А ты, наш цвет, питомец скромный луга,
Символ любви и жизни молодой,
От севера, от запада, от юга
Летай к друзьям желанною молвой;
Будь голосом, приветствующим друга;
Посол души, внимаемый душой,
О верный цвет, без слов беседуй с нами
О том, чего не выразить словами.
В. А. Жуковский. Цвет завета (1819) 2

Для строя культуры начала XIX века, по утверждению Ю. М. Лотмана, ярким атрибутирующим качеством была театральность. Став в дворянской культуре этого периода главенствующим кодом, она определяла модели жизненного поведения, привязывая их к определенным "сценическим площадкам", и активно вовлекалась в них в виде иносказательных приемов поведения, которые складывались из сопряженных с какими-либо дополнительными значениями "жестов и поз". 3

Среди них до сих пор наименее исследованными остаются приемы опосредованного выражения чувств, усвоенные главным образом через французскую культуру: искусству сдержанности учили еще представительницы аристократической литературы XVII века мадам де Лафайет и маркиза де Севинье. В "Клелии" мадемуазель М. де Скюдери в виде условной "Карты страны нежности" предлагался особый шифр для выражения галантных чувств. В конце XVIII - первой трети XIX века условный "язык", основу которого составляли этикетные шифры, в их числе и "язык цветов", был живо востребован не только бытом, но и интроспективными окололитературными жанрами - дневниками, перепиской, и в особенности домашними альбомами. 4 Но такой колоритный элемент их языка, как "алфавит Флоры", ос-


--------------------------------------------------------------------------------

1 Так было названо первое французское пособие по языку цветов Б. Делашене: Delachenaye В. Abecedaire de Flore ou Langage des fleurs. Paris, 1811. Впоследствии название "Алфавит, азбука Флоры" стало типичным для подобных руководств. Ср.: Les Fleurs et les fruits, Abecedaire et syllabaire, avec de petites lecons tirees de l'Histoire des plantes. Paris, 1825; Alphabet-Flore. Paris, [1837]; Marryat Frederick. The Floral Telegraph. London, 1836.

2 П. А. Плетнев, со слов Жуковского, пояснял, что стихотворение было написано "на цветок, любимый императрицей (супруга Николая I Александра Федоровна, в 1819 году великая княгиня. - К. Ш.), который еще в Берлине она завещала сестрам как залог их взаимных воспоминаний. В 1819 г. она такой цветок нашла здесь, и Ж(уковский) воспользовался, чтобы эту идею развить в стихах" (из письма П. А. Плетнева Я. К. Гроту от 23 февраля 1844 года. Цит. по: Жуковский В. А. Соч.: В 3 т. М., 1980. Т. 1. С. 410).

3 См. об этом: Лотман Ю. М. Театр и театральность в строе культуры начала XIX века // Лотман Ю. М. Избр. статьи: В 3 т. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн, 1992. С. 269 - 286.

4 См., например: Гречаная Е. П. Между молчанием и признанием: язык рукописей императрицы Елизаветы Алексеевны и ее женского окружения // Языки рукописей: Сб. статей. СПб., 2000. С. 67 - 84. Автор рассматривает литературные цитаты (в частности, из "Валери" Ю. Крюденер) в контексте закодированного пространства альбомов и записных книжек императрицы как способ выражения "невысказанного через уже сказанное".

стр. 74


--------------------------------------------------------------------------------

тается на сегодняшний день незаслуженно обойденным вниманием исследователей.

Французский литератор Эме Мартен (Louis-Aime Martin, 1786 - 1847), друг и ученик Бернардена де Сен-Пьера, ставший известным в начале XIX века своим сочинением "Письма Софи" ("Lettres a Sophie", Paris, 1810), в котором популярно и увлекательно излагались основы физики, химии и ботаники, так представлял своей юной адресатке спектр возможностей этого способа сообщения, поэтически иллюстрируя "гипотезу о чувствительности природы": "Dans leurs pluslegers mouvements /L'observateur voit un presage: /Celleci, par son doux langage, /Indique la fuite du temps /Qui la fletrit a son passage. /Si l'une, des l'aube eveillee, /Annonce les travaux du jour, /Et, sur la prairie emaillee, / S'ouvre et se ferme tour a tour; /L'autre s'endort sous la feuillee, /Et du soir attend le retour, /Pour marquer l'heure de l'amour /Et les plaisirs de la veillee. Livre charmant de la nature, /Que j'aime ta simplicitel /Mais, des plus tendres sentiments, /Les fleurs offrent encor l'image; /Elles sont les plaisirs du sage, /Elles enchantent les amants, /Qui se servent de leur langage. /Leur langage est celui du coeur /Elles expriment la ferveur /Et les desirs de la jeunesse /Sans jamais blesser la pudeur, / L'amant les offre a sa maitresse, /Et brule encore, dans son ivresse, / De lui prodiguer le bonheur /Dont un bouquet fait la promesse" 5 ("Самые незаметные движения цветов наблюдатель может истолковать как предсказание: так, их изысканный язык указывает бег времени. Если один (цветок), пробужденный рассветом, возвещает дневные труды, и на лугу, усыпанном цветами, открывается и закрывается в свой черед, то другой спит под листвой и ждет возвращения вечера, чтобы указать час любви и радости ночного свидания. Но они способны по-особому выразить самые хрупкие чувства; они желанны знатоку, радуют влюбленных, которые пользуются их языком. Это искусство влюбленности и кокетства не оскорбит красавицу, и часто ее стесненная душа поверяет краскам букета нежные секреты своей мысли. Этот язык - язык самого сердца: они (цветы) выражают нежность, страсть и желания молодости. Любовник дарит их своей возлюбленной, чтобы не смутить (не оскорбить) ее стыдливость, и сгорает в упоении, предчувствуя счастье, которое может принести букет" (здесь и далее перевод наш. - К. Ш.)).

Свою собственную искушенность в цветочных оракулах Эме Мартен демонстрировал практически: исследователи склонны усматривать его авторство в рукописных списках, ставших одним из источников для первого печатного пособия по языку цветов Б. Делашене 1811 года. Современники приписывали ему такое популярное руководство по языку цветов, как "Le langage des fleurs" (Paris: Audot, 1819), 6 а также бельгийские "пиратские" издания, в частности "Nouveau langage des fleurs ou parterre de Flore" (Bruselles: Lacrosse, 1839).

Любопытное свидетельство обостренного интереса к поэтике "языка цветов" культуры пушкинской эпохи усматривается и в опыте русского перевода получившей в начале XIX века общеевропейский резонанс дидактической "поэмы-инструкции" (Д. С. Лихачев) по устройству пейзажных парков Жака Делиля "Сады" (1782). В третьей песне, давая конкретные рекомендации по украшению парков цветами (на полянках и в цветниках, вокруг беседок и по краям дорог и озер, подле стен и в корзинах), Делиль попутно касается и их символических возможностей: "Voulez-vous mieux l'orner? Imitez la nature: /Elle emaille les pres des plus riches couieurs. /Hatez-vous: vos jardins vous demandent des fleurs. /Fleurs charmantes! Par vous la nature est plus belle; /Dans ses brillants travaux l'art vous prend pour modele,


--------------------------------------------------------------------------------

5 Martin Aime. Lettres a Sophie sur la physique, la chimie, et l'Histoire naturelle. Paris, MDCCCXXII. T. II. P. 44 - 46.

6 Пособие "Le langage des fleurs" вышло в 1819 году и переиздавалось в последующие годы под псевдонимом Шарлотта Латур (Madame Charlotte de Latour). По одной версии, за ним скрывалась Луиза Кортамбер, по другой - Эме Мартен. См. об этом: Beverly Seaton. The language of flowers: a history. Charlottesville and London: University press of Virginia, 1995. P. 70 - 72.

стр. 75


--------------------------------------------------------------------------------

/Simples tribute du coeur, vos dons sont chaque jour /Offerts par Pamitie, hasardes par l'amour (Chant troisieme)" 7 ("Хотите украсить его (газон) лучше? Подражайте природе: она украшает луга самыми богатыми красками. Поспешите: ваши сады нуждаются в цветах. Прелестные цветы! С вами природа еще краше, искусство в своих опытах берет вас за образец. Простые дани сердца, вы являетесь нам каждодневно, подаренные постоянной дружбой и случаями любви (буквально: случившиеся от любви)" (песнь третья, стихи 76 - 82)).

А. Палицын предложил в 1814 году русскому читателю такой буквальный, но неуклюжий перевод этих стихов: "Желаешь ли еще украсить лучше их? /Природе подражай в полянах и своих: /Она пестрит луга богатыми коврами. /Спеши: пора садам твоим блистать цветами. /Цветы прелестные! От вас природы вид, /Милее став еще, сильнее взор разит, /Картинам образцом приемлет вас искусство, /Приносит в дар простой вседневно сердца чувство: /Вы жертва дружбы, дань любовной суеты; /Вам слава украшать дана и красоты". 8

А. Ф. Воейков, автор самого известного русского перевода поэмы (1816), перелагая этот пассаж, вначале следует за оригиналом: "Но если хочешь ты искусною рукой /Еще убрать его (луг. - К. Ш.) - Природе подражая /И всеми красками лужайки испещряя, /Рассаживай, лелей цветы в своих садах; /Природа самая прелестнее в цветах. /Прекрасные цветы! Венец долин прекрасных! /В творениях своих блистательных, изящных, /Искусство вас всегда берет за образец" (песнь третья, стихи 85 - 89). Но далее он явно выделяет из общего контекста роль цветов именно как "алфавита любви", находя для этого поэтические формулы, отсутствующие, как можно заключить из сравнения, в оригинале: "Вы служите у нас эмблемою сердец, /Святому дружеству - приятными дарами; /Робеющей любви - сердечными словами. /Любовник страсть свою, гораздо прежде слов, /Осмелится открыть подарками цветов" (песнь третья, стихи 90 - 94). 9 Отдавая дань цветам прежде всего как "алфавиту любви", переводчик безусловно ориентировался на "дамский вкус" (Ю. М. Лотман) 10 своей читательской аудитории, живо откликавшейся на все, что имело отношение к языку чувствительности.

Неудивительно, что особенно восприимчивыми к приемам кодирования смысла на русской почве также стали интроспективные литературно-бытовые жанры, продуцируемые "массовым" сентиментализмом: в них можно было пройти школу языка чувств, основанного на использовании шифров, в том числе и флористического.


--------------------------------------------------------------------------------

7 Delille Jacques. Les jardins. Poeme. A Paris, MDCCCVIII. P. 68.

8 Сады, поэма Ж. Делиля. С испр. и дополн. издания перевел Александр Палицын. Харьков, 1814. С.101.

