В основе используемого нами разделения на хронографию раннюю и позднюю лежат два принципа: хронологический и стадиальный. К ранней хронографии мы относим памятники XI-XV веков, составляющие, несмотря на различия в структуре, определенное единство. Следующей ступенью развития хронографического жанра был Русский хронограф, с различными редакциями которого мы связываем понятие поздней хронографии. Среди главных отличий двух этих типов можно назвать включение в позднюю хронографию русской истории 1 и более свободное ее отношение к источникам. В то же время множество черт, характеризующих хронографию раннюю (и отличающих ее от других типов исторического повествования), осталось и в хронографии поздней. Настоящая статья не ставит своей задачей подробное рассмотрение сходства и различия этих двух периодов. Цель ее - отметить некоторые существенные для ранней хронографии качества, получившие (или не получившие) развитие в более позднее время.

В самом общем виде можно сказать, что структурной единицей хронографа является фрагмент. Ничто так ярко не демонстрирует этого обстоятельства, как пофрагментное описание состава хронографов, помещенное в приложении к монографии О. В. Творогова. 2 Соотносимость фрагментов разных хронографов при не всегда сходном их местоположении внутри этих памятников создает стойкий образ мозаик, собираемых хоть и разными людьми, но из одних и тех же камешков. Фрагментарность хронографов проявляется на. двух основных уровнях.

Первый тип фрагмента условно определим как "единицу повествования". Это - царствование, то, что, подобно году в древнерусском летописании, определяет ритм истории. Череда царствований обеспечивает непрерывность истории, она непоколебимо подчинена хронологическому принципу и не зависит от взглядов и вкусов компилятора.

Второй тип фрагмента можно было бы обозначить как "единицу текста", он может совпадать, а может и не совпадать с первым типом. Порой такого рода фрагменты захватывают несколько царствований, 3 порой же сводятся к одной фразе. Хронограф никогда не заимствует "в чистом виде" факт или


--------------------------------------------------------------------------------

* Статья написана при поддержке Гумбольдтовского фонда (Германия).

1 О взаимоотношениях ранней русской хронографии и летописания см.: Водолазкин Е. Г. От тождества к единству: (К вопросу о взаимоотношениях хронографии и летописания) // Die Welt der Slaven. 2000. Bd 45. S. 133-152.

2 Творогов О. В. Древнерусские хронографы. Л., 1975. С. 237-304. О фрагментарной структуре летописи см.: Еремин И. П. Литература Древней Руси: (Этюды и характеристики). М.; Л., 1966. С. 72- 85.

3 В таких памятниках, как Летописец еллинский и римский Первой редакции или Иудейский хронограф, текст зачастую заимствуется огромными блоками без стремления изменить по крайней мере его структуру.

стр. 3


--------------------------------------------------------------------------------

идею, он всегда заимствует текст. Текст может дробиться, менять свое место по отношению к другим фрагментам, но он никогда не пересказывается. За каждым явлением закреплен его текст, потому что он - часть его сути. Можно использовать не весь текст, но это подразумевает, что описывается соответственно лишь часть явления.

Важно следующее. Ни в первом, ни во втором из выделенных типов фрагментом не является событие. Каузальный подход к истории предполагает, что фрагментом истории является событие, а не царствование (год, олимпиада, консульство и т. д.), способное установить лишь хронологическую связь. Не будучи единицей повествования, события не подлежат сопоставлению, не следуют друг из друга, они просто находятся рядом. Здесь мы подходим к вопросу: а что, собственно, составитель хронографа считал событием? Ответ на этот вопрос связан опять-таки со средневековым восприятием любого явления как трансцендентного.

Если попытаться выразить в одной фразе позицию по этому вопросу современной историографии, то можно сказать, что в качестве исторических событий она рассматривает те явления, которые оказали влияние на тот или иной социум. Это могут быть и явления духовной жизни - при условии, что они имели социальное выражение (так, историческим событием первостепенной важности была деятельность преподобного Сергия Радонежского). Для историографа же средневекового всякое событие, заключающее в себе нравственную проблематику, является достойным упоминания - вне зависимости от его социального резонанса. В качестве примера приведем один из рассказов Летописца еллинского и римского Второй редакции, восходящей к Хронике Георгия Амартола. Какой-то человек шел по дороге со своей собакой, встретившийся ему разбойник его убил. Разбойник скрылся, а собака осталась сторожить тело своего хозяина. Другой человек (корчмарь), проходивший по той же дороге, решил похоронить убитого. Видя его добросердечие, собака пошла за ним и осталась в его корчме, где встречала и провожала посетителей. Будучи пьян, как-то раз в корчму зашел убийца. Собака узнала его, "лая и скача на лице его, и внити възбраняше человеку тому". 4 Так происходило много раз. Убийца был схвачен и после его признания на суде предан казни. В завершение этого рассказа, существующего, по сути, вне времени и пространства, добавим, что помещен он в статье о царствовании Льва IV и занимает две трети этой статьи.

Для средневекового историографа, игнорировавшего причинно- следственную связь событий, не существовало принципиальной разницы между событиями "историческими" и "неисторическими". Этим объясняется то, что хронографы изобилуют притчами, нравоучительными историями и "случаями из жизни". Более того, если в историографии нового времени объем текста, посвященного тому или иному событию, отражает степень важности этого события, то в средневековье эти пропорции соблюдались далеко не всегда. Объем хронографических сообщений не в последнюю очередь определялся объемом сведений источника. В свое время (на материале преимущественно Хроники Амартола) мы пытались продемонстрировать особенности отношения авторов хронографических компиляций к своим источникам, 5 сейчас же попытаемся взглянуть на эту проблему с точки зрения развития жанра.


--------------------------------------------------------------------------------

4 Летописец еллинский и римский / Текст подг. О. В. Твороговым и С. А. Давыдовой. Вступ. ст., комм. и археогр. обзор О. В. Творогова. СПб., 1999. Т. 1. С. 428. Ср.: Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола. Пг., 1920. Т. 1. С. 482.

5 См.: Водолазкин Е. Г. Всемирная история в духовном мире древнерусского книжника // Русская литература. 1990. N 1. С. 144- 148.

стр. 4


--------------------------------------------------------------------------------

Первым хронографом Древней Руси был Хронограф по великому изложению (под "великим изложением" понималась Хроника Амартола), гипотетический памятник XI века. На отрезке начиная с царствования Ровоама, благодаря параллельным местам дошедших до нас хронографов, текст Хронографа по великому изложению восстанавливается с высокой степенью надежности. 6 Это был текст с удивительно четкой структурой и ясными принципами отношения к источникам. Если, закрыв глаза на хронологию, сопоставлять этот хронограф с другими, трудно избавиться от впечатления, что он является вершиной эволюции жанра. Но факт очевиден: Хронограф по великому изложению был началом. Позднейшие хронографы нарушали его пропорции, добавляя обширные фрагменты житий, сказаний, поучений и т. д. (в меньшей степени это, пожалуй, относится к хронографическим палеям).

