А. А. Блок получил приглашение на должность редактора в Чрезвычайную следственную комиссию Временного правительства (ЧСК) в марте 1917 г., будучи в Петрограде в отпуске из инженерно-строительной дружины, готовившей в районе Пинска запасные позиции для войск Западного фронта. Поэт отбывал воинскую повинность на задворках империалистической войны, сперва табельщиком, а потом начальником строительной партии. Возможность сотрудничать в ЧСК, ознакомиться там с сокровенными тайнами свергнутого режима, с уникальными историческими материалами представлялась Блоку весьма заманчивой. Недаром он писал матери, что принять приглашение - "это значит, сидеть в Зимнем дворце (местопребывание ЧСЕ. - Б. Л.) и быть в курсе всех дел" '. По настоятельным ходатайствам ЧСК военное начальство откомандировало поэта в комиссию, и он смог в мае приступить к своим обязанностям. В дневниках, записных книжках и письмах Блока за время его работы в ЧСК можно найти много интересных сведений о комиссии. Объясняется это увлеченностью поэта новым делом и широтой его общественных интересов. Эрудированный, вдумчивый и тонкий наблюдатель, Блок пытался "сквозь жар души, сквозь хлад ума" постичь суть происходивших в России событий.

ЧСК была утверждена Временным правительством 4 марта 1917 г. (здесь и далее - даты по старому стилю) при министре юстиции. А. Ф. Керенский, занимавший этот пост и должность генерального прокурора, считал ЧСК своим детищем. Оправдывая перед Петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов свое вступление в буржуазное Временное правительство, Керенский, мнивший себя "спасителем" революции и России, говорил: "В моих руках находились представители старой власти2 , и я не решился выпустить их из своих рук,., принял сделанное мне предложение и вошел в состав Временного правительства в качестве министра юстиции"3 . В распоряжение генерального прокурора ЧСК должна была представить акты окончательного расследования и направлять стенограммы показаний высших деятелей бывшей царской администрации. Керенский появлялся в ЧСК в дни наиболее интересных допросов. Ее председатель московский адвокат П. К. Муравьев, товарищи (заместители) председателя сенаторы С. В. Иванов, С. В. Завадский и другие члены - лица судебного ведомства составляли деловую часть президиума комиссии, а его общественная часть была представлена Ф. И. Родичевым (кадет) - от Государственной думы, Н. Д. Соколовым (меньшевик) - от Исполкома Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов и непременным секретарем Российской Академии наук С. Ф. Ольденбургом (кадет). К ЧСК было прикомандировано 59 следователей, существовала коллегия редакторов стенографических отчетов ЧСК из писателей А. А. Блока, М. П. Неведомского (Миклашевского), Л. Я. Гуревич и введенного в нее позднее В. П. Княжнина. Бывших сановников привозили на допрос в Зимний дворец, хотя чаще они давали свои показания в канцелярии Трубецкого бастиона Петропав-

1 Александр Блок. Собр. соч. в 8-ми томах. Т. 8. М. -Л. 1963, стр. 481.

2 Арестованные во время Февральской революции царские министры первоначально содержались в помещении Государственной думы и были в ведении комиссии, составленной из юристов - членов Думы.

3 "Русское слово", ЗЛИ. 1917.

стр. 111

ловской крепости, где за 91 год до этого допрашивали декабристов К. Ф. Рылеева, П. И. Пестеля, С. Г. Волконского.

Блок увлекся своей новой работой. "Дело мое страшно интересно, - писал он 14 мая, - но оно действительно трудное и берет много времени и все силы"4 . Еще через несколько дней: "Я продолжаю погружаться в историю этого бесконечного рода русских Ругон-Маккаров, или Карамазовых, что ли. Этот увлекательный роман с тысячью действующих лиц и фантастических комбинаций, в духе более всего Достоевского,.. называется историей русского самодержавия XX века"5 . Автор "полной революционных предчувствий" так и не оконченной поэмы "Возмездие" - этой панорамы России двух последних царствований - не мог не оценить представившуюся ему возможность видеть и слышать "то, чего почти никто не видит и не слышит, что немногим приходится наблюдать раз в сто лет"6 . Первоначально обязанности Блока состояли в редактировании стенограмм допросов. Черновики стенографических отчетов к середине июня 1917 г. превысили 2 тыс. страниц. До Учредительного собрания, к созыву которого (первоначально оно предполагалось в сентябре) ЧСК должна была окончить свою работу, оставалось около двух месяцев, и тогда Блоку было поручено "заведование всеми стенограммами с литературной стороны" и привлечение помощников для завершения работы.

Член президиума ЧСК А. Ф. Романов, находясь позднее в эмиграции, пытался опорочить стенограммы допросов ЧСК и бросить тень на их редактирование. "Будущий исследователь, - писал он, - должен... отнестись к этим стенограммам с особой осторожностью. Они никем не подписывались, никому из допрашиваемых предъявляемы не были и редактировались четырьмя литераторами, в числе которых был Блок, впоследствии певец большевизма"7 . Надо различать оценку стенограмм допроса в ЧСК с позиций судебно-следственных и с позиций исторического исследования. Подпись допрашиваемого удостоверяет идентичность записанного действительно сказанному на допросе. Отсутствие ее лишает стенограмму допроса судебной доказательности (этой цели служил протокол допроса, подписанный подследственным). Но и неподписанная стенограмма не утрачивает своего информационного значения для историка; достоверность же информации, содержащейся в ней, подписью отнюдь не удостоверяется, но проверяется сопоставлением с установленными фактами, с другими показаниями и т. д.

Перед комиссией давали показания бывшие председатели совета министров (следствие охватывало период с 1905 по 1917 г.), министры и главноуправляющие, высшие военные и полицейские чины столицы, а также члены Государственной думы - ее председатель М. В. Родзянко, лидеры думской буржуазно-монархической оппозиции П. Н. Милюков, А. И. Гучков, ставшие министрами Временного правительства, и некоторые другие. К следствию были привлечены и представители так называемых "темных сил" - лица, не занимавшие государственных постов, но активно участвовавшие в придворно- правительственных интригах, например, фрейлина А. А. Вырубова, реакционный журналист и подозрительный по своим "немецким" связям делец князь М. М. Андронников. Всего были застенографированы допросы 59 человек. Для контроля за ходом следствия (помимо прокурорского надзора) был создан наблюдательный комитет из представителей петроградской и московской адвокатур. Существовала также комиссия из ученых-правоведов для рассмотрения юридических вопросов и сложных случаев, встречавшихся в практике ЧСК. Едва ли могли остаться незамеченными процессуальные нарушения, на которые намекает А. Ф. Романов. Наконец, если неподписание подследственными стенографических отчетов ЧСК было действительно процессуальным нарушением, то почему же он сам не устранил его, находясь у руководства ЧСК, а заговорил об этом пять лет спустя, в эмиграции?

