы о Валежникове ("На Волге" и "Рыцарь на час"), и в "сценах из лирической комедии" "Медвежья охота".



стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

ших работе над ним стихотворениях, оставшихся, в силу большей частью личных причин, "за бортом" издания, развертывает целый веер тем подведения жизненных и творческих итогов. Первый, конструктивный для книги слой ее значений задает вступительная общественно-поэтическая декларация. Этот "ключ" заставляет воспринимать народные характеры и судьбы, характерные социальные ситуации, собранные в первом разделе сборника, как прямую и демонстративную гуманистическую апелляцию к читателю. Еще более очевидным это становится во втором разделе, где современные "нравы" и житейские установки, которые в другом контексте могли бы восприниматься как заурядные проявления обыденной повседневности, подвергнуты безусловному этическому осуждению. А занимающая весь третий раздел книги поэма "Саша", предлагая к обсуждению типы истинного и ложного современного "героя", прямо претендует на роль художественно-идеологического кредо автора.

Та же манифестационная установка заметна и в четвертом разделе сборника. Однако характер ее реализации становится здесь более камерным и личностным. Заявление поэтом своих жизненных и творческих убеждений приобретает здесь вид рефлексии по их поводу, комментария и пояснения к ним. Что есть моя муза в отличие от облика творчества иных, великих поэтов-предшественников: Державина, Жуковского, Пушкина, Баратынского, Бенедиктова, Лермонтова и многих других ("Муза", "Блажен незлобивый поэт...")? Кто мой читатель, ради кого я писал ("Чуть-чуть не говоря: "Ты сущая ничтожность!.."")? Оставлю ли что после себя, будет ли мне что завещать, заслужу ли хоть какую-то известность ("Безвестен я. Я вами не стяжал...")? Какою ценой достался мне мой дар и что он значит ("Праздник жизни - молодости годы...")? Как мне уйти, как попрощаться с читателем-другом, на какой ноте остановить перо ("Замолкни, муза мести и печали...")? Что надлежит вспомнить напоследок: юношеские клятвы - свои ("На родине") и чужие ("Самодовольных болтунов..."), а может быть, те лица, которые когда-то так много значили для меня ("Памяти приятеля", "Воспоминание (Памяти Асенковой)"), или до сих пор терзающие душу впечатления ("Петербургское утро", "Перед дождем", "Загородом", "Свадьба", "Еду ли ночью...", "14 июня 1854 года")? Как напоследок самому понять и другим объяснить себя: тяжкой ли историей своей любви, грязным ли омутом собственного детства, полученными ли от жизни уроками? Или нужно набраться мужества и просто признать бесплодность прожитой жизни?

Последний вопрос (поднимаемый в стихотворениях "Я сегодня так грустно настроен...", "Несжатая полоса", "Последние элегии") вновь отсылает к причинам кажущейся бесплодности иссякающей жизни поэта. В своей книге Некрасов последовательно проводит одну фундаментальную, с его точки зрения, мысль: весь миропорядок, лежащий в основе российской (а может быть, и не только российской?) действительности, ложен и нечеловечен9. Это им порождается извечная драма народного существования, нравственная искаженность отношений людей в обществе, душевная вялость и бесхребетность русских "умников", беспочвенность и безрезультатность усилий тех, кто хотел бы внести хоть какую-то осмысленность и оправданность в существующее состояние. И все это, в конечном счете, - из-за всевластия окружающей "пошлости и рутины". Мрак ситуации в том и состо-


--------------------------------------------------------------------------------

9 Ср. в письме Некрасова к Тургеневу из Рима от 9(21)-17(29) октября 1856 года о молодых людях, для которых Рим мог бы стать "единственной школой" "душевного изящества", спасительного от жизненной "пошлости": "...это человеку понужней цинизма и растления, которыми дарит нас щедро родная наша обстановка" (ПСС. Т. 14. Кн. 2. С. 37). Здесь и далее курсив в цитатах мой. - Н. П.



стр. 18


--------------------------------------------------------------------------------

ит, что ни чувственное упоение праздником жизненных радостей ("Не знаю, как созданы люди другие..."), ни "враждебное слово отрицания" не открывают человеку возможности одоления этих безличных его врагов. И даже "труп его увидя", кто на самом деле сможет понять, "как любил он, ненавидя"?..

В-третьих, во всех этих столь же личных, сколь и общечеловеческих признаниях поэта есть некие глубоко запрятанные мысль и переживание, которые представляют собой сугубо интимную сторону личности поэта, остро волнующую именно его проблему, к которой он раз за разом настойчиво возвращается.

В своих "Последних элегиях" Некрасов упорно варьирует уже не мотив несостоявшейся, но обманувшей его жизни. В чем же, однако, заключался этот "обман"? И что это был за непосильный труд, который отнял у поэта его последние силы?



Не раз, упав лицом в сырую землю,
С отчаяньем, голодный, я твердил:
"По силам ли, о боже! труд подъемлю?" -
И снова шел, собрав остаток сил.





(Т. 1. С. 167)

Ближайшим биографическим комментарием к приведенной цитате, казалось бы, могут служить автобиографические воспоминания поэта последних лет жизни и его предсмертные "диктанты" о первых годах своей литературной деятельности10, а также рассказы А. Я. Панаевой о разразившейся весной 1848 года "цензурной буре" и о тех исключительных усилиях Некрасова, благодаря которым "Современник" не погиб уже на второй год своего существования под новой редакцией11. То есть вся беда, как можно было бы думать, в том именно и состояла, что провинциальный отрок слишком на большое дело замахнулся - на литературную карьеру в столице, а затем и на "свой" журнал, многотысячное предприятие, - без собственных средств, с не самым серьезным редакторско-издательским опытом, с надеждами на сотрудничество авторов, которые, однако, вскоре от него отступились, и лишь с поразительным литературным чутьем, оборотливостью, способностью работать, не щадя ни себя, ни других, страстным упорством и неистребимой жаждой успеха. Он "слишком многое" захотел взять от жизни, слишком высоко поднял планку, "не соразмерив сил с дорогой трудной", и надорвался на этом пути.