Пытаясь на основании разницы в структуре этих памятников говорить о каких-либо тенденциях, мы вступаем в деликатную сферу. Полагать, что средневековые представления о структуре исторического сочинения соответствуют нашим, было бы по меньшей мере модернизацией. Например, принцип полноты сведений был зачастую более важен, чем стремление выдерживать пропорции в повествовании. Кроме того, в нашем случае "образцовый" вид имеет как раз самое первое сочинение, и этот факт вроде бы заведомо отвергает всякие рассуждения о структуре как критерии развития жанра.

Для объяснения этого обстоятельства существует несколько возможностей. Первая - свести дело к уровню индивидуального мастерства человека, составившего первый хронограф. Этот путь не очень продуктивен, потому что он вводит нас в область случайностей. Другую возможность можно обосновывать, связывая объяснение с догадками о болгарском происхождении хронографии. 7 Но и этот путь не так уж убедителен: почему, собственно, авторство болгарских книжников времен царя Симеона могло бы считаться предпочтительнее авторства русских книжников XIII-XIV веков, имевших к тому времени уже гораздо больший опыт работы с хронографическими текстами, но продолжавших создавать "нестройные" компиляции? Вернее же всего, очевидно, и на русском материале говорить о чертах, аналогичных отмеченным Я. Н. Любарским на материале византийском: "Уже в ранней византийской хронистике существуют на равных правах две противоположно направленные тенденции - жесткая хронологизация событий и стремление к повествовательности. Выражением последней являются многочисленные вставные новеллы, например, у Иоанна Малалы и Георгия Монаха. Даже у единственного строгого анналиста в византийской литературе Феофана Исповедника можно обнаружить определенную тенденцию к созданию цельных повествовательных эпизодов". 8 Хронограф по великому изложению и хронограф Софийский принадлежат к разному времени и разным хронографическим семьям, но они обнаруживают значительное структурное сходство, в то время как генетически связанные между собой Хронограф по великому изложению и хронограф Троицкий следуют разным принципам построения.

Итак, с одной стороны. Хронограф по великому изложению, хронографические палеи. Софийский хронограф; с другой - Троицкий хронограф и


--------------------------------------------------------------------------------

6 См.: Истрин В.М. Редакции Толковой Палеи. СПб., 1907. С. 165; Творогов О.В. Древнерусские хронографы. С. 54.

7 См.: Шахматов А. А. Древнеболгарская энциклопедия Х века // Византийский временник. СПб., 1900. Т. 7. Вып. 1-2. С. 1-35. Ср.: Истрин В. М. Один только перевод Псевдокаллисфена, а Древнеболгарская энциклопедия Х века - мнимая // Византийский временник. СПб., 1903. Т. 10. Вып. 1-2. С. 1-30.

8 Любарский Я. Н. Византийская историография как жанр художественной литературы // Российское византиноведение. Итоги и перспективы: Тезисы конференции. М., 1994. С. 88.

стр. 5


--------------------------------------------------------------------------------

Летописец еллинский и римский обеих редакций, представляющие соответственно два типа отношения к материалу. Несмотря на длительное сосуществование обоих типов, следует сказать, что в дальнейшем преобладала все же тенденция "пропорционального" освещения событий. Это мы можем наблюдать на примере определившего всю позднюю хронографию Русского хронографа: стремление сделать статьи соразмерными там очевидно. 9

Рассматривая русскую хронографию с точки зрения стадиальной, следует отметить еще один существенный момент: появление заглавий. Впервые названия глав как система появляются в Летописце еллинском и римском Второй редакции (далее - ЕЛ-2). Там можно выделить три основных типа заглавий. Первый тип лишь несколько распространяет традиционное обозначение царствования: "Царство 20 Фоки мучителя, иже царствова в Костянтинъ-градъ". 10 Тип второй определяет основную тему озаглавленного фрагмента: "О Авраме", "О плачи Дарьеве", "О крещении Господа нашего Исуса Христа". 11 К третьему типу можно отнести заглавия, объявляющие не только тему, но и краткое содержание текста: 12 "О Пики Дии, како отца своего Крона в тимении утопивъ, сам царствова", "Повесть въкратцъ полезна о латынех, когда отлучишяся от грекъ и святыа Божиа церкви, яко изъобрътоша собе ереси, иже опресночная служити и хулу, еже на Святаго Духа". Знакомый нам фрагмент об убийце и собаке озаглавлен: "Како уби гриць убиицю господина своего". 13

Если опять-таки пытаться говорить о тенденциях в истории русской хронографии, то можно сказать, что начиная с ЕЛ-2 заглавия использовались в большинстве хронографов. Главное, о чем свидетельствует появление заглавий: повествование стало дробиться на отдельные сюжеты. Речь идет именно о сюжетах, далеко не всегда имеющих отношение к событиям. Заглавиями выделялись и поучения, и разного рода описания - т. е. тексты, не повествующие о действии, которое и лежит в основе всякого исторического события. Наименование фрагментов делало их в еще большей степени фрагментами, это способствовало дехронологизации истории и превращало повествование в цепь больших и малых новелл. Иными словами, эта дорога не вела к причинно-следственному восприятию истории. Можно даже предположить, что вела она в противоположную сторону или, по крайней мере, находилась в стороне от магистрали, связавшей историографию средневековую с историографией нового времени. Эволюционируя, хронограф придавал своим фрагментам все более притчеобразный характер, да и сама история до некоторой степени воспринималась как одна большая притча, чей основной смысл (как смысл всякой притчи) располагается гораздо глубже событийного ряда. Все это привело к тому, что при переходе к новому времени хронограф как жанр исторического повествования исчезает. Предмет его повествования становится исключительным достоянием богословия.

Иудео-христианская история - это прежде всего история выполнения пророчеств, и в этом ее отличие от других типов истории. Сравнивая библейскую историографическую традицию с историографией Древней Греции,


--------------------------------------------------------------------------------

9 См.: Творогов О.В. К истории жанра Хронографа // ТОДРЛ. 1972. Т. 27. С. 212; Водолазкин Е. Г. К вопросу об источниках Русского хронографа // ТОДРЛ. 1993. Т. 47. С. 213.

10 Летописец еллинский и римский. С. 388.

11 Там же. С. 12, 124, 204.

12 В таком типе заглавия титрология (дисциплина, изучающая заглавия) подчеркивает наличие субъекта и предиката (см.: Кржижановский С. Поетика на заглавието // Език и литература. 1997. N 5- 6. С. 20-39. Менее благозвучным нам представляется выделение "тематической" и "рематической" части заглавия. См.: Genette G. Structure and Functions of the Title in Literature // Critical Inquiry. Summer 1987. Volume 14. N 4. P. 692-720).

13 Летописец еллинский и римский. С. 9, 456, 428.

