Основным материалом для настоящих заметок послужил роман Сологуба "Творимая легенда", а исходной точкой - известные слова его героя Триродова: "...мы любим утопии. Читаем Уэльса. Самая жизнь, которую мы теперь творим, представляется сочетанием элементов реального бытия с элементами фантастическими и утопическими ". 1

Представляется законным и даже естественным применить это высказывание к самому роману, в согласии с давним и справедливым тезисом Иоганнеса Хольтхузена о том, что "Творимая легенда" "автотематична" и что ведущей в ней является тема письма. 2


--------------------------------------------------------------------------------

1 Цит. по: Сологуб Ф. Творимая легенда. Ч. I // Сологуб Ф. Собр. соч.: В 20 т. СПб.: Сирин, 1914. Т. 18. С. 101. Частям II и III романа соответствуют тома 19 и 20. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием номера части римской цифрой и страницы арабской.

2 См.: Holthusen J. Fedor Sologub's Roman-Trilogie. The Hague, 1960.

стр. 119


--------------------------------------------------------------------------------

При первом подходе к триродовской формуле в ней с очевидностью прорисовываются две оппозиции: друг другу противостоят два онтологических уровня - реальный и воображаемый; этому соответствует противопоставление жанровых категорий: с одной стороны, проза бытовая, реалистическая, с другой - проза, отмеченная признаками фантастики и утопии.

Принято говорить о реальном и метафизическом уровнях романа, 3 что вполне согласуется с формулой Триродова.

Вместе с тем намеченная в ней же жанровая тройственность как будто неплохо ложится и на трехчастность романа, и на ту тройную схему его стилистики, которую предложил Омри Ронен: 1. журналистский язык; 2. стиль переводного авантюрного романа; 3. символическая образность сологубовской лирики. 4 Первый мог бы отвечать описанию быта, второй фантастике, а третья служить утопии, принимая во внимание, что утопия Сологуба суть его мечты об Ойле. Еще Иванов- Разумник отождествлял Ойле с Zukunftstaat'ом, "государством будущего"; 5 это делается до сих пор.

Однако чтение романа не позволяет удовлетвориться таким простым решением. Жанровые и стилевые признаки не соединены между собой крепкой и однозначной связью, напротив, они все время "мерцают", перемещаются по отношению друг к другу. Происходя параллельно колебанию позиции рассказчика, 6 "мерцание" это во многом определяет ощущение странности и фантастичности событий.

Формула Триродова относится к жизни, которую создает охваченная революционными надеждами Россия. Но эту же формулу буквально повторяет безличный повествователь романа, описывая вымышленное Королевство Соединенных Островов: "В этой яркой стране сочетается фантазия с обычностью, и к воплощениям стремятся утопии" (II, 3-4).

Значит ли это, что онтологический ("реально-метафизический") статус Королевства сходен с Россией? Или речь идет о тех же ингредиентах, но в иных пропорциях?

Возьмем эпизод, где переодетая крестьянкой королева Ортруда встречает в горах контрабандистов, которые угрожают ей смертью. Эпизод перекликается со сценой, где пьяницы пытаются изнасиловать Елисавету, другое воплощение Ортруды и возлюбленную Триродова. Елисавету спасают таинственные "тихие дети", и наоборот, Ортруда сама спасает контрабандистов от полицейской облавы. Несмотря на наличие явной фантастики - "тихие дети" призваны Триродовым с того света, - первая сцена кажется правдоподобнее, "реальнее" второй.

Различие тут не столько в реальности-нереальности референта, не столько в метафизической или символической нагрузке эпизодов, сколько в степени эстетизации плана выражения (контраст, напоминающий антитетическое построение "Ваньки-ключника и пажа Жеана"). Мир Ортруды составлен из восходящих к Вальтеру Скотту и Дюма клише авантюрного и исторического романа о придворных интригах; эта условность усугубляется предельной "украшенностью", ведущей свою родословную от оперы, - Танкред вышел из Россини, королева из "Лоэнгрина", а в финале Триродов берет на себя роль лебединого рыцаря, спускаясь с небес в своем лунном снаряде (написанный Сологубом примерно в то же время рассказ "Лоэнгрин" делает особо ощутимой игру с клишированными мотивами и заставляет задуматься о значении оперной поэтики для структуры "Творимой легенды").