Однако стихи поэта содержали и иной, менее очевидный смысл. Для его выявления необходим специальный историко-биографический экскурс. В уже цитировавшихся воспоминаниях Некрасова поэт, обращаясь ко времени издания им первого юношеского сборника своих стихов, указывает: "Я роздал на комиссию экземпляры (первого поэтического сборника "Мечты и звуки". - Н. П.), ни одного не продалось, это был лучший урок. Я перестал писать серьезные стихи и стал писать эгоистические"12. В другом месте ту же реакцию на полученный жизненный урок поэт описал так: "Отказался писать лирические и вообще нежные произведения в стихах"13.

То, почему юный Некрасов считал "нежные произведения в стихах" "серьезными", а произведения "не лирические" (и чаще прозу) "эгоистическими", позволяет понять чудом дошедшее до нас единственное письмо по-


--------------------------------------------------------------------------------

10 ПСС. Т. 13. Кн. 2. С. 48, 59, 357; Лит. наследство. 1949. Т. 49 - 50. С. 203 - 204, 207.

11 Панаева (Головачева) А. Я. Указ. соч. С. 174 - 179.

12 ПСС. Т. 13. Кн. 2. С. 58.

13 Там же. С. 47.



стр. 19


--------------------------------------------------------------------------------

эта того самого времени (от 9 ноября 1840 года) к рано умершей старшей сестре Елизавете. Написано оно как раз после многое в его жизни и творчестве предопределившего решения не писать произведения "лирические", а писать "эгоистические". Решение было очень не легким, но решительно вытекавшим из формировавшихся у литературного "пролетария" его новых житейских и литературных убеждений:



...Порой возьму, - по струнам пробегу,
Но уж ни петь, ни плакать не могу...
И я от лиры прочь бегу!
Бегу... Куда? В торг суетности шумной,
Чтоб заглушить тоску души безумной...
Бегу туда, где плачет нищета,
Где светел лик богатого шута...
Бегу затем, чтоб дать душе уроки
Пренебрегать правдивые упреки,
Когда желает быть сыта!..14

"...Я день и ночь тружусь для суеты,
И ни часа для мысли, для мечты...
Зачем? На что? Без цели. Без охоты!..
Лишь боль в костях от суетной работы
Да в сердце бездна пустоты!





Но что нужды! Зато я не буду иметь права жаловаться на жизнь, не буду глупцом в глазах других"15.

В этом контексте вполне понятными станут и некоторые позднейшие стихи Некрасова:



Я за то глубоко презираю себя,
Что живу - день за днем бесполезно губя...
Что, доживши кой-как до тридцатой весны,
Не скопил я себе хоть богатой казны,
Чтоб глупцы у моих пресмыкалися ног,
Да и умник подчас позавидовать мог!..





(Т. 1. С. 42)



И то, что с жизни взято раз,
Не в силах рок отнять у нас!





(Т. 1. С. 96)



Зачем не иду по дороге большой
За благами жизни, за пестрой толпой?





(Т. 2. С. 16)



Жить для себя возможно только в мире...





(Т. 3. С. 154)

Обретут ясность и комментарии поэта к первым из только что процитированных строк: "Написано во время гощения у Герцена (в 1846 году. -


--------------------------------------------------------------------------------

14 Там же. Т. 14. Кн. 1. С. 29 - 30.

15 Там же. С. 30.



стр. 20


--------------------------------------------------------------------------------

Н. П.). Может быть, навеяно тогдашними разговорами. В то время... Москва шла более реально, нежели Петербург..."16 В этих словах Некрасов, по нашему мнению, не столько "хотел косвенно указать, что стихи написаны под впечатлением политической проповеди Герцена, прозвучавшей в его спорах с Грановским",17 сколько прямо характеризовал позицию "москвичей". П. Боткина, Н. Х. Кетчера, К. Д. Кавелина, Е. Ф. Корша и др.) как более реальную (практическую), чем позиция "петербуржцев", ориентированных именно на идеологический (т. е. "идеальный"), а не на "материальный" (он же "утилитарный") результат, отстаивавшийся "москвичами"18.

Позже, вспоминая этот перелом в убеждениях, пережитый им в юности, Некрасов, по свидетельству А. С. Суворина, признавался: "Идеализма было у меня пропасть, того идеализма, который шел вразрез с жизнью. И я стал убивать его в себе и стараться развить в себе практическую сметку. Идеалисты сердили меня, жизнь мимо них проходила, они в ней ровно ничего не смыслили, они все были в мечтах, и все их эксплуатировали. Я редко говорил в их обществе, но когда напивался вместе с ними - на это все мастера были, я начинал говорить против идеализма со страшным цинизмом... Я все отрицал... и проповедовал жестокий эгоизм и древнее правило: око за око и зуб за зуб"19. "Я дал себе слово не умереть на чердаке. Нет, думал я, будет и тех, которые погибли прежде меня, - я пробьюсь во что бы то ни стало. Лучше по Владимирке пойти, чем околевать беспомощным, забитым и забытым всеми. И днем и ночью эта мысль меня преследовала, от нервного волнения я подпрыгивал на своей кровати, и голова горела, как в горячке. Я мучился той внутренней борьбою, которая во мне происходила: душа говорила одно, а жизнь совсем другое"20.