4 Александр Блок. Собр. соч. Т. 8, стр. 491.

5 Там же, стр. 493.

6 Там же, стр. 491.

7 А. Ф. Романов. Император Николай II и его правительство. По материалам Чрезвычайной следственной комиссии. "Русская летопись". Кн. 2. Париж. 1922, стр. 37.

стр. 112

Что же касается якобы имевшего место "редактирования" стенограмм, то знакомство с теми из них, которые скреплены подписью Блока и хранятся ныне в Институте русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР, опровергает наветы Романова. Работа над текстом не шла далее устранения описок, орфографических и пунктуационных ошибок и членения предложений по смыслу. На полях стенограмм редактор лишь формулировал как бы подзаголовки, характеризующие отдельные сюжеты и эпизоды, составляя перечень тем, лежавших в основе допроса. Но они не влияли ни на букву, ни на смысл, ни на стиль показаний. Даже особое пожелание председателя ЧСК в отношении стенограммы допросов рамолика И. Л. Горемыкина - "сделать литературно, исправив... его речь" - не изменило позиции Блока, как явствует из черновика стенограммы, он делает минимум исправлений, совершенно необходимых и "нейтральных" в отношении смысла8 .

Вслед за редактированием стенограмм Блок был привлечен, как, впрочем, и остальные литераторы-редакторы, к участию в написании отчета ЧСК. Позднее он взялся за составление главы отчета "Последние дни старого режима", становясь, таким образом, одним из первых историков Февральской революции. Работа в ЧСК оказывала влияние на политические взгляды поэта. Знакомство с материалами следствия все более раскрывало перед ним реакционность и аморальность тупой и корыстной дореволюционной дворянско-чиновной, военно-полицейской и церковной иерархии. Ненависть к ней сближала Блока с "простыми людьми", с "демократией, опоясанной бурей", как любил ОН говорить, повторяя Т. Карлейля9 . Дневники, записные книжки, письма Блока повествуют "о том, как зреет гнев в сердцах,.. как в каждом дышит дух народа" (из Пролога к "Возмездию").

Недоступные еще тогда общественности (ход следствия был до времени засекречен), но известные Блоку данные следствия позволили ему, как и сам он думал, вернее судить о современности, глубже ее понимать. В ответ на письмо жены (из Пскова), исполненное неприязни к "левым", Блок писал: "Если бы ты видела и знала то, что я знаю, ты бы отнеслась все-таки иначе; твоя точка зрения - несколько обывательская, надо подняться выше"10 . Полгода работы в ЧСК сыграли определенную роль в политическом становлении автора "Двенадцати". Но путь этот не был прямолинейным.

Отношение Блока к Временному правительству (насколько это проявилось в его участии в ЧСК) оставалось лояльным. Блок-редактор склонялся к "самоцензуре" ЧСК, если того требовал престиж правительства. Примером может служить "казус Родзянко". В ходе следствия открылось, что бывший председатель Государственной думы, узнав в апреле 1914 г. о провокаторстве члена социал-демократической фракции Малиновского, удовлетворился его удалением из Думы без шума, не разоблачив провокатора. Считаясь с политической ролью Родзянко при новом режиме, Блок советовал исключить этот эпизод из отчета ЧСК. "Отчет требует сокращения в смысле "цензурном": пока я имею в виду одно только место", где упоминается "имя Родзянко в связи с делом Малиновского; может быть, страх недопустим, но лично мне это место показалось очень опасным, так как все не вполне проверенное легко может представиться в глазах посторонних - доказанным" и . А ведь газета "Правда" требовала предания суду Родзянко за укрывательство провокатора!12 .

Другой случай, когда Блок-редактор проявил беспокойство о престиже Временного правительства, связан с вопросом о публикации рукописи С. Е. Крыжановского, бывшего в 1906 - 1911 гг. товарищем министра внутренних дел. Это найденные при обыске, не предназначавшиеся для постороннего глаза заметки соучастника правительственных преступлений: давления при выборах в Государственную думу, подкупа членов Думы, правительственных субсидий правой печати ("рептильный фонд") и т. д. В ЧСК возникли сомнения в допустимости публикации этого доку-

8 Александр Блок. Записные книжки. М. 1965, стр. 342; ИРЛИ, ф. 654, оп. V, д. 59, лл. 1 - 18 (правленная Блоком стенограмма допроса Горемыкина).

9 Т. Карлейль. Французская революция. Кн. 2. СПБ. 1907, стр. 31.

10 Александр Блок. Собр. соч. Т. 8, стр. 496.

11 Там же. Т. 6. М. -Л. 1969, стр. 445.

12 "Правда"", 30.VI; 4.VII.1917.

стр. 113

мента из-за "интимности" его происхождения. "А. С. Тагер (наблюдавший за производством следственных действий. - Б. Л.) умно и жестоко говорит, что в политических целях (не только юридически) совершенно возможно печатать даже автобиографию, даже письма из перлюстрации (если это представляет политический интерес)... Мы, - пишет далее Блок, - этого не сделаем; мой вывод, что мы поступим мягко и тактично, соответственно с политическим моментом, требующим, чтобы не возникали все новые обвинения против нового режима"13 .

К личному составу ЧСК (это были в основном юристы-профессионалы) Блок первоначально относился даже с некоторой восторженностью. Он отзывался о них как о "боевых, на которых сейчас смотрит страна, потому они очень наэлектризованы сами, сильное лучеиспускание (Муравьев)"14 . Позднее оценка деятелей ЧСК меняется. И не только потому, что у Блока было время пристальнее присмотреться к ним, но и под влиянием общего обострения обстановки, поляризации политических сил в стране. Характерно отношение поэта к волнениям в гарнизоне Петропавловской крепости, происшедшим на почве недоверия солдат к следственным властям, ведшим дело бывших царских министров. 10 июня при попытке выполнить приказ министра юстиции Временного правительства об освобождении из-под стражи бывшего финляндского генерал-губернатора Зейна и переводе из Петропавловской крепости в арестное помещение на Фурштадтской улице Вырубовой солдаты отказались выдать заключенных15 . Когда же на Фурштадтскую переправили бывшего военного министра Беляева, то, по словам Блока, "было чуть не сделано вооруженное нападение на бастион; в крепости гарнизон 5000, из них 2000- большевики...". Поэт присутствовал на митинге, собранном по поводу этих конфликтов. "Муравьев сказал большую речь, требуя власти и доверия к своим действиям"16 . "Товарищи отвечали, все обошлось хорошо - до следующего раза"17 , по скептическому замечанию Блока. Дело в том, что сохранилось недоверие и к гарнизонному комитету. "Солдаты и Манухин (врач ЧСК, курировавший ее подследственных. - Б. Л.) рассказали мне, - писал Блок, - что с гарнизоном нет сладу. Не верят комитету, не дают заключенным, которым прописано, молока и яиц... Манухин с комендантом поехали к Луначарскому, чтобы он хоть повлиял. Есть в этом внешне нелепом положении одна глубокая русская правда. Русский человек (часть его души) судит не за дела, а за то, как люди себя носили. Поэтому вот это "посиди на нашей солдатской пище"18 .