--------------------------------------------------------------------------------

3 См., например: Biernat Е. Zur formalen Bau von Sologubs Trilogie Tvorimaja legenda // Fedor Sologub: 1884-1984. Texte, Aufsatze, Bibliographie / Hrsg. von В. Lauer und U. Steltner. Miinchen, 1984. S. 74.

4 Ronen О. Toponyms of Fedor Sologub's Tvorimaja Legenda // Die Welt der Slawen. 1968. Bd 13. S.307.

5 Иванов-Разумник Р. Федор Сологуб // О Федоре Сологубе: Критика. Статьи и заметки / Сост. А. Чеботаревская. СПб., 1911. С. 11.

6 См. об этом: Biernat Е. Ор. cit.

стр. 120


--------------------------------------------------------------------------------

Вместе с тем оперная условность в "средиземноморских" главах никак не стирает примет реальности. В них различимы не только географические места, но и реальные исторические факты. Обстоятельства покушения на Ортруду (мнимое самоубийство арестованного террориста, в действительности убранного по приказу властей) очень напоминают знаменитое убийство Елизаветы Австрийской итальянским анархистом, повесившимся в тюрьме. Материалом для истории Ортруды могла послужить, между прочим, и драматическая биография Елизаветы, - не подтверждает ли эту догадку имя героини, призванной занять место Ортруды?

В эпизоде борьбы за власть в Королевстве после смерти Ортруды едва ли нужно видеть метафору ситуации в России; но сказочная история Триродова, предъявившего претензии на королевский трон, сильнее, чем кажется на первый взгляд, связана с реальностью.

Во всем эпизоде с большой прозорливостью раскрываются механизмы политических кампаний в западных демократиях и, что особенно интересно (и представляется поучительным и сегодня), особая роль и влияние прессы. Стилизация газетного языка тут не служит средством описания российской жизни, у нее гораздо более любопытная функция: с ее помощью строится политическая фантазия (politique fiction), жанровая разновидность романа о будущем, которую от политической сказки отличает именно отсутствие аллегоричности, а от политической параболы и утопии - подчеркнутая актуальность и конкретность анализа.

И современники, и многие сегодняшние критики считали и считают Сологуба мечтателем, отшельником, сбежавшим от "дебелой бабищи" злободневности на далекую планету Ойле; его построения, однако, свидетельствуют о политической осведомленности, зоркости и здравом смысле.

Уже сейчас можно сделать предварительное заключение о многочисленности жанровых компонентов романа и констатировать, что наблюдение о политической фикции заставляет нас обнаружить в триаде Триродова быт-фантастика-утопия еще одну оппозицию, кроме тех, о которых сказано выше: друг другу противостоят и два модуса воображаемого; на оси должное-мыслимое возникает полярность утопии и фантастики, проекта и мечты.

В такой системе координат мы никак не можем считать волшебные сновидения об Ойле утопией Сологуба.

Но формула Триродова-рассказчика ясно указывает на присутствие утопии в сологубовском мире. О какой же утопии может идти речь?

Наряду с мечтами о райской Ойле, все творчество Сологуба пронизано мистическим культом свободы; ему отдается дань и в "Творимой легенде". Елисавета выражает его так: "...я знаю, что на земле мы скованы железными узами необходимости и причин, - но стихия моей души - свобода, - пламенная стихия, и в ее огне сгорают цепи земных зависимостей. Я знаю, что мы, люди, на земле всегда будем слабы, бедны, одиноки, - но когда мы пройдем через очищающее пламя великого костра, нам откроется новая земля и новое небо, - ив великом и свободном единении мы утвердим нашу последнюю свободу" (I, 40).

Снова мы имеем дело с лирическим и мистическим солипсизмом Сологуба. Этот солипсизм обычно трактуют в пессимистическом ключе и по привычке, восходящей к комментариям Акима Волынского, сводят к влиянию Шопенгауэра и Ницше.

