Вот и пишите "хорошие" рассказы о сумасшедших - сам в сумасшедшие попадешь. Обидно!

Леонид Андреев 1

Первые десятилетия XX века Александр Блок назвал "историей одиноких восторженных состояний", связанных с переживаниями всеобщего неблагополучия, приблизившейся катастрофы, надвигающегося хаоса. Леонида Андреева его современники - Блок, Белый, Горький, Чуковский, люди науки, искусства, общественные деятели - считали самым ярким носителем апокалипсических настроений эпохи, самым чутким барометром ее боли и надежды, радости и отчаяния. По словам Андрея Белого, Леонид Андреев был бескорыстнейшим Дон Кихотом, сумевшим прикоснуться к "неизреченным ритмам космоса".

Этим и аналогичным устойчивым представлениям об известном писателе, всему тому, что близко знавшие и любившие Андреева считали "кипением ума" и "вечно кипящего таланта" (П. Пильский), сделана попытка противопоставить иную точку зрения. Речь идет о двух статьях Фредерика X. Уайта с сенсационными заголовками: "Леонид Андреев: лицедейство и обман",2 ""Тайная жизнь" Леонида Андреева: история болезни".3 Автор упрекает литературоведов в том, что они до сих пор не рассмотрели творчество Андреева "сквозь призму истории его болезни", игнорировали "одну из центральных составляющих его жизни и литературного творчества". Решив восполнить этот пробел и доказать, что Андреев, страдая "от приступов маниакально-депрессивного психоза", "стратегией лицедейства" старался избежать "позорного клейма душевнобольного", Уайт обращается к многочисленным документам, которые, как ему представляется, соответствуют придуманной концепции. И качество прочтения документов, и их интерпретация вызывают недоумение.

Статья в журнале "Вопросы литературы" начинается с воспроизведения "Медицинского свидетельства", выданного А. М. Андреевой, жене писателя, 12 февраля 1905 года. Подписавший его ассистент клиники нервных болезней Георгий Иванович Прибытков свидетельствует о наличии у Андреева тяжелой нейрастении.4 Уайт, получивший в Русском архиве Лидского университета (Великобритания) доступ к этому документу, не обратил внимания на дату и не задался вопросом: почему, собственно, А. М. Андреева обратилась с запросом о состоянии здоровья мужа


--------------------------------------------------------------------------------

1 Л. Н. Андреев - А. А. Измайлову. 26 февраля 1903 г. // ИРЛИ. Ф. 123. Оп. 1. N 1011.

2 Новое литературное обозрение. 2004. N 69. С. 130 - 143. Далее ссылки даются в тексте сокращенно: НЛО.

3 Вопросы литературы. 2005. N 1. С. 323 - 339. Далее ссылки даются в тексте сокращенно: ВЛ.

4 Ф. Х. Уайт пишет: "Психиатры ставили Андрееву диагноз "острая неврастения". Этот расплывчатый термин на рубеже веков подразумевал самые разные заболевания" (НЛО, с. 134). Сделав эту оговорку, автор статьи допускает вольное толкование неведомо какими психиатрами поставленного диагноза. Между тем вопрос абсолютно ясен: и тогда и теперь нейростению (невростению) никто не считал болезнью психической, и потому у Андреева не было необходимости лечиться у психиатров.

стр. 103


--------------------------------------------------------------------------------

после трех лет счастливой совместной жизни с ним? Если бы автор статьи поискал ответ на этот вопрос в биографии писателя, то, возможно, и не стал бы развивать свои идеи столь интенсивно, ибо медицинское свидетельство 1905 года не из разряда сенсационных.

9 февраля 1905 года Леонид Андреев был арестован за предоставление квартиры для нелегального заседания ЦК РСДРП и посажен в Таганскую тюрьму. В этой ситуации А. М. Андреева проявила несомненное мужество и самоотверженность. В письме к брату П. М. Велигорскому она, в частности, писала о надежде на скорое освобождение мужа, объясняла свою уверенность двумя обстоятельствами: "С одной стороны, имеет значение его имя, а с другой - мои хлопоты (...) если его не выпустят на днях, то я еду в воскресенье в Петербург и буду хлопотать там, чтобы его выпустили на поруки".5 По свидетельству В. П. Митрофанова, "Александрой Михайловной было подано заявление на имя Начальника Московского охранного отделения, в котором она просила допустить к Леониду Николаевичу постоянно лечащего его врача Ф. А. Доброва,6 что и было разрешено. Филипп Александрович дал врачебное свидетельство о состоянии здоровья Леонида Николаевича. Он не поскупился на сгущение красок в описании болезней Леонида Николаевича, всемерно стараясь помочь ему".7

Именно по этой причине и доктор Г. И. Прибытков "сгущает краски": "(...) в сущности, болезнь его следует считать неизлечимой (...) всякие психические и нервные потрясения для него, безусловно, не только вредны, но и опасны". Главное здесь - не определение диагноза, а стремление убедить официальную инстанцию, что пребывание Андреева в тюрьме опасно для его здоровья.

Неточностями грешат и собственно биографические соображения автора статей.

Например, Уайт замечает: "Отец Андреева был хроническим алкоголиком и умер от апоплексического удара в возрасте сорока двух лет. Андреев утверждал, что его отец был душевно болен, и считал, что унаследовал эту болезнь" (НЛО, с. 134). Эти слова вступают в спор с хорошо известным исследователям рассказом об отце самого писателя: "Покойный отец мой был человеком ясного ума, сильной воли и огромного бесстрашия (...) Чтобы покончить с вопросом о наследственности, скажу, что отец и мать поженились очень рано, оба были людьми здоровыми и очень крепкими, а отец, кроме того, отличался огромной физической силой. В городе отец умер рано, всего сорока двух лет, скоропостижно, от кровоизлияния в мозгу; в деревне он мог бы дожить и до ста лет".8 Злоупотреблять спиртным Николай Иванович Андреев стал только в последние два-три года. Причиной тому был крах Орловского городского общественного банка, где он служил начальником валютного отдела, и собственное разорение. Семью нужно было кормить - Николай Иванович залез в долги, пытался как-то справиться с ними, но из нужды выбраться не смог. Только после его смерти семья узнала, что наличных денег в банке нет и усадьба наполовину заложена.