9 Делиль Ж. Сады /Изд. подг. Н. А. Жирмунская, Д. С. Лихачев, Ю. М. Лотман, И. Я. Шафаренко. Л., 1987. С. 136. ("Литературные памятники"). Ср. переложение этих стихов И. Я. Шафаренко, предлагаемое в этом издании: "if ногам возлюбленной кладет цветы влюбленный; /Они - и дружбы знак, годами закрепленной; /И наслажденье нам в счастливый час дарят, /И облегчают боль в дни горя и утрат" (песнь третья, стихи 83 - 86) - там же, с. 58. Далее Делиль привлекает в контекст своих разъяснений только символику лавра, Воейков добавляет к нему христианскую символику розы и лилии. Сравним: "D'embellir la beaute vous obtenez la gloire: /Le laurier vous permet de parer la victoire: /Plus d'un hameau vous donne en prix a la pudeur; /L'autel mcme ou de Dieu repose la grandeur, /Se parfume au printemps de vos douces offrandes, /Et la Religion sourit a vos guirlandes" ("Вы заслужили славу, украшая прекрасное: лавром вы венчаете победу. В деревне вы служите наградой целомудрию, на алтаре Творца, окруженном величием, весною нежному запаху ваших приношений и гирляндам улыбается сама Вера") и "Красавицы себя цветами наряжают; /Вам лавры украшать героев дозволяют; /Цветы наградою на сельских празднествах: /Там целомудрие красуется в цветах. /На алтаре Творца, величьем окруженном, /Гирляндами из роз и лилий украшенном, /Курится облаком душистый фимиам, /И улыбается нежнее Вера нам" (стихи 95 - 102, пер. Воейкова. - Там же. С. 136).

10 Лотман Ю. М. "Сады" Делиля в переводе Воейкова и их место в русской литературе // Делиль Ж. Сады. С. 201. Ср.: "Ученая поэзия Воейкова напоминает салонную астрономию Фонтенеля с его ориентацией на дамский вкус".

стр. 76


--------------------------------------------------------------------------------

Популярной сферой приложения "языка цветов" стали домашние альбомы. 11 Именно в пушкинскую эпоху "язык цветов" активно входит в фонд альбомной аллегорики, которая до этого оперировала устойчивым блоком барочной эмблематики и условно-античной эмблематики ампира.

В культурно-игровом пространстве альбома механизм этого шифра раскрывался наиболее наглядно, давая возможность выявить: свойственный жанру репертуар излюбленных цветов-аллегорий и их эмблематических спутников (ленты, насекомые и пр.), построенные на их сочетании композиционные формулы, "грамматику" и "синтаксис" аллегорических "букетов" и композиций с цветочными "репликами", приемы обыгрывания предуказанных концептов.

До сих пор изучение аллегорического языка альбомной продукции и особенно роли в нем флороэлементов ограничивалось редкими работами, констатировавшими запрограммированную эмблематичность рисованных цветочных композиций. Так, А. В. Корнилова, автор исследования о русской альбомной графике конца XVIII - первой половины XIX века, справедливо предположила, что "цветы-символы" воспринимались как "заданная игровая композиция", поэтому "состав букета и сочетание самих растений должны были говорить владельцу альбома не меньше, чем пространное стихотворное посвящение". 12 Л. И. Петина, выявившая в своей работе об альбоме пушкинской поры его основные структурные особенности, утверждает, что рисунки цветов в нем занимают особое место, так как "употребляются не только в качестве изобразительной записи", но и в качестве "языка общения". 13 Однако выявление форм цветочной символики, используемой в альбомной графике и поэзии, ограничивалось указанием на самые очевидные стереотипы, в частности на незабудку и розу. Целенаправленного выявления состава, видов и структур альбомной флороэмблематики, ее механизмов до сих пор не предпринималось.

Материалом для предлагаемых наблюдений и выводов послужили в основном альбомы первой половины XIX века из фондов Рукописного отдела ИРЛИ РАН (Р. I. Оп. 42), а также ряд альбомов из Рукописного отдела РНБ и фонда Отдела истории русской культуры государственного Эрмитажа, просмотренные нами de visu. Типологическое исследование альбомной графики и поэзии в указанном ракурсе дает основание пересмотреть некоторые сложившиеся стереотипы.

Так, ассортимент цветов, используемый в альбомных диалогах (особенно графических), достаточно широк и разнообразен: кроме розы, незабудки и фиалки это василек, мак, тюльпан, гвоздика, ноготки, плющ, лилия, нарцисс, подсолнух, маргаритка, водосбор, ландыш, сирень, барвинок, настурция. Как важный коррелирующий момент, применяемый в альбомной графике и поэзии в системе поэтики "языка цветов", выступает собственно цвет, его символический фонд. Например, на языке цветов красная роза содержала любовное признание, белая - заменяла упрек в гордости. Л. И. Петина ссылается на рисунок белой розы, избранной для подобного упрека, в альбоме неизвестной Софьи (40-е годы), поясняющая подпись к которому гласит: "Цвети, розан, но не гордись! Рука Провидения всегда готова / Превратить тебя в ничто!" 14 Постепенной сменой оттенков розы, от красной к розовой и белой, можно было намекнуть на ослабление чувств, а желтая роза говорила


--------------------------------------------------------------------------------

11 См. об альбомах: Вацуро В. Э. Литературные альбомы в собрании Пушкинского Дома (1750 - 1840-е годы) // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1977 год. Л., 1979. С. 3 - 56; Петина Л. И. 1) Структурные особенности альбома пушкинской эпохи // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. Проблемы типологии русской литературы. Вып. 645. Тарту, 1985. С. 21 - 36; 2) Художественная природа литературного альбома 1-й половины XIX в. Автореф. канд. дисс. ... Тарту, 1988.

12 Корнилова А. В. Мир альбомного рисунка. Русская альбомная графика конца XVIII - первой половины XIX века. Л., 1990. С. 74.

13 Петина Л. И. Структурные особенности альбома пушкинской эпохи. С. 29.

14 Там же.

стр. 77


--------------------------------------------------------------------------------

об измене. Сочетание красной розы с белой символизировало любовные страдания либо содержало признание "я люблю вас безмолвно". 15

Бутоны, лепестки, шипы, увядшая листва, сломанный стебель, поникшая цветочная головка и прочие традиционные для растительной эмблематики детали использовались в альбомах как дополнительные семантические акценты. Учитывались эти нюансы и при составлении этикетных "букетов". Из пояснений французского пособия "Язык цветов" (Le langage des fleurs par Charlotte de Latour. Paris, 1819) можно было заключить, что бутон розы с шипами и с листвой заменял объяснение, в котором переплелись надежда и опасение: "Хоть я боюсь вашей неприступности, но все же надеюсь на благосклонность"; бутон розы без шипов означал "вы можете надеяться", он же, но без листьев - "у вас есть основания для опасений"; роза без шипов означала искреннего друга. Высохшая белая роза гласила: "Лучше умереть, чем лишиться невинности". Отрыванием и разбрасыванием лепестков розы можно было ответить отказом на любовное признание, так как этот жест означал "я вас не люблю".

Особой семантикой мог наделяться даже наклон цветка. Так, по указаниям этого же руководства, склоненный вправо, он выражал местоимение "я"; "ты" передавалось наклоном цветка влево. Более позднее руководство 1833 года добавляло, что в ситуации личного контакта указать на субъекта можно рукой, правой или левой. Протягивая цветок правой рукой с наклоном вправо, можно было выразить местоимение "я", левой с левым наклоном - "ты", наконец, местоимение "он" - левой рукой, но с правым наклоном цветка. 16 Цветок головкой вниз выступал как отрицание исходного значения: например, просящая "все помнить" незабудка в таком положении, напротив, приказывала "забудь".

Риторическая альбомная ботаника также часто склонна обыгрывать подобные детали: "Si le plaisir est une rose, /L'esperance en est le bouton" ("Если удовольствие - это роза, то ее бутон - надежда"), "Le desir est un arbre en feuilles, /L'esperance un arbre en fleurs, /Et lajouissance un arbre en fruits" ("Желание - дерево с листьями, надежда - дерево в цветах, наслаждение - дерево с плодами").

Флороэлемент мог присутствовать в аллегорической композиции на правах отдельной реплики или ее важного акцента. Так, например, в альбоме М. А. Струговщиковой (Р. 1. Оп. 42. N 91. 1808 - 1821 годы) аллегорический рисунок на л. 63 изображает амура, который пытается догнать и поймать бабочку, но он опутан стеблем плюща, конец которого держит в зубах маленькая собачка. Смысл выясняется из соотнесения эмблематических значений всех элементов между собой: от мимолетного увлечения (бабочка) может удержать чувство, в основе которого лежит верность (плющ) и преданность (собачка). Или рисунок амура, уснувшего под кустом распустившихся роз; его неизменные атрибуты, лук и колчан со стрелами, лежат рядом, а на ветви дерева сидит птичка (Р. 1. Оп. 42. N 38. Л. 56). Если учитывать, что цветущий куст роз в эмблематике - это семейный приют, убежище (вариант семантики - "удовольствия любви"), то изображение можно истолковать как аллегорию супружеской любви, которой не внятны весенние призывы соловья. Сопоставим с заставкой И. А. Иванова к стихотворению Г. Р. Державина "Желание", обра-


--------------------------------------------------------------------------------

15 В повести "Княгиня" В. А. Соллогуб несколько иронически описывает подобный знак - белую розу. Тайный поклонник в послании героине излагает такую просьбу: "Завтра вы будете во французском театре. Наденьте на голову белую розу: это будет для меня знаком, что в жизни не все еще для меня погибло". Княжна была очень встревожена (к чему эта роза? эта тайна?). Но "на другой день она была в театре с гирляндой разноцветных роз на голове, в том числе была, разумеется, и белая" (Сочинения графа В. А. Соллогуба: В 2 т. СПб., 1855. Т. 2. С. 218).

16 Leneveux Louise P. Nouveau manuel des fleurs emblcmatiques ou Leur histoire, leur symbole, leur langage. Paris: Roret, 1833. Интересно, что английское пособие по языку цветов, напротив, предлагало выражать местоимение "я", "мне" наклоном цветка влево, мотивируя тем, что так он указывает на сердце. См.: Phillips H. Flora Historica, or the three seasons of the British Parterre. London, 1824.

стр. 78


--------------------------------------------------------------------------------

щенному им ко второй жене (из знаменитого рукописного "виньеточного" сборника поэта): согласно программе, на ней были изображены художником "торжественные трофеи и обелиск, от которого юноша, отворотясь, указует на куст роз". 17

Часто встречается в альбомах типовая аллегория из двух воспламененных и пронзенных одной стрелой сердец - "из двух будет одно единое". Но на акварельном рисунке из альбома неустановленного лица (Людмилы) 1831 - 1839 годов (РНБ. Ф. 1000. Оп. 4. N 130) они окружены венком из розовых роз, перевитых голубой лентой, а внизу под венком - еще и две скромные голубые незабудки. Если вспомнить приписываемую последним реплику "пусть мой образ навсегда обитает в твоем сердце" и учесть, что и сердец, и незабудок пара, то можно предположить, что цветы вносят резюмирующее пожелание не только соединить сердца воедино, но и как бы обменяться ими.

В альбоме 1820 - 1830-х годов (Р. 1. Оп. 42. N 45) на л. 3 вклеен рисунок- виньетка: к каменному жертвеннику, на котором горит огонь, прислонена лира, свиток лежит на земле, справа - куст лилий, слева - куст роз (датирован 28 октября 1826 года, подписан "Pachete Chipiloff"). Пара "роза-лилии" в этой рисованной виньетке восходила, скорее всего, к старинной барочной эмблеме "пламенеющее сердце между роз и лилий", означавшей "красоту, чистоту и любовь" (в рисунке огонь как замена пламенеющего сердца). Подобные рисунки - своего рода цитаты, сентенции, которые сознательно рассчитаны на прочтение и понимание любого, кто возьмет в руки альбом.

