Нет худа без добра. Новое усиление в мире в последние годы интереса к проблемам феминизма и женской эмансипации привело не только к "перехлестам" в виде поисков в искусстве особенной, "женской" эстетики, но и действительно расширило рамки литературоведческой проблематики. Исследователи - речь идет в нашем случае об интернациональном круге литературоведов и критиков, печатающихся в Германии, - сосредоточились на истории авторов-женщин, которым в русском литературоведении не уделялось до сих пор достаточного внимания. Как выразилась одна из пишущих о "женской" проблематике в литературе Ренате Лахман, творчество женщин оставалось всегда, и не только в России, "на полях системы" и даже осознавало себя лишь по отношению к "мужскому канону".1 Да и сам этот "канон", заметим, привык снисходительно отзываться о женском авторстве, отодвигая его, сознательно, или по традиции, или по каким-либо еще причинам, на второй план.

Перед нами - два новых тома из серии "История женской литературы". Серия выходит в свет с 1994 года в собственном издательстве немецкого слависта Франка Гёпферта, преимущественно на русском языке. Среди предыдущих ее выпусков были, например, сборник статей о русских писательницах XVIII- XX веков, подготовленный петербургским литературоведом М. Ш. Файнштейном (т. 2, 1995), монография этого же ученого о Каролине Павловой (т. 15, 2002), том, посвященный литературному творчеству Екатерины II (т. 5, 1996), сборник стихотворений русских поэтесс XVIII века (т. 9, 1998) и т. д. Нынешние тома озаглавлены: том 16 - "Многосмысленная недосказанность. Тезисы и моментальные снимки из истории русских поэтесс" (2002) и том 17 - "Женщины. Идентичность. Изгнание. Русские женщины-авторы во Франции" (2003).

Во вступительной статье к шестнадцатому тому серии финляндская славистка Арья Розенхольм стремится непредвзято ("речь идет не об оценке, а о знании") (с. 10) ответить на вопрос, существуют ли "женские качества" литературы (с. 14). На этот вопрос невозможно ответить отвлеченно, но проблема женского стиля и женской точки зрения в искусстве этим отнюдь не снимается.

Статья Ф. Гёпферта в этом томе (с. 21- 40) посвящена творчеству Елизаветы Херасковой и Екатерины Урусовой, а именно "самоопределению поэтесс из высшего дворянства в литературе русского классицизма", как гласит название статьи. О положении авторов-женщин в России XVIII и начала XIX века говорится и в статье Венди Рослин "Между общественной и личной жизнью" (с. 41- 59). В обеих работах отмечается небыстрый, но неуклонный путь одаренной женщины это-


--------------------------------------------------------------------------------

Vieldeutiges Nicht-zu-Ende-Sprechen: Thesen und Momentaufnahmen aus der Geschichte russischer Dichterinnen / Hrsg. von Arja Rosenholm und Frank Gopfert. Fichtenwalde, 2002. 262 S. (Frauenliteraturgeschichte. Bd. 16); Frauen. Identitat. Exil: Russische Autorinnen in Frankreich / Hrsg. von Giovanna Spendel und Frank Gopfert. Fichtenwalde, 2003. 193 S. (Frauenliteraturgeschichte. Bd. 17); Die russische Lyrik / Hrsg. von Bodo Zelinsky unter Mitarbeit von Jens Herlth. Koln; Weimar; Wien, 2002. 401 S. (Russische Literatur in Einzelinterpretationen. Bd. 1).

1 Lachmann R. Thesen zu einer weiblichen Asthetik // Weiblichkeit und Feminismus / Hrsg. von C. Opitz. Weingarten, 1984. S. 182.

стр. 220


--------------------------------------------------------------------------------

го времени, как правило, дворянки, к литературным занятиям - от домашнего салона к чтению журналов, к театру, к переводческой работе и, наконец, к писательству. Жизнь такой женщины постепенно выходила за пределы семейного круга, к нему присоединялся круг общественный.