И еще одно уточнение по поводу "душевной болезни" Николая Ивановича Андреева. Уайт делает ссылку на воспоминания Скитальца, опубликованные в 1934 году. Читаем на указанной странице: "Андреев никогда не был пьяницей в


--------------------------------------------------------------------------------

5 А. М. Андреева - П. М. Велигорскому. После 10 февраля 1905 г. / Публ. В. Баранова// Горьковский рабочий. 1972. 2 июня. N 128. С. 3.

6 Добров Филипп Александрович (1869 - 1941) - практикующий врач, муж Елизаветы Михайловны Добровой (урожд. Велигорской), старшей сестры А. М. Андреевой.

7 Митрофанов В. П. Леонид Андреев и семья Добровых // Андреевский сборник: Исследования и материалы. Курск, 1975. С. 259. См. также: Андреев Л. Письма из Таганской тюрьмы / Вступит, статья и коммент. Л. Н. Афонина // Звезда. 1971. N 8. С. 168 - 183.

8 Андреев Л. Автобиографическая справка // Андреев Л. Собр. соч.: В 6 т. М., 1990. Т. 1. С. 575.

стр. 104


--------------------------------------------------------------------------------

обычном смысле этого слова: пил очень редко, всю жизнь боролся с этим, как он думал, наследственным пороком, проявляя большую силу воли: в разгаре своей огромной литературной работы он по нескольку лет подряд не прикасался к рюмке, но вследствие несчастливо сложившейся личной жизни, иногда, что называется, срывался, и тогда порок проявлялся грандиозно..."9 И далее: "Не было пошлости в пороке Андреева: что-то трагическое было в этом необыкновенном человеке, с его вдохновенным, одухотворенным лицом, с необычайно утонченной, глубокой и сложной душой, с чисто лермонтовским предчувствием ранней гибели..."10 И ни слова о "душевной болезни" отца. Правда, на следующей странице и в самом деле есть упоминание об отце, но в ином качестве: "...вероятно, он больше был похож на отца, рано умершего, о котором сын мало говорил мне, вероятно, плохо и помнил его, но отзывался о нем, как о провинциальной "душе общества" и широкой натуре".11 Видимо, для автора сенсационной концепции не существует различия между "душой общества" и "душевной болезнью".

Среди аргументов в пользу психического нездоровья Андреева находим и утверждение, что "у младших братьев и сестры" писателя "тоже проявлялись психические отклонения. Сестра Зинаида и брат Всеволод умерли в психиатрических лечебницах: сестра - в двадцать один год, брат - в тридцать три.12 Еще один брат, Павел, сильно пил и, по свидетельствам современников, постоянно терзался страхами и тревогами" (НЛО, с. 134). Часть сведений Уайт почерпнул из воспоминаний, достоверность которых вызывает сомнения: их автор - В. Б. Катонина - была подругой Р. Н. Андреевой, сестры Леонида Андреева. Что-то она видела своими глазами, что-то слышала, а чего-то недопоняла и домыслила. Как бы то ни было, писать о психических отклонениях в семье, опираясь только на этот источник и при этом игнорируя свидетельства людей много более осведомленных, вряд ли допустимо.

Далее. О Зинаиде Уайт узнал из воспоминаний П. Н. Андреева - именно на них делается ссылка. Но у Павла Николаевича нет ни слова о психиатрической лечебнице, в которой якобы умерла его сестра.13

После слов "сильно пил" Уайт ссылается на известный очерк В. Е. Беклемишевой. Читаем текст на указанной странице - ив очередной раз обнаруживаем несовпадение: "От отца Павел унаследовал любовь к водке. Но пил не так тяжело и не так продолжительно, как Леонид Николаевич".14

Другие необходимые пояснения. У писателя было две сестры и три брата. Римма Николаевна прожила до 1941 года, оставила воспоминания о старшем брате и семье Андреевых, передала в Пушкинский Дом часть архива и личные вещи Л. Андреева. С ее слов известно о болезни и смерти Зинаиды Николаевны: "Конец 1904 г. Первый наш семейный испуг произошел в семье Леонида. Я помню, меня вызвали к Леониду (она жила в том же особняке, где и Леонид - наверху). У нее пошла кровь носом, но так сильно, что остановить ее домашними мерами не удалось, вызвали врача. Леонид крайне взволновался, как и мы все. Кровотечение повторялось во все время зимы. Летом этого же года (1905) Леонид уехал в Крым, я жила в Малаховке, Зина же с мужем в Бутове. Я очень часто приезжала. Зина плохо себя чувствовала (,..)"15 Далее Р. Н. Андреева рассказала о возвращении брата, о решении начать серьезное лечение сестры: "Леонид написал письмо к известному


--------------------------------------------------------------------------------

9 Скиталец. Встречи. Леонид Андреев // Красная новь. 1934. N 10. С. 161.

10 Там же.

11 Там же. С. 162.

12 Всеволод Николаевич умер на 39-м году жизни (11 февраля 1877 - 9 декабря 1915).

13 Андреев П. Н. Воспоминания о Леониде Андрееве // Литературная мысль. Л., 1925. Кн. 3. С. 203.

14 Беклемишева В. Воспоминания // Реквием. М., 1930. С. 225.

15 Андреева Р. И. Воспоминания. Черновая машинопись с правкой // Орловский государственный литературный музей И. С. Тургенева (далее - ОГЛМТ). Ф. 12. Оп. 1. N 168. Л. 64.

