17 января 1827 года Гете записал в дневнике: "Диктовал... о мировой литературе". Так впервые терминологически обозначилась идея, над которой уже многие годы раздумывал писатель, - идея о гуманистическом союзе разнонациональных литератур, о формирующей взаимообогащающей общности, в рамках которой отдельная литература, сохраняя собственное своеобразие, раскроется в типологическом родстве с другими, о мировой литературе как единстве в многообразии, как движении словесной культуры разных народов к все более крепнущим общечеловеческим началам, нравственному и эстетическому согласию.

Идея мировой литературы уже много лет до известной записи в дневнике фактически доказывалась Гете примерами разнопланового характера, и особенно обстоятельно разработанными вопросами о западно-восточном синтезе.

Определяя замысел "Западно-восточного дивана", книги этапного значения, во многих отношениях родственной "Фаусту", Гете писал: "Мое намерение состоит в том, чтобы радостно связать Запад и Восток, прошлое с современным, персидское с немецким и постигнуть их нравы и образ мышления в их взаимосвязанности, понять одно с помощью другого".1

И сама работа над "Западно-восточным диваном" обнаружила во всей полноте постоянное устремление Гете к универсализму, к поиску единства высших общезначимых основ каждой литературы мира. При всем неповторимом своеобразии культур разных народов Восток, как замечал Гете, должен быть общепонятен Запа-


--------------------------------------------------------------------------------

1 Цит. по: Кассель Л. М. Гете и "Западно-восточный диван". М., 1973. С. 29.

стр. 253


--------------------------------------------------------------------------------

ду "как в вещах нравственных, так и эстетических".2 Культура Востока не только входила в художественную жизнь Запада, поражая своей экзотичностью ("Восточные поэмы" Байрона, сказочный цикл Гауфа "Караван", "Восточные стихотворения" Гюго), но и раскрывалась в своей близости к европейскому. Это был важнейший аргумент в пользу идеи о мировой литературе. Но эта же идея может быть подтверждена и творчеством самого Гете, в котором проявилась тенденция взаимообогащающего синтеза двух поэтик - классической и романтической. Убедительным примером этого была его композиция "Елена", о которой он писал в письме Карлу Икену 7 сентября 1827 года: "Я никогда не сомневался в том, что читатели тотчас же не постигнут главный смысл этого представления. Пришло время, чтобы, наконец, завершился примирением страстный спор между классиками и романтиками".3 При этом следует полагать, что Гете было небезынтересно получить подтверждение этого своего суждения взглядом со стороны, словом "другого голоса". И такое подтверждение явилось из России. В марте 1828 года в Веймар из Москвы пришло послание - перевод на немецкий язык статьи С. П. Шевырева "Отрывок из междудействия к Фаусту. Елена. Сочинение Гете".4 Напечатанная незадолго до этого в "Московском вестнике" статья стала довольно оперативным откликом на поэтическую композицию "Елена", опубликованную в вышедшем весной 1827 года четвертом томе последнего прижизненного собрания сочинений Гете.

Автор статьи, ведущий критик журнала "Московский вестник" Шевырев, примыкал к любомудрам, эстетическая программа которых опиралась на немецкую философию, и в первую очередь натурфилософию Шеллинга. Рассматривая поэзию как главное из искусств, любомудры полагали, что она питается вечно обновляющейся природой - этим неисчерпаемым кладезем поэтических образов. Но искусство для Гете, как писал впоследствии Шевырев, "образует мир высший, нежели природа, оно имеет свою самобытную истину и цель".5 Поэзия - интуитивное постижение мира, но она способствует и его понятийному осмыслению. Разделяя жизнь и искусство, Шевырев требовал от литературы высокой меры обобщенности и идеальности. Именно в этом ключе он прочел "Елену". Гете был представлен Шевыревым поэтом свободного божественного вдохновения, искусство которого не имеет заданной цели. Это поэзия, где прекрасное есть "вместе истина и благо". Шевырев писал: "Творение Гете - это поэтический, чудесный сон прихотливого, ветреного и самолюбивого воображения".6 Предав полному забвению постулаты рационалистической критики, Шевырев стремился передать свою личную, глубокую сопричастность созданию Гете, от отдельного перейти к общему, раскрыв в "Елене" неповторимый художественный мир ее творца. Не случайно свой отзыв Шевырев подкрепил поэтическим проникновением в текст Гете, переведя на русский язык отрывок из "Елены". В "Елене", по мнению Шевырева, Гете показал переход действия из древнего в настоящее и изобразил это, с одной стороны, средствами поэтики классической, в форме эпического действия, "где всякое чувство выражено как будто не тотчас, а когда оно прошло, не в настоящем, а в прошедшем", а с другой стороны, во второй части, - в стиле романтической поэтики, где действие "беспокойно и быстро, как сам язык, и всякое чувство выражено в настоящем, в самую минуту своего появления".7 Но это различие видимо лишь при условии детального анализа - само же творение Гете, взятое в целом, являет собой органическое единство. Не случайно Шевырев считал "Елену" не фрагментом, а целостной, закончен-


--------------------------------------------------------------------------------

2 Гете И. В. Западно-восточный диван. М., 1988. С. 140.