Работа Ирины Савкиной "Может ли женщина быть романтическим поэтом?" (с. 97- 111), так же как и предшествующий ей очерк Каролин Хейдер "Экзотичность близости. Две прозаические повести Зинаиды Волконской" (с. 79 - 95), подтверждает высказанные в предисловии к сборнику сомнения относительно существования "женской" эстетики. Господствующий мужской тип романтического поэта женщины-авторы (Е. Ган, К. Павлова, Н. Соханская, П. Бакунина и др.) не собирались подменять чем-то иным, лишь слегка дополняя его "феминной" метафорикой творческого процесса (аналогии с родами и материнством). А исследование повестей 3. А. Волконской "Славянская картина 5-го века" (1825) и "Сказание об Ольге" (1836) показало еще одну - и существенную - причину того, почему творчество некоторых даже незаурядных женщин осталось на периферии литературы. Хотела сказать об этом исследовательница или нет, но в художественном отношении это все-таки были произведения вторичные, совсем не выдающиеся, что никак не бросает тень на яркую личность 3. Волконской.

Статьи Джоу Эндрью и Хильде Хогенбом касаются соответственно творчества почти забытых ныне женшин-литераторов Марии Жуковой (с. 113 - 128) и Надежды Хвощинской (псевдоним: В. Крестовский) (с. 129- 147). Криста Бинсвангер, написавшая о поэтессе Allegro ("Образ автора со "сдвигом гендера". Мужской маскарад Поликсены Соловьевой на фоне русского символизма", с. 149 - 162), кажется, убеждена, в отличие от рецензента, в том, что женское писательство требует "особого измерения" (с. 149). Мужской маскарад и мужское лирическое "я" П. Соловьевой как раз и выдают борьбу женщины-поэта за равноправие с мужчиной в поэзии, остроумно замечает исследовательница. Тем не менее из этого не следует, что надо как-то по-особому подходить к поэтике Allegro. Нелегко определить женскую специфику также и в творчестве художницы и поэтессы Е. Г. Гуро (Эва Хаузбакер, "Гибрид. К поэтике переходного типа в жизни и творчестве Елены Гуро", с. 175 - 190). И очень условно можно говорить о женских качествах поэзии М. Цветаевой, - может быть, лишь противопоставив эту поэзию творчеству В. Брюсова, как это сделано в статье Ольги Хасти "Валерий Брюсов как анти-муза Марины Цветаевой" (с. 191 - 204). Не смешиваем ли мы отражения в поэзии особенностей женского эмоционального мира и действительно важной и всеми авторами сборника отмечаемой темы самоутверждения женщины с понятиями литературного мастерства, принципами эстетики, приемами поэтики, которые зависят не от пола, а от таланта?

Женская автобиографическая проза - в том же сборнике предмет статей Шарлотты Розенталь ("Выбирая два пути. Вербицкая как автобиограф", с. 163 - 174) и Марьи Риткенен ("Своими глазами - чужими словами? К современной женской автобиографии", с. 205 - 224). Примечательно, как вторая исследовательница объясняет "взлет русской женской литературы в перестроечное время": "Кризисная ситуация, когда политическая и идеологическая системы общества разрушились и доминировавшие культурные и литературные парадигмы развалились, создала возможности для проявления женского взгляда на общество" (с. 205). Однако в произведениях, рассматриваемых в этих статьях, - в автобиографической дилогии А. Вербицкой, в книгах воспоминаний М. Плисецкой и Е. Боннэр, женская специфика проявляется только в личной идентификации и связанных с этим психологических ситуациях, т. е. корректнее было бы говорить в данной связи не о "женской" литературе, а о литературе женщин-писательниц, что, конечно же, не совсем одно и то же. Что касается книги М. Арбатовой "Мне 40 лет..." (1999), о которой идет речь во второй из статей, то феминистская тема ставит эту книгу в особое положение. Возможно, М. Риткенен в этом конкретном случае права, усматривая признак "женской" литературы в особом взгляде на общество, когда такой взгляд специально подчеркнут автором произведения.