стр. 105


--------------------------------------------------------------------------------

в то время проф. Усову. Тот приехал, осмотрел ее и велел, осмотрев ее, немедленно везти в клинику (на Девичьем поле). Перевезли и ... через три дня после перевезения ее в клинику Зина умирает. На следующий день после перевезения Зины я с мамой и навестили Зину, хотя улыбнуться она уже не могла. Тогда мама поцеловала ее руку. Зина испугалась и крайне удивилась. Ведь мама никому, кроме Леонида, не целовала руки".16

Андрей Николаевич, младший брат Леонида Андреева, писал стихи, прозу, пробовал себя в журналистике. В 1914 году ушел вольноопределяющимся в действующую армию. Позднее оказался у Колчака и погиб. В Рукописном отделе Пушкинского Дома находится обширное собрание писем Л. Андреева к брату на фронт - в них немало сведений о семье, в том числе и о болезни Всеволода Николаевича. В письме от 2 сентября 1914 года Л. Андреев рассказал о переживаниях близких в связи с болезнью Всеволода, которого перевезли в больницу, о тяжелом расставании брата с женой Натальей Матвеевной и о том, "что Всеволод с температурой и совсем без сознания: говорят, кровоизлияние в мозгу. День-два было положение совсем опасным, но теперь как будто обошлось: температура спала, хотя сознания нет, Наташи не узнает".17 Всеволод Николаевич умер спустя год и два месяца. По воспоминаниям членов семьи - от сухотки спинного мозга.18

Павел Николаевич многие годы был ближе других родных к старшему брату, поддерживал его в горе, выполнял различные поручения.19 С 1910 года и до конца жизни преподавал рисование в одной из лучших гимназий Петербурга-Петрограда. Известно, что П. Н. Андреев был замечательным педагогом, любил свое дело и детей. Среди его учеников был будущий академик Д. С. Лихачев, сохранивший о нем добрую память. Умер Павел Николаевич летом 1923 года в туберкулезной лечебнице в Детском Селе.

Думается, что одного факта тяжелой болезни Всеволода Николаевича (ее следствием стало предсмертное расстройство сознания) недостаточно для обобщения, которое позволяет себе Уайт: "...от психических заболеваний умирали его братья и сестры..." (НЛО, с. 140).

Другой аспект. В своих статьях Уайт приводит внушительный список случаев обращения Андреева к врачам в разные периоды жизни, упоминает и об опровержениях, которые вынужден был делать писатель в ответ на огульную клевету. Казалось бы, определенная осведомленность, обилие документов, на которые делаются ссылки, должны были убедить канадского исследователя, что нет никаких оснований для заявлений о психической болезни Андреева. Но и в этом случае он остается верен запрограммированной идее - вопреки фактам делается поразительный по своей немотивированности вывод: "Несмотря на то, что Андреев сам обращался за медицинской помощью и рассказывал о своей болезни родственникам и друзьям, перед публикой, перед читателем он хотел сохранить образ здорового и пребывающего в здравом уме писателя. Он вынужден был притворяться нормальным, чтобы избежать клейма безумца" (НЛО, с. 135). Итак, по Уайту: на самом деле Андреев был болен, но почему-то категорически не хотел "клейма безумца".

Попытаемся разобраться, имеет ли право на существование предложенное обобщение.


--------------------------------------------------------------------------------

16 Там же.

17 Л. Андреев - А. Н. Андрееву. 2 сентября 1914. Машинопись // ИРЛИ. Ф. 9. Оп. 2. N 4. Л. 11.

18 Андреева В. Дом на Черной речке. М., 1974. С. 57; Алексеевский А. П. "Герцог Лоренцо". (Из воспоминаний журналиста). Машинопись // ОГЛМТ. Ф. 12. Оп. 1. N 194. Л. 76. См. также: Беклемишева В. Указ. соч. С. 224: "Перед войной Всеволода, разбитого параличом, привезли в Райволу".

19 См.: Леонид Андреев. Письма к Павлу Николаевичу и Анне Ивановне Андреевым / Публ. Л. Н. Ивановой и Л. Н. Кен // Русская литература. 2003. N 1. С. 148 - 185.

стр. 106


--------------------------------------------------------------------------------

Эпизод первый. Уайт пишет: "Сам Андреев жаловался на разные болезни - в основном на головные боли и боли в сердце. Однако его физические недуги имели, как правило, психическую подоплеку: приступы депрессии и мании. Так, Римма Андреева, сестра писателя, пишет, что с 25 января до 22 марта 1901 года Леонид находился на лечении в Императорской университетской клинике нервных болезней в Москве, где его врачом был профессор Михаил Черинов" (НЛО, с. 134). Читаем, о чем на самом деле рассказывает Р. Н. Андреева: "С 25 января по 22 марта 1901 года Леонид лежал в клинике профессора Черинова на Девичьем поле. Причины ухода в клинику - острая неврастения, вызванная всеми обстоятельствами прожитых лет. Наладившиеся отношения с Александрой Михайловной, желание подлечиться, улучшившееся материальное положение позволили сделать это".20 Заметим, что в процитированном тексте мы не находим ничего о "психической подоплеке: приступах депрессии и мании". Кроме того, не отличаются точностью сведения о враче Леонида Андреева - Михаиле Петровиче Черинове - заслуженном профессоре Императорского Московского университета, Директоре клиники внутренних болезней (Уайт делает Черинова врачом в некоей Императорской университетской клинике нервных болезней). И последнее соображение, убеждающее в неправомерности слов о "психической подоплеке": известно, что, находясь на лечении, Андреев принимал посетителей, писал письма, интенсивно работал. Об этом свидетельствуют, в частности, сохранившиеся двенадцать писем, которые Андреев получил в больнице от секретаря редакции газеты "Курьер" И. Д. Новика. В них - обсуждение вопроса о том, кто будет доставлять в редакцию оригиналы написанных в клинике фельетонов, пожелания почаще видеть материалы Андреева на страницах газеты, сетования на цензурные запреты и т. п.21