Другую группу альбомных рисунков с использованием растительной символики составляли те, которые совмещали в себе возможности двух прочтений - традиционно аллегорического и шифрованного. Для возможности прочтения в суженном контексте в конце альбомов нередко помещали рукописные алфавиты цветов с разъяснением их значений, на французском или русском языке: по наблюдениям Л. И. Петиной, они встречаются в альбомах и рукописных сборниках на протяжении всего XIX века. 18

К примеру, на цветном рисунке из описанного выше альбома (Р. 1. Оп. 42. N 45. Л. 64) изображена "младая жена" в длинном покрывале. Она опирается на якорь, обвитый гирляндами из розовых роз и незабудок, а в правой высоко поднятой руке держит горящее сердце. Это общеизвестное аллегорическое изображение "надежды, или упования". Но сердце в руке - атрибут из другой эмблемы, а именно "купидон в правой руке держит горящее сердце", означающей "молчаливую любовь" ("пламенеть и молчать"). Корреспондирующим моментом между эмблемами становятся цветы. В итоге главенствующая аллегория надежды облекается в интимном контексте добавочным смыслом, намекая на неистребимое (незабудки) упование на взаимные нежные (розовые розы) чувства и одновременно их скрываемый ото всех характер.

В другом альбоме этих же лет (Р. 1. Оп. 42. N 23. 1820-е годы) на л. 19 помещена силуэтная аппликация из черной бумаги: кладбище, надгробный крест, урна, два дерева и цветущий тюльпан. Силуэт вполне традиционен для альбомной графики 1810 - 1820-х годов. Он переводит на пластический язык штампы сентиментально-романтического стиля, знаменуя модную меланхолическую настроенность. 19 Но


--------------------------------------------------------------------------------

17 Державин Г. Р. Анакреонтические песни. М., 1986. С. 93 вклейки ("Литературные памятники"). По оценке Ф. И. Буслаева, виньетки, в составлении программ которых участвовал сам поэт, стали "необходимым комментарием к его чувствам и мечтаниям, дополнением созданных им идеалов" (Буслаев Ф. Иллюстрация стихотворений Державина (Сочинения Державина: I, II, III. 1864 - 1865) // Буслаев Ф. Мои досуги: В 2 ч. М., 1886. Ч. 2. С. 107).

18 Петина Л. И. Структурные особенности альбома пушкинской эпохи. С. 29. Она ссылается, в частности, на рукописный сборник К. Мальма (ГЛМ. Оф. 4114. Л. 58 - 60 об.) и альбом Магге (ГЛМ. Оф. 7339. Л. 2 - 27).

19 В интерпретации Л. Н. Толстого эта мода на меланхолию подана с нескрываемой иронией: "И знаете вы новую манеру ухаживать? - с веселой улыбкой сказал Пьер (...). - Те-

стр. 79


--------------------------------------------------------------------------------

если композиция читается с позиции "языка цветов", то тюльпан превращает ее то ли в посмертное, то ли в запоздалое объяснение: преподнесение этого цветка, согласно алфавиту Флоры, заменяло любовное признание.

В альбом неизвестной, датированный 1813 - 1820 годами (Р. 1. Оп. 42. N 87), вложены на отдельных листах 12 рисунков, среди них обращает на себя внимание аллегорический (датирован 27 апреля 1819 года): каменные глыбы увенчаны урной, к ним прислонен щит с изображением якоря, слева - куст цветущего шиповника. На одном из камней читается фрагмент надписи (остальная часть "скрыта" щитом):

"Сей бы (.......) привел некогда на память имя А. Иванов". Если привлечь одно из этикетных значений дикой розы, а именно "любовь, не имеющая продолжения", то шиповник внесет в общую аллегорию "якоря" ("надежда умерла последней") новый нюанс, превратив изображение в своего рода памятник либо недолговечной, либо утаиваемой любви ("сердце здесь похоронил" некий А. Иванов).

Сошлемся еще на одну композицию - из семейного альбома Левашовых (фонд ОИРК ГЭ. Л. 25). На общем розовом фоне листа помещен обрамленный рисунок - мотылек на бутонах душистого горошка, под ним оттиск печатки - амур с фонарем и надпись "je la trouve" ("я ее нашел"). Основной смысл аллегории заключен в сочетании бутона и мотылька: последний означает "любовный плен". Но душистый горошек добавляет свой акцент, так как его реплика провозглашает взаимность чувства и его самоотверженный характер: "Я живу для тебя". Сравним: подобный рисунок (л. 15, на предыдущем листе дата "1819") находится в альбоме, предположительно атрибутируемом Вадковской (Р. 1. Оп. 42. N 99): на бутоне розовой розы примостился мотылек, впился в него и часть выгрыз. Так как бутон розовой розы означает сердце молодой девушки, игнорирующее любовь, то ее союз с искусителем-мотыльком напоминает любовный поединок. 20 Дополнительным интригующим акцентом служит черная "траурная" рамочка, в которую помещено изображение.

Графической композиционной формулой, в которой поэтика "языка цветов" выступает как принципиальная основа, организующая и упорядочивающая элемен-


--------------------------------------------------------------------------------

перь, чтобы понравиться московским девицам, il faut ctre mclancolique. Et il est tres mclancolique auprcs de m-lle Карагин" ("надо быть меланхоличным. Он очень меланхоличен при ней" (речь идет о Борисе Друбецком и Жюли Карагиной. - К. Ш.) - "Война и мир", том 2, часть пятая, глава IV). Поддерживать меланхолию помогали альбомы, "исполненные грустных изображений, изречений и стихов". Так, Борис, в числе других гостей дома Карагиных вначале "отдавая свой долг меланхолическому настроению" хозяйки, "углубился" в него, приняв на себя роль "меланхолического обожателя". Для утверждения в ней он рисует в альбоме Жюли "два дерева", сопровождая соответствующей надписью: "Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tcncbres et la mclancolie" ("Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию"). В другом месте он нарисовал гробницу и написал: "La mort est secourable et la mort est tranquille /Ah! Contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile" ("Смерть спасительна и смерть спокойна. /О, против страданий нет другого убежища" - "Война и мир", том 2, часть пятая, глава V). После "месяца тяжелой меланхолической службы при Жюли" Друбецкой делает ей предложение, после чего "жених и невеста не поминали больше о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали все для блестящей свадьбы" (там же). А. Грузинским установлено, что рисунки Бориса с французскими подписями взяты из относящегося к 1817 году реального альбома, принадлежавшего семье Юшковых, родственной Толстым (альбом ныне хранится в Ясной Поляне). См. об этом: Толстой Л. Н. Война и мир. М.; Л., 1928. Т. II. С. 318. Любопытно, что в альбомных затеях по воле автора искушены Николай Ростов ("исписал" альбомы девочек стихами и нотами) и даже Андрей Болконский. Сделав предложение Наташе, он посещает дом Ростовых, где к нему "после нескольких дней привыкли и, не стесняясь, вели при нем прежний образ жизни, в котором он принимал участие". Это означало, что он "про хозяйство умел говорить с графом, и про наряды с графиней и Наташей, и про альбомы и канву с Соней", а в альбом Наташи "написал стихи" ("Война и мир", том II, часть третья, глава XXIV).

20 Сравним с вариантом программы виньетки-концовки к стихотворению Державина "Сафе" - "на розовом кусте одну розу жалит змея" (Державин Г. Р. Анакреонтические песни. С. 433).

стр. 80


--------------------------------------------------------------------------------

ты в единое высказывание, является "букет". По принципу букета могли составляться и поэтические комплименты-пожелания: "Будь роза девственной красою, / Невинность лилии храни, / Фиялки скромной простотою / Дары природы осени, / Будь нежным плющем для подруги / И незабудкою для друга" (альбом неустановленного лица (Александры) 1846 - 1848 годов: РНБ. Ф. 1000. Оп. 4. Ед. хр. 133. Л. 17 об.).

Букет как особым образом организованная система, где каждому растению отведено определенное место, восходит к традициям эмблематических сочетаний растений и аллегорических натюрмортов. В языке цветов букет также стал основным эквивалентом "послания", даже безотносительно к составляющим его элементам означая "нежное внимание и галантность".

Так, пособия по языку цветов, в частности упоминавшееся французское пособие Латур 1819 года, предлагали иносказательные изображения из двух или трех цветов, предназначенные для тайнописного общения. Помещенные на вклейках, 21 перемежающих очерки, которые разъясняли этикетные значения цветов, такие букеты могли восприниматься и как своего рода упражнения, помогающие применить полученные сведения на практике. В качестве учебного примера предлагалась виртуозно выполненная "записка, написанная цветами" (N 14, с. 240). Расположенные в определенной последовательности изображения 16 цветов (четыре цветка в четырех рядах - графическая имитация стихотворной строфы) были не чем иным, как конспективной "записью" стихотворения Э. Парни: "Aimer (oeillet) est un plaisir (gesse odorante), un bonheur (armoise), qui nous enivre (heliotrope), /Ne plus aimer (oeillet) c'est ne plus vivre (luzerne)... c'est avoir achete (epi de ble, mercuriale), /Cette triste (cypres) verite (douce amere), /que l'innocence (violette blanche) est un mensonge (buglose), /Que l'amour (mirthe) est un art (acante), /que le bonheur (armoise) est un songe (coquelicot)" ("Любить (гвоздика) - наслаждение (душистый горошек), счастье (артемизия), нас опьяняющее (гелиотроп), /Не любить (гвоздика, перевернутая головкой вниз) - не жить (перевернутый стебель люцерны)... Мы овладеваем (буквально: покупаем богатство - пшеничный колос и пролесник) /Скорбной (кипарис) истиной (паслен сладко-горький), что невинность (белая фиалка) - притворство (анхуза), /Любовь (мирт) - искусство (акант), что счастье (артемизия) - сон (мак)"). 22

Такой вдохновляющий пример побуждал читателя к собственному творчеству, а букеты-задания предлагали опробовать свое умение. Они были попроще, но и при их "прочитывании" следовало из предлагаемых в общем списке нескольких концептов одного и того же цветка выбрать тот, который бы вписывался именно в заданное сочетание. Так, соседство ириса и ветреницы (анемоны) на илл. 9 было горе-


--------------------------------------------------------------------------------

21 Все 14 иллюстраций были выполнены для этого издания известным миниатюристом Pancrace Bessa. По сведениям "Bibliographie de la France" от 25 декабря 1819 года, оно вышло в нескольких вариантах: небольшой томик с гравюрами-вклейками (за 6 франков), такой же, но с раскрашенными гравюрами (за 12 франков), и, наконец, роскошный том большого формата за 20 франков. Кроме того, были изготовлены два выставочных тома разных форматов: маленький на розовой бумаге с изображениями на атласе и большой - на веленевой бумаге. Возможно, именно такое искусное оформление в сочетании с увлекательным и удобным изложением (все очерки о цветах были распределены по временам года, завершали книгу два подробных указателя из 272 позиций, по алфавиту концептов и алфавиту названий, которыми предлагалось пользоваться "для составления букетов-селамов и цветочных записок") выделило это пособие среди подобной книжной продукции как самое авторитетное.

