Литературоведческая наука в России XVIII века имела по преимуществу теоретико-литературный характер.1 Однако уже к середине столетия у русских писателей проявился интерес к осмыслению историко-литературных фактов: сначала в форме "исторических известий", комментариев и примечаний к своим и переводным произведениям; затем - историко-биографических очерков, прилагаемых к собраниям сочинений; и наконец, в попытке построения истории русской поэзии, предпринятой В. К. Тредиаковским в 1755 году.2 Собственно историческое изучение русской литературы, точнее, "литературной культуры",3 начиная с древнерусской книжности и заканчивая текущей современностью, исследователи связывают с именем Н. И. Новикова и формой "исторического словаря", ассимилировавшей достижения западноевропейских поэтик средних веков и Нового времени. При немалом числе работ, посвященных "Опыту исторического словаря о российских писателях" (1772), малоизученной остается сама специфика исторического мышления его создателя.4 В ее анализе я вижу первую задачу данной статьи. Начинание Н. И. Новикова было поддержано на рубеже XVIII - XIX веков рядом авторов (Д. И. Хвостов, Н. М. Карамзин, митрополит Евгений (Болховитинов)). Первостепенный интерес представляет, конечно, карамзинский "Пантеон российских авторов" (1802), хотя бы потому, что о связи эстетических и исторических взглядов двух крупнейших представителей русского Просвещения сказано в отечественной науке немного.5 Как правило, историческое сознание Карамзина рассматривается на материале "Истории государства Российского", реже - публицистики,6 литературоведческие же опыты в расчет обычно не принимаются. Частичное восполнение этого пробела является второй моей исследовательской задачей. За 30 лет, которые разделяют "Опыт" Н. И. Новикова и "Пантеон" Н. М. Карамзина, историзм мышления русских писателей претерпел существенные изменения.7 Выявление динамики соответствующих приобретений и утрат составляет третью задачу предлежащей статьи. Хотелось бы подчеркнуть, что речь пойдет об историческом сознании не профессиональных историков, а двух деятелей культуры, в силу природных склонностей и профессиональной (издательской, литературоведческой) деятельности столкнувшихся с проблемами исторического познания и интерпретации. Иными словами, историческое сознание Новикова и Карамзина синкретично и включа-


--------------------------------------------------------------------------------

1 Возникновение русской науки о литературе. М., 1975. С. 16 - 17, 42, 117; Курилов А. С. Литературоведение в России XVIII века. М., 1981. С. 188.

2 Возникновение русской науки о литературе. С. 92 - 119; Курилов А. С. Указ. соч. С. 188 - 211; см. также: Верков П. Н. Введение в изучение истории русской литературы XVIII века. Л., 1964. Ч. 1. С. 10 - 30.

3 Николаев С. И. Литературная культура Петровской эпохи. СПб., 1996. С. 8.

4 См.: Дербов Л. А. Общественно-политические и исторические взгляды Н. И. Новикова. Саратов, 1974.

5 О влиянии Новикова на формирование нравственно-патриотической позиции Карамзина см., например: Кочеткова Н. Д. "Всемирная отзывчивость" и патриотизм участников новиковского кружка // Карамзинский сборник. Национальные традиции и европеизм в русской культуре. Ульяновск, 1999. С. 69 - 80.

6 См.: Кочеткова Н. Д. Формирование исторической концепции Карамзина - писателя и публициста // Проблемы историзма в русской литературе. Конец XVIII - начало XIX в. (XVIII век. Сб. 13). Л., 1981. С. 132 - 155.

7 См., например: Петров А. В. Оды "на Новый год", или Открытие Времени. Становление художественного историзма в русской поэзии XVIII века: Монография. Магнитогорск, 2005.



стр. 61


--------------------------------------------------------------------------------

ет в себя такие уровни, как индивидуальный, обыденный, художественный и научный.8

Под "историческим сознанием" в современной науке принято понимать такое измерение общественного сознания, которое не просто обращено в прошлое, но "в качестве познавательной призмы в мире истории" использует "связку" время-пространство.9 Понятием "историческое сознание", указывает Ю. А. Левада, "охватывается все многообразие стихийно сложившихся или созданных наукой форм, в которых общество осознает (воспроизводит и оценивает) свое прошлое, точнее - в которых общество воспроизводит свое движение во времени".10 Развивая определения, данные М. Баргом и Ю. Левадой, Н. П. Французова связывает историческое сознание с духовно-практической деятельностью исторических субъектов и их нравственной ответственностью за ее результаты.11 Историческое сознание, возвысившееся до саморефлексии, оперирующее при изучении явления понятием исторического развития и триединством "прошлое-настоящее-будущее" в совокупности с представлением о неразрывной связи, взаимообусловленности данных временных модальностей, обретает качество историзма. Крупнейшие немецкие исследователи данной проблемы Э. Трёльч и Ф. Мейнеке ядром историзма Нового времени, зарождение которого они относят к середине XVIII века, считают идеи развития и индивидуализации: любое явление историзм понимает исходя из развития внутренних индивидуальных сил как неповторимый и необратимый процесс, протекающий во времени.12

Качество историзма существенно разнится в трудах Н. И. Новикова и Н. М. Карамзина, что выражается, в частности, в их подходе к материалу и его трактовке, в отборе авторов, в содержании и объеме характеристик их личности и творчества. Так, 317 литературным именам новиковского "Опыта" Карамзин противополагает в "Пантеоне" всего лишь 25 "избранных" деятелей российской культуры. Чисто просветительскому стремлению Новикова энциклопедически учесть "весь прошлый и наличный состав русских писателей" с возможно большей полнотой и объективностью13 составитель позднейшего "словаря" с высоты обретенного исторического опыта противопоставляет индивидуальный и субъективный взгляд на литературный процесс и заслуги отдельных его участников. Обоим писателям в высшей степени был свойствен "первичный элемент исторического ощущения", как обозначает его Ф. Мейнеке, - "радость от многообразного и индивидуального".14 Замечу, что Новикова более привлекает "многообразное", тогда как Карамзина - "индивидуальное". Разница в приоритетах сказывается и в композиционной организации словарей: первый построен по алфавитному принципу, нивелирующему идею исторической преемственности, а во втором статьи расположены в хронологическом порядке, начиная с баснословного Бонна и заканчивая М. Поповым, умершим в 1790 году.

В целом жанр литературного портрета в той форме, в какой Н. И. Новиков вводил его в русскую словесность, а Н. М. Карамзин развивал, акцентировал внимание на индивидуальном вкладе писателей в общее дело культурного строительства.


--------------------------------------------------------------------------------

8 Об "уровнях" исторического сознания см., например: Устьянцев В. Б. Историческое сознание и социальная память // Исторические воззрения как форма общественного сознания: Материалы научной межвузовской конференции. Саратов, 1995. Ч. 1. С. 3 и далее.

9 Барг М. А. Эпохи и идеи: Становление историзма. М., 1987. С. 5 и далее.

10 Левада Ю. А. Историческое сознание и научный метод // Философские проблемы исторической науки. М., 1969. С. 191.

11 Французова Н. П. Историческое сознание и его структура // Историзм и творчество: Материалы Всесоюзной научно-теоретической конференции. М., 1990. Ч. 1. С. 12.