И юноша убежденно бросил все свои дарования на жертвенник жизненного самоутверждения. Низовой читатель жаждал "иметь свое удовольствие" от авантюрных "сказок", сработанных под "Бову Королевича", "Конька-Горбунка" и пересыпанных "кучерявыми" присказками вроде "Русских сказок" Казака Луганского, Некрасов сотнями стихов выдавал востребованное поляковскими и ивановскими изданиями чтиво. Лавочник-грамотей любопытствовал "шутеющими" суждениями о "славном Питембурхе" и раешными куплетами лавочного зазывалы - молодой поэт с успехом "потрафлял" вкусам этой публики. Завсегдатай "Александринки" и трактиров "со всегда свежими нумерами столичных газет и журналов"21 заказывал литературному рынку комментарии "с подковыркой" насчет текущей драматической и беллетристической халтуры - Некрасов гнал один за другим свои театральные и литературные разборы. "Почтеннейшая публика" желала "воскресного фельетона" и "обозрения петербургских дач" - нацепив "передник" бойкого фельетониста, бывший лирик поставлял и это блюдо ей на стол. А когда вдруг "шутка с "Нашими"22 пошла и удалась", когда жур-


--------------------------------------------------------------------------------

16 Там же. Т. 1. С. 583.

17 Там же. С. 584.

18 Ср. также общий "труженический" и "меркантильный" пафос в романе Некрасова и Н. Станицкого (А. Панаевой) "Три страны света" (1848 - 1849).

19 Цит. по: Лит. наследство. Т. 49 - 50. С. 203.

20 Там же. С. 202.

21 Ср.: Тургенев И. С. Воспоминания о Белинском // Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. М., 1956. Т. 10. С. 275; Панаев И. И. Литературные воспоминания. М., 1988. С. 155 - 161, 173 - 174. См. также фельетоны Н. А. Некрасова первой половины 1840-х годов.

22 Имеется в виду серия бытописательных очерков А. П. Башуцкого "Наши, списанные с натуры русскими", начатая изданием в 1841 году и желавшая повторить успех предшествующего парижского "серийного" альманаха Л. Кюрмера "Французы в их собственном изображении".



стр. 21


--------------------------------------------------------------------------------

нальные "расследования" в духе новейшей французской "физиологии" оказались "занятными", то пострел-ярославец и тут не замедлил предложить новехонький товар "с наилучшими политипажами"!

Прямым плодом "победы" поэта над собственным "идеализмом" стали и многочисленные в первой половине 1840-х годов "шуточные" драматические (свои и переводные) водевили, травестийные рассказы и повести ("Двадцать пять рублей", "Капитан Кук", "Несчастливец в любви...", "Помещик двадцати трех душ" и др.), иронические поэтические произведения (пародии, современные перелицовки авторитетных жанров и стилей предшествующих эпох, иронические "обыкновенные истории", язвительные "повести в стихах", сатирические обозрения). Да, "Музы, ласково поющей и прекрасной", недавний романтический "гений" уже не помнил над собою "песни сладкогласной", зато очень хорошо почувствовал, как рано над ним "отяготели узы другой, неласковой и нелюбимой Музы" ("Муза", 1852).

Поразительно живучий российский "провинциал в столице"23 пробивался, не щадя живота своего и упорно стремясь к избранной им для себя цели 24. Вообще "хозяйственный расчет" (способы ведения альманахов и обоих журналов, редакторская и издательская политика, "приемы прикармливания" нужных людей - от авторов до цензоров и министров, общественная деятельность и реноме в кругах государственной элиты, тем более вопросы владения и оплаты труда) всегда будет входить в прожекты и достижения Некрасова на правах непременной и необходимой составляющей.

В передаче Панаевой, жестоко хандря "с тех пор, как сделался капиталистом", Некрасов, тем не менее, заявлял: "Я не так глуп, чтобы не видеть перемены в отношении к себе людей, начиная с невежд, кончая образованными" 25. Уже имея в руках достаточные средства, поэт не считал нужным лицемерно отказывать себе в том, что было "добыто" им честным трудом, и играть пошлую в его глазах роль то ли идеалиста, филантропа-бессребренника, то ли юродивого - исключительно "из убеждений".

К середине 1850-х годов Некрасовым-журналистом был достигнут настоящий успех. У "Современника" сложился, наконец, свой авторский (и в том числе писательский) круг. Надежно и ритмично заработала издательская машина, был подобран постоянный штат добросовестных технических служащих. Отлаженный вид приобрели механизмы подписки и сети сбыта. Журнал стал постепенно выбираться из долгов. Упрочилось материальное положение его издателей.

Кем был Некрасов пятнадцать лет назад? Нищим поденщиком. И кем стал теперь! Он редактор столичного журнала, "поощритель талантов", член аристократического Английского клуба. Нынче ему действительно любой "умник позавидовать может". Отчего же, однако, не чувствует он в себе полного и законного удовлетворения успешностью своей жизненной карьеры? Отчего его душит тоска и ощущение "обманувшей" жизни?


--------------------------------------------------------------------------------

23 См. об этом нашу статью: Пайков Н. Н. Провинциал в столице, или Н. А. Некрасов как феномен отечественного и европейского культурного провинциализма // Русская провинция и мировая культура. Ярославль, 1998. С. 60 - 67.

24 Трудно не заметить, что сквозной темой всей ранней прозы Некрасова было стремление (порой комическое или, наоборот, драматическое, но чаще всего неуспешное) его автобиографически маркированного молодого героя, "из образованных", но бедного, выбиться из своего униженного, нищенского, провинциального положения. Таковы его "Макар Осипович Случайный", "Без вести пропавший пиита", "Двадцать пять рублей", "Карета", "Несчастливец в любви...", "Опытная женщина", "Повесть о бедном Климе", "Жизнь и похождения Тихона Тростникова", "Психологическая задача", "Три страны света", "Мертвое озеро", отчасти и другие прозаические и драматические произведения той же поры.

25 Панаева (Головачева) А. Я. Указ. соч. С. 196.



стр. 22


--------------------------------------------------------------------------------

Есть тому, по крайней мере, три причины, в эту пору особо значимые для Некрасова. Одна из них прямо вытекает из особенным образом организованной системы его социально-этических воззрений и представлений.



Счастлив, кому мила дорога
Стяжанья, кто ей верен был
И в жизни ни однажды бога
В пустой груди не ощутил.





