Роль и функциональная значимость пространства России в мифопоэтическом пространстве текстов Н. С. Гумилева, наконец, "русскость" Гумилева как поэта до сих пор остаются лакунами гумилеведения. Объективному научному анализу семантической наполненности пространства России, его места и роли в гумилевской поэтической географии мешает устоявшееся представление о Гумилеве как о галломане и западнике, поэте, в творчестве которого тема России не нашла должного художественного осмысления и развития. На несостоятельность подобного представления указывала еще А. А. Ахматова в своих беседах с П. Н. Лукницким, утверждая, что глубинное обращение к теме России началось у Гумилева с "военного" сборника "Колчан", поскольку именно "пребывание на войне дало Николаю Степановичу понимание России-Руси". 1

Пребывание на войне сам поэт считал переломным для своего творчества, не случайно лирического героя "Пятистопных ямбов" духовно исцеляет воинский подвиг крестоношения ("И счастием душа обожжена // С тех самых пор; Веселием полна, // И ясностью, и мудростью, о Боге // Со звездами беседует она..."). 2 Тем не менее война физическая являлась для Гумилева лишь одним из земных преломлений войны духовной, борьбы с силами "вселенского распада", непрестанно ведущейся в мире. Поэтому при интерпретации "военных" стихотворений сборника "Колчан" следует учитывать то, что за вполне реальными картинами первой мировой войны, понимаемой Гумилевым как решающей и судьбоносной для России, возникают образы войны духовной или духовного воинствования, непосредственно связанные с русской воинской и христианской традицией, восходящей к Сергию Радонежскому, благословившему Дмитрия Донского на Куликовскую битву. В русской воинской и христианской традиции верующий является воином Бога, держащим "щит веры" и возносящим "меч духовный". Так, в своей "Лествице, возводящей на небо" Преподобный Иоанн Лествичник связывает духовное воинствование со степенью четвертой описанной им лествицы христианских добродетелей, т. е. с блаженным и приснопамятным послушанием. "Не преминем если угодно, изъяснить в этом слове (послушании. - Е. Р. ) и самый образ воинствования этих мужественных ратников, - писал Преподобный Иоанн, - как они держат щит веры к Богу и к своему наставнику, отвращая им, так сказать, всякий помысл неверия и перехождения (в другое место); и всегда вознося меч духовный, убивают им всякую собственную волю, приближающуюся к ним, и, будучи одеты в железную броню кротости и терпения, отражают ею всякое оскорбление, уязвление и всякие стрелы..." 3


--------------------------------------------------------------------------------

1 Лукницкий П. Н. Встречи с Анной Ахматовой. Paris: YMCA-PRESS, 1991. Т. 1. С. 271.

2 Гумилев Н. С. Пятистопные ямбы // Полн. собр. соч.: В 10 т. М., 1999. Т. 3. С. 86. Далее ссылки в тексте.

3 Лествица, возводящая на небо, преподобного отца нашего Иоанна, игумена Синайской горы. М., 1997. С. 60-61.

стр. 34


--------------------------------------------------------------------------------

Для позднего творчества Гумилева характерно сближение мотивов духовного странствования, поисков "Индии Духа", и духовного воинствования, наконец, художественно-философское осмысление феномена духовного воинствования. Поэт - Божий странник, взыскующий "Индии Духа", становится в текстах Гумилева и "воином Бога", ведущим духовную борьбу с силами "всемирного распада", странствующим рыцарем, который на пути к "земле обетованной", пространству Бога- Слова, поражает змия мечом словесным. "Меч духовный" для Гумилева - это прежде всего словесный меч, тогда как Слово, Имя Божие, является высшей духовной энергией. Конечно, мотивы поединка и даже духовного рыцарства присутствовали еще в "Пути конквистадоров" ("Правду мы возьмем у Бога // Силой огненных мечей" - т. 1, с. 62), но религиозно- философское осмысление воинствования как духовного феномена характерно именно для того поэтического сборника Гумилева, с которого начался его поворот к теме России, т. е. военного сборника "Колчан".