12 См.: Трёльч Эрнст. Историзм и его проблемы. М., 1994; Мейнеке Ф. Возникновение историзма. М., 2004; Левада Ю. А. Указ. соч. С. 204.

13 Возникновение русской науки о литературе. С. 112.

14 Мейнеке Ф. Указ. соч. С. 121.



стр. 62


--------------------------------------------------------------------------------

Непосредственное общение с древностью, со стариной, которое в те же годы вылилось в издание "Древней Российской вивлиофики",15 прямо поставило перед Новиковым проблему "исторической памяти", т. е. "памяти общества о своем прошлом, запечатленной в письменной и устной традиции".16 Открытие собственного, "допетровского" прошлого, пришедшееся на 1760 - 1770-е годы и на место 70-летней истории молодой самоуверенной империи явившее 1000-летнюю величественную и драматичную историю Руси, коренным образом перевернуло историческое сознание россиян.17 Им, прежде всего, открылась глубина исторического времени, а также его необратимость. Новый историзм18 непосредственно вырастал на основе прежних, утилитарно-практических и прагматических взглядов на историю, идущих еще от римских историографов: "Польза, от таковых книг происходящая, - объясняет в "Предисловии" свою задачу Н. Новиков, - всякому просвещенному читателю известна; не может также быть неведомо и то, что все европейские народы прилагали старание о сохранении памяти своих писателей: а без того погибли бы имена всех в писаниях прославившихся мужей. Одна Россия по сие время не имела такой книги, и, может быть, сие самое было погибелию многих наших писателей, о которых никакого ныне не имеем мы сведения".19 Справки о писателях зачастую сопровождаются в словаре ремарками, в которых легко вычитывается скорбь историка и гражданина, сокрушающегося об отсутствии источников, исторических фактов: "о других его сочинениях нет никакого известия", "его сочинения не напечатаны" и т. п. "Историческим сочувствием" (а не только стремлением к научной точности) объяснимы постоянные указания Новикова на места хранения рукописей, которые, он это хорошо знает, горят. В статье об архиепископе московском Амвросии, трагически погибшем во время чумного бунта 1771 года, Новиков целый абзац посвящает рассказу об утрате его библиотеки и нового перевода псалтыри: "Она была уже приведена к концу и для поднесения ее императорскому величеству набело переписана; но, к крайнему сожалению и невозвратной гибели, в бывшее Чудова монастыря разграбление не токмо список оныя, но и самый подлинник в мелкие лоскутки изорван. Сему несчастию подвержена была и вся его немалая библиотека...". Четвертая часть статьи о Н. Н. Поповском отведена рассуждению о причинах, толкнувших писателя к уничтожению рукописей своих произведений перед смертью.

Если позицию Н. И. Новикова отличает радость и в то же время огорчение первооткрывателя, по крупицам собирающего известия о "наших писателях" и осознающего, сколь много сведений безвозвратно потеряно или еще не открыто, то историческое сознание Н. М. Карамзина возвышается до рефлексии по поводу методов исследования прошлого, периодизации русского историко-литературного процесса, сравнительно-исторических характеристик и критических оценок "своих" писателей, становясь, иначе говоря, национально-историческим самосознанием.20 Теперь, когда выяснилось, сколь богата Россия людьми "пишущими" и про-


--------------------------------------------------------------------------------

15 См.: Дербов Л. А. Указ. соч. С. 295 - 319.

16 Могильницкий Б. Г. Историческое сознание и историческая наука // Исторические воззрения как форма общественного сознания. Ч. 1. С. 11.

17 Подробнее см.: Афанасьев Э. Л. На пути к XIX веку (Русская литература 70-х гг. XVIII в. -10-х гг. XIX в.). М., 2002. С. 25 - 45.

18 "Новый историзм" - понятие, которым немецкие ученые обозначают ту форму историзма, которая зародилась во второй половине XVIII века и, развиваясь, просуществовала до I мировой войны. В отечественной науке принято было опускать определение "новый" и отождествлять данную форму историзма с "собственно историзмом".

19 Новиков Н. И. Опыт исторического словаря о российских писателях // Избр. соч. / Вступ. ст. и прим. Г. П. Макогоненко. М.; Л., 1951. С. 277. Далее цитируется по этому изданию без указания страниц, курсив, за исключением особо оговоренных случаев, мой. - А. П.

20 Ср.: "...Национальное историко-литературное мышление осуществляется в понятиях, обогащенных национальным историко-литературным содержанием и позволяющих создавать определенную картину исторического развития именно национальной литературы" (Курилов А. С. Указ. соч. С. 210). О специфике национального "компонента" в художническом сознании Н. М. Карамзина см.: Кочеткова Н. Д. Формирование исторической концепции Карамзина - писателя и публициста; Гончарова О. М. Власть традиции и "новая Россия" в литературном сознании второй половины XVIII века: Монография. СПб., 2004. С. 217 - 314.



стр. 63


--------------------------------------------------------------------------------

свещенными, можно рассказать о самых лучших, о "пантеоне" авторов, который есть и в русской литературе и ничем не уступает литературам европейским. "Мы любим портреты и чужестранных писателей: свои должны быть для нас еще интереснее", - замечает в авторецензии на "Пантеон" Карамзин.21 Мало того, теперь можно даже подвергнуть критике собственных - лучших, а не худших, "непросвещенных", как в сумароковской эпистоле 1748 года, - писателей, не боясь умалить достоинство и достижения русской культуры.22 По сравнению с осторожными, "объективно-отстраненными" характеристиками в словаре Новикова оценки Карамзина, сокрушающего незыблемые авторитеты, могут показаться проявлением эстетического нигилизма, но правильнее было бы говорить о новом взгляде на литературный процесс и на задачи историка литературы - взгляде историческом и индивидуально-авторском.

Статьи "словаря" 1802 года в соответствии с выбранным для него названием посвящены умершим писателям, ставшим знаковыми для русской литературы.23 Это позволяет Карамзину дистанцироваться от авторов, которые еще для Новикова были живыми современниками, посмотреть на их творчество как на прошлое великой ("пантеон"!) русской литературы. Ощущение исторической дистанции, того, что М. Барг определил как "историческая ретроспектива - глубина исторического времени", обнаруживаемая в результате осознания "содержательного различия между отдельными его отрезками",24 пронизывает все без исключения статьи "Пантеона". Полагаю, что Н. М. Карамзин сознательно подчеркивал новизну своего литературно-критического метода, основанием которого стало убеждение (воспринятое едва ли не у Гердера) в исторической изменчивости эстетических оценок и, следовательно, отрицание того, что существуют нормативно заданные, "вечные" образцы прекрасного.25 Отсюда совершенно неизбежный для историзма релятивизм, который, однако, вовсе не предполагает отсутствия у исторического исследователя идеала. Проблему "пантеонизации" Карамзин решает с позиций "нового историзма": творчество даже признанных авторов, таких как Ломоносов, который уже вписал "имя свое в книгу бессмертия", он рассматривает сквозь сравнительно-историческую призму "то время - наше время" ("Современники могли только удивляться ему; мы судим, различаем и тем живее чувствуем его достоинство"). Сами достоинства писателя вырастают не из слепой его канонизации, обусловленной одной лишь традицией, но из вдумчивого современного его прочтения, сопоставительного анализа.