(Т. 4. С. 33)

А как быть тому, кому эта дорога не "мила", хотя бы он и убежденно следовал по ней? - Тогда зачем бы нужно было ее избирать? Но припомним:



...чтоб дать душе уроки
Пренебрегать правдивые упреки,
Когда желает быть сыта





Вступив некогда в союз с "неласковой и нелюбимой Музой", признав справедливость и интересов "стяжания", Некрасов, однако, никогда не отождествлял императивов жизненной практики с исповедуемыми им духовными устремлениями. Но то, что мыслилось некогда - пусть даже не как ложная дорога "всеобщей корысти", а только как не бесчестное и временное "средство", доставляющее возможность обеспечить жизненную и творческую свободу в дальнейшем, - взяло и обмануло. Именно "дальнейшего"-то, как полагал тяжко больной поэт, ему и не было отпущено. Чем стоящий на пороге кончины честный человек сможет оправдать теперь свою былую повседневную "суетность", свои расчеты и выигрыши в жестоких житейских и общественных "играх" (по правилам, им в душе не оправдываемым, и раз за разом убеждаясь в том, какую мучительную цену ему приходится платить за свой будущий успех26)? Как объяснить людям, гордящимся собственной порядочностью, свое "целесообразное" следование рутинному порядку вещей и непременный учет пошлых норм и убеждений людей, эту пошлость оберегающих и утверждающих? Чего стоит этой ценою достигнутый им жизненный успех? Ради какого итога, свершения, исполнения чьего завета были приносимы им эти постоянные нравственные и личные жертвы? Неужели же только ради приобретения и самоутверждения? "Неоправданность" собственной жизни в высшем, ценностном отношении - вот что особенно мучило Некрасова во время его болезни середины 50-х годов и даже позже, в пору подведения им окончательных жизненных итогов.

Другая причина душевных терзаний "на редкость удачливого" журналиста и литератора заключалась в поразительно "дружных" и многократно


--------------------------------------------------------------------------------

26 Сошлемся, во-первых, на незавершенный роман Некрасова "Жизнь и похождения Тихона Тростникова" (1843 - 1845, 1846 - 1848), основным содержанием которого, особенно в его начальном варианте, был показ того, что делает с порядочным юношей подлая жизнь и какую нравственную цену она предлагает ему заплатить за "успешное" выживание. Другим примером той же логики может стать биографический эпизод с отказом (сколь бы ни был обоснован этот отказ) начинающего редактора Некрасова своему умирающему "учителю" Белинскому в предоставлении тому доли в капитале "Современника". См. об этом: Евгеньев Максимов В. 1) Некрасов и его современники. М., 1930. С. 70 - 92; 2) "Современник" в 40 - 50 гг. от Белинского до Чернышевского. Л., 1934. С. 79 - 92; Лит. наследство. Т. 49 - 50. С. 154 - 158; Некрасовы. А. Полн. собр. соч.: В 15 т. Т. 15. Кн. 1. С. 263 - 265.



стр. 23


--------------------------------------------------------------------------------

высказываемых в его адрес самых нелицеприятных суждениях о нем как о личности и как о художнике не только его явных недоброжелателей27, но и его приятелей28 (а в дальнейшем и грубо прямолинейных соратников29). Идеалисты 1840-х годов30 (да и последующих десятилетий31, вплоть до современности32) с поразительной готовностью, а то и самомнением вставали в позу непреклонных судей (а то и прямых палачей33) поэта. Оправдание же принятой ими на себя роли, как и однозначное признание безусловной вины Некрасова, "со всей очевидностью" они выводили из "воплей" и "пароксизмов" "больной совести"34 в лирике самого поэта.

Правда, позднейшие почитатели и интерпретаторы некрасовской жизни и творчества щедро "простили" ему его "грехи", "искупленные" всем последующим "служением" его гражданской музы35. Однако, думается, справедливее полагать, что сама парадигма "греха" и "искупления", имеющая несомненное отношение к биографически мотивированной самооценке поэта, куда в большей мере должна быть отнесена к контекстуальной обусловленности этико-идеологических установок читающей публики, прижизненной и посмертной литературной критики, трактующих феномен Некрасова, нежели к действительной личности поэта и исторической истинности моральной оценки его житейских и общественных поступков.

Стал ли Некрасов в итоге своей головокружительной литературно-издательской карьеры "утратившим" не только "иллюзии", но и нравственные принципы убежденным Растиньяком, беззастенчивым литературным дельцом вроде Ф. В. Булгарина, О. И. Сенковского, А. А. Краевского, даже


--------------------------------------------------------------------------------

27 Отошлем читателя к суждениям на этот счет Б. Н. Алмазова, А. А. Григорьева, Аксаковых, А. И. Герцена, Н. П. Огарева и, позже, И. С. Тургенева, А. А. Фета, Ф. М. Достоевского, Д. Д. Минаева, В. Г. Авсеенко, В. П. Буренина, Н. С. Лескова, Н. И. Успенского и др.

28 См., например, суждения упоминавшихся выше "москвичей", а также И. С. Тургенева, Д. С. Григоровича в передаче А. Я. Панаевой: Панаева (Головачева) А. Я. Указ. соч. С. 280 - 283, 309 - 316.

29 См.: Елисеев Г. З. Из воспоминаний // Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. М., 1971. С. 223 - 227.

30 В. Г. Белинский, Н. П. Огарев, А. И. Герцен, В. П. Боткин, Н. Х. Кетчер, Т. Н. Грановский и др.

31 См. соответствующие материалы в кн.: Зелинский Ф. Ф. Сборник критических статей о Некрасове. 3-е изд. М., 1906, 1914. Ч. 2 и 3.