3 Goethes Briefe in drei Banden. Berlin und Weimar, 1984. Bd. 3. S. 254.

4 Московский вестник. 1827. N 21. Ч. 6. С. 79 - 93.

5 Шевырев С. П. Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов. М., 1836. С. 290.

6 Московский вестник. 1827. N 21. Ч. 6. С. 80.

7 Там же. С. 93.

стр. 254


--------------------------------------------------------------------------------

ной композицией.8 И рождена она была на основе художественного взаимодополнения "первой классической половины текста и романтической - второй".

Этот поэтический опыт, по мнению Шевырева, не был случайным в творческой биографии Гете. Примером тому - трагедия "Возвращение Пандоры" и сцена из "Фауста" "Вальпургиева ночь". Указав на две эти композиции, Шевырев не развернул свою аргументацию, и поэтому необходимо пояснить, что оставшаяся незавершенной драма, с названием по первоначальному замыслу "Песнь о возвращении Пандоры", должна была убедить читателей в том, что красота не навсегда покинула мир. Недаром Пандора у Гете - это не прелестная женщина, приносящая людям соблазн и несчастье, как в античной мифологии, а символ Красоты и Добра. Так в классических одеждах аллегорической пьесы органично воплотилось романтическое томление по идеалу, по красоте, тождественной истине, мировому закону, конечной сути всех вещей. И в "Вальпургиевой ночи" Гете, оставаясь классиком, протянул руку романтикам. Преступая все строгие эстетические установления, соединив в одно невероятное и натуральное, лирику и эротику, сатиру и юмор, Гете выстроил законченную поэтическую композицию. Изобразив фантастический дьявольский мир, он, в отличие от поздних романтиков, не остановился на ноте трагической непостижимости и неисправимости этого мира, а рационально преодолел ужасное, инфернальное. В свете этого нужно заметить, что Шевыреву были близки гетевская философия жизни, понимание характера общественного прогресса. Шевырев не был апологетом существующего порядка вещей, но был и решительным противником каких-либо насильственных перемен. Мудрость Гете - жить, медленно поспешая, творчески созидая новое, - была созвучна тому, что писал Шевырев М. Погодину в конце 20-х годов: "Наш путь - не путь крови, а путь труда, терпения, труд Христов".9

Несколько позже, в своем труде "Теория поэзии в историческом развитии у древних и новых народов", Шевырев обосновал идею поэтического универсализма Гете: "Поэты всего мира, всех веков и стран, участвовали через Германию в воспитании Гете, и поэтому и галерею его произведений, вещающих славу и гордость его отечества, представляет Пантеон всемирной поэзии... На произведениях Гете можно изучать всемирную историю".10 Вновь вернувшись к "Елене" как к частному примеру, Шевырев заметил, что ее содержание "совместило в себе поэзию древнюю и новую", т. е. классическую и романтическую. "Елена" - "это живой Янус, слитый из древней греческой женщины и новоевропейской".11

Отзыву из России Гете придал особое значение. 1 мая 1828 года он записал в дневнике: "Письмо из России, к обеду Ример и Эккерман. Остались после обеда. Обсуждалось послание из Москвы".12 В это же время Гете получил еще два отклика на "Елену" - от профессора Сорбонны Жан-Жака Ампера и философа Т. Карлейля. Их статьи были напечатаны соответственно в парижском и эдинбургском журналах.

12 марта Гете записывает в дневнике: "К обеду д-р Эккерман, обсуждали прием "Елены" в Париже и Москве"; 14 марта: "Вновь просмотрел и обдумал статьи об "Елене""; 15 марта: "Обдумывал прием "Елены" в Германии, Париже и Москве".13 Спустя два месяца в письме к Ф. Цельтеру Гете рассматривает полученные отзывы о "Елене" как убедительные аргументы в пользу концепции мировой литературы: "Я замечаю, что получившая от меня вызов мировая литература устремляется на


--------------------------------------------------------------------------------

8 Интересно отметить, что в 1836 году, когда уже была опубликована вторая часть "Фауста", Шевырев продолжал ссылаться на "Елену" как на отдельное произведение. См.: Шевырев С. П. Указ. соч. С. 289.

9 Цит. по: Очерки истории русской театральной критики. Л., 1975. С. 161.

10 Шевырев С. П. Указ. соч. С. 288, 290.

11 Там же. С. 289.