22 Ср. с полным текстом: "Aimer est un plaisir charmant: /C'est un bonheur qui nous enivre, /Et qui produit 1'enchantement. /Avoir aimc, c'est ne plus vivre, /Hclas! c'est avoir achete /Cette accablante vcritc, /Que les serments sont un mensonge, /Que Г amour trompe tot ou tard, /Que l'innocence n'est qu'un art, /Et que le bonheur n'est qu'un songe" ("Любить - прелестное наслаждение, счастье, нас опьяняющее и вызывающее восхищение. /Отлюбив, вы уже не живете /Увы! (со временем) мы обогащаемся (буквально: покупаем богатство) скорбной истиной, /Что клятвы - ложь, /Любовь обманет рано или поздно, /Что невинность лишь притворство, /Что счастье только сон").

стр. 81


--------------------------------------------------------------------------------

стной вестью о покинутости, одиночестве; левкой с "печоночником" (илл. 8) подтверждали верность в несчастии, основанную на доверии; примула в сочетании с барвинком (илл. 1) напоминали сладостную юность; гиацинт с ландышем (илл. 4) сулили возвращение счастья и благосклонность; наконец, анютины глазки, вербена и лютик (илл. 7) содержали витиеватый комплимент "вспоминаю и восхищаюсь вашими ослепительными прелестями". 23

Интересное пояснение обнаружено нами в альбоме, принадлежащем княгине 3. И. Юсуповой 24 (датирован 1831 - 1832 годами, фонд ОИРК ГЭ). Французская запись между листами 2667 - 2668 гласит, что лента прикрепляла цветы, подобранные так, чтобы составилось имя владелицы альбома и ее девиз "величие значительнее красоты" ("ruban attachant des fleurs formant mon nom avec la devise "la grace plus belle que la beaute""). Напрашивается вывод, что аллегорические букеты могли использоваться и как своеобразные визитные карточки, где цветы выступали в качестве эмблемы имени и девиза (геральдического элемента). К сожалению, на какие именно цветы пал выбор, можно только предположить, так как сама описываемая лента в альбоме отсутствует.

Имя Зинаида, греческое по происхождению, означает "из рода Зевса", "божественная". "Цветком Зевса" древние, как следует из Теофраста, называли гвоздику, отсюда и данное ей К. Линнеем латинское родовое название Dianthus ("цветок божества"). Замечена гвоздика и в геральдике. Вообще цветы в геральдике - самая древняя группа изображений. Отмечены как геральдические такие цветы, как роза, лилия, ландыш, репейник, ромашка, нарцисс, колокольчик, тюльпан, гвоздика, лютик, мак, хризантема. 25 Из перечисленных цветов с указанными Юсуповой значениями связаны роза (красота) и лилия (величие). Известно также, что в российских гербах конца XVIII-XIX века, особенно женских, использовали не стилизованные, а натуральные изображения розы и лилии, со стеблем и листьями. Геральдика предуказывала и выбор цвета: он мог быть золотым (желтым), серебряным (белым), красным. Эти сведения могут прояснить выбор, внешний вид и цветовую гамму изображенных на ленте Юсуповой цветов.

Иконография З. И. Юсуповой также отмечена цветочными атрибутами. Так, на живописном портрете 1840 - 1841 годов кисти английской художницы Кристины Робертсон (ГРМ, авторские повторения в ГТГи ГЭ) модель изображена с такой выразительной деталью, как букетик ландышей в правой руке. Цветочный мотив поддержан и роскошным пестрым букетом в вазе, в правом углу картины. Выбор скромных ландышей как своеобразной ему альтернативы очевиден: они читаются как некий талисман, так как этикетная символика связывала их со счастьем, его возвращением (недаром они возвещают весну). Кроме того, ландыши были известны в то время как знак брачного союза (эта символика восходила к французской народной культуре).


--------------------------------------------------------------------------------

23 Пособие Д. П. Ознобишина "Селам, или Язык цветов" (СПб., 1830) было сопровождено своеобразным цветочным эпиграфом: на обороте передней стенки обложки было помещено изображение "язвенника четырехлистного", приглашающего читательниц к занимательному обучению "селаму" своим приветствием: "Улыбнись, моя радость!" На обороте задней стенки обложки автор поместил в качестве шутливого предостережения критикам изображение мимозы, гласившей "не тронь меня".

24 Княгиня Юсупова Зинаида Ивановна (урожд. Нарышкина, 1810 - 1893), в первом браке (с 1827 года) за Б. Н. Юсуповым. Кстати сказать, она разделяла увлечение матери мужа, Татьяны Васильевны Юсуповой, собравшей коллекцию разнообразных эмблем и девизов, по ее заказу вырезанных на сердоликах, агатах, халцедонах и других камнях (более 180). В недавно изданном каталоге знаменитой коллекции под N 221 воспроизведена цепь с 28 фигурными печатками со вставленными в них инталиями из сердолика и халцедона (Россия и Западная Европа, первая четверть XIX века). См.: "Ученая прихоть": коллекция кн. Н. Б. Юсупова: В 2 т. М., 2001. Т. 2.

20 См. об этом: Похлебкин В. В. Словарь международной символики и эмблематики. М., 1994. С.466.

стр. 82


--------------------------------------------------------------------------------

Сходную альбомную затею-визитку мы обнаружили в альбоме из собрания искусствоведа Л. И. Жевержеева (датирован 1821 - 1833 годами, Петербург; РНБ. Ф. 281. N 51). На л. 11 помещена композиция из рисованных элементов и натуральных предметов: пряди волос прикреплены к золотистой бумаге, накрыты стеклышками и вставлены в овальные "окошки" из бумаги с прорезями. В правом "окошке" - русый локон с вкраплениями седины, окаймленный рисованным дубовым венком, в левом "окошке" - темно-русая прядь, обрамленная венком из розовых роз. Венки поддерживает рисованный амур. Подпись "28 December 1833 S-Peterburg". Если учитывать, что дуб означает силу, мужественность, а розовые розы - молодую девушку, то эту затею можно расценить как эмблему брачного союза, напоминание о дне помолвки или венчания. 26

В альбоме В. И. Панаева (Р. 1. Оп. 42. N 21. 1816 - 1817 годы) на л. 19 помещено любопытное изображение, выполненное в комбинированной технике: тушью прорисовано древко знамени, а роль его полотнища выполняет вышивка "букет цветов и бабочки". Букет состоит из помещенного в центре композиции крупного оранжевого подсолнуха, дополненного справа розовой розой и слева голубой незабудкой. В каждом из четырех углов размещены бабочки, устремившиеся на букет. 27 Этикетные значения подсолнуха дают возможность двоякого прочтения. Если видеть в нем эмблему "гордости", продолженную в реплике "ужели любовь не может преодолеть твою гордость?", то это изображение - эквивалент герба "гордость готова склониться перед нежной любовью". Если привлечь интимный концепт подсолнуха "мои глаза видят лишь вас", то ему удачно аккомпанируют розовые розы с незабудками и особенно бабочки (сердца, плененные любовью). Такое "знамя" лукаво представляет покорителя женских сердец, комментируя его любовные победы.

Важно отметить, что игровое пространство альбома допускает сосуществование обеих версий, и они актуализируются в разной степени смысловой проявленности в зависимости от того, кто и к какому интерпретационному контексту апеллирует. Сошлемся на авторскую запись-эпиграф на л. 1 этого альбома, прокламирующую его интимную ангажированность: "Придете ль вы назад, /Минуты радостей, минуты восхищений, /Иль буду я одним воспоминаньем жить?.."

Прояснять аллегорический смысл букета иногда помогало стихотворное дополнение. Такова композиция из альбома 1846 года, принадлежащего Морису Розенбергу (ОИРК ГЭ. Л. 85), - рисунок (рука, протягивающая из облаков букет из розовых роз, анютиных глазок и белой лилии) и стихотворный комментарий к нему: "Се bouquet simple en cepparaice /Est l'expression du sentimente: /II vous peint ma Confiance /Et mon tendre attachement" ("Этот простой букет выражает мои чувства: он изображает Веру и нежную привязанность к вам").

Но для альбомных композиций, состоящих из рисунка и текста, было более свойственным функцию аллегорического досказывания возлагать на изображение. Обратимся к композиции из альбома 20-х годов (Р. I. Оп. 42. N 33. Л. 63). Букет из красной и розовой гвоздик и красной розы сопровожден стихотворным комментарием на немецком языке: "Als Schmuck im Lied, als Schmuck im Haus /Winht (?) freud-lich Dir der Blumenstrauss /Und schon on treur Liebe Eflicht Mahnt /Dich sein VergiB mein nicht!" Смысл его сводится к тому, что этот букет сплела "верная и красивая" любовь, напоминанием о которой он и должен послужить.

Но выбор для графического букета определенных цветов (роза и гвоздика были известны своей ангажированностью для любовных признаний), конкретизация их


--------------------------------------------------------------------------------

26 Сравним с виньеткой-концовкой И. А. Иванова к стихотворению Г. Р. Державина "Амур и Психея", посвященному обручению великого князя Александра Павловича и баденской принцессы Луизы: "ветви лавровые и миртовые связаны роз плетеницею" (Державин Г. Р. Анакреонтические песни. С. 10).

27 Сравним с виньеткой-концовкой (И. Иванов с оригинала А. Егорова) к стихотворению Державина "Гостю": "бабочка на розе, окруженная сиянием солнца". Она означает: "Для истинного счастья души немного надобно" (Державин Г. Р. Анакреонтические песни. С. 95 вклейки).

стр. 83


--------------------------------------------------------------------------------

цвета (розовый и красный) проясняли, что он должен напоминать и еще кое-что, утаенное от непосвященных.

Гвоздики, как заявлял автор "Подробного словаря ботанического садоводства" конца XVIII века, по справедливости почитаются самыми лучшими цветами "как в рассуждение отменно приятнаго запаха, так красоты и разновидности цветов": 28 фиолетовых и розовых, красных и "мясных", пестрых и "трицветных". Любовное отношение к этому цветку сказалось на выборе названий для его видов: "писаные", "горящие, или жаркие", "факельные". Богатая цветовая палитра гвоздики была поставлена на службу тайному общению влюбленных. Так, испанки издавна разными оттенками красного цвета гвоздик назначали точный час свидания. Остроумное решение использовать чашечки цветов гвоздики в качестве "почтовых ящиков" для тайных посланий приписывают галантному веку. 29

Это не могло не повлиять на формирование селамных значений гвоздики, которые использовались для разнообразных признаний, означая во французской версии селама "любовь с чистыми намерениями" (розовая гвоздика), взаимность (румяная, или алая, гвоздика), проницательность или ревность (так называемая "гвоздика поэта") и даже презрение (желтая).

Пособие Ознобишина 1830 года, отталкивавшееся от немецкого источника 1823 года, предлагало еще более широкий выбор сообщений, доверенных этому цветку: белая гвоздика - "вверься мне", нарумяненная, или дикая (D. armeria), - "меня томит к тебе любовь", разноцветная полевая (D. deltoides) - "ты прекрасна", турецкая (D. Damascene) - "немного тебе подобных", перистая (D. plumarius) - "о милая, скромная девушка!", пестрая, или китайская (D. Chineusis), - "как могу я забыть тебя!", бородатая (D. barbatus) - "не дуйся так сильно, ты можешь лопнуть", наконец полосатая (D. superbus) - "я для тебя потеряна". 30

Напомним также, что в немецкой культурной традиции гвоздика стала символом верности и постоянства - она сохраняла свой цвет и в засушенном виде: "Nelke, du wandelst die Farbe nicht ech, /Als der Tod dich entblattert" ("Гвоздика, ты теряешь свой цвет не раньше, чем смерть тебя растопчет"). 31

Поэтому союз гвоздики и розы дополнял скупое письменное сообщение напоминанием о былых свиданиях, уверением в верности "чистому и сильному" чувству, подтверждением взаимности.