стр. 6


--------------------------------------------------------------------------------

А. Момильяно писал, что если рядом с греческим историком стоял философ, то историк ветхозаветный был связан в первую очередь с пророком. 14 Разумеется, сама идея предсказания не была чем-то специфически библейским. Вряд ли можно найти культуру, в которой прорицатели не играли бы той или иной роли. Но пророчество в библейском смысле качественно отличается от других видов предсказания. Его не стремятся избежать подобно тому, как уходил от своей судьбы Эдип, потому что такое пророчество с идеей судьбы не связано. Это пророчество необходимо - и в смысле неизбежности, и в смысле долженствования. Предсказание в античном понимании - даже если оно касается целых народов - носит частный характер, оно не соотносится ни с какой общей целью, ни с каким общим планом в отношении рода человеческого. Библейское пророчество - даже самого частного порядка - существует в традиции телеологического восприятия истории и рассматривается на фоне более общих явлений и задач.

Наконец, предсказание (акт, стоящий, как правило, вне событийного ряда) не было единственной функцией библейского пророка. Не менее важным было непосредственное (чаще всего в форме обличения) влияние пророка на историю. Это лишний раз подчеркивает императивный характер библейского пророчества.

По степени влияния на русскую хронографию ничто не может сравниться с "самыми историческими" из пророчеств - пророчествами Даниила. Важную роль они играют в Троицком хронографе (далее - ТХ) и в ЕЛ-2. Относительно небольшое место занимают пророчества Даниила в хронографических палеях. И в ТХ, и в ЕЛ-2 пророчества сопровождаются толкованиями Ипполита Римского. По предположению О. В. Творогова, пророчества с толкованиями входили в конвой Хронографа по великому изложению (далее - ХВИ), откуда впоследствии попали в текст хронографов. 15 В некоторых случаях (фрагменты о дубе, а также об овне и о козле) толкования Ипполита приводятся без библейского текста (соответственно главы четвертая и восьмая Книги пророка Даниила). Порядок следования фрагментов книги Даниила в ЕЛ- 2 иной. 16

За исключением нескольких пророчеств Иеремии, ряд обширных фрагментов ТХ и ЕЛ-2 рассматриваются как иллюстрация к пророчествам Даниила. Вместе с тем даже в этом явно небезразличном для составителей хронографов случае они не дают никаких собственных комментариев, предпочитая для этих целей использовать находившиеся в их распоряжении источники. Чаще всего это комментарии Хроники Амартола, взятые из ХВИ. Так, в период правления Селевкидов "церки осквернися по Данилову прорицанию. Рече бо, глаголавъ к нему, архангелъ о 3 лъа и пол полона сего: и во время изменения безъпрестани дасться мерзость запустению, имъ днии 1000 и 200 и 90. Таче раздрушение злому благовестуя наводить глаголя: "Блаженъ стерпевыи дошедъ во дни 1000 и 300 и 30 и 5"". 17 По Амартолу


--------------------------------------------------------------------------------

14 Momigliano A. Time in Ancient Historiography // History and Theory. Studies in the Philosophy of History. Beiheft 6. Middletown, 1966. P. 10-14.

15 Творогов О. В. Древнерусские хронографы. С. 67-68.

16 К этому можно добавить, что в Академическом виде ЕЛ- 2 корпус текстов о Данииле открывается 13-й главой Книги Даниила (рассказом о Сусанне). По мнению И. Евсеева, такая очередность является характерной особенностью так называемого Симеоновского перевода Книги Даниила (см.: Евсеев И. Книга пр. Даниила в древнеславянском переводе. Введение и тексты. М., 1905. С. 2). В Чудовском виде сюжеты, связанные с Даниилом, начинаются с первой главы Книги Даниила. Очевидно, объясняется это не столько желанием восстановить первоначальную последовательность текста, сколько естественной логикой изложения: первая глава является вводной и сообщает предысторию событий.

17 Творогов О. В. Материалы к истории русских хронографов. 3. Троицкий хронограф // ТОДРЛ. 1989. Т. 42. С. 291.

стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------

же приводится хронографами расчет седьмин, указанных в девятой главе Книги Даниила. На апокалиптических годо-неделях, отражающих поздне-иудейскую систему счета, 18 подробно останавливаться мы не будем, потому что, в отличие от других хронологических проблем, данная проблема составителями хронографов не решалась: в этом случае они полностью полагались на Амартола. Заметим лишь, что широко используемые в хронографах комментарии Ипполита Римского в отношении седьмин с Амартолом расходятся. Георгий Амартол основывался преимущественно на расчетах Евсевия и Феодорита. 19 Фрагмент, посвященный царствованию Августа, также приводит мнение Амартола: "Оттоле въ правду начинается четвертое царство, егоже Данилъ уже на 4 зверьхъ видение, четвертому звери боле инъхъ образно именуеть". 20

Здесь мы вплотную подходим к знаменитой схеме сменяющих друг друга четырех царств и вопросу ее влияния на русскую историографию. По этому поводу можно сказать только то, что в ранних русских хронографах она присутствует. В числе прочих рассуждений и историографических схем (например, уже упомянутого расчета седьмин) идея четырех царств была почерпнута хронографами из Хроники Амартола. Утверждать какое-то особое ее влияние на хронографию было бы преувеличением. В рассматриваемый период учение о четырех царствах принадлежало, надо полагать, к области идей известных, но не актуальных, идей, "ждавших своего часа". Подтверждением этому может служить Повесть временных лет, не проявляющая к проблеме четырех царств никакого интереса. Строго говоря, и Георгий Амартол, впервые в византийской историографии объявивший Римское царство четвертым и последним, не внес в эту идею особой исторической детализации. 21 В области теории четырех царств мы имеем дело с одним из тех научных положений, которые, будучи в целом верны, приукрашивают до некоторой степени реальность, контуры которой далеко не так ярки. Попытка Р. Воэна беспристрастно разобраться в проблеме влияния богословских схем на историографию показывает, что структура исторических сочинений далеко не всегда отражала эти схемы. 22

В заключение темы Даниила можно добавить, что упоминания о нем в русских хронографах связаны не только с канонической литературой или Хроникой Амартола. Так, в вошедшей в ЕЛ-2 Александрии (фрагмент восходит к Иосиппону) иудеи знакомят Александра Македонского с пророчеством Даниила, говоря, "яко подобаеть некоему макидонянину царствие Прьское прияти". 23 Можно также вспомнить и вошедший в ЕЛ-2 фрагмент Иосиппона, где Иосиф напоминает осажденным иудеям об исполнении пророчества Даниила.

Отмечая, что пророчество - способ преодоления времени, следует иметь в виду, что преодоление это не всегда направлено из прошлого в будущее: множество неканонических текстов содержит, так сказать, пророчества апостериори,


--------------------------------------------------------------------------------

18 См.: Ginzel F. К. Handbuch der mathematischen und technischen Chronologic. Leipzig, 1911. Bd 2. S. 63.

19 См.: Fraidl F. Die Exegese der siebzig Wochen Daniels in der alten und mittleren Zeit. Graz, 1883. S.106.

20 Творогов О. В. Материалы к истории русских хронографов. 3, Троицкий хронограф. С. 297.

21 См.: Podskalsky G. Byzantinische Reichseschatologie. Munchen, 1972. S. 58-59. Вместе с тем, как справедливо отмечает Г. Подскальски, эсхатологическая направленность идеи позволяла конкретизировать ее в духе " Reichsideologie " (там же. S. 59).