12 Goethes Samtliche Werke. Berlin, 1929. Bd. 40. S. 145.

13 Ibid. S. 149.

стр. 255


--------------------------------------------------------------------------------

меня, желая утопить как чародея... мне стало теперь известно, как принимают "Елену" в Эдинбурге, Париже и Москве. Очень поучительно познакомиться с тремя различными образами мышления: шотландец стремится проникнуть в произведение, француз понять его, русский усвоить".14 Это свое суждение Гете посчитал нужным обнародовать в том же 1828 году на страницах журнала "Об искусстве и древности", поместив небольшую заметку ""Елена" в Эдинбурге, Париже и Москве".15 Спустя год, беседуя с Эккерманом о "Фаусте", Гете так трактовал вторую часть своей трагедии: "Уже в ранее написанных актах классическое все явственнее слышится наравне с романтическим, дабы мы, как на пологий холм, могли подняться к "Елене", где обе поэтические формы выступают еще отчетливее и одновременно как бы друг друга уравнивают".16 Как видим, Гете не противопоставлял классическое и романтическое, напротив, они дополняли друг друга, ибо в отдельности в каждом есть определенная неполнота. Литература развивается, вбирая и отрицая предшествующее; новое - это и преодоление старого, и надстройка над ним.

Послание из России Гете не оставил без ответа. 1 мая 1828 года он отправил своему русскому корреспонденту письмо, которое вскоре после получения в Москве появилось на страницах "Московского вестника".17 Как писал Гете, из России он получил подтверждение того, что "цель, к которой он шел долгие годы и казавшаяся столь далекой, уже достигнута, что смелое желание исполнилось... Творение немца было не только понято на отдаленном Востоке, но и вызвало чувство столь же нежное, столь глубокое".18 Так суждение русского критика об интегрирующем процессе в современной художественной жизни, о синтезе классического и романтического явилось еще одним аргументом в пользу концепции мировой литературы.

Письмо Гете, адресованное русскому корреспонденту, было замечено в литературных кругах, став одним из примечательных явлений всевозрастающих межлитературных контактов. 1 июля 1828 года А. Пушкин писал М. Погодину: "Честь и слава милому нашему Шевыреву. Вы прекрасно сделали, что напечатали письмо нашего германского патриарха".19 Несколько позже, в рецензии на альманах М. Максимовича "Денница", Пушкин повторил свой отзыв, особо отметив, что публикация Шевырева "заслужила одобрительное внимание великого Гете".20 Впоследствии М. Погодин писал: "Самое блистательное торжество имел Шевырев, написав разбор второй части "Фауста" Гете, тогда только что вышедшей. Сам германский патриарх отдал справедливость Шевыреву, благодарил его и написал к нему письмо".21

Остается сказать, кто же был тем русским корреспондентом Гете, благодаря которому состоялся этот знаменательный эпизод русско-немецких литературных связей.22

Русский немец Николай Васильевич Борхард (1801-1857) был преподавателем первого московского кадетского корпуса, затем служил инспектором Николаевского Института благородных девиц. Существует версия, что незадолго до своего послания Гете он издал в Риге книгу "Прославление Гете в России - в прославле-


--------------------------------------------------------------------------------

14 Ibid. S. 47 - 48.

15 Ibid. S. 261.

16 Эккерман И. П. Разговоры с Гете. М., 1981. С. 337.

17 Московский вестник. 1828. N 11. Ч. 9. С. 79 - 93.

18 Гете И. В. Собр. соч.: В 13 т. М., 1948. Т. 13. Ч. 2. С. 508.

19 Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т. Л., 1979. Т. 10. С. 193.

20 Там же. Т. 7. С. 76.

21 Погодин М. Воспоминания о Степане Петровиче Шевыреве. СПб., 1809. С. 15.

22 В трудах литературоведов, которые упоминали об этом эпизоде русско-немецких связей, корреспондент Гете именуется как "некий Борхард" (см.: Дурылин С. Русские писатели у Гете в Веймаре // Лит. наследство. 1932. Т. 4 - 6. С. 457; Жирмунский В. М. Гете в русской литературе. Л., 1981. С. 133; Каллаш В. Русские отношения Гете // Под знаменем науки. Юбилейный сборник в честь Н. И. Стороженко. М., 1902. С. 178 - 184). Кратко о личности Борхарда сказано в кн.: Reissner E. Deutschland und die Russische Literatur. 1800 - 1848. Berlin, 1970. S. 39, 47,48.

стр. 256


--------------------------------------------------------------------------------

нии России".23 В немецкой газете "Estona", выходившей в Ревеле, Борхард публиковал заметки о русской литературе. Гете ничего не было известно о Борхарде. Но он посчитал своим долгом сказать очень теплые слова о русском корреспонденте. В связи с этим к письму Гете, опубликованному в "Московском вестнике", Борхард сделал небольшое пояснение. Похвалу великого Гете Борхард не посмел принять на себя, он отнес ее к русской литературе в целом. Свою же роль он видел "в счастье быть лишь посредником в деле сближения русской и немецкой словесности".

Но, назвавшись посредником, Борхард косвенно подтвердил концепцию Гете о мировой литературе, ибо во всеубыстряющемся процессе художественно-гуманистического сближения разных культур роль посредника приобретала важное, а в каком-то отношении даже определяющее значение.


--------------------------------------------------------------------------------

23 Автору данной статьи это издание разыскать не удалось.

стр. 257