Гумилев пришел к теме России через осознание реальности духовной войны, целью которой является просвещение и гармонизация хаоса, непрестанно ведущейся в мире. Поэтому "дикая, родная Русь" занимает совершенно особое место в гумилевской поэтической географии. Рядом с "зеленым островом друидов" Ирландией и Абиссинией - легендарной страной царя Соломона и царицы Савской - Россия представляет собой не один из инвариантов "Индии Духа", к которой стремится лирический герой поэзии Гумилева, и даже не пространство странствований героя, а пространство духовной битвы.

Начиная с военного сборника "Колчан", Россия предстает в текстах Гумилева как пространство, которое могло быть раем, но не стало таковым, поскольку путь страдания и искупления еще не пройден. Если сопоставить строки из стихотворения "Старые усадьбы" "Русь бредит Богом, красным пламенем, // Где видно ангелов сквозь дым" (т. 2, с. 165) со строками из стихотворения "Наступление" "Та страна, что могла быть раем, стала логовищем огня" (т. 3, с. 52), которые обычно трактуются как относящиеся к театру военных действий первой мировой, то перед нами возникает образ некоего пространства, ставшего полем духовной и физической борьбы. Русь, видящая ангелов сквозь дым, как и страна, которая "могла быть раем", а стала "логовищем огня", прозревает духовное через страдание и жертву благодаря воинскому подвигу крестоношения и подвигу духовного воинствования. Если эзотерические царства, такие как Ирландия и Абиссиния, подобны волшебному саду или "священной роще молодого мира", то таинственная Русь - это прежде всего "старые усадьбы", окруженные лесами, и пруды-омуты с "бледными русалками". Так в черновых набросках задуманной поэмы на русскую тему 4 Гумилев вводит в русский пейзаж, наряду с монастырским садом, болотом и гатью, "мелкий омут" с русалками ("Что ни шаг, то болото и гать... // Да из мелкого омута встать // Все хотят, но не могут русалки").

В стихотворении "Старые усадьбы" Русь названа "волшебницей суровой", и эта характеристика необыкновенно важна, поскольку эпитет "суровый", кстати один из самых частотных в текстах Гумилева, обычно прилагался


--------------------------------------------------------------------------------

4 Замысел написать поэму на русскую тему относится к 1914 году и связан с дискуссией по поводу "возрождения эпоса", разгоревшейся в литературных кругах Петербурга после публичного чтения Гумилевым африканской поэмы "Мик". Два черновых наброска этой поэмы были записаны поэтом на обороте листа с черновым текстом перевода монолога Пиппы из драмы Р. Браунинга "Пиппа проходит". См. подробнее: Иванникова Н. М. Неизвестные тексты Н. С. Гумилева // Памятники культуры. Новые открытия. Письменность, искусство, археология. М., 1994. С. 44-68.

стр. 35


--------------------------------------------------------------------------------

поэтом к лирическому герою его текстов в синонимической цепочке суровый - угрюмый - хмурый - смиренный - благочестивый. В "Старых усадьбах" Гумилев охарактеризовал эпитетом "суровая" волшебницу-Россию ("О Русь, волшебница суровая, // Повсюду ты свое возьмешь" - т. 2, с. 166), вероятно желая подчеркнуть таким образом "русскость" лирического героя своих поэтических текстов - "угрюмого зодчего" и "хмурого странника".

Интересно, что в стихотворении "И год второй к концу склоняется" "хмурой привратницей у входа в Божий поля" (т. 3, с. 99) названа земля. Очевидно, поэт хотел сказать тем самым, что Россия, как и земля в целом, представляет собой пространство испытания и выбора, ведь, согласно христианской традиции, привратник "у входа в Божий поля" - апостол Петр - испытывает взыскующие рая души. Привратник апостол Петр появляется и в стихотворениях "Ворота рая" и "Рай"; более того, образ таинственных райских врат или вокзала, на котором можно купить билет в "Индию Духа", характерен для всего корпуса текстов поэта. Здесь уместно будет вспомнить и о таинственной "золотой двери", которой, по словам Ахматовой, Гумилев мечтал достигнуть в своих странствиях. В "Записных книжках" Ахматовой по поводу "золотой двери" можно прочесть следующее: "Сколько раз он говорил мне о той "золотой двери", которая должна открыться перед ним где-то в недрах его блужданий, а когда вернулся в 1913 году, признался, что "золотой двери" нет. (См. "Пятистопные ямбы"). Это было страшным ударом для него". 5