Простейшим аллегорическим букетом было сочетание цветов одного вида. В то же время шкала значений, приписываемых этикетными списками одному и тому же цветку, создавала своего рода "букет" смыслов, аккомпанировавших или аранжировавших основной концепт. Так, два василька, соединенные лентой, означали, что либо два "чистых, простых, искренних" сердца нашли друг друга и соединились, либо предлагали такой союз. "Возвышенность, деликатность, меланхолия" (вариации концепта василька) нюансировали характер намека. Сравним с рисунком двух васильков, к которым добавлен пшеничный колос (подпись "Гат-


--------------------------------------------------------------------------------

28 [Иванов Н.] Подробный словарь увеселительнаго, ботаническаго и хозяйственнаго садоводства: В 2 ч. СПб., 1792. Ч. 1.С. 138. Описанию ухода за гвоздикой отведено в этом пособии 40 страниц (с. 138 - 173).

29 См. об этом: Coats Peter. Flowers in History. N. Y., 1970. P. 57 - 58. Автор приводит такой известный исторический факт: друзья Марии- Антуанетты в 1793 году передали королеве в тюрьму в чашечке цветка гвоздики план ее освобождения, но ее ответное послание было перехвачено предупрежденными тюремщиками. Записка королевы, наколотая на клочке бумаги булавкой, хранится в Национальном архиве в Париже. Мотив "гвоздики- посредника" использован в стихотворении К. Дюбо, посвященном "несчастной королеве": "Songez aussi qu'un temps peut nattre /Ou vous connattrez le malheur; /Votre Pupille alors, peut-ctre, /Sera votre con-solateur./Lorsqu'une Reine infortunce, /Dans un cachot abandonnce, /Du sort cpuisait la rigueur, /Messager discret et fidcle, /Un CEillet fit encor pour elle /Briller un rayon de bonheur!"

30 Ознобишин Д. П. Селам, или Язык цветов. СПб., 1830. С. 66 - 67.

31 Цит. по: Золотницкий Н. Ф. Цветы в легендах и преданиях. СПб., [1913]. С. 46.

стр. 84


--------------------------------------------------------------------------------

чина", дата "февраля 26 дня 1828"; Р. 1. Оп. 42. N 23. Л. 30). Скорее всего, это мемориальная изобразительная запись, но, попадая в этикетный контекст, она же становится сентенцией: "богатство" (пшеница) и "простота, искренность" не помешают друг другу.

Акварельный рисунок, изображающий два нарцисса, белый и желтый, из альбома В. И. Панаева (Р. 1. Оп. 42. N 21. Л. 52, "26 апреля 1817. Санкт- Петербург. П. М-въ"), на первый взгляд, не отмечен тайнописью. Но этот рисунок занимает место последней записи в альбоме, служа эпилогом, и эта его значимая позиция заставляет искать в нем подоплеку. Если привлечь известные концепты нарцисса ("мнимые надежды") и жонкиля, его вида ("страсть, сильное желание"), их сочетание как нельзя лучше подытожит пафос этого альбома. Сравним с надписью автора на первом листе: "Приятные и, может быть, горестные воспоминания..."

Сочетания разных цветов усложняли "грамматику" букета. Обратимся к композиции из альбома В. Habbe (?) из собрания искусствоведа Л. И. Жевержеева (с записями на фр. и англ. языке, с силуэтами Ф. П. Толстого, рисунками S. Habbe, N. F. Н.), датированного 1810 - 1870 годами (РНБ. Ф. 281. N 50). На л. 15 помещен в центре крупный рисунок '? - букет из красной розы и оранжевой календулы. Это сочетание эмблематично: оно означает "сладкие мучения любви".

По нашим наблюдениям, композициям из нескольких цветов статус букета могла придавать лента. Графически акцентированный узел ленты сам по себе эмблематичен и именуется "любовным узлом": последний выглядит как горизонтальная восьмерка (знак бесконечности). Старинные своды эмблем сопровождали изображение "узла любви" таким красноречивым девизом- комментарием: "Единая смерть меня разрешит, расторгнет, развяжет". 32

По нашему предположению, цвет ленты "любовного узла" - красный, синий, желтый - мог нюансировать высказывание. Так, синей лентой перевязан аллегорический букет из сирени, розовой розы с бутонами и плюща (Р. 1. Оп. 42. N 45. Л. 5). Соотнесение между собой концептов этих цветов, детализации (бутон, розовый цвет) и атрибута (синей ленты) позволяет заключить, что все изображенное служит напоминанием о первом любовном влечении (сирень, бутон на розе), признанием в верности и надеждой на взаимность.

Любовный узел мог изображаться и сам по себе, как отдельная эмблема. В таком случае дополнительную семантику ему придавал "материал", из которого он составлялся, а именно цветы. В альбоме из собрания семейства Половцовых, датированном 1805 - 1822 годами (РНБ. Ф. 601. N 1964), нами обнаружен любопытный рисунок любовного узла (л. 57), составленного из цветочков незабудок. При этом подобраны такие оттенки акварельных красок, которые имитируют засушенные, поблекшие цветы (не голубые, а светло-коричневые) и тем самым аккомпанируют пафосу эмблемы ("Единая смерть меня развяжет"). С основной мемориальной семантикой незабудок ("не забывай") здесь удачно корреспондировала связываемая в языке цветов с "незабудкой полевой" реплика с подобной риторикой: "Пусть мой образ навсегда обитает в твоем сердце".

Такая часто встречающаяся в альбомных флороаллегориях композиция, как венок, строится, как и букет, на сочетании разных цветов. Так, в альбоме (Р. 1. Оп. 42. N 99), предположительно атрибутируемом Вадковской и датируемом 1817 - 1842 годами, использована раскрашенная канва для вышивки явно аллегорического толка (л. 28). Два целующихся голубка помещены в корзину с цветами, это изображение заключено в полувенок из роз, жасмина, незабудок и васильков.

32 Любопытный вариант его эмблематического изображения назывался "Две руки, любовный узел за оба конца держащие". Надпись к этой эмблеме гласила: "Чем более отдаляются, тем более связуются". См.: Максимович- Амбодик Н. Избранные емвлемы и символы, на Российском, Латинском, Французском, Немецком и Английском языках объясненные... СПб., 1811. Эмблемы N 185 и N 31.

стр. 85


--------------------------------------------------------------------------------

Его реплика прочитывается как метафора интриги: "увенчана" долгожданным союзом любовь чистая и возвышенная, но милым грозит расставание (реплика незабудки "помни обо мне"). Стихотворная подпись под этим аллегорическим изображением подтверждает такое прочтение: "Грустно милаго забыть, /Грустно с милым расставаться, /С ним бы рада все делить, /Даже сердцем поменяться".

Кроме "букета" и "венка" нами выявлена еще одна композиционная формула, упорядочивающая высказывание, которую можно условно назвать "цветником", "клумбой". Она представлена метонимически - изображением садового инвентаря рядом с цветами. Ее выделение в самостоятельный тип может быть обосновано ссылкой на традиционный высокий эмблематический потенциал "цветника" и семантическое направление его аллегорики, удачно корреспондирующее с пафосом флорошифра. Его эмблематическое изображение сопровождалось девизом "Рай очам и пища души", что в контексте альбомной аллегорики могло истолковываться как аллегория внешнего (видимого) и внутреннего (потаенного), на чем и основывался флорошифр. Дополнительным, хотя и невольным, комментарием к его механизму становилась и вариация эмблемы цветника - "пчела в цветнике": "Здесь собираю то, что соделываю инде". Наконец, эмблема "купидон, поливающий цветник" с девизом "Поливаемые растения лучше растут" не оставляла сомнений в ангажированности "цветника" для выражения любовной семантики.

Обратимся к альбому неустановленного лица (Р. 1. Оп. 42. N 93), датируемому 1800 - 1827 годами, где на цветном рисунке (л. 17) изображен букет из четырех цветков, перевитых желтой ленточкой, рядом с ним - изображение садовых инструментов (лопаты и грабель) с инициалами "К. Д.", а подытоживает все расположенная ниже рисунка цветочная гирлянда, которая, кстати, как бы предлагает "переплести" значения цветов. Из цветов атрибутируются розовые розы и желто-фиолетовые анютины глазки, два других важны своим колоритом - маленький желтый и красный цветочки. Из соотнесения самих растений и их цветовой гаммы вырисовывается общая тема воспоминаний об интимных чувствах (анютины глазки), в которых печальное и радостное соседствуют (желтые и красные оттенки цветов), но разлука (желтая ленточка) обрывает интригу.

Любопытно, что уже на следующем листе 18 появляется рисунок, продолжающий альбомный диалог сменой репертуара букета: он состоит из тюльпана, гвоздики и маргаритки. Соотнесение их концептов порождает высказывание, смысл которого составляет взаимное признание (тюльпан - "объявление любви", маргаритка - "я разделяю ваши чувства") в горячих любовных чувствах (гвоздика).

Букет, прочитанный как иносказание, мог содержать пространное повествование с собственной интригой. Таков, по нашему предположению, рисунок цветными красками на л. 47, изображающий пестрый букет из оранжевой настурции, розовой розы и голубой пассифлоры, или страстоцвета, из альбома 1840-х годов, принадлежавшего Софье Александровне Зыбиной, известной музыкантше, певице (Р. 1. Оп. 42. N 10). Смысловая рифма страстоцвета и настурции намекает на сердечную драму, так как страстоцвет - это "сердечная тревога, сильная боль от любви", а настурция - насмешка, шутка. Розовая роза уточняет, что обманутым в своих ожиданиях оказалось юное, неопытное сердце. Розовый, голубой и оранжевый - гамма также сама по себе значимая: в ней сошлись юные надежды и коварство, вероломство. Резюмирующий акцент можно извлечь из реплики "терпи-люби-надейся", также приписываемой страстоцвету.

Подобный рисунок, служа декоративным украшением альбома, мог быть и заданной игровой композицией, не столько имеющей непосредственное отношение к владелице альбома, сколько приглашающей искушенных к увлекательному разгадывающему прочтению.

Наше предположение найдет поддержку при обращении к подобной, хотя и более откровенной, повествовательной композиции из двух рисунков на л. 64 в этом

стр. 86


--------------------------------------------------------------------------------

же альбоме: на первом, названном "La concorde" (согласие), девушка в голубом платье изображена рядом с молодым гусаром, на втором ("La discorde", т. е. разногласие) эта же девушка в бальном платье, в черной вуали, протягивает старику военному розу. Этикетный жест (отдать розу - выказать тем самым предпочтение, вверить себя и свое сердце), цветовой контраст (голубого и черного) делают композицию своего рода маленькой новеллой.