Заключительные статьи сборника слабо связаны с тендерными проблемами. Они представляют собой просто хороший литературоведческий анализ поэтики ряда современных русских писательниц. Это работы Ангелы Хубер "Усыновление всего мира в противопоставлении детоубийству и бунту. Сюжет Медеи в романе Людмилы Улицкой "Медея и ее дети"" (с. 225- 236), Катрин Ланге - ""Я хожу как бы кругами". Хронотоп любви в прозе Валерии Нарбиковой" (с. 237 - 246) и Кристины Парнель - "Русский Иерусалим. Постсоветские образцы идентификации в прозе Дины Рубиной" (с. 247- 262).

В семнадцатом томе серии собран большой, отчасти даже уникальный, материал. Из одиннадцати статей этого сборника девять напечатаны по-русски, поэтому читатели могут сами познакомиться с ними. На французском языке издана работа Эвелин Эндерлейн "Нина Берберова, "Победители и побежденные". Несколько мыслей о берберовских героинях" (с. 94 - 118), по-немецки написаны статья Керстин Гебауэр и Гудрун Гоес "Тоска по цельному человеку. Дневники Али Рахмановой" (с. 135 - 153), а также статья Ф. Гёпферта "Собственное "я" - и все же это не я сама. Мысли по поводу проявлений

стр. 221


--------------------------------------------------------------------------------

биографизма в текстах Евгении Волковой" (с. 155 - 177).

Если имя Н. Берберовой известно российской читающей публике, то об Але Рахмановой знают меньше, не говоря уже о творчестве француженки русско-бразильского происхождения Мари Жирар де Вийяр (род. 1911), написавшей двенадцать книг по-русски под псевдонимом Евгении Волковой. Не ради женской проблематики, а в первую очередь как информация о писательницах необычной и во многом трагической судьбы (какими были судьбы всех вольных или невольных изгнанников) эти статьи станут ценным пополнением истории русской эмигрантской литературы XX века.

Автобиографические произведения Али Рахмановой (собственно, Галины Николаевны Дюрягиной, 1898 - 1990) получили известность еще в 1930-х годах. Переведенные на немецкий и похожие на авантюрные романы, они вместе с тем передавали черты реальной жизни периода гражданской войны в России. Мужем писательницы был пленный австриец, филолог Арнульф фон Хойер (ум. 1970), который стал немецким переводчиком ее книг. В целом же они переведены на 22 языка. Перу Али Рахмановой принадлежат также одиннадцать романов-биографий великих россиян - Пушкина, Тургенева, Достоевского и др. Автор статьи об этой писательнице постаралась выделить в ее творчестве специально женскую тему. Такая тема, естественно, присутствует в повествовании, которое ведется от лица русской девушки Али Рахмановой (см. с. 144 - 150). Но сама писательница предпочитала заниматься личностью как таковой, ценя в женщине и в мужчине духовную цельность.

Судьба Евгении Волковой более или менее типична для младшего поколения эмигрантов первой волны. Родилась в России, увезена родителями в 1917 году, училась в довоенной Чехии, в немецкой школе, позже обосновалась во Франции. Главное ее произведение - большой роман "Быль и небыль". В статье недостает, на наш взгляд, более подробной оценки художественной манеры писательницы, что помогло бы включить ее творчество в систему координат современной русской литературы. Зато, так сказать, "словарная" ценность материала, включая библиографию, несомненна.

Из других статей сборника назовем прочувствованный очерк Нади Каприольо "Тэффи. Россия на берегах Сены" (с. 33- 45), в котором, право же, нет ничего тендерного! В работе Вероники Лосской "Цветаева. Женское творчество" (с. 47 - 58) заметна некоторая внутренняя противоречивость. С одной стороны, следуя мнению самой поэтессы (или поэта - скажем мы, уважая память М. Цветаевой), автор утверждает, что "цветаевское творчество - вне норм, вне пола и рода, вне времени" (с. 57), с другой - много пишет о женственности ее лирического "я", хотя и о женственности своеобразной. "Героиня, создаваемая Цветаевой, особенно в ее лиро-эпических поэмах или сказках, сильная, свободная и воюющая женщина, отстаивающая свою любовь, свои убеждения и свободный дух. Она - поэт, художник, бог. Ее герой, мужчина, нередко слаб..." (с. 56). Конечно, можно сказать, как это делает автор, что "творчество Цветаевой абсолютно женское" (с. 58), но после приведенных рассуждений смысл этого утверждения несколько расплывается. Некоторая неясность образа М. Цветаевой, созданного в статье, объясняется, как уже говорилось выше, неопределенностью изначальной установки на творчество поэтессы как на некое сугубо "женское" творчество, тогда как крупный поэт подымается выше подобных рамок.