32 См. об этом феномене: Скатов Н. Н. За что мы не любим Некрасова // Скатов Н. Н. Соч.: В 4 т. СПб., 2001. Т. 4. С. 561 - 576; ср. Вайль П., Генис А. Любовный треугольник: Некрасов // Вайль П., Генис А. Русская речь. М., 1991. С. 133 - 142. См. также целый ряд публикаций в центральной и региональной российской прессе начиная с 1996 года и проект художественного фильма "Совесть Некрасова" (режиссер Г. Ершов).

33 См.: Антонович М. А., Жуковский Ю. Г. Литературное объяснение с Н. А. Некрасовым: Материалы для характеристики современной русской литературы. СПб., 1869.

34 См. характерные суждения на этот счет И. А. Худякова и П. Л. Лаврова: Лит. наследство. 1949. Т. 53 - 54. С. 204 - 208. Ср. также реакцию Г. И. Успенского на "покаянные" стихи Некрасова: Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. С. 373.

35 См., например, "Дневник писателя" за 1877 год Ф. М. Достоевского (Ф. М. Достоевский об искусстве. М., 1973. С. 349), а также факты, сообщенные А. Г. Штанге, П. А. Гайдебуровым, П. В. Засодимским и другими (Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. С. 450 - 451, 470, 478). В том же духе выразился в вырезанном цензурой из "Отечественных записок" (1878. N 1) некрологе Некрасову Г. З. Елисеев (см. там же, с. 220, а также отвергнутое П. Л. Лавровым "примечание" Елисеева к бесцензурному изданию книги И. А. Худякова "Опыт автобиографии" (Женева, 1882): Елисеев Г. З. О личности Некрасова // Шестидесятые годы. М.; Л., 1933). См. также: Антонович М. А. Из воспоминаний о Николае Алексеевиче Некрасове // Н. А. Некрасов в воспоминаниях современников. С. 179. В аналогичном смысле не раз высказывалась и литературная публицистика начала XX века (см., например, подборку таких мнений: Максимов В. Литературные дебюты Некрасова. СПб., 1908. С. 115). Даже в советские годы эта потребность нечто обязательно "простить" поэту давала о себе знать (см., например: Козлов П. Прощение Некрасова//Ярославский альманах. Ярославль, 1943. С. 242 - 245).



стр. 24


--------------------------------------------------------------------------------

Г. Е. Благосветлова или идейным ренегатом, подобным А. С. Суворину, столь близко к сердцу принявшему "цинизм" юного Некрасова? Увы, к глубокому сожалению господ, так полагающих, на этот вопрос невозможно дать утвердительного ответа.

Тем-то, собственно, и поражал своих современников (как ближних36, так и дальних37) Некрасов, что он ни в своем журналистском облике, ни в качестве завсегдатая аристократического Английского клуба, ни в амплуа "охотника-спортсмена" или владельца бывшей губернаторской усадьбы не укладывался в прокрустово ложе привычных социальных и культурных ролей38. И "виной" всему была его жизненная позиция человека особого личностного склада.

Так, к социальному статусу дворянина Некрасов в пору своей позднейшей жизни и деятельности относился как к принятому по "правилам" современного ему общества "инструменту", позволявшему решать те или иные практические задачи: адресоваться в официальные инстанции, юридически оформлять и охранять права собственности, обеспечивать возможность разнообразных контактов в среде общественной элиты. Но даже субъективно-психологически ощущая себя потомком исторически несправедливою "игрою счастия обиженного рода"39, он никогда по отношению к кому бы то ни было из своего литературного или приватного окружения, включая подруг, слуг, крестьян-охотников, вообще людей из народной среды, не позволял себе далее намеком подчеркнуть свое "дворянское превосходство". Он склонен был скорее к ироническому восприятию себя как "барина".

Свою позднейшую материальную обеспеченность Некрасов понимал как личную социальную ответственность перед журнальными авторами, бедствующими литераторами или знакомцами из мужицкой среды. Сталкиваясь в жизни с самым широким кругом людей - от членов императорского семейства до крестьянской детворы, - Некрасов умел встать с ними в отношения не только официальной субординации или деловой необходимости в одном случае или "отеческой заботы" в других обстоятельствах, но и личной (поверх любых социальных различий) короткости, дружеской доверительности, психологического равенства, взаимоуважения. И на охоте, в карточной игре, редакционных встречах он никогда не хлопотал о дистанции в общении, наоборот, придавал последнему характер естественного дружелюбия, взаимного уважения и порядочности в обязательствах. Это не было ни благородной позой, ни умственным следствием его убеждений, а лишь органическим проявлением его натуры. Таким Некрасов был в семейственном кругу, таким же он являл себя в дружбе и даже в "приятельской" окрашенности официальных контактов40.


--------------------------------------------------------------------------------

36 См. об этом в воспоминаниях А. А. Буткевич, И. А. Панаева, П. М. Ковалевского, Г. З. Елисеева, М. А. Антоновича, А. М. Скабичевского и др.

37 Ф. М. Достоевский об искусстве. С. 345. См. также воспоминания П. Д. Боборыкина, Вас. Ив. Немировича-Данченко, Е. М. Феоктистова и др.

38 Впрочем, подобные утверждения уместны в отношении "идеологических" и "художнических" ролей Некрасова. См. посвященную данной проблематике новейшую монографию швейцарской исследовательницы Аннет Люизье: Luisier A. Nikolaj Nekrasov: Ein Schriftsteller zwischen Kunst, Kommerz und Revolution. Zurich, 2005. 302 s.

39 См. об этом подробнее: Пайков Н. Корни и ветви // Некрасов Н. "Да, только здесь могу я быть поэтом...". Ярославль, 1996. С. 571 - 574.

40 Ср.: Там же. С. 576 - 577. См. также деловую переписку Некрасова, в частности очень показательные истории его личных отношений с Ф. А. Кони, А. А. Краевским, В. Г. Белинским, В. П. Боткиным, А. В. Дружининым, И. С. Тургеневым, Л. Н. Толстым, А. Н. Островским, Ф. М. Достоевским, В. М. Лазаревским, В. П. Гаевским и др.: Переписка Н. А. Некрасова: В 2 т. М., 1987.