Известно, что "золотая дверь" как оккультный символ связана с мистическим посвящением и с причастностью посвященного к вечно- женственному началу мироздания. И если вспомнить о России - Деве Радужных Врат младших символистов, душе России как средоточии вечно-женственного в мистической историософии "серебряного века", то можно предположить, что Россия могла в результате оказаться для Гумилева заветной "золотой дверью", ведущей к "Индии Духа", но, как и в стихотворении "Ворота рая", эта дверь не манит "блеском и соблазнами". Вспомним, как описан в стихотворении "Ворота рая" вход в рай и привратник апостол Петр: "Это дверь в стене, давно заброшенной, // Камни, мох и больше ничего, // Возле - нищий, словно гость непрошеный, // И ключи у пояса его" (т. 1, с. 193).

Образ нищего привратника райских врат появляется в поэзии Гумилева не случайно, более того, появление этого образа связано с глубоким прочувствованном важнейшей христианской добродетели - смирения (смиренномудрия), названного Иоанном Лествичником "дверью царствия небесного". 6 Рай не манит "блеском и соблазнами" - манят и завораживают инфернальные пространства, а убогий нищий - самый подходящий сторож для райских врат. Как справедливо заметил Ю. В. Зобнин, 7 в стихотворении присутствуют тютчевские мотивы "царя небесного", "в рабском виде" исходившего Русь, Христа в рубище нищего. Более того, "Ворота рая" являются свидетельством того, что еще в символистский период своего творчества Гумилев разрабатывал мотив смирения и смиренного знания. Но как не манящая блеском и соблазнами дверь в "стене, давно заброшенной" оказывается дверью рая, так и сквозь "дикую, родную" Русь в текстах Гумилева просту-


--------------------------------------------------------------------------------

5 Ахматова А. Записные книжки (1958-1966). Москва; Torino, 1996. С. 639-640.

6 В Степени 25 "Об искоренении страстей, высочайшем смиренномудрии, бывающем в невидимом чувстве" Лествицы преподобного Иоанна Лествичника читаем следующее: "Смиренномудрие есть дверь Царствия Небесного, и она вводит туда приближающихся к ней" (Лествица, возводящая на небо, преподобного отца нашего Иоанна, игумена Синайской горы. С. 323).

7 Зобнин Ю. В. Странник духа // Н. С. Гумилев. Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилева в оценке русских мыслителей. СПб., 1995. С. 31.

стр. 36


--------------------------------------------------------------------------------

пают контуры Руси небесной, чье "золотое сердце" бьется, как "воды гневных морей", и испытывает взыскующего "Индии Духа" странника.

Кроме того, можно предположить, что не случайно "золотой" названа и таинственная дверь, которую искал поэт в своих странствиях, и сердце России ("Золотое сердце России // Мерно бьется в груди моей" - т. 3, с. 52). Здесь необходимо отметить, что именно золотой цвет обычно является в текстах Гумилева цветом-атрибутом земли обетованной, "Индии Духа". Так, в стихотворении "Пощади, не довольно ли жалящей боли" (1909) лирический герой восклицает: "Если хочешь, мы выйдем для общей молитвы // На хрустящий песок золотых островов " (т. 1, с. 225). "Золотые острова" этого стихотворения представляют собой один из инвариантов загадочной "Индии Духа". Как известно, в ирландских сагах, которые, как и кельтская культура вообще, были предметом живейшего интереса Гумилева, райская страна блаженства, куда переселяются души умерших, расположена на острове или островах далеко в море и называется Садом Луга, кельтского божества. Поэтому отнесение цвета-атрибута "Индии Духа" к сердцу Родины является едва ли не ярчайшим доказательством поворота Гумилева к России и прозрения в "дикой, родной Руси" контуров Руси небесной, чье сердце, т. е. средоточие, духовный центр, охарактеризовано таким в высшей степени почетным эпитетом.