--------------------------------------------------------------------------------

21 Карамзин Н. М. Пантеон российских авторов//Соч.: В 2 т. Л., 1984. Т. 2. Все произведения Карамзина цитируются по этому изданию, страницы не указываются.

22 Примечательно, что по настоянию Ломоносова и Тредиаковского характеристики Кантемира и Прокоповича, как слишком критичные и уничижающие русскую литературу, не были включены в первое издание "Двух епистол". А всего лишь за 10 лет до выступления Карамзина "неизвестный", полемизируя с П. А. Плавильщиковым по вопросам о национальной гордости и национальной идентичности в искусстве, заметил: "Не лучше ли, из любви к соотечественникам, показывать им недостатки их и, устыжая их томную сонливость, воспламенить желания углубляться в науки, дабы слава нашего непритворного просвещения сравнилась со славою российского оружия" (цит. по: Русская литературная критика XVIII века: Сб. текстов. М., 1978. С. 246).

23 Пантеон - "храм всех богов", "усыпальница выдающихся людей", в переносном смысле - совокупность "богов культуры".

24 Барг М. А. Указ. соч. С. 243.

25 И. Г. Гердер подошел к этой идее еще в 1770-х годах (см.: Мейнеке Ф. Указ. соч. С. 286; Жирмунская Н. А. Историко-философская концепция И. Г. Гердера и историзм Просвещения // XVIII век. Сб. 13. С. 91 - 101).



стр. 64


--------------------------------------------------------------------------------

Исторической критике автор "Пантеона" подвергает труды С. Крашенинникова: "Господин Крашенинников славился в свое время чистотою и правильностью слога. Его перевод Квинта Курция считался совершенным и классическим; он и теперь имеет цену свою, по крайней мере в сравнении с другими переводами латинских авторов". Данная тенденция - воспринимать писателя на фоне его эпохи - формируется в общекультурном сознании последних десятилетий XVIII века.

Наиболее отчетливо историзм в этом его аспекте проявился в карамзинской статье об А. П. Сумарокове. "Имя Сумарокова было в свое время так же велико, как имя Ломоносова. (...) Подобно Вольтеру, он хотел блистать во многих родах - и современники называли его нашим Расином, Мольером, Лафонтеном, Буало. Потомство так не думает...". Карамзин не свергает былого кумира, он лишь вносит исторические коррективы в установившийся и уже не отвечающий нынешним представлениям взгляд на творчество и заслуги действительно великого писателя. "Соорудим новые статуи, если надобно; не будем разрушать тех, которые воздвигнуты благородною ревностию отцов наших!" - таково редкостное по точности и краткости образное выражение сути понятия "историческая память", данное 200 лет назад.

Конец XVII века оказывается, пожалуй, тем рубежом, который отделяет для Н. М. Карамзина собственно историю русской литературы от ее "предыстории". Подчеркнуто дистанцированным является отношение к Симеону Полоцкому: "...говорил и писал для современников, следственно, не для нас", - констатирует Карамзин и высказывает затем общее методологическое суждение о труде историка (в данном случае историка языка): - "...но, как древние философы, описывая творение мира, всегда начинали с темного, неустроенного хаоса, так и философический исследователь нашего языка должен начать любопытный труд свой с произведений Симеона Полоцкого". Однако открытие в 1790-е годы "Слова о полку Игореве" явило читателям баснословного барда Бояна, не оставившего после себя письменных источников, а значит, поставило перед исследователем проблему "доисторической" эпохи русской словесности. Желая "сохранить имя и память древнейшего русского поэта" и пытаясь восстановить "содержание его сладких гимнов", т. е. движимый исключительно историческим интересом, стремлением к познанию прошлого, Карамзин предпринимает попытку исторической реконструкции26 песен Бояна: "Может быть, жил Боян во времена героя Олега; может быть, пел он славный поход сего аргонавта к Царю-граду" и т. д. Апелляции к сюжету античной мифологии и к космогоническому мифу, с одной стороны, и данная Карамзиным периодизация литературного процесса в России - с другой, позволяют говорить о сосуществовании в историческом сознании писателя мифологического и собственно исторического способов осмысления литературного движения.27

Остановлюсь подробнее на проблеме периодизации историко-литературного развития, на особую значимость которой в процессе исторического познания литературы совершенно справедливо указывает А. С. Курилов. Как известно, "первая концепция исторического развития русской поэзии, где выделялось четыре периода", была создана В. Тредиаковским.28 Н. Новиков таких задач перед собой не


--------------------------------------------------------------------------------

26 Историческая реконструкция - воспроизведение прошлого, которое в силу недостаточности имеющейся в источниках информации восполняет пробелы путем ее перестройки или построения различных гипотез. Целевая установка исторической реконструкции - восполнение целого по его фрагментам в настоящем (см.: Ларина Т. М. Историческая реконструкция и творчество // Историзм и творчество. Ч. 1. С. 196 - 199).

27 Напомню, что в программных стихотворениях "Поэзия" (1787) и "Дарования" (1796) Н. Карамзин рассматривает историю человечества и историю поэзии в мифологизированной форме. См. также: Кочеткова Н. Д. Формирование исторической концепции Карамзина - писателя и публициста. С. 138 - 140, 148 - 155.

28 Курилов А. С. Указ. соч. С. 210 - 211.



стр. 65


--------------------------------------------------------------------------------

ставил и при необходимости просто ссылался на периодизацию своего предшественника. Н. Карамзин предлагает уже две периодизации: 1) развития русского литературного языка (в статье об А. Д. Кантемире) и 2) "века авторского" (в авторецензии на "Пантеон").

1. "...Разделяя слог наш на эпохи, первую должно начать с Кантемира, вторую - с Ломоносова, третию - с переводов славяно-русских господина Елагина и его многочисленных подражателей, а четвертую - с нашего времени, в которое образуется приятность слога (курсив Карамзина. - А. П.)". Из статей о Симеоне Полоцком и Несторе (ср.: "Нестор жил во мраке первого-надесять века: итак, мог ли быть Тацитом?") ясно, что до Кантемира в российской словесности царил, по мнению Карамзина, "темный хаос". О слоге древних авторов он не говорит ничего, ограничиваясь высокой оценкой их роли в становлении исторического знания в России. А вот писателей XVIII века, особенно светских, Карамзин подвергает собственно литературной (стилистической) критике. Надо сказать, что и у Новикова, и у Карамзина существуют определенные нормативные представления о "правильном" слоге, которым должен обладать российский писатель. Вне зависимости от того, к какой эпохе последний принадлежит и в каком жанре творит, автор "Опыта" для характеристики его слога использует абстрактное клишированное выражение "чист, приятен и текущ", иногда варьируя его ("важен", "нежен" и пр.). Как можно заключить по ряду словарных статей (например, об Ф. Эмине), Новиков полагал, что образцового слога вполне можно достичь, совершенствуя писательское мастерство. Суждения Карамзина в этой области более индивидуализированны, что обусловлено новым качеством его литературно-историографической мысли (см. ниже).

2. Вторая периодизация также охватывает лишь XVIII столетие: "Но истинный век авторский (курсив Карамзина. - А. П.) начался в России со времен Петра Великого: ибо искусство писать есть действие просвещения. Феофан и Кантемир составляют сию первую эпоху; за нею следует эпоха Ломоносова и Сумарокова; третьего должно назвать время Екатерины Великой, уже богатое числом авторов; а четвертой... мы еще ожидаем...". Принципом периодизации становится здесь степень эмансипации авторского "я", рост творческого самовыражения.