Критические оценки ЧСК в записях и письмах Блока заостряются с середины июня и особенно после расстрела Временным правительством демонстрации в Петрограде в начале июля. Слова осуждения поэтом интеллигенции (в письме от 19 июня), не понимавшей социалистическую психологию народа, написаны, как Блок считал сам, "под впечатлением дворца, в котором (в противоположность крепости) я ненавижу бывать, - это царство беспорядка, сплетни, каверз, растерях"19 . А в дневниковой записи через три дня появляется политическое осуждение подкомиссии по составлению отчета ЧСК: "В нашей редакционной комиссии революционный дух не присутствовал. Революция там не ночевала". Эти мысли Блока непосредственно связаны с его тревожными наблюдениями за событиями на улицах Петрограда. "В городе откровенно поднимают голову юнкера - ударники, империалисты, буржуа, биржевики, "Вечернее время". Неужели? Опять - в ночь, в ужас, в отчаяние?"20 .

В атмосфере травли большевиков, разгоравшейся с июльских событий, работа ЧСК пересеклась с действиями следственной комиссии, учрежденной меныневист-ско- эсеровским Исполкомом Петроградского Совета и расследовавшей, по словам Блока, "немецкие деньги на последние события" (имеется в виду демонстрация 3 - 5 июля). "В комиссию приезжают меньшевики, члены ЦК и Исполнительного ко-

13 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7. М. -Л. 1963, стр. 285.

14 "Письма А. А. Блока к родным". Т. II. М. -Л. 1932, стр. 362.

15 "Новая жизнь", 11.VI.1917.

16 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 260.

17 Там же. Т. 8, стр. 501.

18 Александр Блок. Записные книжки, стр. 359.

19 Александр Блок. Собр. соч. Т. 8, стр. 503.

20 Там же. Т. 7, стр. 268.

стр. 114

митета - Либер, Дан и еще один. Муравьев зовет меня в крепость, мы едем на автомобилях большой компанией... Последовательно вызываются: Виссарионов, Курлов, Спиридович, Белецкий и Трусевич" (высшие чины полиции. - Б. Л.)21 . "Все они не сказали нам ничего, что было нужно"22 . Участие в антибольшевистском следствии исполкомовской комиссии, хотя и в пассивной роли секретаря, было, по-видимому, тягостным для Блока. Возможно, оно стало переломным моментом, приведшим в конечном счете к размежеванию поэта с большинством коллег из ЧСК. К письму, где Блок рассказывает об упомянутом допросе полицейских чинов, на следующий день была сделана многозначительная приписка: "Мне очень трудно сидеть политически между двух стульев"23 .

В июле казематы Петропавловской крепости пополнились новыми заключенными - большевиками, арестованными в связи с событиями 3 - 5 июля и содержавшимися первоначально в "Крестах". Перевод в крепость отягчал режим содержания. Это, а с другой стороны, отмеченное Блоком смягчение режима для находившихся там бывших верных слуг царизма и уклонение ЧСК от следствия над царем отражали общее резкое поправение политического курса Временного правительства. Макарову (министру юстиции в 1916 г. - Б. Л.) "вредно сидеть в крепости... Родственники подняли голову и наседают. Другая музыка пошла", - записывает Блок. И тут же: "Николая Романова комиссия решила не допрашивать (Учредительное собрание; а мы остаемся в пределах своих "трех классов")"24 . И далее: С. В. Иванов (и С. Ф. Ольденбург) не согласны с председателем издавна в отношении к заключенным (у них - меньше политики). Теперь это опять особо подчеркивается. Записывая все эти мелочи, доступные моему наблюдению, я, однако, записываю, как "повернулась история". Я хочу подчеркнуть, как это заметно даже в мелочах (не говоря о крупном)"25 . Не искушенный, как он сам признавался, в политике, но социально чуткий, поэт увидел поворот в общественно- политической жизни страны, последовавший за июльскими днями. Наступил конец двоевластия, установилась диктатура буржуазии. На языке поэта, воспринимавшего импульсы общественной жизни как музыкальные ритмы, - "музыка пошла другая"!

В записях Блока затрагиваются полномочия ЧСК в отношении бывшего царя. Хотя Керенский оправдывал свое вступление во Временное правительство нежеланием выпустить из своих рук представителей старой власти, однако в отношении бывшего императора он готовил нечто противоположное. Через три дня после образования ЧСК (7 марта), выступая перед Московским Советом рабочих и солдатских депутатов, Керенский проговорился о плане отправки, притом немедленной, Николая II и его семьи в Англию, а министр иностранных дел Временного правительства Милюков вел с правительством Англии соответствующие переговоры. Известно, какое возмущение рабочих и солдат вызвал этот план. Чтобы пресечь его осуществление, Петроградский Совет 9 марта "переарестовал" от своего имени царя, помещенного Временным правительством в царскосельском Александровском дворце26 .

Вопрос о следствии и суде над бывшим самодержцем всплывал не раз. Блок, присутствуя на I Всероссийском съезде Советов, отметил, что там "спрашивали, между прочим, занимаемся ли мы делом Николая Романова"27 . Лавирование Временного правительства в решении вопроса о судьбе царской семьи могло лишь усилить озлобление народа. "Трагедия (Романовых. - Б. Л.) еще не началась..."28 ; о предании суду Николая II обменивались в ЧСК мнениями, так как не было положительного решения Временного правительства, откладывавшего все наиболее острые вопросы до Учредительного собрания: "В нашей комиссии П. К. Муравьев бродил вокруг да около этого вопроса, не поднимая, а, так сказать, шевеля его по

21 Там же, стр. 275.

22 "Письма А. А. Блока к родным". Т. II, стр. 385.

23 Там же.

24 По табели о рангах, "первому классу" соответствовала должность канцлера, второму - министра, третьему - товарища министра.