22 Vaughan R. The Past in the Middle Ages // Journal of Medieval History. V. 12. N 1. March, 1986. P. 4-5.

23 Летописец еллинский и римский. С. 108. Ср.: Повесть временных лет / Подг. текста Д. С. Лихачева. М.; Л., 1950. Ч. 1. С. 189.

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

описание уже известных событий, облаченное в пророческую форму. Так, в ТХ помещен неизвестного происхождения фрагмент "От елиньскаго хронографа пророчествиа о Христъ историкиа", где предопределенность рождения Христа подтверждается, среди прочего, пророчествами сивилл. 24 Здесь не место рассуждать об условиях и механике создания апокрифических текстов в целом, ограничимся несколькими замечаниями относительно средневековой историографии, где пророчество и его выполнение - едва ли не главный предмет повествования.

Связь факта предсказания с предсказанным событием была настолько прочной, что позволяла не только не сомневаться в неизбежности события при наличии предсказания, но допускала и обратное заключение: всякое известное событие могло иметь свое (пусть до поры и неизвестное) предсказание, которое можно восстановить на основании знания о событии. Известность или неизвестность предсказания была делом второстепенным на фоне общей предопределенности истории и полного отсутствия времени там, где она предопределялась. Об этом отсутствии времени напоминали сходные события, то и дело происходившие в направленной, казалось бы, вперед истории. 25 Возможность ретроспективного движения от события к пророчеству была прямым следствием их равноположенности в средневековом сознании. Интересно, что в заглавии Летописца еллинского и римского, сохранившемся в Первой его редакции, сказано, что, среди прочего, хронограф этот составлен "и от пророчествиа Георгиева". 26 Это, впрочем, не отменяло понимания специфики пророчества как предсказания о будущем (так, Толковая Палея говорит о разнице между пророком и "сказателем бытию" 27 ). Ведь даже в случае "восстановления" пророчества по событию направленность пророчества в будущее, разумеется, оставалась.

"Проходимость" исторического времени в обоих направлениях иллюстрирует ту особенность средневекового сознания, которую можно условно определить как отождествление должного с имевшим место. Именно этот эффект послужил причиной христологических вставок в текст Истории Иудейской войны Иосифа Флавия, некоторыми исследователями до сих пор легкомысленно называемых подделкой. С точки зрения средневековья, вопроса здесь даже не возникало: будучи почти современником Христа, Флавий не мог о нем не писать, удивительным было, скорее, отсутствие таких сведений. Оставалось сделать только один шаг - включить недостающие сведения, что в отсутствие авторского сознания не составляло большой проблемы. В этой связи весьма вероятным нам кажется предположение Д. М. Буланина о том, что включение христологического текста вероятнее всего могло произойти в одном из хронографов. 28


--------------------------------------------------------------------------------

24 Творогов О. В. Материалы к истории русских хронографов. 3. Троицкий хронограф. С. 294-295. Этот фрагмент представляет особый интерес. Любопытно, что параллель к нему мы находим в Послании Климента Смолятича, что же касается отсылки к "еллинскому хронографу", то не очень ясно, о чем, собственно, идет речь (см.: Никольский Н. К. О литературных трудах митрополита Климента Смолятича, писателя XII в. СПб., 1892. С. 13; Шахматов А. А. Указ. соч. С. 29; Истрин В, М. Редакции Толковой палеи. С. 113-114; Творогов О. В. Древнерусские хронографы. С. 96). С нашей точки зрения, особенности данного фрагмента в ТХ (повторы текста) свидетельствуют о существовании некой не дошедшей до нас хронографической компиляции, связанной с Хронографом по великому изложению, которая, возможно, и называлась "еллинским хронографом".

25 См.: Водолазкин Е.Г. Особенности времяисчисления русской хронографии // Славянские литературы. Культура и фольклор славянских народов: XII Международный съезд славистов (Краков, 1998). Доклады российской делегации. Москва, 1998. С. 67.

26 Летописец еллинский и римский. С. 3.

27 Палея Толковая ... 1406 г. Стб. 282.

28 Буланин Д. М. Античные традиции в древнерусской литературе XI-XVI веков // Slavistische Beitrage. Bd 278. Munchen, 1991. С. 53.

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------

Но вернемся к теме пророчеств. Пророчество является знанием о том, чего еще нет, но что неизбежно должно возникнуть. Знание о пока несуществующем, но уже мыслимом предполагает некую предопределенность событий, называемую порой Божественным планом. Присутствие понятия Божественного плана во множестве работ по средневековой историографии побуждает нас кратко коснуться также и этой темы. Хотя такого термина мы не встретим ни в одном русском средневековом сочинении, сама идея неслучайности произошедших событий, безусловно, существовала. Для ее обозначения мы и будем использовать указанный термин.

Наряду с некоторыми рассматривавшимися нами понятиями мысль о Божественном плане как оси христианской историографии нуждается в ряде уточнений. Первое из них связано с пророчествами, на которых в основном и базируется идея Божественного плана. При том, что большинство пророчеств связано с Ветхим Заветом и не выходит за пределы первого века нашей эры, даже в этих хронологических рамках нет ни одного универсального пророчества, которое можно было бы определить как единый для всей ветхозаветной истории Божественный план. Как отмечает Б. Альберктсон, в Ветхом Завете много различных "планов", касающихся фрагментов всемирной истории, но не ее общего, 29 и историография это вполне отражает. Так, несмотря на явное пристрастие ТХ к пророчествам Даниила, эти тексты и комментарии к ним используются на ограниченном отрезке повествования.

Далее, говоря о Божественном плане, следует полагать, что непосредственное и детальное соприкосновение с историей он имеет только в ветхозаветный период, что период новозаветный предусматривает не столько исторические, сколько эсхатологические перспективы и что в конечном счете речь идет о не совсем историческом плане, поскольку цель его лежит вне истории, она располагается после "конца времен". Иными словами, будучи обоснованной богословски (по емкой формуле X. Балтазара, "история - движение от Бога к Богу" 30 ), идея Божественного плана не могла в равной степени иллюстрироваться разными периодами всемирной истории.

Более того, ни в хронографах, ни в доступных на Руси византийских историографических сочинениях мы не найдем подробных размышлений о смысле истории как целого, хотя о связи отдельных (нередко - нескольких) событий говорится много. История там - это механический перечень фактов, с их оценкой, указанием дат или временной дистанции между ними, это собрание отдельных "случаев", организованных по хронологическому принципу. 31 То, что в древнерусских исторических сочинениях редко формулируются общие идеи относительно течения истории, безусловно, связано с фрагментарной структурой этих сочинений - связано как причина со следствием. Собственно говоря, само слово "течение" здесь не вполне уместно, поскольку отсутствие причинно-следственной связи между событиями лишает представляемый в хронографах исторический ряд динамики. Причина как истории в целом, так и каждого отдельного события находится вне исторического ряда.