Единство принципа (эволюция "слога" - в первом случае, авторская индивидуальность - во втором) позволяет говорить о применении Н. М. Карамзиным идеи развития, точнее, прогресса, к литературному процессу. Обостренное восприятие писателем исторического времени, а именно оно положено в основу периодизации "по эпохам-векам",29 выражает себя в двух деталях: 1) И. П. Елагин умер в 1793 году, т. е. менее чем за 10 лет до выхода "Пантеона", и однако для Карамзина он - уже прошлое, представитель "третьей" эпохи; 2) вторая периодизация является "разомкнутой" в будущее, и не столько потому, что идеальной, по Карамзину, меры самовыражения русская литература еще не достигла, сколько потому, что живое, незавершенное настоящее в схему не укладывается. Элементы проспекции имеют место и в рассуждениях Н. И. Новикова о тех будущих успехах, которые ожидаются им от современников, например от Д. И. Фонвизина: "В заключение о нем сказать должно, что Россия надеется увидеть в нем хорошего писателя". Как и Карамзин, Новиков руководствуется в этом и подобных случаях идеей совершенствования, прогресса. Именно в данном контексте следует рассматривать новиковскую оценку творчества В. Петрова, которую советские исследователи считали "нелицеприятной" и на основе которой выстраивали не всегда доказательные социологические концепции.30 Не сбрасывая со счетов полемический тон статьи и


--------------------------------------------------------------------------------

29 См.: Савельева И. М., Полетаев А. В. История и время. В поисках утраченного. М., 1997. С. 236 и далее.

30 См.: Макогоненко Г. П. Николай Новиков и русское просвещение XVIII века. М.; Л., 1951. С. 179 - 181; Возникновение русской науки о литературе. С. 112 - 113.



стр. 66


--------------------------------------------------------------------------------

содержание окололитературных споров, связанных с именем Петрова на рубеже 1760 - 1770-х годов,31 обращу внимание на тот основной эстетический критерий, которым оперирует автор словаря: "подражание". Суждение Новикова прежде всего нормативно и только потом "лично". По его логике, Ломоносов-поэт уже заслужил себе "бессмертную славу", созданные им тексты являются образцовыми и, следовательно, к ним можно лишь приблизиться, чего за шесть лет, которые В. Петров находится в литературе, не смог бы и любой другой писатель.

Хотя Н. И. Новиков не предложил периодизацию литературного процесса в России, в его словаре есть примечательный образчик рационалистического и в то же время мифологизированного взгляда на историю русской литературы, от которого, возможно, и отталкивался Н. М. Карамзин. Содержится он в статье об Иване Рудакове, сочинителе "Стихов к "Опыту исторического словаря о российских писателях"". Сразу укажу на главное: "Стихи" о "Словаре", т. е. слово о "слове" о писателях, суть не что иное, как выражение рефлексии художественного сознания над собственным историческим бытием. Следуя жанровой традиции ученых дидактических посланий, сумароковских "эпистол" прежде всего, и не будучи профессиональным литератором, наборщик академической типографии И. Рудаков выражает массовое историческое сознание.32 Оперирует оно историческими аналогиями и мифологемами, т. е. привычными для нормативного мышления художественными формами. Прямо повторяя Сумарокова, Рудаков смотрит на заслуги русских писателей сквозь призму античных и новофранцузских образцов, понимая историко-культурное развитие России как вхождение ее в семью просвещенных европейских народов, и в частности как достижение русской литературой уровня образцовых литератур. Несмотря на упоминание в "Стихах" о летописцах и историках, открывших "древни времена", литературное творчество начинается в России, по мнению И. Рудакова, только с "времен Петровых". В устоявшийся и актуальный для того же Карамзина миф о Петре I, культурном герое и демиурге, автор 1770-х годов включает новый мифологический мотив - чудесного появления/сотворения российских писателей: "Хочу исчислить их; но что я обретаю? / Исчислити их мне не можно: не считаю! / И вместо всех Петра: он солнце их наук. / О звезды росские! Его вы дело рук; / Его старанием вы стали просвещенны". Вторым "мифом", который в наиболее отчетливой форме был представлен в одах Ломоносова и Сумарокова и который трансформирует автор "Стихов", является миф о "золотом веке". Но теперь он связывается не с монаршим попечением о стране, а с наличием в ней "любимцев муз": "И се, Россия, твой прекрасный вертоград!" В этой условно-мифологизированной концепции развития русской литературы можно выделить две новые, по сравнению с "Эпистолой о стихотворстве", тенденции. Во-первых, литературный процесс через включение его в исторический миф о Петре I осмыслен как часть общекультурного развития страны. Во-вторых, движущей силой и одновременно плодом этого развития полагаются писатели, "мужей разумных род". Думаю, что в той части, которая касается эмансипации культуры (литературы) от власти, позиция Ивана Рудакова была близка Н. И. Новикову, со страниц словаря которого встает грандиозная картина культуртрегерства: десятки и даже сотни людей начиная с X века созидают здание российской словесности. Делают они это независимо от свыше исходящей властной воли, в силу внутренней склонности, патриотизма и духа времени. Именно в этом смысле можно говорить о демократизме позиции Новикова, выражающего по преимуществу массовое историческое сознание. На этом фоне историко-литературные построения Н. М. Карамзина


--------------------------------------------------------------------------------

31 См., например: Поэты XVIII века: В 2 т. Л., 1972. Т. 1. С. 320 - 321.

32 О взаимоотношении массового и элитарного исторического сознания см.: Мезин С. А. Н. М. Карамзин и историческое сознание русского общества второй половины XVIII - первой четверти XIX века // Исторические воззрения как форма общественного сознания. Ч. 1. С. 45.



стр. 67


--------------------------------------------------------------------------------

имеют более элитарный характер, в частности потому, что его историческое сознание приближено к научному.

Подход Карамзина к изучению литературы уже можно назвать научно-историческим.33 Свою и последующих литературных критиков работу он идентифицирует именно как историческую, выдвигая требования к труду историка/историографа вообще, и, следовательно, историческое сознание Карамзина предстает в его прикладной, нормативной функции. Степень авторской рефлексии здесь на порядок выше, чем в "Опыте" Новикова, что позволяет говорить об историзме карамзинского художественного мышления в том его понимании, которое предлагает, например, Е. Г. Катаева: "выражение расширенного самосознания художника, когда он, принадлежа современной эпохе, ощущает связь и с другими эпохами, непосредственную причастность к тому, что находится за рамками его опыта, за пределами его "я"".34 Характеризуя собственную и возможных своих последователей авторскую позицию, Карамзин в пяти статьях использует слово "историк", а в большинстве других - либо синонимичные выражения, либо легко восстанавливаемые из контекста саморепрезентации себя как исторического исследователя. Из этих разрозненных ремарок складываются некие общие принципы труда историка, как представлял их себе Н. М. Карамзин к моменту начала работы над "Историей государства Российского".