Две работы посвящены поэтессе и общественной деятельнице Е. Ю. Кузьминой-Караваевой - статья Эридано Боццарелли "Мать Мария" (с. 59 - 72) и статья Ванды Лощак "Мать Мария в кругу идей преображения мира" (с. 73 - 81). Это еще одна дань памяти замечательному человеку, христианке-подвижнице. Но когда автор второй из статей высказывает мнение о том, что в основе творчества этой поэтессы лежит "материнский инстинкт, заставивший ее с полной отдачей суетиться вокруг Царства Божьего" (с. 73, слог автора), возникает некоторое сомнение относительно того, что мать Мария руководствовалась инстинктом, а не силой духа.

Впрочем, литераторам-женщинам были, разумеется, свойственны черты их женских социальных ролей. В очерке Ольги Демидовой "Портрет эпохи как автопортрет. Нина Берберова и Ирина Одоевцева" (с. 83- 94) рассказывается, как вражда двух мужчин - В. Ходасевича и Г. Иванова перекинулась на их жен - Н. Берберову и И. Одоевцеву. Но автор видит корни этой ссоры не в быте, а в разности двух женских характеров, которые описываются довольно тонко.

В конце сборника перепечатана из "Известий РАН" (Серия литературы и языка, 2002, т. 61, N 2) статья Александры Николеску о спорах русских эмигрантов в 1920-е годы о чистоте русского языка. Тема эта и сегодня актуальна без всякого отношения к тендеру. Остается, правда, грустное сознание того, что ни языка, о котором спорили, ни среды его бытования уже фактически нет на свете (нет и самих споривших).

Еще одно заслуживающее внимания немецкое издание последних лет - большой том под заглавием "Русская лирика" (2002), подготовленный известным специалистом по русской литературе Бодо Целински. Как сообщает редактор, этим томом открывается новая, или, вернее, обновленная серия "Русская литература в отдельных интерпретациях", которую предполагается дополнить томами о романе, драматургии и о русском рассказе. Около двадцати с лишним лет назад подобное издание уже предпринималось,

стр. 222


--------------------------------------------------------------------------------

хотя и в несколько ином составе: том о романе (1979), том о русской повести (1982) и том о драме (1986). Русская лирика впервые является, таким образом., темой такого исследования.

В книгу включены интерпретации сорока девяти произведений тридцати восьми поэтов, причем некоторые из них - Пушкин, Блок, Мандельштам, Ахматова и Пастернак - представлены каждый тремя произведениями. Составитель сожалеет, что объем тома не позволил в него включить ряд предполагавшихся очерков о поэзии Бальмонта, Крученых, Игоря Северянина, Окуджавы и некоторых других поэтов. Тем не менее материалы тома охватывают период от середины XVIII до конца XX века - от оды Ломоносова до стихов нашей современницы Ольги Седаковой. Предшественники XX столетия представлены одиннадцатью поэтами, тогда как прошлый век - это, по словам издателя, - "век лирики", поэтому его представляют здесь двадцать семь имен. Как видим, отбор материала и композиция сборника во многом зависели от вкуса и такта составителя, и, надо сказать, что к его выбору вполне стоит отнестись с доверием, хотя можно было бы добавить, например, очерки о Б. Окуджаве и В. Высоцком или даже предпочесть эти имена кому-то из ныне присутствующих в сборнике.