25 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 289 - 290.

26 См. М. Е. Соловьев. Несостоявшийся побег. "Вопросы истории", 1973, N 10.

27 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 263.

28 Александр Блок. Записные книжки, стр. 346.

стр. 115

разным поводам". "Я сказал, что государь по русским законам суду за свои действия, во всяком случае, не подлежит. Ко мне присоединились еще кое-кто из членов президиума, и вопрос был брошен, но не оставлен", - вспоминал товарищ председателя ЧСК Завадский. Почтительное отношение к бывшему императору выявилось в отказе ЧСК от обыска в его дворцовых покоях. "Левой частью комиссии был возбужден вопрос о производстве обыска у государя. Остальные члены президиума самым решительным образом протестовали против такой меры и одержали верх"29 .

Керенский, выступавший в роли революционной Немезиды, на деле держал курс на снисходительность к представителям старой власти. Это прежде всего сказалось в подборе "выразителей народного гнева" - деятелей ЧСК и ее следственного аппарата. Если фигура председателя комиссии эсерствующего адвоката Муравьева, известного по политическим процессам в царских судах, и могла первоначально внушить ожидаемую от комиссии "революционную непримиримость", то этого никак нельзя было сказать о товарище председателя ЧСК Завадском, бывшем при царизме прокурором Петроградской судебной палаты и возведенном за полтора месяца до Февральской революции в звание сенатора. Правда, на посту товарища председателя ЧСК Завадский пробыл лишь до середины мая. Но заменил его Б. Н. Смиттен, тоже бывший при царизме прокурором судебной палаты. Следователями ЧСК являлись председатели окружных судов, члены судебных палат, чиновники прокурорского надзора, судебные следователи. "Пришлось обратиться к помощи даже тех, имена которых с тогдашней точки зрения... считались одиозными. Само собой разумеется, что это старались делать втихомолку, боясь Совета солдатских и рабочих депутатов"30 , - вспоминал А. Ф. Романов. Не удивительно, что в ЧСК при таком "респектабельном" ее составе возобладало снисходительное отношение к подследственным.

Еще до вступления в новую должность Блоку пришлось встретить резко отрицательное мнение, но справа, о Чрезвычайной следственной комиссии. Сенатор А. Ф. Кублицкий- Пиоттух (родственник Блока), к юридическим суждениям которого Блок обычно прислушивался, говорил о ЧСК как о "скандальном учреждении: "повесят" - потом выражение смягчено - людей юридически невинных"31 . Что же лежало в основе такого мнения? Понятие "юридическая невиновность" отсылает нас к правилу, по которому нельзя наказывать за действие, если в момент его совершения оно не считалось наказуемым. Сановники самодержавия, следовательно, должны были отвечать по законам их времени. "Такое мнение (мной глубоко не разделяемое), - писал Блок, - существует даже в среде самой комиссии. Его держатся профессионалы-юристы"32 . Для комиссии "оказалось совершенно возможным встать на точку зрения того закона, который существовал в последние дни и месяцы старого режима", - официально заявлял председатель ЧСК33 . Но данное правило юристов верно лишь в применении к стабильной социально-политической системе. Оно становится неприемлемым в условиях происшедшей революции. "После совершенной революции... нельзя обращать ниспровергнутые законы против защитников этих самых законов. Это - трусливое лицемерие законности", - писал К. Маркс34 .

Следователей ЧСК связывал также закон об уголовной давности. "Нельзя" было привлекать к уголовной ответственности за явно незаконные методы сыска, например, одного из бывших деятелей охранного отделения, генерала А. И. Спиридовича, так как истек срок уголовной давности. Такой догматизм юристов из ЧСК постоянно споспешествовал как высшим царским сановникам, так и ординарным провокаторам. После Февральской революции имена предателей революционного подполья были установлены. Их; следовало наказать. Но царское законодательство не знало преступления "провокация". В этом случае можно было бы применить "соучастие в

29 С. В. Завадский. На великом изломе. "Архив русской революции". Т. XI. Берлин. 1923, стр. 49 - 50.

30 А. Ф. Романов. Указ. соч., стр. 3 - 4.

31 Александр Блок. Записные книжки, стр. 321.

32 Александр Блок. Собр. соч. Т. 8, стр. 497.

33 "Падение царского режима". Т. I. М. -Л. 1926, стр. 8.

34 К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 6, стр. 256.

стр. 116

преступлении" или "подстрекательство", поскольку агенты охранки, проникая в подпольные организации, "участвовали" в антиправительственной борьбе. Однако по политическим преступлениям была объявлена амнистия. В поисках выхода из "затруднительного" положения, обусловленного общим принципом судить по законам, действовавшим в момент совершения деяния, министр юстиции Временного правительства П. Н. Переверзев, сменивший на этом посту Керенского, распорядился привлекать провокаторов по части 2 ст. 314 Уголовного уложения, говорившей о превышении власти, имевшем особо важные последствия35 , для чего, однако, приходилось рассматривать провокатора как должностное лицо. Искусственность такого построения лишний раз подчеркивала невозможность после свержения царизма оставаться на почве уголовного законодательства прежнего режима, а тем более его норм о преступлениях государственных.

Как же относился Блок ко все более раскрывавшемуся по мере следствия упрямому догматизму юристов из ЧСК? Как он оценивал его политически? Еще в самом начале своей работы в ЧСК он писал: "Я вижу уже, что Чрезвычайная следственная комиссия стоит между наковальней закона и молотом истории"36 . Эта столь четко выраженная поэтом коллизия революции и закона разрешалась при Временном правительстве во всех отношениях не так, как "брезжило" поэту. По Блоку, "из создавшегося положения явствует,., что комиссия, обработав весь матерьял, какой она получит, должна представить его на разрешение представителей народа". Но против такого мнения "все восстают": "По инструкции, комиссия представляет результаты своих трудов Временному правительству"37 . Действия царских министров, не как противоправные, а как антинародные следовало, по Блоку, сопоставить не с буквой закона, унаследованного от старого режима, а с волей революционного народа - суверенного законодателя ("на разрешение представителей народа"). Для юристов из комиссии "юридические нормы представляют священное и никому недоступное место: место, недосягаемое даже для "чрезвычайных обстоятельств". Разумеется, тут есть не всегда уловимая тяга к контрреволюции"38 .