--------------------------------------------------------------------------------

29 Alberktson В. History and the Gods. Lund, 1967. P. 89.

30 Balthasar H. Das Ganze im Fragment: Aspekte der Geschichtstheologie. Einsiedeln, 1963. S. 134.

31 Последовательно проводить принцип причинно- следственности может лишь историография, не имеющая цели ни в истории, ни вне ее. X. Райхенбах указывает на противоречие причинного и телеологического принципов следующим образом: "В действительности телеология противоречит каузальности. Если прошлое определяет будущее, то будущее не определяет прошлого" (см.: Reichenbach Н. Gesammelte Werke. Braunschweig, 1977. Bd 1. S. 303).

стр. 10


--------------------------------------------------------------------------------

Поэтому, в частности, вряд ли можно найти что-то более этой истории чуждое, чем понятие развития 32 как чего-то внутренне ей присущего (а тем более имеющего отношение к прогрессу). Слово "развитие" в отношении средневековья применимо, пожалуй, только в одном своем значении - этимологическом: как развитие чего-то заранее свитого, предуготованного. 33 Такое значение предполагает не более чем уход от первоначального состояния, не имеющий ни малейшей положительной окраски. Как раз наоборот: близость к первоначалу казалась богословски настолько важной, что даже реформы, проводившиеся на исходе или после средневековья, в церковной среде обосновывались возвращением к прошлому. Здесь можно вспомнить споры Никона с Аввакумом или реформу календаря папой Григорием XIII, аргументировавшим свои нововведения опасностью превращения Пасхи в летний праздник, вопреки евангельским указаниям. 34 История ветхозаветная предстает в хронографах как непрерывная деградация, ведущая свое начало со дня грехопадения. Уменьшение количества лет жизни, смерть сына прежде отца (апокриф о сожжении Авраамом идолов Фары), череда больших и малых катастроф - все это выглядит некой скорбной закономерностью, хотя и в этом случае историограф прежде всего оценивает отдельные события, а не их совокупность. Небольшой по объему комментарий к ветхозаветной истории в целом дает Хроника Амартола (составителями хронографов этот фрагмент включен не был). Размышляя о причинах пришествия Христа как врача человеческих недугов, Амартол упоминает грехопадение, убийство Каином Авеля, потоп, Содом и Гоморру, попытки пророков исправить погрязший в грехе народ. То, к чему пришло человечество в результате своей ранней истории, в хронике оценивается как "струпъ человечьству от ногу доже и до главы, и не бе како врачьба приложити ни олея, ни приузы". 35 Архаичная по своей природе идея деградации истории поддерживается в историографии и активным использованием Книги пророка Даниила, где "тело, егоже глава от злата чиста, руце и перси и мышцы его сребряны, чрево и стегна медяна, / голени железны, нозе, часть убо некая железна и часть некая скудельна" (Дан. 2:32 - 33), символизирует смену царств (ср., например, золотые, серебряные, стальные и железные ветви дерева в иранской мифологии). 36

В новозаветной части хронографической истории нет отрицательной тенденции в построении исторического ряда, как, впрочем, нет и попыток дать развернутый комментарий. Можно упомянуть лишь несколько толкований в Хронике Амартола, из которых особый интерес представляет апология империи. Это один из немногих случаев, когда оценивается не поступок, а явление. Кроме того, здесь содержится редкая для средневековой историографии оценка события, в которой прогресс духовный совпадает с историческим. Создание Римской империи рассматривается как историческая подготовка к пришествию Мессии: "Ромеиское царствие разделеныхъ царствии, якоже глаголахъ, разоривъ крамолы, и миръ истовый всюду бысть и въ


--------------------------------------------------------------------------------

32 Само это понятие в эпоху Просвещения заимствовано историософией из биолого-антропологической сферы и является, по сути, метафорой (см.: Сеzапа А. Geschichte als Entwicklung?: Zur Kritik des geschichtsphilosophischen Entwicklungsdenkens. Berlin; N. Y., 1988. S. 22- 23, 32).

33 Русское слово "развитие", будучи калькой нем. Entwicklung, а в конечном счете лат. evolutio (см.: Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. Т. 3. (Муза - Сят) / Пер. с нем. и доп. О. Н. Трубачева. 2-е изд. М., 1987. С. 433), копирует их структуру довольно точно.

34 См.: Vodolazkin Е. La polemica sul calendario tra XIX e XX secolo. Premessa e sviluppi // La grande Vigilia. A cura di A. Mainardi. Bose. 1998. P. 393-407.

35 Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола. С. 214.

36 См.: Bultmann R. History and Eschatology. Edinburg, 1957. P. 26-27.

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

человечьскыя уши добре уготова проповедана миру подателя (...) и пакы противу мыслящей царствия поклониша выю и спасеное иго прияша". 37 Этот фрагмент также не вошел ни в один из рассматриваемых нами хронографов, из чего следует, что рассуждения об особенностях исторического процесса интересовали их составителей в весьма небольшой степени.

Отношение известных на Руси историографов к истории после Христа неоднозначно. В этой истории средневековыми историографами одобряется многое, хотя и движется она зигзагообразно. Период гонений на христиан сменяется эпохой распространения христианства, но при этом борьба с врагом внешним уступает место не менее жесткой борьбе с врагом внутренним, ересями. Описанию ересей и хронографы, и их источники уделяют большое место. Ереси и вселенские соборы как средство их преодоления становятся в центре повествования о всемирной истории. В отношении того, какие из описываемых событий являются историей "священной", не остается ни малейших сомнений: хронологические выкладки (сопоставляющие между собой самые значительные события) византийского периода связаны с Константином Великим и Вселенскими соборами. И если уместно говорить о своего рода "прогрессе" в глазах средневекового историографа, то "прогрессом", несомненно, являлось движение назад. Так, о Седьмом соборе, последнем в многовековой борьбе православия с ересями, в Краткой хронографической палее сказано: "и бывшу святыя вселенныя собору, и приять церкви старую свою и первую красоту". 38

Ни в тексте, ни в структуре рассматриваемых памятников не содержится ничего такого, что дало бы повод переоценивать исторический оптимизм их составителей. Одобрительное отношение ко многим событиям прошлого и настоящего никак не поощряет аналогичного отношения к перспективе. Иногда создается впечатление, что будущего (исторического будущего) для историографов просто не существует: оно не упоминается.

Показательно окончание этих сочинений, в котором уместно, казалось бы, подведение итогов или предположения о будущем. Хронографические палеи, подобно славянскому тексту Хроники Амартола, оканчиваются описанием бесславной смерти Романа Лакапина. Событийный ряд ЕЛ-2 завершается рассказом о взятии Константинополя крестоносцами. В конце не предлагается никаких обобщений, как нет и попыток найти для завершения более радостный сюжет. В отличие от этих сочинений ТХ оканчивается сообщением о крещении Владимира, хотя и здесь дело обходится без исторического комментария.

Определенный оптимизм в отношении будущего возникнет позже, в рамках идеи translatio imperil. В заключительном фрагменте Русского хронографа, качественно иного по отношению к рассматриваемым нами сочинениям, говорится: "Сиа убо вся благочестиваа царствиа Греческое и Серпьское, Басаньское и Арбаназское и инии мнози грехъ ради нашихъ Божиимъ попущениемъ безбожнии Турци поплениша и въ запустение положиша подъ свою власть, наша же Росиская земля Божиею милостию и молитвами пречистыа Богородица и всехъ святыхъ чюдотворець растеть и младость и возвышается, ейже, Христе милостивый, дажь расти и младети и разширятися и до скончаниа века". 39 Нетрудно, впрочем, заметить, что и этот оптимизм является в конечном счете оптимизмом эсхатологического свойства.