Мои познания в философии не дают достаточных средств для проверки верности этого мнения. Вряд ли, однако, имеет смысл квалифицировать как солипсизм шопенгауэровскую концепцию мировой воли и ницшевскую идею сверхчеловека. Не отвергая целиком этой перспективы, предлагаю дополнить ее еще одним именем. В начале века в России в моду вошел Макс Штирнер, в котором открыли предшественника Ницше. Тогда разницу между солипсизмом первого и индивидуализмом второго авторитетный современник определял следующим образом: "Ницше - индивидуалист по настроению, по стремлениям, по темпераменту, и это определяет

стр. 121


--------------------------------------------------------------------------------

все его мышление, но обоснование для последнего он находит не в себе, а в объективном мировом процессе; он сам для себя только результат этого процесса, в нем происходит мышление, и мысль является, когда "он" того хочет. Штирнер - как раз наоборот. Он самодержец, творец своих мыслей, и его сила, проявляющаяся как в господстве над своими стремлениями, так и в освобождении мыслей и в обуздании их для того, чтобы не давать им превращаться в догмы, в навязчивые идеи, дает ему возможность выйти в итоге победителем, "единственным"". 7

Сологуб не мог не быть наслышан о Штирнере, учитывая неожиданно большое количество изданий главной книги немецкого философа в разных переводах 8 и ряд посвященных ему переводных и русских обзоров - первый из них появился уже в 1902 году. 9

Радикальная позиция основателя религии "Я - Единственного" если не прямо повлияла, то, во всяком случае, оказалась созвучной сологубовской. Приведу лишь одну штирнеровскую цитату: "Бог и человечество основали все ни на чем другом, как только на своем "я". И я также строю все, основываясь только на своем "я"; так же, как и Бог, я есмь отрицание всего остального, я составляю все в самом себе, я "единственный". (...) Я сам - мое дело и я ни хорош, ни дурен, для меня это пустые звуки. Божественное касается Бога, человеческое же есть дело человека. Мое дело ни божеское, ни человеческое, оно ни истинное, ни хорошее, ни справедливое, ни свободное, оно - мое; оно не общее, но единственное в своем роде, так же как и я един! Ничто в моих глазах не выше меня. (...) Вы жаждете свободы? Безумцы! Имейте силу, и свобода придет сама собой. Смотрите, тот, кто силен, стоит "над законом"!" 10

Для сравнения - цитата из "Театра одной воли", где Сологуб проводит уравнение "Я-поэт - Бог - Рок", а затем провозглашает: "...каждое отдельное существование на земле является только средством для Меня, - средством исчерпывать в бесконечности здешних переживаний неисчислимое множество Моих, - и только Моих, - возможностей, совокупность которых создает законы, но сама движется свободою". 11

И из "Демонов поэтов. II": "Корень притворства и самозванства - в неправом самоотрицании, в ложном самоотречении. (...) Правый путь сознания только один - к самоутверждению в свободном развитии того, что во мне есть, что случайно заслонено, может быть, элементами чужого, злыми влияниями призрачного не-Я". 12

Легко показать, насколько эти мысли о "призрачном не-Я" приближаются к идеям Штирнера об иллюзорности и ложности обязанностей личности перед обществом. В такие моменты перо Сологуба, которое рисует карикатурные подобия быта, записывает мистические сны, еще и чертит вполне отчетливый абрис общественного идеала.


--------------------------------------------------------------------------------

7 Шельвин Р. Макс Штирнер и Фридрих Ницше. Явления современного духа и общность человека. М., 1909. С. 33-34.

8 Только в первое десятилетие XX века вышли в свет следующие изд.: Штирнер М. 1) Единственный и его достояние. Лейпциг; СПб., 1906 (пер. В. Ульриха; биография д-ра М. Кроненберга); 2) То же. М., 1906 (пер. Л. И. Г.; предисл. О. В. Виконта); 3) То же // Новый журнал литературы, искусства и науки. 1906. N 6-10, 12 (пер. В. Л.); 4) То же. М., 1907 (пер. Н. Г-ой); 5) Единственный и его собственность. СПб., 1907 (пер. Г. Федора; статья А. Горнфельда и Б. Яковенко "Жизнь Штирнера"); 6) То же. СПб., 1907-1909. Ч. 1-2; 7) Я и мое. СПб., 1909.