Эпизод второй. Уайт упоминает об опубликованном в 1908 году письме Л. Андреева, в котором писатель якобы "опровергает предположения о его болезни" (НЛО, с. 135). В очередной раз перед нами пример жонглирования документами - в "Письме в редакцию" совершенно отсутствует какое бы то ни было упоминание о болезни. Вот его полный текст: "В последнее время появился ряд статей, в которых даются сведения о моей жизни и приводятся как бы подлинные отзывы мои о разных событиях и людях. Вынужден заявить печатно, что раз и навсегда я снимаю с себя всякую ответственность за подобные статьи. Очень часто они появляются без ведома моего и согласия: и почти всегда искажают факты до неузнаваемости. Также искажаются и отзывы мои: в одних случаях крайнею неточностью и произвольностью передачи, в других же - авторы статей просто-напросто свои мысли и взгляды приписывают мне. Убедительно прошу читателей считаться только с тем, что подписано моим именем".22

Эпизоды третий, четвертый и т. д. Снова и снова Уайт довольно грубо переиначивает факты, приспосабливая их к своей концепции. И тогда, когда упоминает о "новом открытом письме" 1910 года, и когда рассказывает о пребывании писателя в петроградских клиниках И. Л. Герзони и Л. С. Абрамова в 1914 - 1916 годах. Автор статей старательно замалчивает те сведения, которые разрушают его медицинские изыскания. Между тем из многочисленных документов тех лет известно, что лечение в клиниках, как и прежде - в 1901 году, не означало полную изоляцию Андреева от внешнего мира - он бывал в театрах, уезжал на короткое время домой в Ваммельсуу, принимал в клиниках не только своих родных, друзей, но и деловых партнеров, издателей, т. е. течение его обычной жизни и творчества почти не нарушалось.


--------------------------------------------------------------------------------

20 Андреева Р. Н. Трудные годы / Публ. А. И. Понятовского // Орловская правда. 1971. 21 нояб. N 275. С. 3.

21 Новик И. Д. Письма к Леониду Андрееву. Январь-март 1901. Автографы // ОГЛМТ. Ф. 12. Оп. 1. N 71 - 82.

22 Андреев Л. Письмо в редакцию // Обозрение театров. 1908. 10 дек. N 602. С. 8.

стр. 107


--------------------------------------------------------------------------------

Для примера обратимся к одному важному для представлений Уайта пассажу, который позволяет проследить способ создания легенды посредством ретуши имеющегося в обращении (а также не имеющегося, но заявленного как имеющийся) материала. Вот этот текст: "Кажется знаменательным следующее наблюдение: хотя Андреев публично всегда отрицал свое психическое нездоровье, с близкими он довольно часто говорил о своей депрессии, тоске, головной боли и мании. Сергей Голоушев, работавший в то время врачом-акушером и параллельно занимавшийся психиатрией, был не только другом, но и личным психиатром Андреева. В апреле 1915 года Андреев пишет Голоушеву в личном письме, подробно обрисовывая свое лечение в петроградской клинике, что у него есть проблемы с головой и рукой, боли в желудке, а потом добавляет: "истинная причина (болезни) известна тебе одному". Через две недели Андреев возвращается вновь к этой теме, уточняя: "остается постоянная суть моей болезни в нерво-психике..."" (ВЛ, с. 333).

Пассаж требует разбора по частям. Первое: Андреев действительно часто говорил о головной боли, иногда - о тоске. Но никогда - о мании и депрессии.

Второе. С. С. Голоушев действительно был компетентным доктором, но нигде никто никогда не сообщал, что он был "личным психиатром Андреева". В подтверждение своих слов Уайт ссылается на воспоминания Ю. В. Соболева, известного московского критика, с пониманием писавшего об Андрееве. Обратимся к этим воспоминаниям: "Сергей Сергеевич (речь идет о Голоушеве. - Авт.) много занимался психологией, психиатрией и даже одно время усиленно практиковал как гипнотизер. Его всегдашним пациентом был Леонид Андреев".23 Соболев не пишет, в каком качестве Голоушев "практиковал" Андреева: психолога, психиатра или гипнотизера? Уайту узнавать, в каком именно - недосуг, ему хочется, чтобы в качестве психиатра. Далее: когда практиковал? - Известно, что последние десять лет Андреев жил за границей, в Петербурге и Ваммельсуу - Голоушев оставался в Москве. Здесь явно требуется какое-то уточнение или объяснение, но Уайт их не дает.

Третье. В доказательство своего тезиса о скрываемом от всех своем психическом заболевании, но сообщаемом о нем "личному психиатру" приводятся два фрагмента писем Андреева к Голоушеву апреля 1915 года. В этих двух и примыкающих к ним других шутливых письмах зимы - весны 1915 года Андреев, на все лады расхваливая только что написанный пастелью автопортрет, просит Голоушева "пристроить" этот шедевр в достойном для него месте. Некоторые письма начинаются с обозначения номера (пятый, восьмой, девятый) с добавлением "как псу под хвост" - в них просьбы, мольбы, угрозы. В гротескных шутках Андреева несомненная горечь, за которой просматривается серьезное желание видеть автопортрет в музее. Все письма оканчиваются словами о бедах, существующих и ожидаемых, в случае неустройства портрета. В этом контексте фраза, что истинная причина болезни известна только Голоушеву, читается как еще одно напоминание о вине и халатности друга в неустройстве гениального творения. "Твоим молчанием, тупостью в вопросах искусства, ненавистью к талантам и поведением вообще ты довел меня до того, что завтра меня снова везут в больницу Герзони",24 - пишет Андреев Голоушеву. И продолжает в той же тональности: "Итак, меня везут, и автопортрет остается без всякой защиты во власти мух, моли и солнечных лучей. Так гибнут шедевры! Предлог, под которым меня везут: возобновившаяся и вновь открытая невралгия руки, вздутие желудка, головные боли и прочее; истинная причина известна тебе одному. И так проходят мои лучшие годы; для кого весна, а для меня все та же осень. Но разве я ропщу? Разве я проклинаю? Нет. Я тих и покорен, и нос у меня висит, как кисть на балдахине".25


--------------------------------------------------------------------------------

23 Соболев Ю. Леонид Андреев: Встречи и письма // Художник и зритель. 1924. N 6 - 7. С. 126.