Помимо рассмотренного выше требования начинать исследование с генезиса явления, "хаотического" либо реконструируемого его состояния, историограф в противоположность летописцу должен, во-первых, описывать не "суеверные предания" и "единообразные войны", а "нравы, обычаи народов, их понятия, отличных (отличающихся от нас. - А. П.) людей, перемены в образе жизни" (статья о Несторе). Речь, в сущности, идет здесь о задачах историка культуры, а в чем-то и исторического антрополога.35 Труд исследователя-историка, во-вторых, должен основываться на критической проверке фактов, на умении отличать "истины от басен" (статьи об А. Я. Хилкове, В. Н. Татищеве, Ф. Эмине, М. Попове). И только на этой основе, в-третьих, необходимо создавать ясное и непротиворечивое историческое полотно: "Историк должен все обделать в голове своей; ему труд, а нам плоды трудов его. Мы охотно идем за ним во мрак давно прошедших веков, если факел его светит перед нами ясно" (статья о В. Н. Татищеве). Эта часть карамзинских размышлений касается объективности историографических методов. Оставшиеся требования связаны с субъективным отношением к прошлому, и здесь писатель в основном следует просветительскому пониманию истории и задач историка.

В соответствии с этим пониманием исторический процесс складывается из борьбы людских интересов, разумных и неразумных, а историк должен восстанавливать историческую справедливость, являя читателю истинно достойные и добродетельные характеры и осуждая в исторических деятелях нравственные пороки. Пафосом исторической реабилитации и даже некоторой романтизации проникнута, например, статья об А. С. Матвееве. Однако говоря в другой статье о властолюбии Софии Алексеевны и о "печальном долге" историка "быть ее обвинителем", Н. М. Карамзин встает перед той же проблемой, что и в художественном своем творчестве, где им был накоплен богатый опыт исследования противоречий человеческой натуры. Он прямо называет царевну "одной из великих женщин, произведенных Россиею", истинной сестрой Петра Великого. Высоко оценивает Карамзин


--------------------------------------------------------------------------------

33 К такому пониманию склонны авторы монографии "Возникновение русской науки о литературе", где раздел "Возникновение историко-литературной науки", написанный К. В. Пигаревым, начинается с рассмотрения карамзинского "Пантеона российских авторов".

34 Катаева Е. Г. К вопросу об историзме современного художественного сознания // Историзм и творчество. Ч. 2. С. 275.

35 См.: Гуревич А. Я. Историческая наука и историческая антропология // Вопросы философии. 1988. N 1. С. 56 - 70.



стр. 68


--------------------------------------------------------------------------------

и писательский талант Софии. В результате научный, художественный и индивидуальный уровни исторического сознания оказываются в конфронтации, причем с современных позиций научное знание Карамзина выглядит наиболее уязвимым.

И наконец, последнее требование, предъявляемое автором "Пантеона" к историческому сочинению: оно должно отличаться "красивым слогом". Э. Афанасьев, посвятивший изучению литературно-художественной стороны русских историографии XVIII века фундаментальную монографию, указывает, что "высокая литературная обработка" составляла одну из важнейших особенностей национального историописания той эпохи.36 Следует заметить, что все выработанные Карамзиным как представителем исторической мысли его времени принципы прочно вошли в современный исторический метод исследования. Сам писатель с наибольшей полнотой применил их к литературному материалу в статьях о М. В. Ломоносове и А. П. Сумарокове, творчество которых составляло, согласно его же периодизации, единую эпоху. Сопоставление карамзинской трактовки с материалом соответствующих статей из словаря Н. И. Новикова позволит более четко уяснить специфику исторического мышления двух критиков и направленность произошедших в нем изменений.

Пафос новиковской статьи о Ломоносове состоит в восхищении и удивлении перед многосторонностью дарований сына "промышленника рыбных ловлей", ставшего "императорской Санктпетербургской Академии наук профессором, Стокгольмской и Болонской членом". На мой взгляд, Новиков проводит здесь важную для него как для просветителя-масона и дорогую как для предпринимателя мысль о том, что, вопреки сопротивлению среды и при целеустремленности и твердости духа, врожденные задатки могут и должны быть реализованы. Статья эта представляет собой образец историко-биографического подхода, в основных своих чертах сохранившегося в советских "школьно-учебных" работах вплоть до 1980-х годов. Положенный в ее основу принцип внешней хронологии (от рождения до смерти) предлагает, в сущности, синхронный срез деятельности "выдающейся личности" (факты биографии, черты характера, что написано, чем знаменита и пр.) и этим методически удобен. Статья о Сумарокове отличается большей описательностью, фактографичностью и комплиментарностью.

Н. М. Карамзин в синкретическом единстве и с разной степенью осознанности использует методы, которые позднейшая теория литературы назовет историко-литературным, историко-функциональным, историко-культурным и сравнительно-историческим. Творчество двух писателей рассматривается им, во-первых, на фоне эпохи (елизаветинского царствования). Во-вторых, читателю предлагается сначала взгляд на это творчество современников, а затем корректирующая его точка зрения позднейшего критика. В-третьих, индивидуализирующее рассмотрение объясняет достоинства и недостатки созданий Ломоносова и Сумарокова свойствами их поэтического дарования и внешними причинами (например, зависимостью от пожеланий и настроений императрицы). Такой подход позволил увидеть антиисторичность (с утверждаемых Карамзиным позиций "нового историзма") трагедий Сумарокова, который, "называя героев своих именами древних князей русских, не думал соображать свойства, дела и язык их с характером времени". Осознать оригинальность русского автора позволяют, в-четвертых, сопоставления его с писателями европейскими (Сумароков и Лафонтен). Наконец, вклад двух современников в дело развития национальной литературы и культуры определяется не абстрактно, а конкретно-исторически. Возвращаясь к мысли об исторической ретроспективе, которой Н. М. Карамзин поверял свои критические суждения, замечу, что, проигрывая новиковскому "Опыту" в широте охвата писателей и сведений о них, "Пантеон" - и это предсказуемая неожиданность - имеет большую "глуби-


--------------------------------------------------------------------------------

36 Афанасьев Э. Л. Указ. соч. С. 28.



стр. 69


--------------------------------------------------------------------------------

ну".37 Определяется она как новым качеством исторического мышления Карамзина, так и вырастающей на его основе целостной концепцией творческой (писательской) деятельности.

Концепция эта зиждется на развиваемой европейскими предромантиками идее гения, дарованной Природой или Богом творческой способности.38 Программными в этом смысле являются статьи "Пантеона" о В. К. Тредиаковском, М. В. Ломоносове и В. Майкове. Теория "гения" формировалась в рамках общеевропейского спора о "древних" и "новых" и касалась, в частности, вопроса о способах достижения современными авторами эстетического совершенства. Для рационалистического мышления европейских и отчасти русских классицистов основополагающим было идущее от естественных наук понимание любого знания как "техничного", основанного на усвоении "техники", "приемов" профессионального мастерства. В сфере искусства оно принимало форму убежденности в необходимости овладения "правилами", выработанными на основе изучения "образцовых" текстов. От такого взгляда на литературное творчество полностью не сумел отойти никто из теоретиков литературы XVIII века.