Итак, суровая волшебница Русь предстает в текстах Гумилева как пространство испытания и выбора, пространство духовного воинствования, за которым расположен рай. Это пространство требует от человека напряжения всех его духовных сил, осознания себя как "воина духа". Не случайно в стихотворении "Рай" герой просит святого Георгия Победоносца стать его заступником перед апостолом Петром ("Георгий пусть поведает о том, // Как в дни войны сражался я с врагом"). Духовное воинствование, как и воинский подвиг крестоношения, являются в поэзии Гумилева "билетом" в "Индию Духа", добродетелями, за которые герой может удостоиться рая. Миф о поэте как о "воине духа" присутствует не только в текстах Гумилева, но и в поэзии акмеизма вообще. Так, А. Ахматова взяла эпиграфом к своему стихотворению "Утешение", написанному в сентябре 1914 года, строки из "Мика": "Там Михаил Архистратиг // Его зачислил в рать свою", ознаменовав тем самым возникновение акмеистского мифа о поэте как о воине духа, где оружием преодоления и просвещения хаоса являются "первоначальные слова". 8

Миф о поэте как о воине духа непосредственно связан с акмеистским обращением к Михаилу Архистратигу и Георгию Победоносцу как к духовным вожатым человечества в борьбе с силами "всемирного распада". И Михаил Архистратиг, и Георгий Победоносец присутствуют в текстах Гумилева как небесные патроны земного воинства или гораздо шире - воинства словесного, где мечом является слово. 9 Но при трактовке образов Михаила Архистратига и святого Георгия Победоносца в поэзии Гумилева в частности и в поэзии акмеизма вообще следует учитывать, что в русском религиозном сознании функции этих духовных вожатых человечества во многом совпадают с функциями привратника рая апостола Петра и святого, чье имя Гумилев


--------------------------------------------------------------------------------

8 См. обращение к поэту в стихотворении Гумилева "Естество": "Стань ныне вещью, богом бывши, // И слово веще возгласи, II Чтоб шар земной, тебя родивший, // Вдруг дрогнул на своей оси".

9 У Томаса Мэлори в его "Смерти Артура" разграничивается "земное воинство" и "воинство небесного подвига". Так, святая затворница говорит Ланселоту: "До тех пор, пока вы оставались рыцарем земного царства, вы были славнейшим из мужей на свете и удачливейшим. Ныне же, вступив в число рыцарей небесного подвига, не должно вам удивляться, ежели удача вам изменяет" ( Мэлори Т. Смерть Артура. М., 1974. С. 589).

стр. 37


--------------------------------------------------------------------------------

получил при рождении, - Николая Чудотворца. Так, по русской религиозной традиции и Николай Чудотворец, и Михаил Архистратиг - водители душ в загробном мире и хранители райских врат. Известно, что в XVI- XVIII веках на Руси было принято вкладывать покойнику в руки "письмо к св. Николаю", который, как апостол Петр в Предании Римской Церкви, является сторожем райских врат. Никола Милостивый, как и архангел Михаил, считается змееборцем, покровителем ратного дела и водителем христолюбивого воинства. Наконец, если выйти за пределы русской религиозной традиции, то в связи с образом Михаила Архистратига в текстах Гумилева вызывает интерес тот факт, что по апокрифической книге Еноха (60 : 12) Михаил является хранителем "таинственных письмен и магических слов, которыми были сотворены небеса и земля", 10 а по эфиопскому Апокалипсису Баруха - проводником душ, "которых он сопровождает к воротам небесного Иерусалима, помогая их открыть, или же стоит со своей ратью у этих ворот, разрешая вход праведникам ". 11

Архангел Михаил - предводитель небесной рати в космической битве против дракона появляется в стихотворении "Смерть" из сборника "Колчан" как "Начальник в ярком доспехе, // В грозном шлеме звездных лучей" (т. 3, с. 55), принимающий к себе душу погибшего воина. Кроме того, именно в рать Михаила Архистратига попадет погибший в схватке с пантерами Луи из африканской поэмы "Мик", и это трактуется Гумилевым как высшая участь для его героя и как небесная слава, пришедшая на смену героической и мученической смерти на земле.