Сравним с отрывком из повести К. Павловой "Двойная жизнь" (1848). Героиня ее тайно влюблена и доверяет признание цветку-посреднику, а именно гелиотропу. Он равен признанию "тебя повсюду ищет мое сердце". "Цецилия нагнула краснеющее лицо к стоящим возле нее цветам и, долго выбирая, сорвала веточку гелиотропа". Во время беседы с князем Виктором она как бы невзначай "играла" сорванной веткой, а ее собеседник "протянул небрежно руку и взял ее". Автор не преминула отметить, что, расставшись с героиней, ветреный князь тут же забыл о ней: это на своем языке подсказала сведущим читателям "измятая" веточка гелиотропа, брошенная им на пол. 33

Интересный своим оригинальным ассортиментом и композиционными акцентами букет обнаружен нами в альбоме (Р. 1. Оп. 42. N 45. Л. 31), уже упоминавшемся в связи с другим аллегорическим букетом. В вазе собраны ноготки, васильки, мак, аквилегия. Ноготки выделены несколькими акцентами - один свесился вниз, другой лежит на постаменте. Аквилегия осеняет букет. Иконографическая схема букета восходит, как нам представляется, к тенденции своеобразной иерархии пространственных зон, сложившейся в традиции эмблематического натюрморта. В большинстве случаев она выстраивалась по вертикали и прочитывалась следующим образом: внизу, возле вазы, обычно расположены негативные элементы, например знаки бренности - сломанные или увядшие цветы, осыпавшиеся лепестки, гусеницы, мухи, в центре - символы скромности и чистоты, окруженные пышными цветами, означающими недолговечность жизни, наконец, увенчивает композицию крупный цветок с положительным значением - наподобие венца добродетели. 34

Альбомная графика восприняла и освоила эту тенденцию композиционной иерархии, регулируя ею соположение негативных и позитивных концептов. 35 Если помнить, что с ноготками связаны коннотации тревоги, беспокойства, любовных мучений, а с маком, напротив, семантика сна души и сердца, то в диалоге их смыслов можно усмотреть довольно драматическую интимную коллизию, пережитую чистым, простодушным сердцем (васильки). Аквилегия здесь - своего рода совет, предлагающий отнестись ко всему происшедшему как к "капризу" судьбы (вариант: превратить в меланхолические воспоминания).

В альбоме неустановленного лица (Р. 1. Оп. 42. N 40. Л. 11. 1830-е годы) подобный "иерархический" букет наделен функцией виньетки-эпиграфа, что подчеркивается его исключительностью (единичностью) и акцентированностью в начале альбома (первая и последняя запись в альбоме наделялись особым значением). В центре графической композиции помещена нераспустившаяся розовая роза с бутонами, справа - незабудки, слева - анютины глазки . 36 Таким иносказательным букетом автор альбома приглашает запечатлеть на страницах альбома незабываемые воспоминания о первых опытах чувств.


--------------------------------------------------------------------------------

33 Павлова К. Собр. соч.: В 2 т. М., MCMXV. Т. 2. С. 67 - 68.

34 См. об этом: Звездина Ю. Н. Эмблематика в мире старинного натюрморта. К проблеме прочтения символа. М., 1997.

35 Сравним с виньеткой-концовкой к стихотворению Державина "Гитара": "под ногами Эрота лежат лавровые, пальмовые и дубовые венцы, а он, держа в руках, смотрит на розовые" (Державин Г. Р. Анакреонтические песни. С. 174 вклейки).

36 Сравним с программой виньетки-концовки к стихотворению "Варюша" Г. Р. Державина - "роза, не начавшая распускаться; промежду гранадиного дерева, посвященного дружбе и надежде, приметно множество незабудочек, как бы хмель вьющихся" (Державин Г. Р. Анакреонтические песни. С. 430).

стр. 87


--------------------------------------------------------------------------------

Изображения цветов часто использовались и вместо столь же значимой последней альбомной записи. В таком качестве использованы акварельные рисунки, имитирующие засушенные цветы, в альбоме из собрания Половцовых, датируемом 1805 - 1822 годами (РНБ. Ф. 601. N 1964): на предпоследнем листе - цветочек "веселых глазок" ("помни"), на последнем - стебелек незабудки подсказывает на своем языке, что именно надо помнить: цветок увял, но "пусть мой образ навсегда останется в твоем сердце".

Мотив увядания по-другому обыгран в аллегорическом букете- визитке. 37 В альбоме из собрания Половцовых (РНБ. Ф. 601. N 1963. 1838 - 1862 годы) на л. 35 помещена изящная маленькая карточка (9x7 см) с полихромным изображением букета: белые нарциссы в центре, оранжевая календула, фиолетовая астра, бутоны розы. Вокруг цветов овалом расположена бисерная типографская надпись "Les tendres fleurs que j'ose vous offrer jamais le lems ne le voit se flettrir" ("Эти нежные цветы, которые я осмелился вам подарить, никогда не увянут"). Если владелица альбома была сведуща в селаме, то она могла прочитать продолжение послания, которое робеющий доверил языку цветов: нарциссы и календула представляли автора, свидетельствуя о его желаниях и любовных мучениях, а бутоны розы и астра раскрывали их, задавая вопросы, развивающие мотив постоянства: "я сохраняю прежние чувства", а ты "умеешь ли любить постоянно?"

Аллегорические изобукеты могли использовать такой искусный прием, как цветочные метаморфозы. Обратимся к композиции из альбома Левашовых (ОИРК ГЭ. Л. 73). Хотя она уже попадалась на глаза исследователям, они не оценили в должной мере ее оригинально выраженное иносказательное содержание. 38 Композиция включает акварельный рисунок (датирован 1815 годом и подписан "Ник. Сок-въ") и поясняющую его стихотворную надпись. Акварель изображает пышный многоцветный букет, на расположенной в центре букета розовой розе сидит не сразу заметный мотылек, распластавший крылышки и почти слившийся с лепестками. Он, похоже, намеренно и очень умело вписан в сердцевину цветка так, чтобы вызвать зрительную ассоциацию с цветком анютиных глазок, или "мотыльков". 39

Стихотворная часть композиции гласит: "Царицей всех цветов мы розу называем, /Ей душу обольстя, ей сердце повергаем! /И я согласен был исполнить сей урок, /Но что узрел... под ней написан мотылек!" Аллегория же такова: мотылек, бабочка в альбомных контекстах значили сердце или душу, плененные любовью (недаром эти понятия фигурируют в стихотворном пояснении). Раз "мотылек" принят "розой", которая в альбомном графическом именослове была наиболее частым вопло-


--------------------------------------------------------------------------------

37 Сравним с виньеткой-концовкой к стихотворению Державина "Рождение любви", посвященному рождению великой княжны Марии Александровны, - "лилея, пораженная перуном" (Державин Г. Р. Анакреонтические песни. С. 37 вклейки).

38 См.: Корнилова А. В. Картинные книги. Л., 1982. Репродуцирована, но в уменьшенном масштабе и в черно-белом варианте, на с. 54.

39 В пушкинское время Viola tricolor имела другие названия. Так, в ботаническом словаре 1804 года она названа "трицветная, троякий цвет и веселые глазки" (см.: Максимович-Амбодик Н. Новый ботанический словарь на латинском, немецком и российском языках. СПб., 1804. С. 279). По ассоциации силуэта цветка его называли также "мотылек". Ср. у А. А. Ахматовой: "И анютиных глазок стая /Бархатистый хранит силуэт - /Это бабочки, улетая, / Им оставили свой портрет..." Имя "анютины глазки" появилось лишь в 30-е годы XIX века. Его предположительно связывают с героиней ставшего популярным романа А. Погорельского "Монастырка" (1830) Анютой: "Большие голубые глаза, осененные длинными черными ресницами, и вся вообще прелестная наружность ее пленяли его взоры". См. об этом: Кирсанова Р. М. Костюм в русской художественной культуре XVIII - первой половины XX века. Опыт энциклопедии. М., 1995. С. 20 - 21. Добавим со своей стороны, что в пользу этого предположения говорит название "аннушкины глазки" с концептом "нежность", замеченное нами в селамном списке русского перевода французского пособия 1829 года Мольри "Кодекс любви" (Moleri. Code de l'amour. Paris, 1829 - Грамматика любви, или Искусство любить и быть взаимно любимым. Соч. Г. Мольера. Пер. с фр. С. Ш. М., 1831. С. 61). В более ранних списках это название, по нашим разысканиям, не встречается.

стр. 88


--------------------------------------------------------------------------------

щением адресата, когда добивались его сердечной склонности и намекали на свои любовные переживания, 40 значит, и ее сердце занято, отсюда и "разочарование" автора альбомной композиции.

Возможно, в этой же композиции на языке цветов обыграна и искусно выполнена с помощью специфической прозрачности акварельных красок метаморфоза розовой розы (молодой неопытной девушки, ее сердца) в анютины глазки: последние означают разделенность чувств ("я разделяю ваши чувства"). Но в таком случае актуализируется и еще одно возможное значение аллегории мотылька, подсказанное этим новым соседством, - легкомыслие, непостоянство. Таким шутливо-коварным прогнозом автор "Ник. Сок-въ", возможно, расплачивается с опередившим его "соперником", завоевавшим сердце юной "розы".

Потаенность смысла подобных игровых композиций порой сопровождалась своеобразным оформлением: рисунки "прятали" в бумажные ширмы. Так, заклеен черной бумагой, содержащей по всем четырем углам оттиски печаток с изображением вазы, следующий рисунок-аппликация (Р. 1. Оп. 42. N 35. Л. 19); букет из незабудок и анютиных глазок помещен, в свою очередь, в цветочную гирлянду из нераспустившихся красных роз и незабудок. Похоже, таким способом укрывали от любопытного взгляда не что иное, как любовное признание. Только для любимых глаз предназначалось признание, таимое "одноименными" цветами - анютиными, или "веселыми глазками". Гирлянда гласила: "Помни о моем страстном, но тайном чувстве", букет отвечал: "Я помню и разделяю его".

Выделим еще один вид цветочной альбомной композиции, который можно назвать гербарием. Любопытная композиция-инсталляция с включением засушенных растений и птичьих перьев обнаружена нами в альбоме из собрания Половцовых (РНБ. Ф. 601. N 1963, 1838 - 1862 годы) на л. 30. В центр листа наклеена кружевная белая бумажная аппликация с прорезью в виде овала, окаймленного гирляндой из незабудок. Овал, заполненный засушенными цветами и двумя небольшими птичьими перьями, белым и черным, имитирует "гнездо". Эта затея-инсталляция иносказательна: птичья пара в гнезде обозначала в эмблематике любовный союз.

К сожалению, невозможно точно атрибутировать растения, из которых составлено гнездо, кроме двух анютиных глазок, прикрепленных к нему снизу. Но и они дают достаточный повод для предположения, что подбор цветов в этом гербарии был значащим: их реплика, согласно пособию Ознобишина гласившая "если б это было для меня", как нельзя лучше вписывалась в контекст композиции.

В левой верхней части листа помещены веточки (если судить по специфической темно-бордовой окраске листьев) одного из видов барбариса, а внизу справа - перевязанные выцветшей красной ленточкой веточки кипариса или тиса. Эта композиция заполнялась по принципу мемориального гербария в течение нескольких лет: центральная часть датирована 22 июля 1839 года, кипарис напоминает о событии зимы 1841 года ("Souvenir de Гаппе 1841 Decembre 22"), а барбарис - 30 июня 1845 года.

Засушенные растения выступают здесь, судя по всему, в роли памятного свидетельства: веточки кипариса связаны, скорее всего, с печальным событием, так как означают траур или выражают сожаление. 41 Барбарис указывал на уязвленность,


--------------------------------------------------------------------------------

40 Знаменательно, что акварель изображает не только розы - это целый букет разнообразных цветов, но автор предпочитает дать ему в стихотворном дополнении именно это общее эмблематическое имя.