9 См.: Саводник Влад. Ницшеанец 40-х годов Макс Штирнер и его философия эгоизма. М., 1902. См. также: Маккей Дж. Г. Макс Штирнер, его жизнь и учение. СПб., 1907; Шельвин Р. Указ. соч.; Эльцбахер П. Сущность анархизма. Изложение теорий Годвина, Прудона, Штирнера, Бакунина, Кропоткина, Тукера и Л. Толстого. М., 1906.

10 Цит. по: Эльцбахер П. Указ. соч. С. 66-67.

11 Сологуб Ф. Заклятье стен: Сказочки и статьи // Сологуб Ф. Собр. соч.: В 20 т. СПб., 1913. Т. 10. С. 139.

12 Там же. С. 183.

стр. 122


--------------------------------------------------------------------------------

Штирнер помогает уяснить один из аспектов утопии Сологуба. В "Творимой легенде" легко распознается и другой. Повторяя то, что об отношении личности к обществу говорят все положительные герои романа - Елисавета, Триродов, Рамеев, - королева Ортруда восклицает: "Какая же она бедная и слабая, ваша мораль! (...) Нет, моя свободная мораль не знает санкций и обязательства. Добрая природа создала меня невинною, и узы ваши способны только исказить черты природной, милой чистоты" (II, 285).

Свободная мораль, мораль без санкций и обязательств - так можно резюмировать одну из основных мыслей Сологуба; в ней слышатся мистические обертоны; но она ведет и к другой, не менее важной, чем "религия Я", части утопической программы, к концепции свободного эроса, свободной любви.

Современники часто обвиняли Сологуба в порнографии, и до сих пор благожелательные комментаторы прилагают усилия, чтобы отвести различные упреки, стараются показать, что они не имеют под собой "реальной" почвы. 13

Но все же? Если нет смысла упрекать писателя в "извращениях" и тем более приписывать ему их апологию, то нельзя не констатировать, что сцены порки не всегда символизируют ужасы жизни на абстрактно- философском уровне, иногда в них раскрывается тайна, в которой трудно признаться: побои бывают сладостны, и бывает, что от побоев чувствует наслаждение и палач, и жертва.

Сологуб откровенен и смел не менее Розанова, а пожалуй, и больше других русских писателей своего времени, когда говорит о сексуальности. Во многих его вещах без осуждения описаны "странные любви": в "Мелком бесе" переодевания Саши, в "Творимой легенде" любовь Ортруды к Афре и двум мужчинам (сцены на пляже), инцест в "Любвях"; смутный эротизм мальчиков в разных рассказах. Несмотря на иногда чрезмерную манерность - ту же близкую к китчу "украшенность", о которой говорилось выше и которую было бы интересно сопоставить с изобразительной стилистикой "стиля модерн", - эротика у Сологуба менее слащава, чем у таких популярных "порнографов", как Ю. Слезкин, А. Каменский или С. Ауслендер, и менее схематична и дидактична, чем у "натуралистов" М. Арцыбашева или С. Юшкевича. Поучительно сравнить одну из самых знаменитых пьес Сологуба "Дар мудрых пчел" (1906-1907) с трагедиями Станислава Выспяньского ("Protesilas i Laodamia", 1898) и Иннокентия Анненского ("Лаодамия", 1906), основанными на том же мифе о возвращении героя из мертвых к любимой жене, которая убивает себя после его ухода. Сюжет Выспяньского минимален, он построен на уподоблении трех "высших", переходящих одно в другое состояний души, - сна, смерти, любви. Анненский несколько усложняет событийную канву, вводит в сюжет статую Протесилая, которую обнимает Лаодамия, тоскующая о муже. Но двусмысленность ситуации тактично завуалирована. Сологуб срывает все вуали.