24 Андреев Л. Письма к С. С. Голоушеву // Реквием... С. 111.

25 Там же.

стр. 108


--------------------------------------------------------------------------------

В следующем - десятом и последнем письме о портрете - Андреев вновь не столько информирует о своем здоровье, сколько переводит разговор на свои переживания за судьбу портрета: "Сейчас рука лучше, но остается постоянная суть моей болезни в нерво-психике, о чем поговорю в сумерках, опершись на борт, когда над головой будут квакать лягушки. Ты говоришь, прислать фотографию с автопортретом. Но разве это возможно? Разве сухая и холодная, равнодушная фотография сможет передать его скрытый смысл, его тайную красоту?"26

Дополнительным аргументом, позволяющим настаивать на таком понимании слов об истинной причине болезни, которая вроде бы известна только Голоушеву, служит то обстоятельство, что ни в каких других письмах, где нет речи о портрете, нет и упоминаний о скрытых и подлинных причинах "нерво-психики". Вырванные из контекста разговора об устройстве портрета, слова Андреева истолкованы в очередной раз в духе, угодном Уайту.

Еще одним доказательством "психического нездоровья" писателя, по мнению Уайта, являются мысли Леонида Андреева о самоубийстве и попытки его совершения в юности. Он допускает, что "существовало много внешних причин тому - смерть отца, бедность и постоянный груз ответственности за семью, неудачная любовь" (ВЛ, с. 326). И здесь же появляется как само собой разумеющийся любимый тезис автора статей - о "душевном нездоровье". "Но нельзя оставлять в стороне, игнорировать внутренние причины такого поведения, - пишет Уайт. - Конечно, сложно определить, в какой степени на Андреева влияли личные проблемы и в какой степени его душевное нездоровье" (ВЛ, с. 326 - 327). При этом не принимается во внимание то обстоятельство, что самоубийство на рубеже веков было одной из распространенных эпидемий времени; ему посвящались разного рода газетные анкеты, сборники высказываний знаменитых современников. Тема самоубийства была всегда в художественной литературе, явление самоубийства - распространено в жизни. Н. Я. Абрамович, опубликовавший свои размышления в сборнике 1911 года "Самоубийство", писал о том, что "по преимуществу рвет нетерпеливо нить своей жизни молодость. Она горда и непримирима (...) Нужно считаться еще с особой психической атмосферой юности, с особым безумием ее, от которого не избавлен никто (...) Молодость часто безумна в гордом сознании истинно королевского величия своей поэзии, своей романтики и не хочет унизить этого величия в пыли и грязи жизненной мертвечины".27 "Да, именно молодежь, - утверждал и В. В. Розанов, - столь далекая от естественной смерти, ищет искусственной смерти, которою является всякое самоубийство".28

Несколько десятилетий спустя самоубийству, которое он считал единственной "по-настоящему серьезной философской проблемой", посвятил свой "Миф о Сизифе" Альбер Камю. "Самоубийство всегда рассматривалось исключительно в качестве социального феномена", - настаивал Камю. И продолжал: "Мы же, напротив, с самого начала ставим вопрос о связи самоубийства с мышлением индивида. Самоубийство подготавливается в безмолвии сердца, подобно Великому Деянию алхимиков. Сам человек ничего о нем не знает, но в один прекрасный день стреляется или топится".29 Такого рода контекст позволяет и точнее понять направленность побуждений молодого Андреева, и надуманность мотивации Уайта.

Большое место в работе канадского исследователя, пишущего о якобы "характерных для Андреева перепадах от маниакального состояния к депрессивному" (НЛО, с. 131), занимают ссылки на суждения близкого к Андрееву критика и писателя К. И. Чуковского. Высказав предположение, "что Чуковский первым разга-


--------------------------------------------------------------------------------

26 Там же. С. 113 - 114.

27 Абрамович Н. Я. Самоубийство // Самоубийство. Сб. статей. М., 1911. С. 96 - 97.

28 Розанов В. В. О самоубийствах // Там же. С. 66.

29 Камю А. Миф о Сизифе. Эссе об абсурде // Сумерки богов. М., 1990. С. 223, 224.

стр. 109


--------------------------------------------------------------------------------

дал игру Андреева и связал ее с приступами мании; сам же Андреев умело обманывал читателей, внушая им мысль, что он совершенно нормален" (НЛО, с. 130), - Уайт неоднократно это суждение повторяет и расширяет: "Чуковский верно уловил основные проявления душевной болезни Андреева" (НЛО, с. 132); "Описываемые Чуковским персонажи, в которых перевоплощается Андреев, по своему характеру полностью соответствуют периодам маниакального поведения их автора" (НЛО, с. 133).