Н. И. Новиков не использует в "Опыте" слово "гений", однако не раз говорит о природных дарованиях, "врожденных склонностях", предпочитая им тем не менее трудолюбие и ученость - основные составляющие "просвещенного мужа". Н. М. Карамзин, не без полемического запала (по отношению к Новикову, в частности), утверждает в статье о Тредиаковском: "Не только дарование, но и самый вкус не приобретается; и самый вкус есть дарование. Учение образует, но не производит автора". С этих позиций Тредиаковскому, "самозванцу-поэту", полностью отказано в самобытном таланте, в самой "способности писать".39 Карамзин признает лишь некоторую пользу его переводов и первенство в реформе стихосложения. В. Тредиаковскому противопоставлен "казак и стихотворец" С. Климовский, "ученик природы, к сожалению не доученный искусством". Апология "гения" дана в статье о М. В. Ломоносове: "Гений его советовался только сам с собою, угадывал, иногда ошибался, но во всех своих творениях оставил неизгладимую печать великих дарований".40 Признав творческие силы души как силы индивидуальные, Карамзин подошел к пониманию литературного развития как неисчерпаемо-непредсказуемого, во-первых, и национально-неповторимого, во-вторых.

Следующим шагом критика и эстетика, овладевающего новым историческим мышлением, стал отказ от нормативно понимаемого принципа подражания образцам. Даже в одах Ломоносова, где в наибольшей степени проявился его поэтический гений, Карамзин находит "слабые места, излишности, падения", а за ломоносовской прозой вообще не числит качества "образцовости". Новаторски рассмотрена проблема подражания образцам, а следовательно, и проблема национальной самобытности в статье о Василии Майкове. Н. И. Новиков в 1772 году разрешал этот вопрос наивно-механистически и, так сказать, в отрицательном смысле: для него Майков "тем паче достоин похвалы, что ничего не заимствовал: ибо он никаких чужестранных языков не знает". Для Н. М. Карамзина в 1802 году подражательность есть уже не механическое копирование образцов своей или инонацио-


--------------------------------------------------------------------------------

37 Ср.: Гончарова О. М. Указ. соч. С. 263.

38 См.: Валицкая А. П. Русская эстетика XVIII века. М., 1983. С. 174 - 176; Литературная энциклопедия терминов и понятий. М., 2003. Стлб. 162; Пашкуров А. Н. Категория возвышенного в поэзии русского сентиментализма и предромантизма: Эволюция и типология. Казань, 2004. С. 140 - 186.

39 Современной науке оказалась более близка новиковская оценка творчества В. К. Тредиаковского.

40 Как известно, именно дискуссии, развернувшиеся в последней четверти века вокруг художественного наследия Ломоносова (его теории "лирического восторга") и его личности, актуализировали для русских предромантиков идею "гения" (см.: Пашкуров А. Н. Указ. соч. С. 144 - 150).



стр. 70


--------------------------------------------------------------------------------

нальной культуры, но качество художественного мышления, результат следования устаревшим - нормативным - представлениям о творчестве. Квинтэссенцией индивидуализирующего подхода Карамзина к проблеме творческой самобытности является следующее рассуждение: "Знание языков не мешает оригинальности, и всякий истинный, зрелый талант имеет свою физиономию. Можно также не знать иностранных языков и быть все еще подражателем, каким был г. Майков во многих своих творениях, взяв себе за образец Сумарокова".

Новое историческое сознание формировалось на основе и в преодолении прежней парадигмы научного знания, которую Ф. Мейнеке называет "естественно-правовой". В сфере эстетической ей соответствовал "традиционный" тип художественного сознания,41 некоторые принципы которого оставались для автора "Пантеона российских писателей" актуальными, а потому ставили объективные пределы его литературно-историографической мысли. Вполне живым содержанием обладали для Карамзина такие, например, понятия нормативной эстетики, как "образец/образцовость" и "вкус". Сохранял для него (впрочем, и для писателей и критиков XIX века) свою значимость и дидактизм как критерий оценки творчества. Панморализм эстетического сознания Н. Карамзина определяет, в частности, пафос статей о церковных деятелях (Димитрии Туптало, Сильвестре Кулябке, Гедеоне и др.). "Мы изображаем здесь Димитрия, - говорится о Димитрии Сеченове, - как автора многих проповедей, коих достоинство состоит не в искусстве ораторском, но в чистом христианском учении и в смелом изображении мирских пороков".

Когда обретенная Карамзиным широта исторического мышления принудила его включить в национальный литературный пантеон "русского Скаррона" (на общих правах с иерархами русской церкви!), его (мышления) элитарность одновременно заставила внести коррективы в теорию "природного" гения: "Барков родился, конечно, с дарованием; но должно заметить, что сей род остроумия не ведет к той славе, которая бывает целию и наградою истинного поэта". Здесь автору "Пантеона" оказалось ближе не "антропологическое" истолкование литературного творчества (Новиков объясняет создание "стихотворений в честь Вакха и Афродиты" "веселым нравом" и "беспечностью" Ивана Баркова, при этом оставаясь совершенно чуждым морализаторству), но дидактические рассуждения Феофана Прокоповича столетней давности. (Речь должно вести, конечно, о типологической близости и силе традиции, а не о прямом заимствовании.) Назвав поэзию "божественным даром" и создав целый панегирик ее "превосходству" и "благородству", Прокопович, следующий в своей "Поэтике" Аристотелю и Горацию в понимании "назначения" поэзии как утилитарно-гедонистического, разражается инвективой в адрес "непристойных" произведений: "Столь великому значению поэзии не могут повредить и некоторые срамные стихотворения, сочиненные людьми с большим, но бесстыдным дарованием".42

Чтобы не быть неправильно понятым, хочу уточнить: этико-моралистический аспект отнюдь не является ведущим во взглядах Н. Карамзина как литературного историографа. Вопреки мнению современного исследователя, "моральный облик российского писателя" не стоит "на первом плане" и в словаре Н. Новикова.43 Более правы здесь советские литературоведы, которые считали основополагающим принципом новиковской критики "критерий общественной полезности".44 Россий-


--------------------------------------------------------------------------------

41 См.: Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. М., 1994.

42 Прокопович Феофан. Сочинения. М.; Л., 1961. С. 341.

43 Краснов Г. В. Литературные акценты Н. И. Новикова в его "Опыте исторического словаря о российских писателях" // Карамзинский сборник. Россия и Европа: Диалог культур. Ульяновск, 2001. С. 163.

44 Макогоненко Г. П. Указ. соч. С. 172 - 173.



стр. 71


--------------------------------------------------------------------------------

ских писателей автор "Опыта" оценивает прежде всего в соответствии с их вкладом в дело просвещения, выражаемым как количественно, числом оригинальных произведений и переводов, так и качественно, успехами в разработке каких-либо жанров. В одной из последних работ о словаре 1772 года литературные взгляды Н. И. Новикова оцениваются как вполне соответствующие уровню литературной науки его времени, привычному для нее жанровому подходу в первую очередь.45 Согласиться с данной точкой зрения можно лишь с некоторыми существенными оговорками.