Лаодамия. ...Гневаются на нас обе великие немилосердные богини, - раньше брачного обряда познала я, самовольная, сладкое счастие любви, и прогневала этим Геру, а небесная Афродита гневается на Протесилая за его былое влечение к черноокому, прекрасному другу его Лисиппу... 14

Лисипп, бывший любовник Протесилая, сделал его восковую фигуру, вложив в нее всю свою любовь, и с этой теплой, почти живой статуей Лаодамия проводит ночи, тщась утолить свое страдание и страсть. Любовная ситуация не просто сложна, она провокационно нарушает принятые нормы.

Любовь героев Сологуба - это и вызов, брошенный богам и их законам, и борьба за освобождение от всех санкций обыденной морали. Сологуб не пропагандирует


--------------------------------------------------------------------------------

13 См., например: Баран X. Об одном источнике романа Федора Сологуба "Творимая легенда" // Сборник статей к 70-летию проф. Ю. М. Лотмана. Тарту, 1992: С. 339-340.

14 Цит. по: Сологуб Ф. Дар мудрых пчел // Сологуб Ф. Пять драм. Berkeley, 1989. С. 79- 80.

стр. 123


--------------------------------------------------------------------------------

извращений; он снова и снова показывает, что любовь воплощается по- разному и что осуждать разные ее формы, значит лишать ее главного - способности давать личности полную свободу.

Такое понимание эротизма достаточно редко в русской литературе; оно очень напоминает принцип, который в основу своей Гармонии - проекта будущего идеального общества - положил Шарль Фурье.

Французский утопист не агитировал за "двусмысленные любви", как он их называл. Но он размышлял о них и, отрицая всякое ущемление свободы, полагал, что их нельзя изгонять из Гармонии, ибо через их посредство выражаются личности редкие и ценные именно своей редкостью, - без них Гармония была бы неполной.

Добавлю, что именно в утопиях, начиная с Томаса Мора и Кампанеллы, ведутся мысленные эксперименты по улучшению половой и семейной жизни; к этой традиции, и в первую очередь к Фурье, восходят в XIX веке лозунги свободной любви, ставшие одним из признаков социального радикализма. Сологуб интересовался трактовкой проблемы любви и пола в утопиях, это доказывают, например, его пометы в книге с обзором утопических романов, которая была показана на выставке в Пушкинском Доме, ему посвященной. 15

Кроме того, сологубовский интерес к утопии имел вполне отчетливый политический крен (политическая тема весьма важна в романе, ибо тесно связывается с главными сологубовскими темами, в том числе и с автотематизмом его романа).

И Штирнер, и Фурье были к концу XIX века записаны в отцы анархизма. Поэтому не стоит удивляться, что в "Творимой легенде" появляется прямой перевод с языка мистики и философии на язык политики. Ср., например: "Социалистический строй представлялся Триродову неизбежною ступенью в развитии культурного общества. Триродов думал, что это будет только переходом к синдикализму, а через него к совершенно свободному строю. Триродов думал, что опыт покажет неизбежность социалистического строя, опыт же покажет и его временную, переходную природу. Триродов думал, что следует сделать этот опыт. Он думал, что для этого можно воспользоваться государством Островов. Это государство (...) казалось Триродову подходящим предметом для эксперимента" (III, 12).

Говоря о строе, приходящем на смену социализму, Триродов, несомненно, имеет в виду строй анархический. Не забудем, что на "выборах в короли" победу ему обеспечивают именно голоса социалистов и анархистов. Разница же между этими двумя направлениями дана в тексте кратко и ясно в разговоре их лидеров: "Вы хотите овладеть властью и воспользоваться готовыми организациями общественного порядка и властвования. (...) - А вы чего хотите? (...) По- моему, (...) овладевать властью не стоит. Как будущая мораль будет моралью без долга и без санкции, так и будущее общество организуется без договоров, без обязательств..." (II, 188).

Кредо лидера анархистов прямо перекликается с мечтами Ортруды и других положительных героев романа.

Итак, центральная гипотеза настоящей статьи: утопией Сологуба, его политической мечтой следует считать анархистскую программу "совершенно свободного" общества.