На самом деле, воспоминания Корнея Чуковского о другом - о многообразных увлечениях Андреева. Все его "роли", по мысли Чуковского, были гранями неуемного таланта, позволявшего ему быть писателем и мореплавателем, художником и архитектором, фотографом и театральным критиком, да еще вдобавок незаурядным юристом. И все это были не маски, а периоды жизненных свершений богато одаренной натуры, увлечений, казавшихся детской игрой. "В этой игре, - пишет автор воспоминаний, - было много прелестного детского простодушия. Только очень талантливые люди - только поэты - умеют быть такими людьми. Легко представить себе пушкинского Моцарта с увлечением играющим в лошадки. Сальери именно потому и бездарен, что неспособен к игре. Когда ребенок делает себе железную дорогу из стульев, надо быть унылой бездарностью, чтобы сказать ему, что это не вагоны. В том-то и было главное очарование Андреева, что, в какую бы игру он не играл, - а он всегда играл в какую-нибудь игру, - он искренне верил в нее и отдавался ей без остатка".30

Примером некорректного истолкования документа является и то, как Уайт интерпретирует воспоминания Анны Ивановны Андреевой. В статье, которая опубликована в "Вопросах литературы", цитируется достоверный рассказ об одном из горестных периодов в личной жизни писателя, о погружении в "пьяное бодрствование" и "днях отрезвления - возвращения к жизни и людям".31 Эти воспоминания, отмеченные деликатностью, искренностью, чувством меры, Уайт предваряет своим любимым тезисом: "Невестка писателя тоже помнит такие периоды в жизни писателя, в них было что-то гораздо более сильное, чем желание пить; по ее мнению, это было больше похоже на душевное или, может быть, психическое расстройство" (ВЛ, с. 333). Такого "мнения" нет и в помине ни в опубликованном фрагменте воспоминаний, ни в черновых набросках, хранящихся в Рукописном отделе Пушкинского Дома. Никогда никто из членов семьи Леонида Андреева о таком своем "мнении" не писал.

Уайт как бы не замечает, что лечение от тяжелой неврастении у него перелицовывается в "маниакально-депрессивный психоз", как специалисты по внутренним болезням и невропатологи превращаются в психиатров, а сам Андреев из талантливого человека артистического склада трансформируется в лжеца и обманщика, всю жизнь упорно отстаивавшего свою вменяемость, но - в этом Уайт уверен вполне - никогда ее не имевший. Литературные персонажи произведений Андреева нужны здесь для одной цели - для раскрытия тайны опыта душевной болезни их автора. Сумасшествие писателя - вот слово, которое канадский профессор избирает ключом к пониманию его текстов. Ему не кажется интересным и сколько-нибудь важным то обстоятельство, что молодой Андреев в университете выбрал для себя юриспруденцию с такими ее науками, как уголовное право, судебная медицина или социальная и индивидуальная психология преступника, в качестве инструмента, способного помочь распознать "преступление и наказание", с тем, чтобы потом создавать свои тексты как этюды по вопросу о смертной казни


--------------------------------------------------------------------------------

30 Чуковский К. И. Воспоминания // Книга о Леониде Андрееве. Петербург; Берлин, 1922. С. 42 - 43.

31 Леонид Андреев в воспоминаниях Анны Ивановны Андреевой / Публ. Л. Н. Кен // Русская литература. 1997. N 2. С. 84 - 85.

стр. 110


--------------------------------------------------------------------------------

("Рассказ о семи повешенных"), по вопросу о наказании ("Губернатор"), по вопросу судебной медицины ("Мысль").

Уайт претендует на открытие новых глубин андреевского творчества, когда декларирует свою задачу как "альтернативное прочтение одного из художественных текстов Андреева, тематизирующих проблему безумия и актерской игры, - рассказа "Мысль"". И тут же заветное уточнение: "Однако мы считаем необходимым последовательно привлекать к анализу факты истории душевной болезни его автора" (НЛО, с. 131).

Между тем еще сто лет тому назад творчество Леонида Андреева с его настойчивым интересом к проблемам человеческого сознания, загадкам психики, интеллекта предоставляло богатейший материал не только для литературных критиков, но и для специалистов в области психологии и психиатрии. Внимание последних привлек уже рассказ "В тумане".32 Но самая широкая дискуссия развернулась вокруг рассказа "Мысль".

В одном из первых критических откликов В. Подарский (Н. С. Русанов), назвав рассказ "сенсацией среди специалистов по душевным болезням", указал на возможность рассмотрения его с научной точки зрения. Опираясь на работы французского профессора психологии Пьера Жане, посвященные "неотвязным идеям и психастении", в которых проводилась резкая грань между различными маниями и фобиями с их болезнью "самовопрошания" или "сомнения" и настоящим сумасшествием, когда больной всецело находится во власти ложных представлений и переводит свои импульсы в опасные для других поступки, критик приходил к выводу, что Л. Андреев в своем изображении Керженцева погрешил смешением двух различных типов: "Точность, энергия, рассчитанность при совершении убийства дают право смотреть на Керженцева как на настоящего маньяка преступления, совершившего его под давлением галлюцинационной идеи. Но его мания самовопрошания, его мучительные сомнения, его желание убедить экспертов, чтобы убедиться самому - все это перебрасывает его в лагерь психастеников, не способных к превращению импульса в акт".33

Из русских психиатров первым обратился к подобному анализу андреевского рассказа ординатор психиатрии Варшавского военного госпиталя доктор медицины И. И. Иванов. 18 февраля 1903 года на заседании Русского общества нормальной и патологической психологии в Санкт-Петербурге им был прочитан доклад на тему "Леонид Андреев как художник-психопатолог (на основании психиатрического анализа его рассказа "Мысль")". Газеты сообщали, что доклад прошел при невиданном стечении массовой публики, особенно учащейся молодежи, что объяснялось огромным интересом к имени Леонида Андреева. Судя по газетной информации, доклад имел успех: "Врачи-психиатры и остальная аудитория приветствовали шумными аплодисментами доктора Иванова за его первую попытку дать научный отклик34 на произведение современной литературы".