Консервативному догматизму юристов Блок противопоставлял позицию "простых людей", "демократии, опоясанной бурей", к которой он причислял и себя: "Подумали еще мы, "простые люди", прощать или не прощать старому графу (Фредериксу) (министру двора, одному из самых близких царю лиц. - Б. Л.) - его ногти, то, что он "ни в чем не виноват". Это так просто не прощается. "Эй, ты, граф, ходи только до сих пор!", "Только четыре шага!"39 . Приглашенный Блоком в помощники по редактированию стенограмм молодой литератор М. В. Бабенчиков рассказывал, как Блок укорял его "за недопустимую словесную мягкость" в отношении некоторых "жертв" старого режима. Лично Блок в этом смысле не знал "пощады", верил в "точность" и непреложность исторического возмездия40 . Блок не сочувствовал мягкотелости, проявлявшейся деятелями ЧСК. Из допроса матерого "жандармского волка" бывшего директора департамента полиции Белецкого председателем ЧСК Муравьевым Блок записал такой диалог: "Белецкий: "Личный перелом, душевный, я много понял". Председатель: "Вы нас обезоруживаете". Так-то вот смазывается разговор, - замечает Блок, - Белецкий левеет, председатель правеет (это, конечно, парадоксально сказано, но доля правды есть)"41 .

Неотвратимость воздаяния, предвещанная, хотя и туманно, в дореволюционной поэзии Блока, должна была теперь найти свое конкретное воплощение в политической практике, перед которой жизнь так неожиданно поставила поэта. Но и в своих литературных "приговорах" Блок не стал Маратом русской буржуазно-демократи-

35 "Право", 27. VI. 1917.

36 Александр Блок. Записные книжки, стр. 321 - 322.

37 Там же, стр. 322. Впоследствии ЧСК готовила свой отчет не Временному правительству, а Учредительному собранию.

38 Александр Блок. Собр. соч. Т. 8, стр. 497.

39 Там же. Т. 7, стр. 257. В. Б. Фредерикс пожаловался Муравьеву, что с переводом его в общегражданскую лечебницу солдат, его карауливший, в таких выражениях и на "ты" останавливал его.

40 М. Бабенчиков. Ал. Блок и Россия. Птгр. 1923, стр. 74.

41 Александр Блок. Записные книжки, стр. 331.

стр. 117

ческой революции, о чем свидетельствуют хотя бы такие сентиментальные записи: "Никого нельзя судить. Человек в горе и унижении становится ребенком. Вспомни Вырубову, она врет по-детски... Вспомни, как по-детски посмотрел Протопопов на Муравьева - снизу вверх как виноватый мальчишка"42 . Возвращаясь к этим раздумьям, Блок писал: "Те, кто из них раскаялся (и раскаялся ли?), должны еще пройти много ступеней очищения, они - в самом низу лестницы"43 . "Духовная трезвость в нем всегда побеждала "сомнения" интеллигента и "барина", - вспоминал Бабенчиков44 .

Занятия Блока стенограммами, поскольку он обязался написать главу отчета "Последние дни старого режима", неизбежно вышли за рамки собственно редакторской работы. Заметки в дневнике, записных книжках и письмах, выписки из стенограмм, сделанные Блоком для себя, свидетельствуют о сборе им материала, об изучении верхов предреволюционной российской администрации. Показания ее деятелей давали для этого обильный материал. Высшие агенты царского правительства при всей их индивидуальности являли собой своеобразный, весьма заинтересовавший Блока тип: каста "жрецов" и "магов" административно-полицейской службы, люди с особым нравственным обликом, психическим складом и профессиональным жаргоном. Арест и следствие, казалось бы, предоставили им и досуг и повод для того, чтобы оглянуться на пережитое, для размышлений и переоценки ценностей. Но в большинстве своем они изворачивались и лгали, пытаясь лишь оправдаться. "Когда они захлебываются от слез или говорят что- нибудь очень для них важное, я смотрю всегда с каким-то особенным, внимательным чувством: революционным", - писал Блок45 . Сцены допросов запечатлены Блоком-художником и будущим историком Февральской революции. В записных книжках, дневниках и письмах Блока немало замечательных зарисовок "игры - порою кошки с кошкой" (среди допрашиваемых были люди, весьма опытные в следственной части).

Ободренные подававшим им надежду юридическим догматизмом ЧСК, царские сановники выдвигали в свою защиту аргументы, возводимые в своеобразный канон, - извечную якобы коллизию законности и государственной целесообразности, противостояние абстрактным постулатам теории - повелительных требований практики, а главное, ссылались на служебную, то есть санкционированную правом, субординацию, на подневольность своих действий. Товарищ министра внутренних дел в 1911 - 1915 гг. И. М. Золотарев, как отмечал Блок, на обвинение в грубом введении провокатора Малиновского в Государственную думу отвечал: "Есть теория, есть практика". В законность перлюстрации он "не вникал". Тут же - его ссылка на "государственную необходимость", на подобную же практику других стран46 . Директор департамента полиции в 1916 г. генерал Е. К. Климович уверял, отмечает в своих записях Блок, что "не сделал ничего нечестного. Может быть, против закона, но вы знаете, что значит, если офицер не повинуется министру"47 . "Авторитет министра заменял законы", - замечает, впрочем, по другому поводу Блок48 . Последний при царизме министр внутренних дел А. Д. Протопопов, по наблюдению Блока, "на вопрос о законности смотрит хитро, пробегает лукавство в глазах"49 . "Интерес" правительства стоял над законностью, охрана которой всегда считалась высшим назначением суда. Министр юстиции И. Г. Щегловитов при подготовке скандального процесса Бейлиса (1913 г.) "обещал поставить дело в суде так, чтобы оно было безопасным для правительства", - записывает Блок и заключает: "ужасная роль Щегловитова"50 . Бывший председатель Совета министров Горемыкин отводил обвинение в нарушении законности ввиду сомнительности самого этого понятия и опять- таки ссылался на подчиненность: "Очень трудно различать, что законно и что неза-

42 Там же, стр. 340.

43 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 274.

44 М. Бабенчиков. Указ. соч., стр. 74 - 75.

45 Александр Блок. Собр. соч. Т. 8, стр. 501.

46 Александр Блок. Записные книжки, стр. 353, 357.

47 Там же, стр. 338.

48 Там же, стр. 364.

49 Там же, стр. 368.

50 Там же, стр. 336.