В текстах Гумилева духовное змееборчество героя во многом является поединком со змием за царевну-Русь, что становится особенно интересным, если учесть, что Николай Чудотворец, как бы дублирующий в русском религиозном сознании Михаила Архистратига, является, как известно, небесным покровителем Руси. В стихотворении "Франции" (1918), с горечью констатируя, что революционная Россия сошла с Божьего пути и попала в плен к силам "всемирного распада", Гумилев сближает это пленение с похищением девы-Руси змием ("Вот ты кличешь, где сестра-Россия, // Где она, любимая всегда? // Посмотри наверх, в созвездьи Змия // Загорелась новая звезда" - т. 3, с. 193). Образ унесенной змием (драконом) девушки присутствует также в стихотворении "Змей" (1916) и в неоконченной повести "Веселые братья" (1918). В стихотворении "Змей" появляется и змееборец - Вольга, хмуро поглядывающий на просмоленное драконом небо. Интересно, что в стихотворении "Змей", как и в повести "Веселые братья", похищенная девушка умирает в пути и змей-похититель бросает ее тело в омуты Каспия, символизирующие, вероятно, непросвещенный хаос.

Интересно, что в финале поэмы Н. А. Клюева "Погорельщина", перекликающемся с жутким финалом гумилевского стихотворения "Франции", с иконы убегает Егорий - Георгий Победоносец, а на иконе остается лишь "змей да сине море", или, как можно было бы это перефразировать, исходя из гумилевского стихотворения "Змей", - змей да омуты Каспия. В "бездонный омут" превращается в гумилевском стихотворении "Франции" и сошедшая с Божьего пути Русь ("Мы лежим на гноище и плачем, // Не желая Божьего пути" - т. 3, с. 193). Правый путь Гумилев видит в духовном змееборчестве, в борьбе с силами "всемирного распада", а для себя как для русского поэта - в борьбе за "царевну-Русь". Нужно сказать, что на стихотворение "Змей" с его тематикой змееборчества, как, вероятно, и на стихо-


--------------------------------------------------------------------------------

10 Мифы народов мира: Энциклопедия. М., 1992. Т. 2. С. 160.

11 Там же.

стр. 38


--------------------------------------------------------------------------------

творение "Франции", немалое влияние оказал архетипический сюжет о поединке со змием еще одного святого воителя, особенно чтимого на Руси, - святого Георгия Победоносца, или Егория Храброго, и особенно "Чудо о Змие и девице". Кроме того, усматривается определенное сходство между Егорием Храбрым, который в Большом Стихе усмиряет змей и волков силой своего молитвенного слова, и гумилевским Гондлой, одерживающим победу над исландскими волками с помощью волшебной лютни, символизирующей поэтическое слово, и смертью своей обращающим их в христианство. Интересно, что именно на период написания "Гондлы" (1916) приходится обращение Гумилева к русскому фольклору и духовным стихам 12 и усиление давнего интереса к фигуре святого Георгия, вещающего, "как трубы победы". 13

Но в текстах Гумилева присутствует не только мистическое видение пути России, основанное на христианской, и в частности русской, религиозной традиции, для которой необыкновенно важным является феномен духовного во-инствования, но и историософская и геософская проблематика, связанная с Россией и русской судьбой. Так, в рецензии на "Песни" С. Клычкова поэт лаконично и обобщенно изложил некоторые моменты своего историософского видения пути России, связанные с генеалогией русского духа и русской культуры. Упрекнув С. Клычкова в том, что его тексты слишком переполнены Ладами и Лелями, царевичами и невестами, что является скорее декоративным антуражем, чем глубинным видением России, Гумилев пишет: "Кажется только случайно натолкнулся он (Клычков. - Е. Р. ) на тему языческой Руси и слишком поспешно принялся за ее обработку: ни удали русской, ни русской печали, ни того странного перекрещения культур, византийской, финской колдовской и индийской, в атмосфере которого рождалась Русь". 14

На "странном перекрещении культур", упомянутом Гумилевым, следует остановиться поподробнее, поскольку здесь сосредоточены основные моменты историософской концепции поэта. Итак, обратимся прежде всего к "колдовской финской культуре". Эпитет "колдовской" обычно связан в текстах Гумилева с проникновением лирического героя в тайны земли и овладением ими (вспомним, например, "колдовского ребенка" из стихотворения "Память") или с чарами и ворожбой двоящейся героини. Так, строка из стихотворения "Приглашение в путешествие" "О древних сказочных царицах" (т. 3, с. 189) имела первоначальный вариант "О древних колдовских царицах" (т. 3, с. 272). Эпитет "колдовской" приобретает у Гумилева отрицательную коннотацию лишь при отказе от небесного, духовного, как в случае с колдуном Ахти из "Гондлы", не пожелавшим креститься.