41 Сравним: виньетка-концовка И. Иванова к стихотворению Державина "Сафе" изображает "сафическую арфу, обвитую кипарисом". Виньетка-заставка к стихотворению Державина "Соловей во сне", судя по программе, должна была изображать купидона, простирающего руки к розовому кусту и попирающего ногою кипарис: "Если по моей кончине, /В скучном, бесконечном сне, /Ах! Не будут так, как ныне, /Эти песни слышны мне; /И веселья, и забавы, /Плясок, ликов, звуков славы /Не услышу больше я, /Стану ж жизнью наслаждаться, /Чаще с милой целоваться, /Слушать песни соловья" (Державин Г. Р. Анакреонтические песни. С. 45; 82 вклейки).

стр. 89


--------------------------------------------------------------------------------

досаду и горечь. Так постепенно выстроилось повествование, в котором надежда на любовный союз сменилась печальной утратой и горькой обидой.

Обратимся еще к одному подобному "гербарию" из этого же альбома (РНБ. Ф. 601. N 1963, 1838 - 1862 годы). На л. 16 расположена комбинированная композиция, включающая четыре засушенных стебелька ландыша в нижнем левом углу у самого корешка листа, цветную аппликацию голубого вьюнка - в правом верхнем углу; в центре листа - каллиграфическая запись: фраза арабской вязью и ниже подпись по-русски "Наваб Султан".

По нашему предположению, эта композиция могла быть навеяна фрагментом из пособия Латур. Знакомя во введении читателей с восточным опытом селама, Латур рисует воображаемую ситуацию: фаворитка-одалиска, уставшая от ласк тирана, как бы невзначай роняла стебелек ландыша, предназначая его молодому икоглану (офицеру дворцовой стражи в Турции), давая понять, что предлагает ему разделить с ней "живое и горячее чувство". Так как голубой вьюнок на Востоке означал повиновение и покорность, его можно расценить как ответ "Наваба Султана" на близком ему наречии на призыв ландыша.

Использовались засушенные растения и для аллегорических аппликаций. Оригинальную цветочную аппликацию-виньетку содержит альбом первой трети XIX века, принадлежавший семье Левашовых (фонд Отдела истории русского искусства Государственного Эрмитажа). 42 Она вписывается в целую симфонию аллегорических виньеток с фигурами амуров с разнообразными эмблемами-атрибутами (стрелами, фонарями, лирами, арфами, собачками и пр.) 43 и игровых цветочных композиций, заполняющих этот альбом.

Виньетка (л. 88) оригинальна и по замыслу, и по материалу. Это рисунок вазы, выклеенный на листе альбома из засохших листьев и цветочных лепестков наподобие мозаичного панно. Искусствовед Г. А. Принцева, описавшая графику альбома Левашовых, справедливо предположила, что в подборе цветочных элементов здесь могла быть использована семантика языка цветов, но этим замечанием и ограничилась. Попробуем прочесть эту аллегорию. Ваза (или кувшин) отмечена участием в эмблематических изображениях. Ее роль в них многозначна, может иметь как позитивное, так и негативное содержание, как общий, так и интимный смысл. Так, если ваза с цветами означает "богатство или изобилие" или "и то, и другое", то роза в вазе с водой - "хотя живу, но в слезах".

Ваза-аппликация, скорее всего, примыкает к концепту "и то, и другое". Немаловажно, что ваза состоит из сочетания лепестков и листьев трех цветовых оттенков: красного (низ), зеленого (середина) и синего (верх). Как пояснял один из цветочных "оракулов", зеленый цвет символизирует надежду, красный - любовь и страсть, а синий - благородство чувств. 44 В нижней части ваза украшена гирляндой из цветочных головок (судя по силуэту, это тюльпаны). Тюльпан означает "объяснение в любви", поэтому выбор красного фона для него оказывается многозначительным, акцентируя страстный характер чувства. Так постепенно вырисовывается тайное "содержание" вазы - за признанием в страстной любви следует выражение надежды на взаимность и уверение в благородстве помыслов.


--------------------------------------------------------------------------------

42 Рисунки из этого альбома подробно описаны искусствоведом Г. А. Принцевой. См.: Printseva G. The Levashov family album as cultural monument of the first third of the 19-th century // Bulletin of Conservation 3. St. -P-g, 1999. P. 8 - 36.

43 Так, на л. 27 находится такая рисованная виньетка-аллегория: амур с завязанными глазами, поводырем которому служит собачка. Смысл ее сводится к сентенции "верность меня ведет". Или виньетка на л. 87: амур закапывает свои стрелы в землю, а арфу повесил на ветвь дерева (эмблема бесчувственности, неразделенной любви).

44 См.: Язык цветов, или Описание эмблематических значений, символов и мифологического происхождения цветов и растений. С прибавлением стихотворений, написанных на цветы русскими поэтами. СПб., 1849. С. 85 - 91.

стр. 90


--------------------------------------------------------------------------------

Оригинальные формы аллегорического языка в этом альбоме, в том числе и языка цветов, в какой-то мере лейтмотивны. На л. 20 представлена замысловатая аппликативная композиция, состоящая из небольших изображений на овалах и прямоугольничках из разноцветной бумаги (желтой, розовой, белой, серой), которые, скорее всего, имитируют сургучные печати. Сами изображения представляют собой едва различимые оттиски, сделанные с помощью так называемых печаток - гемм либо инталий, которые использовали для запечатывания писем. Нередко рисунки, избираемые для печаток, были символическими и "намекали на чувства к адресату более искренне и пылко, чем само содержание письма". 45

Напомним "тульскую печатку" Марьи Гавриловны из пушкинской "Метели" с изображением двух пылающих сердец и "приличною" надписью. Ею она запечатывает письма, написанные накануне тайного побега, "к одной чувствительной барышне, ее подруге, другое к своим родителям. Она прощалась с ними в самых трогательных выражениях, извиняла свой проступок неодолимою силою страсти и оканчивала тем, что блаженнейшею минутою жизни почтет ту, когда позволено будет ей броситься к ногам дражайщих ее родителей". 46 Два соприкасающихся сердца с извивающимися над ними язычками пламени включают эмблемы N 120 и 218 из "Емвлем и символов" Н. Максимовича-Амбодика, а "приличная надпись" к ним - "Любовь из двух сердец соделала единое". Как полагает Л. И. Сазонова, автор интересного исследования об эмблематических образах в "Повестях Белкина", отсвет эмблематического образа с описанной в "Метели" печатки ложится на драматические коллизии двух любовных историй повести. 47

Предварительные варианты автографа "Метели" содержали более пространное описание печатки героини: "два пылающие сердца и якорь" и "приличная" надпись - "Бог моя надежда. Вместе угаснут". 48 Л. И. Сазонова установила, что пушкинский вариант не имеет прямого соответствия в книгах эмблем. Известна эмблема с одним пылающим сердцем, помещенным между якорем (надеждой) и стрелой (страхом). По предположению исследовательницы, Пушкин в этом случае сам сконструировал печатку для героини по законам эмблематики. 49 Ее смысл можно свести к сентенции "сгорающие в пламенной любви сердца свою надежду полагают на Бога". 50

"Вырезная печать" была и у Татьяны Лариной: "Письмо дрожит в ее руке; /Облатка 51 розовая сохнет /На воспаленном языке. (...) И на письмо не напирает своей печати вырезной" (3, XXXII-XXXIII).

На альбомных отпечатках угадываются изображения амура, цветов, птицы на ветке, мифологической сцены. Представляется важным для общего аллегорического содержания этой композиции выбор цветового оттенка бумаги, служившей фоном для изображений, так как он мог быть намеком на то, кому адресовалось иносказательное послание.


--------------------------------------------------------------------------------

45 Printseua G. Op.cit. P. 34.

46 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М.; Л., 1938. Т. 8. С. 20.

47 См.: Сазонова Л. И. Эмблематика и изобразительные мотивы в "Повестях Белкина" // Пушкин А. С. Повести Белкина. Научное издание /Под ред. Н. К. Гея, И. Л. Поповой. М., 1999. С. 522 - 523.

48 Там же. С. 60.

49 Любопытно, что в переписке Пушкина с А. П. Керн 1825 года обсуждается тема печаток: "Что вы хотите сказать, говоря о печатке, которая должна для вас подходить и вам нравиться (счастливая печатка!) и значение которой вы просите меня разъяснить? Если тут нет какого-нибудь скрытого смысла, то я не понимаю, чего вы желаете. Или вы хотите, чтобы я придумал для вас девиз? Это было бы совсем в духе Нетти. Полно, сохраните ваш прежний девиз: "не скоро, а здорово", лишь бы это не было девизом вашего приезда в Тригорское..."

50 Сазонова Л. И. Указ. соч. С. 522 - 523.

51 См. пояснение В. В. Набокова: "Сложенное письмо запечатывалось специальной клейкой пастой с розовым оттенком в форме кружка. Могла добавляться и личная печать - на бумагу капали сургучом и вдавливали свою монограмму" (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина "Евгений Онегин". СПб., 1998. С. 333 - 334).

стр. 91


--------------------------------------------------------------------------------

Так, например, этикетные руководства конца XIX века предлагали серый цвет сургучной печати избирать для дружеской переписки, так как он означал расположение, розовый, означавший "молодость, любовь, нежность", предназначался для "молодых девиц". Выбор сургуча белого цвета предполагал откровенность, он же избирался для сообщения о свадьбе, бледно-желтый цвет подходил ревнивцам для упреков в неверности, оранжевый сопутствовал выражению "подозрений", лиловый соболезновал, голубой подтверждал постоянство, зеленый знаменовал надежду, тогда как светло-зеленый заранее предупреждал адресата, что письмо будет содержать упреки, а коричневый подходил для выражения сожалений. 52

Но подобная символика цвета печатей была распространена и в начале века. Сошлемся на достоверный пример: французская эмигрантка, бывшая статс-дама французской королевы Марии-Антуанетты Луиза-Эмманюэль де Тарант (1763- 1814), чудом избежавшая смерти, в память об этих событиях и в знак верности королеве запечатывала свои письма печатями красного (кровавого) или черного (траурного) сургуча. Оттиск с ее печатки также был символическим: скорбная фигура, обнимающая урну, крест и якорь. 53

Вернемся к описываемой композиции. Если учесть цветовой акцент, то в определенной мере проясняется композиционное расположение отпечатков: изображение одного и того же цветка варьируется на желтом, сером и белом фоне, знаменуя амплитуду чувств - дружеских, ревнивых, "свадебных". Выбор цветка для изображений сам по себе эмблематичен: это образ посредника любовного общения. Цветочные отпечатки-квадратики окружают овал, на розовом фоне которого видно изображение птички на ветке. Эмблематика верхней части прочитывается как "возвещаю весну и любовь". Ниже расположена розовая "печать" с изображением мифологической сцены, включающей амура, лиру и цветы. Она завершает интригу всего листа символикой апофеоза взаимной любви.