--------------------------------------------------------------------------------

37 Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола. С. 208.

38 БАН. 24.5.8. Л. 209. Ср.: Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола. С. 484.

39 Полное собрание русских летописей. СПб., 1911. Т. 22. Ч. 1. С. 439-440. Знаменательно, что наряду с Российской землей данный текст применялся и к Тырнову; восходит же он к посвящению Хроники Константина Манассии императору Михаилу Комнину: "И сиа убо приключишуся Старому Риму. Нашъ же Новый Цариградъ доитъ и раститъ, крепится и умлаждает ся.

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

Отсутствие внутренней динамики средневековой истории, рассмотрение ее как механической совокупности событий не рождало у историографа искушения занять позицию "с высоты своего времени". Стоять последним в череде каузально не связанных событий вовсе не значило иметь преимущественное право суждения об истории. Используя аналогию с древнерусской иконой, такой подход можно было бы назвать "обратной перспективой" средневековой историографии: новые события не закрывали старых. В отличие от современного исторического сознания, базирующегося на идеях причинно-следственности и прогресса, настоящее средневековья не "снимало" прошедшего, оно существовало рядом с ним.

В этой связи обратимся к характерным для хронографа вставным новеллам, не имеющим вроде бы отношения к историческому процессу, но весьма существенным для понимания жанровой специфики хронографа. Удобнее всего рассмотреть это на примере ЕЛ-2: из всей ранней хронографии именно этот памятник проявляет к такого рода рассказам наибольшее пристрастие.

Новеллы, о которых идет речь, вполне укладываются в жанровое определение exemplum (небольшой нравоучительный рассказ, приводимый обычно в подтверждение того или иного положения. Освоив античную традицию exemplum, христианство широко ее использовало - в первую очередь в проповеди). Попытки исследователей охарактеризовать exemplum предпринимались в двух основных сферах - формальной и функциональной. 40 Говоря о допустимости указанного термина в отношении рассматриваемых новелл, мы имеем в виду прежде всего формальное сходство - вплоть до установки на достоверность, отличающей их от fabula (о функциональном соответствии будет сказано ниже).

Большинство такого рода новелл заимствовано из Хроники Амартола. В одной из них ("О Евагри философе, егоже крести Сунесии епискупъ и дасть ему рукописание") рассказывается о том, как александрийский епископ Синесий крестил еллинского "философа" Евагрия. Евагрий пожертвовал 300 литр золота, но попросил у епископа расписку в том, что на том свете он это "сторичею съ житием вечным приимет". 41 После своей смерти Евагрий является во сне епископу и просит раскопать его могилу. Вместо расписки епископа в руке Евагрия находят его собственную расписку, подтверждающую, что он получил все сполна. В другом рассказе ("О Тязиоте, въскресшемъ от мертвых въ 3 час") речь идет об опыте человека, умершего сразу после прелюбодеяния. Этот нераскаянный грех и определяет его посмертную судьбу: Ад. Но, увидев двух ангелов, Тязиот просит их вернуть его к земной жизни, поскольку он не знал, что его ждет. Услышав эту мольбу, "глагола аггелъ къ другу своему: "Поручиши ли ся за него?". И рече другыи аггелъ: "Поручюся"". 42 Тязиота отправляют на землю, где он предупреждает всех о грядущем наказании (до определенной степени этот сюжет напоминает помещенный далее рассказ "О мужи, иже милостыню творяше, а блуда не остаяше" 43 ). Будучи основаны на переводе Хроники Амартола, оба указанных текста значительно распространены - очевидно, по одному из флорилегиев. Нетрудно предположить, что такого же типа сборник еще на греческой почве


--------------------------------------------------------------------------------

Буди же ему и до конца расти...". См.: Мещерский Н. А. Источники и состав древней славяно-русской переводной письменности XI-XV веков. Л., 1978. С. 91-93.

40 Критический их обзор см.: Moos P. von. Geschichte als Topik: Das rhetorische Exemplum von der Antike zur Neuzeit und die historiae im "Policraticus" Johanns von Salisbury. Hildesheim; Zurich; New York, 1988. S. 22-69.

41 Летописец еллинский и римский. С. 394.

42 Там же. С. 397.

43 Там же. С. 421.

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

послужил источником и самому Георгию Амартолу. Каноническую параллель подобным преданиям можно видеть прежде всего в евангельском повествовании о бедном Лазаре (Лк., 16:19-31) - с той разницей, что Лазарь не был отпущен на землю.

Появление в исторических сочинениях сюжетов такого рода не случайно. Средневековая историография с ее напряженным вниманием к эсхатологии обретала еще один путь проникновения в эту сферу. Наряду с исторической (общей для всех) эсхатологической перспективой существовала, так сказать, персональная эсхатология. Если общеэсхатологические задачи историю и эсхатологию противопоставляли (для достижения общей эсхатологической цели история должна была прекратиться), то эсхатология персональная их объединяла. Это была эсхатология не после "конца времен", в известном смысле это была эсхатология в пределах истории, своего рода вертикальные линии, уходящие вверх от горизонтали исторического процесса. С точки зрения Ж. ле Гоффа, функцией exemplum как раз и было связать историческую реальность с эсхатологией; "время exemplum подчинено диалектическим отношениям между временем истории и временем спасения". 44

У нас нет возможности подробно рассматривать хронографические exempla, но еще на одном сюжете, иллюстрирующем соотношение истории и истории спасения, мы остановимся. Интерес этого рассказа состоит в том, что он не является exemplum в строгом смысле слова. В отличие от многих вставных новелл, героями его являются исторические лица, действующие в историческом времени. 45 Это рассказ ЕЛ-2 о посмертном прощении императора Феофила. Сюжет вкратце сводится к следующему. Императору-иконоборцу Феофилу случилось заболеть: "уста его отвръзошася и ращезнуста ему челюсти. И бе видити страшно и грозно". Царица Феодора приложила ему к губам икону Богородицы, и "абие сведостася устне его и бысть взоръ человеческыи на нем". Происшедшее чудо убеждает Феофила в необходимости иконопочитания. Спустя небольшое время "ищезает от житья сего Феофил", и Феодору охватывает страх, что муж ее с прочими еретиками будет предан вечной муке. Вняв мольбам царицы, патриарх наказывает всему клиру и мирянам молиться о прощении Феофила. Вскоре царице во сне было явлено, что Феофил прощен, к патриарху же обратился ангел: "Услышася моление твое, о епискупе, и милость получи царь Феофил, не уже бо ктому достужаи о сем Божеству". 48 Сюжет этот помещен в разделе, посвященном царствованию Михаила, сына Феофила. Излагается он дважды (!) - в кратком и пространном вариантах, причем первый, как следует полагать, является сокращением второго. Эти рассказы озаглавлены соответственно "Слово на сборъ въ 1-ю неделю поста. О Феофиле царе, како по смерти прощенъ бысть" и "Слово събрание еже есть православная вера въ 1 неделю святаго поста. О Феофиле царе, како по смерти прощен быеть от мукы". 47 Жанровые особенности заглавий ("Слово") придают историческому в основе своей (и помещенному в соответствующем месте исторического ряда) повествованию