В "Заметках к "Гондле"", впервые опубликованных Р. Л. Щербаковым, Гумилев писал, что имя колдуна Ахти заимствовано им из "Калевалы", где оно является прозвищем хитреца Лемминкяйнена. Более того, как указывал далее Гумилев: "И лютня, принесенная "из финской страны", и наклонность к колдовству, которым славились среди северных народов финны, намекают на то, что это действующее лицо (Ахти. - Е. Р. ) является выходцем из Финляндии". 15 Именно Ахти дает Гондле волшебную лютню, в надежде, что та


--------------------------------------------------------------------------------

12 Так, А. Ахматова в своих "Записных книжках" отмечает обращение Гумилева к русскому и европейскому героическому эпосу и к монографии В. М. Жирмунского "Народный героический эпос" во время написания стихотворения "Змей" ( Ахматова А. Записные книжки. С. 220).

13 См. в стихотворении "Видение" (1912) ("Лежал истомленный на ложе болезни"): "Как трубы победы, вещает Георгий: "От битв отрекаясь, ты жаждал спасенья, // Но сильного слезы пред Богом не правы, // И Бог не слыхал твоего отреченья, // Ты встанешь заутра и встанешь для славы"" (т. 2, с. 122).

14 Гумилев Н. С. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 3. С. 77.

15 Гумилев Николай. Избранное. М.: Панорама, 1995. С. 528.

стр. 39


--------------------------------------------------------------------------------

погубит его, но лютня, сделанная колдунами-финнами и покорная двойному заклятью, приносит Гондле "звенящую" славу и мученическую и жертвенную смерть.

Таким образом, возвращаясь к "финской колдовской культуре", упомянутой Гумилевым как одна из культур-восприемниц Руси, можно сказать, что в эпитете "колдовской" актуализируется ее земляной характер, прозрение тайн "естества", земное тайновидение и тайнозрение. В гумилевской генеалогии России финская культура, наряду с византийской и индийской, - одна из культур-прародительниц, и в этом поэт солидарен с Клюевым, написавшим: "Я - потомок лапландского 16 князя, // Калевалов волхвующий внук". 17

Самоедская доха стала наряду с африканским портфелем неотъемлемой составляющей облика Гумилева последних лет жизни, что на уровне знаковости костюма должно было знаменовать собой связь Русского Севера и сакрального пространства Юга. Подобное соотнесение характерно и для текстов Гумилева, и для текстов Н. Клюева. 18 Так, "олонецкий ведун" писал в уже цитированном нами стихотворении "Я потомок лапландского князя":

Калевала сродни желтокожью,

В чьем венце ледовитый Сапфир.

В русском коробе, в эллинской вазе,

Брезжат сполохи, полюсный щит,

И сапфир самоедского князя,

На халдейском тюрбане горит. 19

Русь, "славянская и печенежья", по Гумилеву, формировалась и крепла под воздействием Лапландии (финно-угорского мира), Царьграда (Византии как носительницы православной веры) и Индии как олицетворения "нежного и блестящего" Востока. В своей знаменитой характеристике Клюева ("Клюев пришел с величавого Олонца, где русский быт и русская мужицкая речь покоятся в эллинской важности и простоте" 20 ) Мандельштам в историософском плане поступает подобно Гумилеву. Через Клюева он сближает Русский Север и Элладу, следуя в общем-то концепции "Третьего Рима", только Третьим Римом оказывается не Москва, а Олонецкая губерния.