Во-первых, генерализирующий подход к литературному процессу отнюдь не сводится к жанровому его пониманию. Он, во-вторых, выражает себя во внимании к личности и слогу писателей. Конечно, соответствующие характеристики в новиковском словаре во многом клишированы, место индивидуально-авторских оценок занимают в нем ссылки на загадочных "знающих людей", и тем не менее данный подход позволил критику-просветителю отчасти механистически, но со всей возможной объективностью, причем задолго до Карамзина, нарисовать целостную картину духовного и культурного прогресса в России. То, что Новиков владел, в-третьих, и методом индивидуализации, демонстрируют статьи об архиепископе Амвросии, Ф. Г. Волкове, И. Г. Гербере, митрополите Димитрии Туптало, А. Д. Кантемире, М. В. Ломоносове, патриархе Никоне, Феофане Прокоповиче, В. К. Тредиаковском, Ф. А. Эмине, митрополите Стефане Яворском и др. Все эти статьи я отношу к несомненным и глубоким прорывам Н. И. Новикова на территорию нового историзма.

Вот, скажем, статья о некоем Иване Густаве Гербере, иностранце на русской службе. Сугубо описательный биографический подход дает здесь результаты, которые, скорее всего, в задачи Новикова не входили, но при историческом рассмотрении естественно вытекают из предложенной им взаимосвязи фактов.46 В статье совершенно отсутствует индивидуальное лицо И. Г. Гербера, и сам он предстает всего лишь как функция государственного механизма. Его "отправляют", ему "приказывают" и "поручают", он "прибывает", "возвращается", в должности "сочиняет" и умирает при выполнении правительственного задания. Судьба человека Петровской эпохи оказывается полностью и без остатка вписана в военно-политическую историю 1710 - 1730-х годов, "растворена" в ней. Единственная живая деталь воспринимается на этом фоне почти диссонансом: после разбойного нападения "воровских народов" на караван, замечает автор словаря, "г. Гербер радовался тому, что мог спасти жизнь свою от варварства сих злодеев". Полагаю, что Новиков интуитивно ухватил здесь саму суть проблемы "личность и самодержавная государственность", предвосхитив пути ее решения позднейшими писателями.47

Другая статья, о митрополите и чудотворце ростовском и ярославском Димитрии Туптало, примечательна напряженным столкновением в ней генерализирующего и индивидуализирующего способов создания портрета исторической личности. С одной стороны, Новиков совмещает традиционную житийную сюжетную схему48 с выработанными им приемами светского жизнеописания "российского писателя". С другой стороны, он исходит из конкретных фактов биографии митрополита и одновременно следует неким сложившимся у него общим представле-


--------------------------------------------------------------------------------

45 Краснов Г. В. Указ. соч. С. 162 - 166.

46 Здесь я опираюсь на идеи исторической антропологии о том, что историческое познание совершается, во-первых, путем осознания "понимающим" собственной "вненаходимости" и, во-вторых, постановкой перед прошлым вопросов, "какими сама культура прошлого не задавалась и, очевидно, еще не могла задаваться" (см.: Гуревич А. Я. Указ. соч. С. 58 - 60).

47 Адекватное художественное решение данной проблемы на материале Петровской эпохи я нахожу лишь в литературе 1920-х годов, в рассказах Ю. Н. Тынянова.

48 См., например: Растягаев А. В. Трансформация жанра жития в русской литературе конца XVIII - XIX веков: Учебно-методическое пособие для студентов-филологов. Самара, 2004. С. 8 - 11.



стр. 72


--------------------------------------------------------------------------------

ниям о структуре историко-биографической словарной статьи. В итоге читателю предлагается не описание жизни и деятельности святого "вообще" или одного из "многих" писателей, но индивидуализированное повествование именно о Димитрии Туптало, праведнике Нового времени, высоконравственном бессребренике, глубоко верующем и охваченном страстью к сочинительству. В целом мне представляется, что в тех случаях, когда количество собранных составителем "Опыта" материалов превышало некую среднюю норму, он стремился к созданию индивидуализированного литературного портрета в пределах стандартной формы словарной статьи.

Вершиной исторического рассмотрения судьбы российского писателя в новиковском "Опыте" является статья о Ф. Г. Волкове. Карамзин или Державин, скорее всего, истолковали бы судьбу ярославского самородка в духе теории "гения", ведомого только своим талантом и собственными усилиями прокладывающего себе дорогу "наверх". Однако Новиков, масон и предприниматель, хорошо знал, что путь к совершенству и преуспеянию долог и что человека подстерегают на нем многочисленные преграды. Постоянно упоминая о природных дарованиях Волкова, он не склонен абсолютизировать их значение, а говоря о становлении личности ярославского купца, росте его таланта и, наконец, о рождении русского театра, учитывает множество "внешних" факторов, в том числе влияние среды и роль случая. (В иных условиях и без покровительства власть имущих судьба другого природного таланта, Ивана Кулибина, сложилась совсем по другому сценарию.) В итоге просветительский в основе своей подход Новикова, подчеркивающего ближайшие причинно-следственные связи и опирающегося на представления о детерминированности поведения человека социальными условиями, обогатился пониманием идеи исторического развития. В статье о Ф. Г. Волкове блестяще (даже на современный взгляд) совмещены анализ индивидуального становления личности и индивидуализирующее же рассмотрение того, как постепенно, иногда спонтанно, в силу удачного стечения обстоятельств и совпадения многих интенций, субъективных и объективных, складывалась некая культурная целостность - русский театр. И хотя характеристика личности Волкова в основном вынесена за скобки индивидуального становления, механически отнесена в конец статьи, Новиков, что не часто встретишь в его словаре, попытался показать противоречивость натуры своего "героя" (см. также статью об А. Д. Кантемире). В целом перед читателем предстает история человека, чьи природные дарования оказались созвучны духу времени и, будучи поддержаны окружающими и властью, помогли ему выполнить то, что принято называть исторической миссией.

Собирание сведений о прошлом, осознание невосполнимой потери многих фактов подвели Н. И. Новикова к мысли о будущем. Я имею в виду статьи о рано умерших писателях. Подобных статей, в жанровом отношении близких к некрологу, а также включающих в себя черты жития, в словаре насчитывается не менее десятка. Встречающиеся в них ремарки обнаруживают, на мой взгляд, одну из нереализованных Новиковым и историческим сознанием его времени интенций, которая в полной мере была осмыслена только наукой конца XX века. Так, об Александре Карине читаем: "...он превеликую подавал надежду показать в себе хорошего стихотворца". О князе Ф. А. Козловском, погибшем в Чесменском бою, сказано: "Вообще сочинения его весьма достойны похвалы; а трагедия и похвальное слово (Екатерине П. - А. П.), если бы были окончены, то сделали бы ему бессмертную славу. Смерть его оплакивали искренно не только друзья его, но и знакомые, так, как честного, разумного и добродетельного человека". Скорбными рассуждениями об утрате российской словесностью талантливых стихотворцев и незавершенных или неопубликованных ими сочинений проникнуты статьи о Н. Н. Поповском, Н. Хрущеве, И. Шишкине. Со страниц новиковского словаря встают фигуры деятелей культуры, которые по воле исторической случайности остались неизвестны читате-

стр. 73


--------------------------------------------------------------------------------

лю или чьи писательские судьбы не успели состояться. Новиков, иными словами, подходит к идее ненаписанной или альтернативной истории литературы.