стр. 25


--------------------------------------------------------------------------------

В своих коммерческих делах он никогда не был ни романтическим идеалистом, ни социальным филантропом - лишь реально совершаемый труд и качество работы заслуживали в его глазах действительного поощрения. Заказ им самим или принятие им от кого-либо литературных произведений для издания или публикации в журнале в первую очередь мыслились им как приобретение пусть и творческого, но именно "товара", ценность которого определялась исключительно его литературными и концептуальными свойствами, но никогда, скажем, приятельскими отношениями. Если же ему - вынужденно - при публикации отдельных материалов приходилось (по редакционным, цензурным или политическим причинам) считаться с иными, посторонними условиями ведения дела, то и в этом случае для Некрасова всегда отчетливо существовала "цена вопроса", "превышение" которой вызывало его жесткое сопротивление. А в отношении собственно художественной "продукции" для него существен был только талант автора.

Бесспорно, для Некрасова-практика весьма значим был и "спрос" на читательском "рынке" на любой предлагаемый им "товар". Но обычная ошибка пишущих о "предпринимательских" аспектах как в деятельности Некрасова-журналиста, так, тем более, и в направлении его поэтического творчества заключается в молчаливом элиминировании авторами высказываемых оценок роли некрасовской журнальной и творческой активности. Сводить понимание "полевения" некрасовской музы и журнальной политики редактора "Современника" к концу 1850-х годов только к результату "давления" на него изменений в политической ситуации, развития соответствующих общественных настроений, выдвижения разночинской молодежной аудиторией определенных идеологических запросов - значит не видеть в поэте и человеке Некрасове чего-то очень для его характеристики существенного. Ведь те же самые исторические и социально-идеологические факты привели многих его современников, поэтов и критиков, в лагерь "чистого искусства", других сделали творцами "антинигилистической" публицистики и романистики!

Так что "прогрессизм" Некрасова середины 1850-х годов вряд ли стал простым следствием внешних социальных и идеологических обстоятельств или определялся именно "ажиотажным спросом" на литературном рынке. Куда более убедительной представляется версия, что открыто зазвучавшая в стихах и журнальной политике Некрасова проповедь гражданственности явилась следствием прежде всего внутреннего и этического выбора поэта и журналиста, более того, реализацией именно ему органически присущих (но не находивших себе поддержки в первую половину десятилетия41) духовных потенций 42. Да и само формирование молодежной читательской аудитории


--------------------------------------------------------------------------------

41 Мемуаристы сохранили об этом многочисленные признания поэта. Об этом же он говорит и в своем стихотворении "Угомонись, моя муза задорная..." (1876).

42 Стоит вспомнить в этой связи хотя бы историю с написанием Некрасовым стихотворения "Русскому писателю", переработанного поэтом в его знаменитый программный диалог "Поэт и гражданин", отзывы о последнем его литературных приятелей Дружинина, Боткина, Тургенева и реакцию самого Некрасова на их "увещевания". См. об этом: Евгеньев-Максимов В. Жизнь и деятельность Н. А. Некрасова. С. 335 - 336. Вспомним также правку ключевой строки двух стихотворений: "Служи не славе, не искусству, - Для блага ближнего живи" ("Русскому писателю"); "Служи не славе, но искусству, Для блага ближнего живи" (вариант, предложенный Тургеневым); "Будь гражданин! служа искусству, Для блага ближнего живи" ("Поэт и гражданин") - и слова поэта из письма к Боткину: "...Люби истину бескорыстно и страстно, больше всего и, между прочим, больше самого себя, и служи ей, тогда все выйдет ладно: станешь ли служить искусству - послужишь и обществу, и наоборот, станешь служить обществу, послужишь и искусству" (ПСС. Т. 13. Кн. 1. С. 223).



стр. 26


--------------------------------------------------------------------------------

"шестидесятников" во многом было связано именно с практикой некрасовского журнала и голосом его "музы мести и печали"43.

Третья причина переживаний Некрасова, связанных с "обманувшей" его жизнью, коренится в его творческом самосознании. Когда за его плечами как будто уже встала "костлявая с косой", что он мог предъявить миру как художник? Юношескую беллетристическую, водевильную, сказочную, фельетонную да и позднейшую романную "халтуру"44? Увы, по пристальном рассмотрении умирающий с горечью констатировал: едва ли не все его творческие силы были потрачены главным образом "на содержание своей особы"45. "Теперь бы мог я сделать что-нибудь" (Т. 1. С. 166) - рожденное именно творческим талантом, ему отпущенным46. "Но - поздно!.." Жизни на грядущее исполнение заветных стремлений, увы, не осталось! Да осталось ли и творческих сил, не иссяк ли талант, употребленный "по потребности", а не по призванию?47 Не одолела ли окончательно рутина "трудов и


--------------------------------------------------------------------------------

43 Ср.: Лунин Б. В. (сопровод. текст) // Живые страницы: Н. А. Некрасов в воспоминаниях, письмах, дневниках, автобиографических произведениях и документах. М., 1974. С. 183.

44 Вспомним: "Прозы моей надо касаться осторожно. Я писал из хлеба много дряни, особенно повести мои, даже поздние, очень плохи..." (ПСС. Т. 13. Кн. 2. С. 60).

45 Из письма Некрасова к Ф. А. Кони от 25 ноября 1841 года (Там же. Т. 14. Кн. 1. С. 41).

46 Еще при начале "нового" "Современника" Некрасов признавался Тургеневу: "...похвалы, которыми обременили Вы мои последние стихи... нагнали на меня страшную тоску - я с каждым днем одуреваю более, реже и реже вспоминаю о том, что мне следует писать стихи..." (ПСС. Т. 14. Кн. 1. С. 92). Закономерно, что именно в годы своей болезни (1853 - 1856) поэт предпринимает максимальные усилия по созданию произведений высокой художественной ценности во всех интересующих его литературных формах: драматургии (ранний замысел об обманутой актрисе, легший затем в основу лирической комедии "Медвежья охота"), прозе (роман "Тонкий человек"), поэме ("Саша", замыслы поэмы "Мать" и лирического романа о "герое времени", поэм "Несчастные", "Тишина", "На Волге", "Рыцарь на час", "Крестьянские дети"), лирике (книга "Стихотворения Н. Некрасова"), критике ("Заметки о журналах").