Что касается второй составляющей "странного перекрещения культур, в атмосфере которого рождалась Русь", т. е. византийской культуры, то нужно сказать, что культуроним Византии является в текстах Гумилева двоящимся, амбивалентным, что видно из трагедии "Отравленная туника". Если Швеция в текстах Гумилева - страна "суровых мужей", подобных Рюрику, пришедших править дикой, степной, печенежьей Русью и подъять ее для силы, славы и победы, то Византия, олицетворяемая в трагедии царевной Зоей, предстает женственной и пассивно губительной, хотя именно эти ее черты приводят Трапезондского царя к подвигу и жертве. Русь, рождавшаяся в атмосфере перекрещения финской колдовской и, шире, мужественной скан-


--------------------------------------------------------------------------------

16 Относительно значения культуронима Лапландии в текстах Н. Клюева Е. И. Маркова справедливо замечает, что Клюев "предельно стягивает пространство, и поэтому в его Лапландии присутствуют все дорогие ему элементы северного природно-культурного комплекса: Белое море и Онежское озеро, Олония и Помория, Кижи и Выг, Соловки и Палеостров, Кемь и Валаам" ( Маркова Е. И. Знаки финно- угорской культуры в русской литературе Карелии // Проблемы литературы Карелии и Финляндии: Сб. статей. Петрозаводск, 1994. С. 78).

17 Клюев Николай. Клычков Сергей. Орешин Петр. Избранное. М., 1990. С. 89.

18 Об этом см. подробнее: Маркова Е. И. Творчество Николая Клюева в контексте северно-русского словесного искусства. Петрозаводск, 1997.

19 Клюев Николай. Клычков Сергей. Орешин Петр. Избранное. С. 89.

20 Мандельштам О. Э. Собр. соч.: В 4 т. М., 1994. Т. 3-4. С. 56.

стр. 40


--------------------------------------------------------------------------------

динавской культуры и женственной византийской, переняла силу и удаль "суровых мужей" и византийскую печаль. Царевна Зоя нежна и печальна, и именно эта печаль ассоциируется у Трапезондского царя с ее причастностью к небесному. Византия для Гумилева не просто страна, крестившая Русь, и носительница православной веры, а носительница мистического начала, пространство, в котором через страдание и жертву особенно сильной становится связь героев с их небесным домом, с "Индией духа".

Что касается индийской культуры - последнего элемента приведенной Гумилевым триады, то Индия здесь появляется как воплощение грез Афанасия Никитина о таинственном Индийском царстве, как некий собирательный образ "нежного и блестящего" Востока. В мифологической средневековой иерархии стран, где самая южная страна является самой таинственной и благодатной, Индия находится южнее "щедрой Аравии" и Китая. "Она (Индия. - Е. Р. ) еще южней Китая, - говорится в Прологе к пьесе "Дерево превращений", - в нее проехать труд большой". 21 В пантуме "Гончарова и Ларионов" Гумилев делает Индию центром и ярчайшим олицетворением Востока, тогда как Византия замыкает восточный мир ("Павлиньих красок бред и пенье, // От Индии до Византии" - т. 3, с. 177). Но здесь опять же следует различать Индию как олицетворение "нежного и блестящего Востока" и Индию как "Индию Духа".

Итак, Гумилев не был ни славянофилом, ни западником. Галломания поэта не превосходила по силе и интенсивности увлечение кельтской культурой или восточной поэзией. Гумилева скорее интересовала генеалогия русского духа, в котором соединились завоевательный варяжский дух и грезы Афанасия Никитина о таинственной Индии. Для Гумилева русская самобытность была неотделима от русской "всемирной отзывчивости", от "странного перекрещения культур, финской колдовской, византийской и индийской, в атмосфере которого рождалась Русь".

Культурониму России принадлежит одно из центральных мест в гумилевской поэтической географии. Россия, соединившая в себе финскую колдовскую, византийскую и индийскую культуры, является в мифопоэтическом и религиозно-философском аспекте тем самым пространством духовной битвы, которое требует от поэта как от воина словесной рати максимального напряжения духовных сил. И силы эти направлены на спасение от змия царевны-Руси, на подвиг духовного змееборчества, подразумевающий просвещение хаоса. Поэт, стихами расковывающий "косный сон стихий", подобен в текстах Гумилева труженику-землепашцу, вспахивающему новь и засевающему ее подвигом, победным словом, чтобы снять урожай славы-духа.


--------------------------------------------------------------------------------

21 Гумилев Н. С. Драматические произведения. Переводы. Статьи. Л., 1990. С. 213.

стр. 41