Анализ Иванова действительно интересен. Используя методики, применяемые в судебно-психиатрических экспертизах, он обстоятельно и многосторонне анализирует возможности болезненной предрасположенности героя "Мысли", рассматривая фактор наследственности, проявление аномалий в сфере мысли, нравственности и воли, а также мотивы совершения преступления, с его точки зрения, болезненные и патологические. Он делает медицинское заключение, что Керженцев - безусловный тип вырожденного субъекта, обладающего различными врожденными


--------------------------------------------------------------------------------

32 Манасеин М. П. Из частной переписки. В медицинском тумане ("В тумане", рассказ Леонида Андреева) // Новый путь. 1903. Авг. С. 224 - 228.

33 Подарский В. [Русанов Н. С]. Наша текущая жизнь: "Мысль" // Русское богатство. 1902. N 9. Отд. II. С. 139.

34 [Б. п.] Психиатр о Л. Андрееве // Новости дня. 1903. 22 февр. N 7080. С. 4.

стр. 111


--------------------------------------------------------------------------------

недостатками в виде недоразвития высших нравственных чувств и склонностью к резонерскому образу мышления. На этой почве развились дегенеративные психические заболевания, психозы, называемые резонирующим помешательством, выраженным в возникновении идей болезненного характера, которые приводят к мыслям о мести и убийстве.

Автор чрезвычайно высоко оценил научную точность описаний Андреева, соответствующих всем требованиям современной психиатрии, и поставил "Мысль" в один ряд с произведениями Достоевского и Мопассана, которые "могли бы с успехом занять место в специальных учебниках".35 Докладчик отметил и замечательную эрудицию писателя, и мастерски схваченную, типичную для подобного рода больных манеру письма с особыми подчеркиваниями отдельных фраз и слов, имеющих символическое значение.

При этом И. И. Иванов позволил себе безответственное утверждение, что якобы писатель "имел печальную возможность самому практически ознакомиться с психиатрией во время своего нахождения в специальной лечебнице".36

Информация о лекции, содержащая это заявление, сначала появившаяся в "Биржевых ведомостях" и "Новостях дня", была растиражирована во многих провинциальных изданиях. Это побудило Л. Андреева выступить с объяснением. В открытом письме, опубликованном в утреннем выпуске "Биржевых ведомостей" от 27 февраля 1903 года, с большим тактом, сдержанностью и достоинством писатель указал, что в доклад И. И. Иванова "вкралась одна фактическая неточность": "(...) сообщение, будто я был психически болен и находился в лечебнице - неверно, и удивляет меня в устах такого серьезного, почтенного референта, как доктор Иванов. Никогда во всю мою жизнь я не страдал никакими психическими заболеваниями. Один только раз я был в больнице - именно в клинике по внутренним болезням проф. Черинова. Это было в феврале и марте 1901 г., и в книгах клиники, вероятно, хранится запись о свойствах моей болезни - сердцебиениях на нервно-желудочной почве. Там в клинике я начал и кончил свой рассказ "Жили-были"".37 Здесь же Андреев пишет о причинах своего обращения в прессу: "Пока слух о моем бывшем и даже настоящем сумасшествии был достоянием улицы, я не считал нужным делать какие бы то ни было возражения. Но теперь, когда он приводится в строгом научном докладе как факт, как таковой перепечатывается газетами - и ради интересов истины я прошу напечатать настоящее разъяснение". Кроме того, писатель делает принципиальное замечание о необходимости разграничения автора и персонажа: "(...) известная часть публики и критика питает склонность связывать сюжеты литературных произведений с личной жизнью их авторов, и мое молчание в данном случае могло бы повести к дальнейшим ошибкам, нежелательным для самих критиков".38

По просьбе Андреева это письмо было перепечатано во многих газетах и получило широкий резонанс. В частности, в московской газете "Новости дня" был опубликован язвительный фельетон Пэка (В. А. Ашкинази), в котором обыгрывался "испорченный телефон" распространения слухов об Андрееве.39 В "Самарской газете", "Одесских новостях", нижегородской газете "Волгарь" были опубликованы комментарии, поддерживающие протест против "разбойничьего" бесцеремонного отношения к человеческой личности и к личности писателя.


--------------------------------------------------------------------------------

35 Иванов И. Г-н Леонид Андреев как художник-психопатолог (на основании психиатрического анализа его рассказа "Мысль") // Вопросы нервно-психиатрической медицины. Киев. 1905. Январь-март. Т. X. Вып. 1. С. 101.

36 [Б. п.] Леонид Андреев на суде психиатров // Биржевые ведомости. 1903. 20 февр. N 90. Утр. вып. С. 2.

37 Андреев Л. Письмо в редакцию // Там же. 27 февр. N 103. Утр. вып. С. 2.

38 Там же.

39 Пэк [Ашкинази В. А.] Кстати // Новости дня. 1903. 2 марта. N 7088. С. 4.

стр. 112


--------------------------------------------------------------------------------

1 марта "Биржевые ведомости" напечатали ответное письмо доктора Иванова, в котором он давал разъяснения по поводу слов, взволновавших русскую читающую публику. Он подчеркнул, что известие о психической болезни Л. Андреева было почерпнуто им исключительно из газет и различных слухов. Признавая свою ответственность и сожалея о собственной неосторожности, основанной на доверии к печатному слову, И. И. Иванов писал: "...я глубоко извиняюсь перед г. Л. Андреевым в причиненной ему по моей неосторожности неприятности и утешаю себя лишь слабою надеждою, что он вряд ли увидел в моих словах какой-либо злой умысел или инсинуацию. Всем и каждому, кто только слышал мой доклад, полагаю я, были видны мои личные симпатии и преклонение перед художественным талантом г. Л. Андреева".40

Несомненно, доктор Иванов проявил непрофессионализм, делая выводы на основании слухов и газетных сплетен, а не официального медицинского заключения. При публикации текста доклада в журнале злополучная фраза была снята и заменена следующей высокой оценкой: "Г. Андреев, очевидно, глубоко изучил трактуемый им вопрос, ознакомившись с ним с немалою затратою времени по первоисточникам (...) Знание сочетается с большим художественным талантом и специальною, по-видимому, способностью проникновения в затаенные и скрытые уголки болезненно работающей психики".41

В дальнейшем ни в одном из выступлений врачей-психиатров отождествления автора и созданного им персонажа не было. Никто из них никогда не допускал мысли о психической болезни писателя. Профессионалы анализировали только литературно представленный "эпикриз" доктора Керженцева, делая на основании художественного текста различные выводы медицинского характера.