стр. 118

конно. Могут быть разные толкования". "Подневольный человек", - занес Блок в записную книжку довод самозащиты бывшего главы царского правительства51 , ссылавшегося "на свою "подневольность" в вопросах права"52 . И, наконец, на самой вершине: "Император, - записал Блок, - не приносил присяги на незыблемость основных законов 1905 года. Поэтому в Государственном совете (Столыпин) - мнение об учредительных правах престола. Манифест не считался, следовательно, обязательством"53 . Резюмируя свои наблюдения, Блок отметил: "Ни в одной стране допрос представителей высшей власти не дал бы картины столь блестящей в чисто литературном отношении; только старое русское правительство могло, за немногими исключениями, отличаться такой бедностью аргументации, такой уязвимостью со стороны формальной, такой слабостью воли, такой нерасчлененностыо суждений... У большинства нет признака убежденности в правоте идей и действий, которые они исповедовали и предпринимали три месяца тому назад"54 .

Завершающим мазком в картине развала бюрократической машины последнего десятилетия царствования Романовых стал позор распутинщины. "Страшное влияние Распутина, страшная расшатанность идеалов", - отмечает Блок55 .

Интересна в этой связи его попытка обрисовать в политико-моральном плане царскую администрацию, ее верхи и низы, а также поставить этот субъективный фактор в ряд причин, приведших к падению режима. "Старая русская власть, - писал он, - делилась на безответственную и ответственную. Вторая несла ответственность только перед первой, а не перед народом. Такой порядок требовал людей верующих (вера в помазание), мужественных (нераздвоенных) и честных (аксиомы нравственности). С непомерным же развитием России вглубь и вширь он требовал еще - все повелительнее - гениальности. Всех этих свойств давно уже не было у носителей власти в России. Верхи мельчали, развращая низы. Все это продолжалось много лет. Последние годы, по признанию самих носителей власти, они были уже совершенно растеряны"56 .

Первоначальная увлеченность работой в ЧСК (Блок отложил ради нее даже поэзию) постепенно сменяется разочарованием. "Александром Александровичем все больше и больше овладевала смертельная усталость. Он хандрил, делался мрачным и замыкался в упрямом молчании", - отмечал часто общавшийся с ним в августе - сентябре 1917 г. по вопросам редактирования стенограмм Бабенчикоб57 , Причина упадка настроения Блока, употребляя его же метафору, - в "другой музыке", все настойчивее звучавшей с момента расстрела Временным правительством июльской демонстрации. Работа в ЧСК теперь не вызывала у Блока прежнего энтузиазма. "Комиссия висит на шее", - записал он 30 августа58 . Возникли разногласия относительно характера отчета, с которым ЧСК должна была предстать перед Учредительным собранием. В этом, основном для Блока-редактора вопросе он разошелся с руководством ЧСК.

В соответствии с назначением ЧСК ее безусловной конечной задачей было составление обвинительного заключения для предания суду некоторых лиц. Но, поскольку эти лица были министрами и главноуправляющими, а их преступления вытекали из характера политической системы, возникла необходимость в предъявлении обвинения и свергнутому режиму в целом. Спорным оказывалось при этом соотношение персональных обвинений и обвинений в адрес правительственной системы, в связи с этим - объем и стиль отчета. Юристы-профессионалы делали упор на криминалистическую сторону. Персональные обвинения должны были стать основой, обвинения же в адрес политической системы - общим фоном преступных деяний министров, как бы преамбулой каждого обвинительного акта. Такую структуру отчета

51 Там же, стр. 327.

52 Александр Блок. Собр. соч. Т. 6, стр. 444.

53 Александр Блок. Записные книжки, стр. 376.

54 Александр Блок. Собр. соч. Т. 6, стр. 443, 444.

55 Александр Блок. Записные книжки, стр. 334.

56 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 254.

57 ЦГАЛИ СССР, ф. 2994, оп. 1, д. 4, л. 40.

58 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 308.

стр. 119

отстаивал Ф. И. Родичез. Было выдвинуто предложение (А. С. Тагер) наряду с персональными обвинениями министров и взамен отчета ЧСК составить обвинительный акт против Николая II, где сфокусировались бы все политические аспекты дела59 .

Блок же считал, что важнейшим в отчете должен был стать "приговор старому 300- летнему режиму". Отчет мыслился им как "доклад политический, сжатый, обходящий подробности во имя главной цели (обвинения против старого строя в целом)". Уголовное же обвинение отдельных лиц может "стоять параллельно". При обвинении в первую очередь системы, а потом уже должностных лиц "мы избежим, - писал Блок, - крупнейшей опасности: преувеличить значение имен, что как бы подтвердит легенду, создаст ошибку чисто зрительную... Конкретизирую примером: Протопопов (даже) - личность, страшно интересная с точки зрения психологической, исторической и т. д., но вовсе не интересная политически. Так сказать, не он был, а "его было", как любого из них. Если мы лишний раз упомянем это маленькое имя, которое связано со столькими захватывающими не политическими фактами, то окажем плохую услугу - и народу, который будет продолжать думать о его значительности, и комиссии, и самому Протопопову"60 . По Блоку, в отчете ЧСЕ политический аспект должен решительно преобладать над "деловым", криминалистическим. Политика - вот лейтмотив отчета: "Он должен соединить в себе деловую точку зрения с революционным призывом,.. должен быть проникнут весь, с начала до конца, русским революционным пафосом, который отражал бы в себе всю тревогу, все надежды и весь величавый романтизм наших дней"61 . Со стороны объема и стиля это - "двухчасовая речь... речь, по существу, военная, т. е. внешним образом - холодная, общая, важная (Пушкин), не обильная подробностями, внутрен-но же - горячая, напоенная жаром жизни"62 .

Предложенная Блоком схема отчета была вначале встречена положительно. В первом протоколе подкомиссии по составлению отчета говорится: "Это должна быть не историческая работа, но доклад, распадающийся на две части: 1) материалы по докладу и 2) доклад в тесном смысле этого слова". В "материалы" должны войти: а) постановления следователей о привлечении к уголовной ответственности, б) все интереснейшие документы, в) готовые очерки по отдельным вопросам. Доклад же должен представлять "короткий сравнительно очерк, выявляющий то самое яркое в политическом отношении, что нашла комиссия"63 . Но после того, как к составлению отчета был привлечен профессор истории Е. В. Тарле, введенный в ЧСК в связи с назначением С. Ф. Ольденбурга на пост министра просвещения, обширная программа отчета, предложенная Тарле, была противопоставлена плану Блока. В своих дневниковых записях Блок несколько утрирует, говоря "о серой, ничем не освещенной изнутри программе", которую выдвинул Тарле64 . Это суждение свидетельствует лишь об атмосфере дискуссии по данному поводу. В споре об отчете Блока поддерживали его товарищи по редактированию писатели М. П. Неведомский и Л. Я. Гуревич. Сочувственно относился к плану Блока активный член президиума ЧСЕ известный пушкинист и историк революционного движения в России проф. П. Е. Щеголев. Президиумом ЧСК была утверждена программа Тарле.