--------------------------------------------------------------------------------

44 Le GoffJ. Phantasie und Realitat des Mittelalters. Stuttgart, 1990. S. 124.

45 Аисторичность exemplum состоит не столько в преобладании "неисторических" персонажей, сколько в несоотносимости самих сюжетов с историческим рядом. Так, говоря о феноменологичности и аисторичности exemplum, К. Даксельмюллер особо подчеркивает отсутствие восприятия жанром временного начала истории. См.: Daxelmuller С. Zum Beispiel: Eine exemplarische Bibliographie. Teil 1 // Jahrbuch fur Volkskunde. Wurzburg; Innsbruck; Fribourg, 1990. N 13. S. 222. Здесь же (включая N 14 и 16 этого издания) содержится подробнейшая библиография по exemplum.

46 Летописец еллинский и римский. С. 449-452.

47 Там же. С. 446, 448.

стр. 14


--------------------------------------------------------------------------------

дополнительное измерение. Историческое событие становится exemplum. Именно в таком качестве этот сюжет будет впоследствии упомянут в Житии Юлиании Лазаревской - как параллель молитве Юлиании за ее умершего мужа ("Добрая жена и по смерти мужа своего спасает"). 48

Обладая всеми формальными признаками exemplum, эти аисторические в большинстве своем рассказы кажутся совершенно нелогичными в историческом повествовании. Вероятно, как раз в этом и заключается их особая важность для понимания специфики жанра. Они сигнализируют о том, что и сама средневековая история до определенной степени рассматривалась как набор exempla, подтверждавших Божественное мироустройство. Такого рода взгляд на события делал разделение на "историческое" и "неисторическое" более чем второстепенным. Столь же несущественным, с точки зрения средневекового историографа, было выявлять отношения между событиями: связь земного и небесного в рамках каждого отдельного события была гораздо важнее связи событий друг с другом. Потому только на первый взгляд может показаться парадоксальным выявление общих черт хронографа и такого памятника, как, скажем, Пролог. Последний также представляет хронологически организованное повествование с той лишь разницей, что, в отличие от линейного времени хронографии, время календарных сборников циклично и тем самым напрямую соотносимо с вечностью. Это - заключенная во всемирной истории священная история, не испытывающая уже нужды во времени. Потому и общие сюжеты (в том числе и "неисторические": например, рассказ Летописца еллинского и римского Второй редакции "О Феодоре жидовине") этих разных жанров не случайны, как не случаен их общий интерес к житиям, мартирологам и т. д.

Приведенные выше рассказы помогают лучше понять задачи исторического процесса с точки зрения средневековья. В отсутствие видимых общих исторических целей персональная работа каждого над спасением становилась едва ли не главным обоснованием истории как таковой. Эта работа может проводиться только при жизни, а значит - в рамках истории. И хотя в исключительных случаях - а о них как раз идет речь - удается что-то поправить после смерти, эта исключительность подчеркивается недвусмысленно: "Кто же в животе своем и о спасении своемъ скорбите. Одина ти есть душа и одино житью время. И не уповайте чюжими приносы спастися". 49 И покаяться душе нельзя иначе, чем находясь в теле. В упоминавшемся рассказе о Тязиоте ангелы заставляют его вернуться на землю, вопреки его желанию, телесно: "Не мощно ти покаятися, аще не теломь, имьже съгрешил еси". 50

Перекличка жизни исторической с жизнью потусторонней - одна из важных хронографических тем (здесь можно вспомнить еще такой сюжет, как "О черноризци, егоже связа Григории, папа римьскыи, и, пославъ на гробъ диакона, раздреши и" 51 ). Возможности (пусть и в исключительных случаях) получать сведения оттуда лишали границу между двумя мирами той непроницаемости, которая позволила бы вывести мысли о потустороннем за пределы повседневной жизни. Говоря же о повседневности применительно к рассматриваемой историографии, не будем забывать, что речь в данном случае идет о повседневности, как ее видело монашество (чьими трудами и на византийской, и на русской почве эта историография создавалась), и это


--------------------------------------------------------------------------------

48 Житие Юлиании Лазаревской / Исслед. и подг. текстов Т. Р. Руди. СПб., 1996. С. 134. За помощь в анализе этого сюжета я благодарен Т. Р. Руди.

49 Летописец еллинский и римский. С. 452.

50 Там же. С. 397.

51 Там же. С. 422.

стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

также весьма существенно для понимания того, почему и хроники, и хронографы так много говорят о смерти. 52 Не случайно вслед за Хроникой Амартола ЕЛ-2 помещает большую подборку цитат "о умерших". 53

От темы потустороннего перейдем к такой существенной для средневековой историографии теме, как чудесное. Собственно, все рассмотренные нами в exempla события, также входят в категорию чудесного, но это чудесное в особом, христианском смысле. В классификации Ж. ле Гоффа, основывающейся на материале западного средневековья (и вполне, на наш взгляд, соотносимой со средневековьем русским), такого рода чудеса подходят под определение miraculosus. Помимо этого Ж. ле Гофф выделяет еще два типа: magicus и mirabilis. 54 Первый из терминов применен к сверхъестественному бесовского происхождения, второй - к чудесному хоть и с дохристианскими корнями, но не имеющему прямого антихристианского содержания. 55

Говоря о magicus, в первую очередь следует, несомненно, упомянуть апокрифическое прение апостола Петра с Симоном волхвом, сюжет, весьма распространенный в древнерусской литературе. 56 Что касается хронографии, то в ЕЛ-2 этот рассказ имеет источниками Хронику Амартола и Хронику Малалы, в составе же ТХ также использована Хроника Амартола, но повествование значительно расширено на основании апокрифических Деяний. Примечательно в этом сюжете то, что апостол Петр, победив Симона в словесном споре, не отказывается от соперничества и в области чудес - той сфере, где Симон чувствует себя более чем уверенно. Основная часть борьбы Петра и Симона состоит в демонстрации чудес, но обратившийся к Божьей помощи Петр и в этом оказывается сильнее. Несмотря на сходство некоторых чудес с обеих сторон, и в данном случае текст дает возможность отделять miraculosus от magicus, подчеркивая разное их качество: "Вероваху же Симанови, дивящеся знамениемъ его, творяше бо змие медянеи двизатися самой, яко живе, и каменымъ телцемъ смиятися и двизатися самемъ. Самому же потещи и внезапу въсхищену быти на иеръ. Противу же Симоновимъ знамениемъ Петръ болящаа исцеляя словомъ и слепыя зрети творяше молитвами, бесы именемъ Исусъ Христовымъ прогоняше и мертвеца въставляше". 57

Чудеса христианских подвижников зачастую предстают в такого рода сюжетах в качестве "нейтрализации" чудес их оппонентов. Так, по молитве апостола Петра бесы бросают носимого по воздуху Симона. После умерщвления быка Симоном (Симон говорит быку что-то на ухо) Петр его оживляет. Последний сюжет любопытен, так как в несколько измененном виде он присутствует во фрагменте Жития св. Сильвестра, заимствованном ЕЛ-2 из Хроники Амартола. Сходство с Житием св. Сильвестра состоит и в том, что эпизод с быком соседствует с описанием словесного спора, который ведет св. Сильвестр (в данном случае с иудеями). Подобное сходство (вплоть до


--------------------------------------------------------------------------------

52 См.: Podskalsky G. Monch und Tod in Byzanz // Монастырская культура: Восток и Запад / Сост. Е. Г. Водолазкин. СПб., 1999. С. 221-227.