С этой точки зрения "прочитывается" многое у Сологуба, например, такие рассказы - один из лучших у него, - как "Конный стражник" и "Елкич". Двойник Передонова учитель Переяшин "обретает себя", становится стражем порядка, усмирителем, находя приложение своим садистским наклонностям. Такого отчаянного протеста против самого принципа власти, против иллюзии добропорядочности мещанского лада надо поискать в социал-демократической литературе; по


--------------------------------------------------------------------------------

15 См.: Буажильбер Э. Крушение цивилизации: Социологический роман. СПб., 1910 (обзор европейской утопии во вступит, ст. Р. Сементковского).

стр. 124


--------------------------------------------------------------------------------

накалу ярости Сологуб здесь превышает самого яростного Горького. В "Елкиче" сарказм сменяется лиризмом, но не ослабевает протест против любого ограничения, которое в угоду общественным условностям мы налагаем на чужую свободу. Самые невинные из нас, даже дети, такие, как милый мальчик Сима, виноваты в насилии над чужой волей; в рассказе им уготовано исключительно строгое наказание - смерть. Но поскольку жить означает жить в обществе, иначе говоря, жить, постоянно подавляя свою и чужую свободу, постольку смерть в рассказе еще и награда. Уход из жизни - это уход в свободу. Так сологубовская метафизика смерти оборачивается политикой. В разговоре с Симой его старший брат студент кратко, но связно и убедительно излагает теорию свободнического индивидуализма, и затем она реализуется в рассказе.

Анархо-синдикализм (или революционный синдикализм), которым, как кажется, увлекся Триродов (а может быть, и Сологуб), в первые десятилетия века занимал важное место на политико-философской сцене; он был, наряду с социализмом и анархизмом, одним из трех "путей к свободе", о которых писал под впечатлением русской революции Бертран Рассел. 16 Событием, которое поставило анархизм и синдикализм в центр внимания, был состоявшийся в 1907 году съезд анархистов в Амстердаме, поддержавший революцию в России (на основании доклада Николая Рогдаева) и обязавший анархистов и революционных синдикалистов к сотрудничеству. 17 Не исключено, что в "Творимой легенде" Сологуб откликнулся на политическую злобу дня.

Таким образом, исследуя жанровые аспекты романа, мы увидели его (и некоторые другие произведения писателя) в новом ракурсе. Не упраздняя обычной философской перспективы Шопенгауэра-Ницше, аспект анархизма (индивидуалистического и синдикалистского) объясняет некоторые высказывания Сологуба и некоторые особенности его утопизма.

Не стоит насильно превращать писателя в деятельного анархиста. Но анархистский след в его творчестве интересен тем, что выводит на новые параллели.

Так, в сатанизме и эзотеризме Сологуба "Творимой легенды" можно найти сходство с идеями "Синагоги Сатаны" Станислава Пшибышевского, на рубеже веков популярнейшего в России писателя, лидера Молодой Польши и руководителя берлинского кружка анархистов-мистиков в 1880-е годы. В него входили Эдвард Мунх, Август Стриндберг, архитектор и фантаст Пауль Шеербарт, зачинатели экспрессионизма, движения, которое и позже сохранит связи с анархизмом. Если верно, что прямо или косвенно мистический анархизм Пшибышевского воздействовал и на Сологуба, стоит несколько изменить точку зрения на генезис экспрессионизма в России. Следует также несколько иначе взглянуть на карту русского символизма с его собственным "мистическим анархизмом". К последнему Сологуб отнесся критически, прочитав манифесты Г. И. Чулкова и Вяч. Иванова. Напомнив об этом отношении, Хенрик Баран справедливо подчеркнул неприемлемость принципа соборности для солипсиста Сологуба. 18 Но сопоставление интересно хотя бы потому, что оно позволяет оценить радикальность автора "Творимой легенды" и особенно его политическую конкретность, мало похожую на прекраснодушие, скажем, Чулкова, для которого разница в политическом плане между Достоевским, Ницше и Толстым рисовалась достаточно туманно. Вместе с тем, конечно, Сологубу никак нельзя отказать в мистицизме; и звания "мистического анархиста" он заслуживает не менее тех же Пшибышевского или Вяч. Иванова.