"Переписать" историю отчасти попытался уже Н. М. Карамзин. В "Пантеоне" он иногда пишет "поверх" новиковской трактовки, а иногда предлагает иное, собственное видение личной и творческой биографии писателей. Например, подробному описанию в "Опыте" бурной судьбы патриарха Никона Карамзин в основном противополагает один эпизод - отречение Никона от "верховного сана" в 1658 году и его жизнь в Воскресенском монастыре. Вместо информативной и (что необычно для повествования о выдающемся деятеле русской Церкви, особенно на фоне агиографической традиции) бытописательной статьи 1772 года читатель получил в 1802 году созданный почти в импрессионистической манере биографический миф49 в сентиментальном духе (с "тихим уединением", "кельей, осененной густыми деревами", "цветущей весной", "песнями соловьев" и т. п. топикой). Утрата многих несомненных достижений Новикова как литературного историографа компенсируется важным приобретением исторического сознания Карамзина. К постижению событий и личностей прошлого он применяет метод "вчувствования", впервые осознанно использованный Винкельманом и утвержденный Гердером.50 Историческое прошлое предстало как художественный образ; для этого потребовалось, чтобы опыт всей русской историографии XVIII века был усвоен утонченной натурой, склонной к самоанализу, а затем претворен ею в художественно-исторической прозе.

Не следует, впрочем, думать, что Н. М. Карамзин был первым историком литературы, кто попытался создать художественный образ прошлого. Здесь ему предшествовали М. М. Херасков (в работе 1772 года "Рассуждение о российском стихотворстве") и тот же Н. И. Новиков, чьи попытки в этом направлении были менее последовательны, но вполне осознанны. К высшим достижениям Новикова в данной области относятся, в частности, картина последних минут жизни митрополита Амвросия; рассказ о болезни князя А. Д. Кантемира; описания Анзерского скита и монастырской жизни Никона; повествование о судьбе Ф. А. Эмина. Но если в статье о Никоне создатель "Опыта" предлагает читателю "внешнюю" историю превращения простого монаха в патриарха, то Карамзин дает абрис истории души. Там, где автор словаря 1772 года просто констатирует, ничего не объясняя ("публично сложил чин свой и выпросил у царя позволение препроводить остальную свою жизнь в монастыре"), писатель рубежа веков психологически мотивирует, указывает на внутреннее побуждение: "вдохновленный христианским смирением, Никон сложил с себя верховный сан" и т. д. В сущности, Карамзин провидчески намечает предстоящий ему самому путь: уход от мирской суеты и славы в "тесную келью" историописателя.

Метод эмоционально-душевного постижения исторической индивидуальности (в широком смысле: эпохи, личности, жанра, слога) применялся Карамзиным прежде всего там, где требовалось преодолеть историческую дистанцию, - в статьях о деятелях культуры Древней Руси и XVII - начала XVIII века: Бояне, Несторе, А. С. Матвееве, Феофане Прокоповиче. В качестве яркой индивидуализирующей характеристики в этих и других статьях Карамзин-критик использует цитаты из произведений рассматриваемого автора, например знаменитое начало "слова" Феофана Прокоповича на погребение Петра Великого. Замечу, что этот весьма действенный способ индивидуализации портретируемого деятеля был введен и успешно


--------------------------------------------------------------------------------

49 Несомненно, мифологизирующий момент присутствует и в историческом сознании Н. И. Новикова. До патриаршества его Никон прост, строг и аскетичен, а будучи патриархом, он уже "любезный" царю и "приятнейший" народу. Ничего не говорит Новиков о властолюбии Никона и о жестоком преследовании им старообрядцев.

50 Мейнеке Ф. Указ. соч. С. 232 - 233, 276 - 280. Само слово "вчувствование", как указывает Мейнеке, было создано И. Г. Гердером.



стр. 74


--------------------------------------------------------------------------------

применен (в более иллюстративной форме) Новиковым в "Опыте исторического словаря". Метод "исторического вчувствования" не был использован Н. М. Карамзиным во всех его возможностях. Ощущая историческую жизнь во многом интуитивно, эстетическим чутьем, "сердцем", как его герой Мелодор, писатель слишком отождествлял себя (а значит, представления своего времени) с историческими персонажами, утрачивая ощущение исторической дистанции, "вненаходимости". Такое акцентирование идентичности судеб и характеров разных эпох за счет их уникальности приводило к модернизации и мифологизации прошлого, чем в особенности отличается историзм карамзинских повестей и в целом предромантический историзм.

Итак, подведем итоги и укажем на те общие черты литературных историографии Н. И. Новикова и Н. М. Карамзина и те различия в них, которые были обусловлены идентичностью и спецификой исторического сознания двух писателей.

1. В словаре Новикова русская литература (культура), постепенно освобождавшаяся от пут ученичества, в полной мере осознает свое величие, и в первую очередь потому, что обнаруживает, осваивает и научается уважать свое прошлое. Дальнейшее углубление исторической ретроспективы и выявление собственного "пантеона" великих русских писателей приводят к утверждению в историческом сознании последней четверти XVIII века идеи национальной самобытности.

2. Намеченная в 1730 - 1740-е годы тенденция к "пантеонизации" национальных авторов расширяется у Новикова до последнего возможного своего предела, утрачивая тем самым продуктивность (исторической памяти достойны все авторы вне зависимости от их вклада в русскую культуру). В историческом сознании Карамзина эта тенденция обретает новое качество - релятивность: выдающиеся авторы национальной традиции действительно существуют, но ни один из них не является непогрешимым авторитетом, "классиком" на все времена. В сфере литературной критики описанный процесс проявился так: генерализирующее видение литературного движения, нивелирующее достижения отдельных его участников и предлагающее равновысокие оценки их творчества, сменяется (но пока еще не преодолевается) к концу века более критическими индивидуальными и субъективными суждениями.

3. Непосредственно в недрах натуралистического историзма, предлагающего рационализированный и "технический" взгляд на творческий процесс, вызревают сначала идеи прогресса и гения, а затем и представления об историческом развитии литературы. Литературное движение постепенно осознается как многосоставный и органический процесс, который, во-первых, складывается из особенностей натуры и направленности дарования писателя; во-вторых, обусловливается внешними обстоятельствами и случайностями; в-третьих, обладает имманентными законами развития. Познание последних происходит, например, в формах историко-литературных периодизаций, состоявшихся или несостоявшихся творческих биографий и др.

4. Описательный историко-биографический метод, который вызревал в теоретико-литературных штудиях начиная с 1730-х годов, дает убедительные результаты - индивидуализированные биографические очерки в словаре 1772 года. Присущие им фактографичность и механистичность в сопряжении сведений разного "уровня" (биография, личность, жанровый состав написанного, эстетические оценки и пр.) постепенно изживаются, например за счет использования метода "исторического вчувствования" и видения прошлого как художественного образа. Появляются сознательно создаваемые "биографические мифы".

5. Общие успехи исторической науки и совершенствование исторических методов исследования отражаются и в области литературной историографии: формируются научные принципы литературной критики, которые остаются пока еще в синкретическом единстве.

стр. 75


--------------------------------------------------------------------------------

6. Понимание исторической изменяемости литературы ведет к более гибкому отношению к принципиальной для эстетики XVIII века теории "подражания образцам". Генерализирующие, клишированные и "вневременные" оценки достижений писателей сначала дополняются, а затем и вытесняются индивидуализированными характеристиками их слога (включая его недостатки), попытками определить их личный, а значит, исторический вклад в развитие русской словесности. Непосредственным пределом, к которому подошел здесь Карамзин-критик, можно считать признание уникальности сыгранной тем или иным автором роли в культуре.

стр. 76