Очерки построены следующим образом: публикуется текст стихотворения в оригинале и в прозаическом подстрочном немецком переводе (не печатаются только крупные тексты вроде "Двенадцати" А. Блока), затем следуют несколько страниц подробной и по возможности всесторонней интерпретации поэтического текста с точки зрения истории литературы, поэтики и стилистики, а в конце тома приводится литература вопроса и библиографические ссылки.

Задача объяснения поэтического текста - это, по признанию редактора, "как всегда, самая важная и самая трудная задача литературоведения" (с. VI). Относительно ключевого значения интерпретаций для науки о литературе можно было бы подискутировать, но трудность жанра несомненна. Хорошее объяснение одного ряда слов при помощи другого ряда тех же слов требует от литературоведа настоящей виртуозности, иначе не стоит браться за дело. Чтобы не оставаться голословными, рассмотрим некоторые очерки, включенные в сборник.

Удивляет лаконизмом (всего шесть страниц!) сделанная известным славистом Р. Лауэром интерпретация стихотворения Пушкина "Я памятник себе воздвиг нерукотворный" (с. 93 - 99). Конечно, автор опирается на суждения В, В. Виноградова и М. П. Алексеева, но для немецкого читателя существенно то, что пишет и сам Р. Лауэр. Ему удается представить пушкинский текст без бравурно-торжественного школярского осмысления, в богатстве обертонов и "подтекста", и при этом четко определить особенности отношения Пушкина к поэтической традиции (ее "обогащение, переиначивание и переосмысление", с. 95).

В очерке о стихотворении Тютчева "Silentium!" (с. 110 - 115) Биргит Харрес избегает перечислять имена философов и типы философских систем, с которыми сопоставляют обычно позицию поэта. Но все-таки не мешало бы поместить Тютчева в русскую традицию философской лирики и вообще в "ток" русской поэзии. Тогда получило бы (или не получило) обоснование отнюдь не бесспорное мнение автора очерка о том, что Тютчев - "главный представитель романтизма" в России (с. 110).

В некоторых случаях даже тщательные пояснения все-таки не вносят требуемой ясности в наше понимание произведения. Так, смысл фигуры Христа в поэме А. Блока "Двенадцать" по-прежнему остается камнем преткновения для истолкователей. Мы имеем в виду очерк Вольфганга Шриека о поэме (с. 189 -195). Почти такое же впечатление оставляет интерпретация стихотворения Е. Евтушенко "Бабий Яр" (очерк Б. Харрис, с. 338 - 345). В этих очерках больше говорится о политике (это для немецкого читателя тоже, конечно, нужно), нежели о поэтике. Между тем именно художественный анализ ведет к лучшему пониманию поэзии как поэзии, а не как публицистики. Примером может служить разъяснение стихотворения Дм. Пригова "Когда здесь на посту стоит милицанер [так!]" (автор очерка - Бригитте Обермайр, с. 379 - 385). Без этого разъяснения трудно было бы уяснить себе смысл стихотворения, тем более иностранцу.

Можно упомянуть еще ряд очерков, действительно помогающих проникнуть в глубокие слои поэтического текста. Это, например, очерк Б. Целински о "Tristia" О. Мандельштама (с. 270 - 279), статья С. Бройтмана о стихотворении А. Тарковского "Дождь" (с. 325 - 331) и т. д. Очерк Йенса Херльта о "Римских элегиях" И. Бродского (с. 369- 378) местами похож на интерпретацию музыки или живописи и тем самым приближает нас на несколько ступеней к тайнам мастерства поэта. Автор очерка, как и многие участники сборника, демонстрирует тонкое чувство русского поэтического слова, что делает честь современной немецкой славистике.

Несомненным достоинством обсуждаемого издания является вступительный очерк Б. Целински, в котором сжато излагается вся история русской лирики от ее начатков в литературе Древней Руси и в народной песне до Иосифа Бродского. Эта работа заслуживала бы перевода на русский язык - настолько она информативна, хороша по слогу и проникнута искренней любовью к русской поэзии.

стр. 223