53 Летописец еллинский и римский. С. 397-401. Ср.: Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола. С.441-448.

54 Этот тип чудесного подробно рассмотрен нами на материале хронографических рассказов о монстрах. См.: Водолазкин Е. Г. О "людехъ дивиихъ" древнерусских хронографов // Русская литература. 1998. N 3. С. 131-148.

55 Le Goff J. Op. cit. S. 44.

56 В версии Великих Миней Четьих данный сюжет см.: Деяния апостолов Петра и Павла / Подг. текста, перевод и комм. Е. Г. Водолазкина // Библиотека литературы Древней Руси (в печати).

57 См.: Творогов О. В. Материалы к истории русских хронографов. 3. Троицкий хронограф. С.304.

стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------

сюжетных параллелей) не случайно. Речь в данном случае идет о миссионерских по первоначальным своим задачам сюжетах. Как отмечает Б. Вэрд, рассматривавшая эту проблему на материале Жития св. Катберта, миссионеры старались подчеркнуть скорее сходство чудес и магии, чем их различие. 58 Для убеждения людей, пребывавших вне понятийной системы христианства, догматических рассуждений было по меньшей мере недостаточно. Миссионеры вынуждены были работать в семантическом поле обращаемых ими людей, поскольку это было понятной и действенной мерой. 59 Апостол Петр воскрешает быка, "людие же, видевше, дивишася, глаголюще: "Въистину еже оживити паче умренья вяще есть чюдо"". 60 Хронографический фрагмент о св. Сильвестре открывается рассказом о том, как в Капитолии поселился змей, губивший своим дыханием горожан. В этом сюжете св. Сильвестру прямо предлагается: "Иди, епископе, къ змиеви, створи въ имя Бога своего, да ся упразднить любо на едино время от пагубы человеческыя, веруемь вси и крестимся". 61 Чудеса "миссионерского" типа имеют и более внутренний характер. Таково, например, чудо епископа Спиридона Тримифунтского при обращении еллинского философа, заимствованное из Хроники Амартола всеми рассматриваемыми хронографами. Видя, что никто из присутствующих не может победить в споре с философом, Спиридон "прошааше времени, да дадять ему глаголати къ философу. Отцы же, ведуще простество его, яко некнижну ему сущу, прещахуть ему, да не от грешникъ поругани будут" (Краткая хронографическая палея). 62 Но, произнеся краткий символ веры, именно Спиридон убеждает и обращает философа.

Такого рода чудеса, вопреки своей первоначальной "полемической" направленности, в хронографах уже не столько опровергали, сколько подтверждали, они были не полемикой, а апологией. Разумеется также, что ни византийские, ни русские историографы не включали эти тексты с миссионерской целью; хронографы были чтением для христиан. Чудеса подтверждали истинность христианского учения (как в житиях они подтверждали святость святого). Подобная роль чудес в хронографии соответствует их роли в других средневековых жанрах - на Востоке и на Западе. Так, используя тексты Григория Великого, о необходимости чудес в период юности церкви писал Беда Достопочтенный. 63

Если подтверждающая функция чудес не вызывает сомнений, то вопрос об их месте в историческом повествовании до сих пор не решается однозначно. Попытки расценивать это место с точки зрения современных представлений о причинно-следственности приводят порой к заявлениям столь же радикальным, сколь и необоснованным: "Христианский историк согласится с чудесным объяснением события, только если ни одно другое не кажется возможным; агиограф предпочтет чудесное объяснение даже в случае неизбежности объяснения естественного". 64 Вопреки приведенному мнению можно заметить, что, во-первых, для средневекового историка объяснения трансцендентного характера были не менее естественны и уж во всяком

58 Ward В. Miracles and the Medieval Mind. Pennsylvania, 1982. P. 10.

59 Одним из наиболее ярких примеров тому на русской почве (хотя и без чуда в традиционном смысле) является согласие св. Стефана Пермского пройти с волхвом сквозь огонь и подо льдом.

60 Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола. С. 253. В ЕЛ-2 эта фраза сокращена. См.: Летописец еллинский и римский. С. 218.

61 Летописец еллинский и римский. С. 284.

62 БАН. 24.5.8. Л. 186, об. Ср.: Истрин В. М. Хроника Георгия Амартола. С. 342-343.

63 См.: McCready W. Miracles and the Venerable Bede. Toronto, 1994. P. 80-84.

64 См.: Woolf R. "Saints' Lives" // Continuations and Beginnings: Studies in Old English Literature / Ed. Е. Stanley. London, 1966. P. 42-43.

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

случае более убедительны, чем "естественные". Здесь достаточно вспомнить объяснение Повестью временных лет победы над половцами ангельской помощью (1111 год): это совсем не тот исторический случай, когда при желании нельзя найти "реалистического" объяснения. Во- вторых, было бы весьма странным представлять себе историка и агиографа в виде средневековых "узких специалистов", погруженных исключительно в историю или агиографию. Это были люди примерно одного сознания (слово "сознание" оказывается здесь весьма кстати, намекая и на общность средневекового знания, и на его синкретичность), которое даже в различных жанрах проявляло себя сходным образом. Более того: зачастую это были одни и те же люди. В древнерусской литературе можно назвать Нестора-летописца и Нестора-агиографа, или уже упомянутого Беду Достопочтенного - в литературе древнеанглийской, бывшего одновременно и историографом, и агиографом, и богословом. Разумеется, работая в разных жанрах, и Нестор, и Беда хорошо понимали разницу между историографией и агиографией. Но жанровое их отношение к материалу сказывалось на уровне структурном, не мировоззренческом. Характерно, что, по мнению В. Маккриди, именно великий историк Беда в сравнении с другими раннесредневековыми мыслителями был наделен наибольшей восприимчивостью к чудесам. 65 Среди того многого, что объединяет восточно- и западноевропейскую историографические традиции, можно назвать и отношение к чудесам как полноправному составляющему исторического ряда. Будучи исключением из правил, чудеса вместе с тем рассматривались как проявление истинного миропорядка, нарушаемого хаосом повседневных "естественных" событий.

Сюжетом об отношении к чудесному мы завершаем рассмотрение некоторых черт ранней русской хронографии - исторического повествования, не включающего русский материал, основанного на восприятии истории как механической совокупности событий, причины которых провиденциальны, а последовательность предсказана в пророчествах.

65 McCready W. Op. cit. P. 230.

стр. 18