Объем отчета был установлен в 25 - 30 печ. л., не считая особо выделенную обвинительную часть, касавшуюся лиц, преступления которых расследовались. Хронологически за исходный пункт расследования принимался октябрь 1905 года. Введение к отчету поручалось написать Тарле, на него же возлагалась и общая редакция. В документах ЧСК сохранился план отчета (черновик), составленный по программе Тарле. План предусматривал предисловие, посвященное образованию и деятельности ЧСК, и три части: первая - из восьми глав, характеризующих царизм и его борьбу с народом, с Государственной думой и общественными организациями: рабочими, кооперативными, союзами земств и городов, национальным движением, печатью, и

59 См. Александр Блок. Записные книжки, стр. 370.

60 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 288.

61 Александр Блок. Записные книжки, стр. 365.

62 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 288.

63 ЦГАОР СССР, ф. ЧСК (1467), оп. 1, д. 220, лл. 1 - 2.

64 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 290 - 291.

стр. 120

гл. 9-й "Последние дни старого режима" (ее написание принял на себя Блок). Часть вторая - из шести глав, посвященных характеристике методов борьбы самодержавия с его врагами: департамент полиции (общая характеристика), перлюстрация, провокация, "рептильный фонд", "Союз русского народа" и аналогичные организации, суд как орудие политической борьбы. Часть третья - из двух глав, отведенных для характеристики верховных носителей власти, безответственных "темных сил" и министров65 . Приняв такой план, комиссия, с точки зрения Блока, сошла с боевой политической позиции на позицию академического, историко-исследовательского характера, неуместного, по его мнению, в программе деятельности Учредительного собрания. "Чем более [члены Чрезвычайной следственной комиссии] будут ...вульгаризировать свои "идеи" (до сих пор неглубокие), - тем в более убогом виде явится комиссия перед лицом Учредительного собрания. В лучшем случае это будет явление "деловое", т. е. безличное, в худшем - это будет посмешище для русских людей, которые - осудить не осудят, но отвернутся и забудут... Комиссия сама себя отведет на задний план; оттуда, где поют солисты, она отойдет туда, где сплетничают хористки"66 .

Стенограммы допросов, содержащие богатейший материал для истории, тоже следовало так или иначе издать. Но не только "история" требовала как можно более обширной публикации стенограмм. Некоторые отрицательные свойства деятелей царской администрации, отраженные в стенограммах, в какой-то мере были присущи и верхним слоям общества и даже проникли, по мнению Блока, в толщу народа. "Любя Россию, можно различно относиться к этим свойствам: можно, негодуя, любить; можно, презирая, прощать. Но прежде всего необходимо показать эти свойства во всей их неукрашенности, осветив их носителей ярким светом перед народом. Мне кажется, такой яркий свет проливает на них стенографическая запись их собственных слов, ничем не украшенная"67 . В комиссии же склонялись к сокращенной, облегченной и, так сказать, "популярной" публикации стенограмм допросов. Блок возражал: издание "не должно спускаться к массам, но оно должно обладать свойствами, способными поднять массы до себя... книга не должна носить на себе печать дешевой популярности, приспособления"68 . Точка зрения Блока была названа в комиссии "аристократической", на что Блок, не оставаясь в долгу, отвечал в своем дневнике: "Вы меня упрекаете в аристократизме? Но аристократ ближе к демократу, чем средний "буржуа"69 .

"Работа в комиссии шла на убыль, - вспоминал Бабенчиков. - Постепенно раскололось основное ядро ее членов и начались, обычные в таких случаях, интриги... Среди членов комиссии Блок был самой интересной фигурой. Одно время его поддерживал Н. К. Муравьев, у которого, как у большинства представителей старой адвокатуры, было несколько старомодно подчеркнутое уважение к писательству и писателям. Но Муравьев, мягкий по характеру, не умел отстаивать свои взгляды, и его "непротивление злу" сильно мешало Александру Александровичу в редакторской работе"70 . Интриги действительно досаждали поэту71 . Но решающим в его отношении к ЧСК было не это. Наряду с расхождением по вопросу об отчете все более неприемлемой оказывалась для него политико-юридическая позиция ЧСК, приведшая к безрезультатности следствия. В ЧСК заканчивались допросы. Но ни одного судебного процесса, кроме сухомлиновского (В. А. Сухомлинов - бывший военный министр, находившийся под следствием еще с 1915 г.), проведено не было. "Совет рабочих и солдатских депутатов обращает внимание на деятельность этой комиссии, удивляясь, почему до сих пор ни один из арестованных сановников не предан суду", - писала в середине сентября одна из петроградских газет72 . Но это было не удивительно при установке ЧСК руководствоваться дореволюционными уго-

65 ЦГАОР СССР, ф. 1467, оп. 1, д. 222, лл. 37 - 38.

66 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 273.

67 Там же. Т. 6, стр. 444.

68 Там же, стр. 444 - 445.

69 Там же. Т. 7, стр. 283.

70 ЦГАЛИ СССР, ф. 2094, оп. 1, д. 4, лл. 28 - 29.

71 См. "Письма А. А. Блока к родным". Т. II, стр. 393 - 394.

72 "Новая жизнь" 12.IX.1917.

стр. 121

ловными законами, что исключало политические обвинения (в антинародных деяниях) и заставляло следователей выискивать в деятельности министров криминал общеуголовного характера.

Чем, например, закончилось следствие по делам сановников, ближайших к императору? Бывшему министру двора графу Фредериксу, дворцовому коменданту генералу В. Н. Воейкову и начальнику дворцовой охраны (в прошлом сподвижнику полковника Зубатова по Московскому охранному отделению) Спиридовичу было предъявлено обвинение в служебном подлоге в целях освобождения от призыва в армию лиц, с которыми они находились в дружеских или коммерческих отношениях, ибо обвиняемые причисляли их к штату поваров, служителей дворцовой охраны и т. п. При обвинении такого рода мера пресечения - содержание под стражей - была заменена освобождением под залог73 . Экс-министру внутренних дел А. Н. Хвостову предъявлялось обвинение в присвоении 1,3 млн. руб. казенных денег. Бывшему военному министру были предъявлены обвинения в преступлениях, караемых заключением в исправительно- арестантских отделениях74 . Один из видных деятелей охранки, инициатор кровавой расправы над рабочими Минска в 1906 г., товарищ последнего царского министра внутренних дел генерал П. Г. Курлов был переведен "по состоянию здоровья" из предварительного заключения под домашний арест75 . ЧСК приняла решение (а Временное правительство его утвердило) об освобождении из тюрьмы Белецкого и Щегловитова. Но осуществить это решение помешала социалистическая революция76 .