12 апреля 1903 года в аудитории Казанского университета доктором А. Е. Янишевским была прочитана публичная лекция для учителей города "Герой рассказа Леонида Андреева "Мысль" с точки зрения врача-психиатра". Янишевский утверждал, что во многих типах, данных мировой литературой от Эсхила и Шекспира до маркиза де Сада и Достоевского, можно найти болезненные черты. Продолжателями этих традиций в современной литературе он назвал Горького и Л. Андреева как писателей, изображавших патологическое состояние души персонажей, выброшенных за рамки общественной жизни. Отмечая, что он ставит своей задачей оценку личности Керженцева не как литературного типа, но как биологического явления, доктор Янишевский делал весьма любопытные выводы: хотя андреевский персонаж несет на себе отчетливые черты дегенеративной личности, проявляющиеся в сфере воли, интеллекта и нравственности, он представляет результат определенной историко-культурной ситуации. "Умственные отбросы", люди с неустойчивой психикой, вырождающиеся типы появляются в том случае, если в обществе до этого было сильно интеллектуальное напряжение. И если "у нас появились Пироговы, Лобачевские, Сеченовы и Менделеевы, целая плеяда мировых писателей, художников и композиторов, то у нас должны были появиться и Керженцевы ".42

Новая вспышка интереса психиатров к творчеству Андреева возникла в 1915 году в связи с постановкой на сцене Художественного театра драмы "Мысль". Психиатры спорили только о главном герое: был ли Керженцев сумасшедшим, заболевает ли он сумасшествием, или вообще симулирует сумасшествие будучи здоровым.


--------------------------------------------------------------------------------

40 Иванов И. О г. Андрееве и его критиках // Биржевые ведомости. 1903. 1 марта. N 107. Утр. вып. С. 3.

41 Иванов И. Г-н Леонид Андреев как художник-психопатолог. С. 101.

42 Янишевский А. Е. Герой рассказа Леонида Андреева "Мысль" с точки зрения врача-психиатра // Неврологический вестник. Казань. 1903. Т. I. Вып. II. С. 31. (Приложение).

стр. 113


--------------------------------------------------------------------------------

Наиболее интересной в данном контексте стала статья Д. А. Аменицкого с ее скрупулезнейшим анализом каждого этапа в состоянии Керженцева. Несомненным достоинством "Мысли" доктор Аменицкий называет то, что в ней "присутствует действительная трудность решения психиатрического вопроса".43 Он видит в Андрееве опытного профессионала, который исследует генетические, личные и общественные предпосылки и мотивы преступления доктора Керженцева и так описывает процесс преступления и его последствия, что дает клиническую картину "нарушения цельности личности с расщепленным сознанием". Цель доктора Аменицкого показать, что Андреев взялся за демонстрацию сложной проблемы, в обсуждении которой "психиатрам трудно достичь единомыслия". Андреев оказался в эпицентре решения медицинского и общественного вопроса, чрезвычайно болезненного и актуального.

В ряду аргументов в пользу психического нездоровья Андреева, на которые опирается Уайт, большое место отводится цитированию фрагментов двух статей доктора И. Б. Таланта, который не знал Андреева лично, а сведения о нем почерпнул из печатных источников, в частности из воспоминаний Горького. Между тем выходящие за рамки нормы состояния писателя доктор Галант характеризует как проявление неврастении и решительно отрицает наличие у Андреева душевной болезни: "У него, как и у всех - болезнь гениально одаренной личности, имеющая особую психопатологическую ценность, ибо она льет свет на недоступные пониманию душевные состояния (...)"44 У Андреева, по мнению Таланта, только одна несомненная черта неврастенического склада - это чувство одиночества. Пресловутый "алкоголь", считает доктор Галант, лишь делает более ощутительным "инстинкт возведения новых миров", имеет "сравнительно небольшое значение для общего течения жизни" писателя и не касается "доминанты его личности".45

Наши "горестные заметы" по поводу статей Ф. Х. Уайта, способа его цитирования и разного рода измышлений относительно качеств личности Андреева можно было бы продолжить. Но дело не только в Уайте. Статьи опубликованы в двух солидных литературоведческих журналах, не позаботившихся о грамотном внутреннем рецензировании. Более того, А. Строев, предваряя рубрику "Болезнь писателя: творческая саморефлексия и клиническая картина" (НЛО, с. 89, 98) и представляя канадского профессора, по сути не только повторяет его ошибки, но и демонстрирует собственное очень отдаленное представление о творчестве Леонида Андреева.


--------------------------------------------------------------------------------

43 Аменицкий Д. А. Анализ героя "Мысли" Леонида Андреева. К вопросу о параноидальной психопатии // Современная психиатрия. М., 1915. Т. IX. N 5. С. 232.

44 Галант И. Психопатологический образ Леонида Андреева. Леонид Андреев истероне-врастенический гений // Клинический архив гениальности и одаренности (эврапатологии), посвященный вопросам патологии гениально-одаренной личности, а также вопросам патологии творчества. Л., 1927. Т. III. Вып. 2. С. 147.

45 Там же. С. 156.

стр. 114