Обратимся в заключение к такой разновидности альбомной композиции, которую можно назвать коллажем: ее графическая часть состояла из природного материала - засушенного растения, а вместо записи использовались известные поэтические произведения, например "Цветок" (1828) или "Цветы последние милей" (1829) Пушкина. 54 А. В. Корнилова считает, что такие замены рисунка (в виде арабески из бересты или засушенного цветка) были вызваны только "неумением рисовать". 55 Это объяснение справедливо, если речь идет об альбомных виньетках декоративного свойства, на которые и ссылается искусствовед. Для обнаруженных нами коллажей эта причина не может выступать главной. Мы предполагаем, что


--------------------------------------------------------------------------------

52 Одним из первых руководств по этикетной символике красок можно считать список из "Письмовника" Н. Курганова (СПб., 1769): "Темно-зеленой - Верность. Голубой - Постоянство. Светло-зеленой - надежда. Рудо-желтои - Свидание и целование. Дымчетои - Сбоиство. Соломенной - Приятное прошение. Желтой - Сумнение. Гвоздишныи - Горесть. Сероне-метцкои - Вертопрашество". Цит. по: РовинскийД. Русские народные картинки. СПб., 1881. Кн. 1. N 229. "Реестр о цветах" воспроизведен в качестве одной из подписей на раскрашенном акварелью офорте ("забавном листе") второй половины XVIII века, на котором изображены стоящие друг против друга карлик с тростью в руке и карлица, облепленная мушками. Интерес к подобной символике, распространенной в начале XIX века, обостряется и в его конце, о чем можно судить по печатным руководствам этикетного толка. Для символических букетов, украшений, переписки предлагаются сложные цветовые гаммы. Например, "лиловая с розовой" должна означать "жажду любви", фиолетовая с бледно-желтой - "большую опасность", а бледно-желтая с розовой - "измену в любви", "индиго с коричневой" - "глубокое раскаяние". См. об этом: Жизнь в свете, дома и при Дворе. СПб., 1890 (М., 1990. Репринт). С. 83 - 85.

53 См.: Гречаная Е. П. Указ. соч. С. 80.

54 На неоднократное использование этих стихотворений Пушкина в качестве альбомной записи указывает и Л. И. Петина. См.: Петина Л. И. Структурные особенности альбома пушкинской эпохи. С. 33. Она же отмечает такую любопытную деталь: предлагаемые альманахами и журналами этого времени специальные сочинения "в альбом" реально в альбомах не использовались.

55 Корнилова А. В. Мир альбомного рисунка. С. 74.

стр. 92


--------------------------------------------------------------------------------

обращение к природному материалу было продиктовано используемым в этих композициях текстом, требующим в качестве своего "спутника" не рисованный, но "засохший, безуханный" цветок. Текст мотивировал и выбор определенного цветка: в этом состояло присваивание содержания известного стихотворения сугубо интимным пространством альбома. Цветок выступал в роли аллегорического субстрата текста или буквальной реализации ассоциативно- подтекстовых интенций.

Коллаж описанного типа обнаружен нами на л. 3. в альбоме из собрания Половцовых (РНБ. Ф. 601. N 1963, 1838 - 1862 годы): здесь использование изображений цветов (в том числе гербаризированных букетов и композиций) лейтмотивно и приравнивается к альбомной записи. Коллаж состоит из прикрепленной в правом верхнем углу листа цветочной головки календулы и вписанного по диагонали от цветка справа налево, бисерным почерком, стихотворения Пушкина "Цветок". Четыре строфы текста распределены на листе таким образом, чтобы катрены общим силуэтом имитировали чередующиеся листья на "стебле". Кроме того, под цветком расположены надпись по-французски "Fame de (-) (эта часть фразы ловко упрятана под головку цветка) souvenirs" ("Известные (.....) воспоминания") и подпись "G. L. Amef 1838".

Выбор календулы, для пушкинской эпохи репрезентирующей весь "язык цветов" (многозначительной цитатой из "Эпикурейца" Т. Мура Д. П. Ознобишин предваряет селамный список в первой русской версии "дамской ботаники": "Иногда глаза ея горели от радости, встречая (...) изсохшие ноготки"), 56 представляется нам отнюдь не случайным. Основанием могла послужить повышенная селамная ангажированность календулы, выступающей в русском ботаническом лексиконе под именем ноготка (ноготков), а во французском - под откровенно значимым омонимичным названием souci, т. е. заботы, хлопоты.

Именно французское имя цветка обеспечило ему в селаме привилегированное положение для обозначения любовных терзаний во всей их возможной амплитуде: волнение, мучения, тревога, тоска и беспокойство, огорчение, печаль, ревность и отчаяние. Потаенное значение корректировалось положением цветка в уборе или костюме: помещенный на грудь, он означал "тоску", на сердце - "любовное волнение", в прическе - "озабоченность". Востребованными на практике были и предлагаемые для "символических" букетов сочетания календулы с другими растениями, рождающие новые версии основного концепта: если сама по себе она говорила "я скучаю, огорчен (а)", то в союзе с маком предлагала: "я успокою ваши страдания", с розами эмблематизировала "сладость любовных мучений", с кипарисом выражала отчаяние. 57

Вернемся к коллажу. Есть все основания полагать, что французская надпись под календулой намекала на необходимость актуализации ее французского имени (и шире - селамной семантики), становясь ключом к прочтению предлагаемой композиции. Перечисляемые в стихотворении Пушкина эмблемные ситуации "одинокого гулянья", "нежного свиданья или разлуки роковой" в альбомном пространстве легко присваивались личным опытом, чему как нельзя лучше соответствовал и новый вариант "названия" пушкинского текста в виде цветка календулы 58 со всем кругом порождаемых им этикетных ассоциаций.

Подводя итог наблюдениям, можно заключить, что альбомное пространство оказалось органичным контекстом для освоения поэтики "языка цветов", так как в


--------------------------------------------------------------------------------

56 Ознобишин Д. П. Указ. соч. С. 51. В его списке календула означает просьбу о поцелуе.

57 Le langage des fleurs par Charlotte Latour. Paris, 1841. P. 115 - 116.

58 А. В. Корнилова наблюдала в альбомах подобное использование гербаризированного цветка, но она упоминает примеры (не описывая их), когда он вклеен под стихотворным текстом и, по ее мнению, выступает в роли своего рода виньетки. См.: Корнилова А. В. Мир альбомного рисунка. С. 74.

стр. 93


--------------------------------------------------------------------------------

основе их структур лежит диалогическая схема. Объединяет их и игровая природа. 59

Но "поэтика Флоры" заняла в альбомном языке с его множественностью способов передачи и многократностью сообщения особое место. Цветочные оракулы переводили на язык цветов концепты, востребованные практикой дружеского и любовного общения: комплиментарные, мнемонические, посвятительные, потаенно-исповедальные, сентенционные и пр. В то же время на фоне малоинформативности альбомной записи, служащей напоминанием, цветочная композиция-шифр выступала как запись с многовариантным сообщением и прочтением. Облекая сообщение в знаки, предполагающие многозначное толкование, она дразнила любопытство, приглашая к разгадывающему прочтению.

Альбомные композиции с использованием флорошифра, как удалось выяснить, были достаточно разнообразны: цветы-виньетки, любовные узлы, гербы, визитки, "венки", "цветники", букеты, "гербарии", коллажи.

Механизм прочтения заключался во вписывании семантики элементов в заданную формулу, предполагавшую их дальнейшее "линейное" соотнесение по принципу со- и (или) противопоставления. Общий смысл высказывания выстраивался по принципу наложения семантики. Смысл подобных "записей" был далеко не таким однозначным, как это принято было считать до сих пор. "Синтаксические" конструкции, как мы могли убедиться, предполагали определенный творческий подход в выборе "грамматических" элементов и их сочетаниях.

Образы альбомной поэзии аналогично могли отталкиваться от тех или иных концептов "языка цветов" и даже пытаться их обыгрывать, извлекая дополнительные смысловые нюансы. Например, соседство в альбоме М. А. Струговщиковой (Р. 1. Оп. 42. N 91. Л. 84) стихотворной "Клятвы" ("На листочке алой розы /Я старалась начертать /Милу другу в знак угрозы, /Что не буду ввек любить, /Чем бы он меня ни льстил, / Что бы мне ни говорил. /Чуть окончить я успела, / Вдруг повеял ветерок, /Он унес с собой листок - /С ним и клятва улетела") с аллегорическими рисунками заставляло предположить неслучайность выбора в качестве послания лепестка розы, так как именно розе (в разных видах) в цветочной почте доверялись самые короткие, но значительные реплики. Так, если ветка розы приравнивалась к "нет", то лепесток розы означал "да", бутон алой розы - "надейся", бутон белой розы - "храню прежние чувства". Такая подоплека помогает понять бесхитростную интригу несостоявшейся клятвы: листок алой розы сопротивляется чуждому для него "посланию", так как он привык дарить надежду или свидетельствовать взаимную любовь.

Или такая альбомная эпиграмма о "непостоянстве" вкусов некой богатой невесты: "Лизаньке нравились лилеи, /Теперь пленил ее нарцисс. /Что делать?.. То ее каприз! /К чему тут лишние затеи?" (альбом Людмилы Сергеевны Даргомыжской, 1830 год. Ф. 4227/ХХПб. 5. Л. 25 - 26 об.). 60 Привлечение концептов лилии и нарцисса проясняет скрытый смысл капризов невесты, так как в поэтике "языка цветов" лилия и нарцисс сближены: если лилия означает величие и горделивость, то нарцисс - самовлюбленность. Так что капризы Лизаньки не столько менялись, сколько возрастали, не меняя направления, - в поиске себе подобных.

Д. П. Ознобишин, предлагая уже достаточно искушенному русскому читателю в 1830 году первый отечественный опыт-рецепцию "дамской ботаники", предварил


--------------------------------------------------------------------------------

59 Репертуар предлагаемых альбомами игровых затей достаточно разнообразен: это шарады, буриме, акростихи, логогрифы, тексты, скрытые сетками-пружинками, вклейки-игрушки, изображения - шифры или загадки, обманки и т. п.

60 Сравним с подобными цветочными метафорами в стихотворении Г. Р. Державина "Незабудочка" (1809): "Встретишься ль где с розой нежной, /Иль лилеей взор пленя, / - В самой страсти неизбежной /Не забудь меня" (Державин Г. Р. Анакреонтические песни. С. 123).

стр. 94


--------------------------------------------------------------------------------

свой внушительный селамный список (более трехсот растений) таким многозначительным пожеланием: "Si tu es en etat de comprendre les emblemes, leve-toi et viens profiter de ceux qui te sont offerts; sinon, dors, puisque tu ne sais interpreter la nature qui te deploie ici tous ses charmes: mais il faut l'avouer, ton ignorance est bien coupable (Azz-eddin Elmocadess)" ("Если ты способен понять смысл тайных знаков, встань и поспеши скорее воспользоваться тем, что тебе дано; иначе - спи, если ты не в силах понять природы, предлагающей тебе свои сокрытые возможности: но тогда признай, что в своем невежестве ты повинен сам"). 61 Эти "угрозы" запоздали: не только азы, но и "грамматика" и "синтаксис" селамных шифров уже были освоены и с успехом использовались в отечественной альбомной графике и поэзии.


--------------------------------------------------------------------------------

61 Ознобишин Д. П. Указ. соч. С. 55. Кроме французских пособий Делашене (1811), Латур (1819), упоминавшихся выше, читатель пушкинской эпохи мог воспользоваться селамным списком из книги "Изъяснение эмблем, изображающих известных и вымышленных животных, и растения, посвященные баснословным богам. На французском и российском. М., 1820" (с. 31 - 53).

стр. 95