Причина малозначительности 8-месячных результатов работы ЧСК объяснялась, как об этом писал в 1925 г. Щеголев, связанностью комиссии "по рукам и ногам существовавшим сводом законов и отточенным и ухищренным юридическим мышлением всех ее членов"77 . За этой профессиональной связанностью юристов Блок видел прямое нежелание встать на активно-демократическую точку зрения революционного народного правосознания. "История идет, что-то творится; а ...они приспосабливаются, чтобы не творить"78 . Это невыполнение комиссией своей задачи осталось в широких кругах малозаметным вследствие таких событий, как свержение Временного правительства, по чьему поручению действовала ЧСК, и роспуск Учредительного собрания, для которого ЧСК готовила свой отчет.

Социалистическая революция застала президиум ЧСК заседавшим под одной кровлей с Временным правительством. Вести о том, что Зимний дворец окружают красногвардейцы, а Керенский куда-то сбежал, заставили комиссию "последовать, - по словам участника этого заседания, - примеру Керенского и тоже удрать, пока еще не поздно"79 . Вслед за бесплодными переговорами со штабом обороны Зимнего дворца о сбережении документов, а также о гарантиях личной безопасности членов ЧСК ею принимается решение: "Ввиду невозможности забрать с собой домой находящиеся на руках каждого документы и следственную переписку, - сложить и опечатать весь материал комиссии в одном из отдаленных помещений дворца, а самим отправиться по домам". В первых числах ноября некоторым членам ЧСК удалось вновь попасть в Зимний и убедиться в сохранности всех материалов. Следователь ЧСК С. А. Коренев вспоминал через несколько лет: "К архиву комиссии большевики не успели еще добраться, и мы надеялись, что удастся сохранить хоть часть того материала.., который, как мы тогда думали, мог нам пригодиться через какую-нибудь пару недель, когда большевики уйдут. Мы ждем этого еще и

73 Освобождение столь одиозных приспешников царя сочли неудобным и опасным для них самих из-за возможности народного самосуда. Они были вновь взяты под стражу по постановлению Временного правительства о лицах, "могущих служить постоянной угрозой внутренней безопасности", и числились уже не за ЧСК, а за министерством внутренних дел (см. "Вестник Временного правительства", 26. IX. 1917).

74 "Новая жизнь", 19. VII; 14. IX. 1917.

75 "Новая жизнь", 29. IX. 1917.

76 "Известия", 2. VI. 1918.

77 "Падение царского режима". Т. I, стр. 20.

78 Александр Блок. Собр. соч. Т. 7, стр. 290.

79 С. А. Коренев. Чрезвычайная комиссия по делам о бывших министрах. "Архив русской революции". Т. VII. Берлин. 1922, стр. 32.

стр. 122

доныне"80 . Большинство членов ЧСК думали тогда так же, как Коренев. Но только не Блок! Его отношение к Великому Октябрю общеизвестно. Оно засвидетельствовано в поэме "Двенадцать", в статье "Интеллигенция и революция", в воспоминаниях современников.

Деятельность ЧСК продолжалась еще некоторое время после Октябрьской революции. Блок уже отошел от активного участия в ее работе. Он был теперь свободен от редактирования стенограмм (последний допрос состоялся 11 октября, а еще 7 сентября Блок сдал "стенографические вопросы" В. Н. Княжнину, введенному в число редакторов ЧСК). В двух последних заседаниях подкомиссии по составлению отчета ЧСК (14 и 17 октября) Блок не участвовал81 . Продолжением занятий, связанных со стенограммами и другими материалами ЧСК, явилось выполнение Блоком поручения написать главу отчета "Последние дни старого режима". Этим поэт вплотную занялся с августа 1917 года. Тема вызывала в нем чувство "величайшей ответственности" и несколько страшила его. Хронологические рамки главы были сведены ко времени с 1 ноября 1916 г. до 1 марта 1917 года. "Весь день я составляю по газетам канву из известного политического материала для того, чтобы расшивать потом по ней узоры матерьялов, добытых комиссией", - записал Блок. В середине октября он вновь упоминает об этой работе, законченной им в мае 1918 года.

В сохранившихся послеоктябрьских записях Блока рядом с проклятиями вчерашним "народолюбцам", переметнувшимся в стан контрреволюции, рядом с призывами к интеллигенции о сотрудничестве с властью рабочих и крестьян есть и упоминание о ЧСК: М. Репинский (делопроизводитель ЧСК. - Б. Л.) вызвал по телефону к С. В. Иванову завтра. "Комиссия" собирается переезжать в Москву". А в записи следующего дня "К С. В. Иванову я не пойду (покойная комиссия все еще считает себя существующей? Нет уж, не то время, не та музыка)"82 . Именно в те самые дни, когда ЧСК напомнила Блоку о своем сомнительном существовании, 10 и 11 января 1918 г. Блок писал, "под страшный шум от крушения старого мира", свою поэму "Двенадцать".

В бурном потоке социалистической революции, доламывавшем (как выразился сам Блок) плотины и обсыпавшем лишние куски берегов, неизбежно и естественно должна была затеряться и потонуть, как и другие обломки керенщины, Чрезвычайная следственная комиссия Временного правительства с ее так и не написанным отчетом83 . Единственным завершенным намерением ЧСК оказался едва ли не самый ранний в историографии Февральской революции очерк "Последние дни старого режима", сделанный Блоком по следственным материалам и затем опубликованный в журнале "Былое" за 1919 г., а в 1921 г. изданный в виде брошюры под названием "Последние дни империи". Уже после кончины поэта коллега Блока по ЧСК Щеголев опубликовал в 1924 - 1927 гг. без каких-либо сокращений шесть томов стенограмм допросов в ЧСК и один том записок, составленных некоторыми подследственными, под общим заглавием "Падение царского режима".

80 Там же, стр. 32 - 33.

81 ЦГАОР СССР, ф. 1467, оп. 1, д. 220, лл. 30 - 31.

82 Александр Блок. Записные книжки, стр. 383. Последняя запись о ЧСК - о приглашении явиться в комиссию, игнорированная, по-видимому, Блоком, помечена 25 января 1918 г. (там же, стр. 386).

83 Еще в январе 1918 г. председатель Революционного трибунала настаивал на передаче всех дел ЧСК в ведение Следственной комиссии Верховного трибунала (см. "Известия", 25.I.1918). В апреле того же года дела ЧСК были переданы в названную комиссию ("Известия", 23.IV.1918).