47 В указанной нами выше монографии А. Люизье проводится интересная идея не только о внешнеконфликтном (отношения писателя с "вызовами" социальной и творческой среды и времени), но и о внутреннеконфликтном (взаимодействие в составе единой творческой личности разнонаправленных художественных импульсов) позиционировании в творчестве поэта различных социокультурных "ролей" ("Interrollenkonflikt" и "Intrarollenkonflikt" в интерпретации Ральфа Дарендорфа: Dahrendorf R. Homo soziologicus. Opladen, 1977). Имелось в виду столкновение во внутреннем сознании личности "художника" ("служителя муз"), "предпринимателя" (человека, живущего по правилам достижения практической выгоды от своей деятельности) и "революционера" (носителя радикальных идеологических убеждений). Одним из частных аспектов этой концепции оказывается мысль о сохранявшемся у Некрасова в течение всего его творческого пути представлении об эстетической безусловности "высокого" (в терминологии времени - "пушкинского") идеала "художника par excellence", которому, по убеждению поэта, не удовлетворяло ("нет, ты не Пушкин") его собственное (пусть даже идейно значимое) творчество, хотя именно к этой роли в искусстве Некрасов активно стремился. См.: Luisier A. Op. cit. S. 11 - 17 und 5 - 7 Kapitels. Представляется, однако, что данные положения могут быть определенным образом уточнены. Некрасов уже к середине 1850-х годов ясно различал в собственном творчестве то, что было "писано из хлеба", и то, что создавалось не столько ради "высокой художественности" самой по себе, сколько для "совершенного" выражения "честных мыслей". Кроме того, в эту пору для Некрасова стало очевидным, что в современной русской словесности этот уровень "высокой художественности" демонстрировало, например, искусство прозы Герцена, Гончарова, Григоровича, и в особенности любимых им Тургенева и Толстого. Рядом с этими писателями ему незачем стало продолжать собственные прозаические опыты. В поэзии же он в то время осознал себя литературным лидером, т.е. художником того же литературного уровня качества, а тем самым уже не соискателем роли художника в культуре (не "предпринимателя" и не "революционера"), а преобразователем ее качества. Отношение поэта к данному вопросу во многом проясняется параллельными и в активном диалоге с ним самим оформившимися переживаниями Тургенева: "Я ничем не могу быть как только литератором, - но я до сих пор был больше дилетантом. Этого вперед не будет" (Тургенев И. С. Собр. соч.: В 12 т. Т. 12. С. 282). Тем самым представляется, что самого Некрасова в большей степени, чем оппозиция "художник / практик", волновала оппозиция "мастер / дилетант". Иное дело взгляд исследователя, который вправе рассматривать творческое поведение художника в любой интересующей его плоскости.



стр. 27


--------------------------------------------------------------------------------

дней" "и молодости честные порывы, и опыта обдуманный расчет"? И не настало ли то "непременное время", когда, "насмешливо и нагло выждав" своего часа, к человеку, поэту, труженику приходит Пошлость - беспощадно удостоверить, что и он наконец стал одним из тех, "каких много", кто стадом "ходит по земи, не видя неба ввек"?! Тут есть от чего содрогнуться! Жажда пробиться "любой ценой" обернулась для Некрасова еще и несомненным обманом - не столько других людей, сколько собственных упований, идеальных устремлений, поэтического дара. А вся его жизнь стала как будто лишь сверхдорогой "залоговой ценой" неисполнимых обещаний.

Впрочем, осознание и этих аспектов "обманутости" Некрасова - человека и поэта - есть лишь констатация проблемы, но еще не вскрытие ее сущности. Антитезы "нравственно состоятельное / пошлое" или "халтура / высокое искусство" и даже "приобретательство / творчество", по-видимому, слишком спрямляют глубинный характер внутренних терзаний нашего поэта. В глазах Некрасова, пережившего угрозу ежедневной возможности умереть от "банального" отсутствия пищи, одежды или ночлега, сама возможность оставаться в живых стала одной из абсолютных человеческих ценностей48. Так же как и труд - основа любого довольства и материальной обеспеченности49. Поэтому и не совестился поэт ни своих редакторских заработков и доходов от издания своих и чужих сочинений, даже от карточных удач и счастливых охот, ни производимых им на личные нужды трат. Все это было достойно заработано и оплачено его умением, умом, талантом, силой характера50.

В том-то, однако, все и дело, что столь же несомненной была для Некрасова и другая, находящаяся в кричащем противоречии с первой, ценность социального, нравственного, духовного, эстетического идеала. Еще в 1840 году убежденно приняв брошенный ему жизнью вызов, Некрасов тем не менее на протяжении всей своей жизни мучительно переживал свое раннее "отречение" от высоких романтических идеалов:



Грустно... совсем в суете утонул я,
Бедному сердцу простора я не дал...
Тяжко... за что сам себя обманул я...
Сам себя мрачным терзаниям предал?





"...Отчего такая пустота в моей душе?.. Отчего я так холодно встречаю и успех и неуспех?.. Оттого, отвечаю я сам себе, что все это мне кажется мелким, ничтожным... А стремясь за ним, я вмешался в пеструю толпу людей, у которых не моя цель. Я увлекся общим потоком и не отстаю от других, хлопочу, торгуюсь на рынке света..."51

Тем самым уже в начале своего пути, еще эмоциональной "ощупью", Некрасов пришел к непростому сущностному различению двух "идеализ-


--------------------------------------------------------------------------------

48 Совершенно очевидно, что позднейшее онтологическое (с большой буквы!) понимание Некрасовым житейского "довольства" в генезисе имеет именно этот испытанный и метафизически пережитый им в ранней юности ужас близкой смерти. Ср.: "В мире есть царь, этот царь беспощаден - Голод названье ему!"; "Сквозь бездны темные Насилия и Зла, Труда и Голода она (Муза. - Н. П.) меня вела".