--------------------------------------------------------------------------------

16 Russell В. Roads to Freedom: Socialism, anarchism and syndicalism. London, 1918.

17 См.: Anarchisme et syndicalisme. Le Congres Anarchiste International d'Amsterdam (1907). Eds. A. Mieville, М. Antonioli. Rennes; Paris, 1997.

18 Баран X. Триродов среди символистов: по черновикам "Творимой легенды" Федора Сологуба // Баран X. Поэтика русской литературы начала XX века. М., 1993. С.226.

стр. 125


--------------------------------------------------------------------------------

Мы видим, что, таким образом, само понятие "мистического анархизма" принимает, с одной стороны, более сложные контуры, а с другой - становится более значительным по своим масштабам, чем следует из традиционного описания этого течения. 19

С этой точки зрения, "мистический анархизм" вообще воспринимается на фоне необычайно разнообразного идейного движения анархизма, значение которого для русской культуры еще далеко не осознано. "Творимая легенда" в этом отношении - благодарный для исследований материал, в нем просматриваются очень разные анархистские наслоения. Приведу еще два примера. Первый: "...Если школа станет не только школою, но и образовательным хозяйством, то она с успехом заменит крупные хозяйства землевладельцев. - Ну, это утопия, - досадливо сказал Петр. - Осуществим утопию, - так же спокойно возразил Триродов" (I, 64). Можно думать, что мысли об "образовательной утопии" в "Творимой легенде" навеяны программой трудовой "свободной школы", которая была близка к анархизму и через диалог с Толстым, и в лице одного из главных своих теоретиков (и практиков) Константина Вентцеля, как раз в то время проводившего свои эксперименты и выпускавшего один за другим свои труды. 20

Связь с анархистским образом мышления можно усмотреть и в "эллинизме" Сологуба, в частности в его культе нагого тела и в восторге перед той "босоногой" революцией в танце, которую в то время осуществляет поборница всех свобод Айседора Дункан; уже тогда некоторые анархисты пропагандировали нудизм, и брат Айседоры Реймонд, фотограф и тоже танцор, основатель "новогреческой" Академии в Париже, был анархистом. 21

Эти предположения следовало бы развернуть и документально обосновать; здесь, однако, для этого нет достаточного места; но книга на данную тему в настоящее время готовится автором этих строк. 22

Анархизм, конечно, не дает универсального ключа к толкованию фантастики "Творимой легенды" и других отмеченных утопизмом произведений Сологуба. Нужны и другие ключи. Один из них, жанрово- тематический, может быть позаимствован, например, у английского писателя и политика Эдуарда Бульвера Литтона.

Но представляется вполне очевидным, что в самых разных аспектах (их еще предстоит систематизировать) утопия Сологуба соприкасается с утопией анархизма. В этом она не уникальна, а, наоборот, характерна для своей эпохи, что позволяет по-новому увидеть и всю эпоху, и саму культуру русского модернизма.


--------------------------------------------------------------------------------

19 См., например: Rosenthal В. G. 1) The Transmutation of the Symbolist Ethos: Mystical Anarchism and the Revolution of 1905 // Slavic Review. 1977. Vol. 36. N 4; 2) Theatre an Church: The Vision of the Mystical Anarchists // Russian History - Histoire russe. 1977. Vol. 4. N 2.

20 См., например: Вентцель К. Эстетика и педагогика творческой личности (Проблемы нравственности и воспитания в свете теории свободного гармонического развития жизни и сознания). М., 1911- 1912. Т. 1-2.

21 См., например: Duncan Л. La Danse et l'harmonie. Paris, 1914.

22 См. также мои статьи "Существует ли поэтика безвластия? Об анархической слагающей русского модернизма" (Schweizerische Beitrage zum XII. International Slawistenkongress in Krakau. 1998), "Хаос в Петрограде" (Санкт-Петербург. Окно в Россию. 1900-1935. СПб., 1997), "Voyage au pays de l'Anarchie. Un itineraire: l'utopie" (Cahiers du monde russe. 1996. Vol. XXXVII. N 3).

стр. 126