49 См. у Некрасова: "Где же ты, тайна довольства народного?"; "Кому вольготно, весело живется на Руси?"; "Надо, чтоб были здоровы Овцы и лошади их, Надо, чтоб были коровы Толще московских купчих"; "Сыты там кони-то, сыты, Каждый там сыто живет"; "Высокорослы, красивы Жители, бодры всегда". Ср. также, в связи с поэмой "Мороз, Красный нос", наблюдения М. Н. Зубкова в его статье "Поэтика труда, поэтика прекрасного" (в кн.: Карабиха: историко-литературный сб. Ярославль, 1991. Вып. 1).

50 Ср.: Пайков Н. Корни и ветви. С. 575 - 576.

51 ПСС. Т. 14. Кн. 1. С. 29.



стр. 28


--------------------------------------------------------------------------------

мов". "Идеализм" как потакание собственному самолюбию, пустопорожнее мечтательство, "псевдоученое" теоретизирование, философия "сытых" им категорически изживался в себе и отрицался в других. Но "идеализм" как абсолютная человеческая потребность в осмыслении и оправдании собственного бытия духовными нормами, идейными принципами, идеалами всеобщей и личностной гармонии им бережно сохранялся и пестовался в своей душе в течение всей его жизни.

Поэт, чуть не утаивая от себя самого тягу к идеалу, к жизни иной, подлинной, достойной, освященной людским благородством, - в противовес прежде заявленной им "магистрали" творчества и ее малому "знамени" ("Стишки! Стишки! давно ль и я был гений?..", 1845) - словно бы подспудно, пунктирно, то едва заметно, то вдруг зримо и ярко, но с какой-то нарастающей настойчивостью стал в своих стихах позволять проявления иной, идеальной и, надо полагать, "любимой" им Музы. То это оказывался вставной музыкальный номер из некрасовской мелодрамы "Материнское благословение" (1842), ставший отдельным и популярным его стихотворением ("Песнь Марии"). То это был очередной горький набросок "для себя", как бы "не отосланное письмо" к сестре Анненьке по поводу ее, по-видимому "из разумных соображений", замужества ("И так за годом год...", 1844). То "стильная" вещь в духе эстетики пушкинской эпохи ("Пускай мечтатели осмеяны давно...", 1845). А то вдруг светлый аккорд среди дисгармонических звуков некрасовской любовной лирики ("Ты всегда хороша несравненно...", "Я не люблю иронии твоей...", "Мы с тобой бестолковые люди...", 1847 - 1851; "Бьется сердце беспокойное...", 1855, 1874) или задушевное воспоминание ("Памяти Асенковой", 1855).

Именно в середине 1850-х для Некрасова впервые с такой резкой определенностью выдвинулись вперед вопросы ценностной оправданности своего жизненного пути и черт собственной личности. Со временем эти вопросы станут только усугубляться, превращаясь в публичный самосуд поэта. Открывшись "Последними элегиями", признаниями "Еще скончался честный человек...", "Не знаю, как созданы...", "Наследством", этот ряд стихотворений вберет в себя и "Поэта и гражданина", и "Рыцаря на час", и так называемую "покаянную" лирику, и поэму "Уныние".

Поэт возводит в ранг субстанциональной антиномии вопрос о том, что сущностнее: жизнь со всей ее рутиной, ложью, пошлостью... и чувственными радостями или принесение самой этой жизни на не сулящий никаких действенных результатов (кроме славного ореола мученика) жертвенный алтарь служения социальным, моральным, метафизическим идеалам:



Я не продам за деньги мненья,
Без крайней нужды не солгу,
Но гибнуть жертвой убежденья
Я не хочу - и не смогу!..





(Т. 3. С. 279)

Но, повторимся, мука Некрасова в том и состояла, что для него обе правды - и "правда" физического существования, и "правда" духовного оправдания бытия - были великими и безусловными Истинами. Поэт склонял голову перед подвижничеством героев:



...Не хуже нас он видит невозможность
Служить добру, не жертвуя собой.
Но любит он возвышенней и шире...





стр. 29


--------------------------------------------------------------------------------



...Его послал Бог Гнева и Печали
Рабам земли напомнить о Христе.





(Т. 3. С. 154)



Иди и гибни безупречно.
Умрешь не даром: дело прочно,
Когда под ним струится кровь...





(Т. 2. С. 9)



Природа-мать! когда б таких людей
Ты иногда не посылала миру,
Заглохла б нива жизни...





(Т. 2. С. 173)

Но он же с не меньшей страстью отстаивал право человека на жизнь, неотменимое никакой нуждой - даже в самой высокой жертве:



Бог на помочь! бросайся прямо в пламя
И погибай...
Но, кто твое держал когда-то знамя,
Тех не пятнай!





(Т. 3. С. 18)



...глупо умирать,
Чтоб им яснее доказать,
Что прочен только путь неправый;
Глупей трагедией кровавой
Без всякой пользы тешить их!
Когда являлся сумасшедший,
Навстречу смерти гордо шедший,
Что было в помыслах твоих,
О родина! Одну идею
Твоя вмещала голова:
"Посмотрим, как он сломит шею!"
Но жизнь не так же дешева

...Я жить в позоре не хочу,
Но умереть за что - не знаю.





(Т. 3. С. 44 - 45)

Согласить друг с другом эти "правды" поэт не смог до конца своей жизни:



Мне борьба мешала быть поэтом,
Песни мне мешали быть бойцом.





(Т. 3. С. 175)

стр. 30