Из всего творчества В. В. Набокова "Лолита" обратила на себя, пожалуй, самое пристальное внимание критиков и литературоведов (за исключением, быть может, "Дара"). Это связано и с тем, что сам Набоков указывал на присутствие в романе приемов и мотивов, характерных для всех предыдущих книг писателя,1 и с тем, что "Лолита" была его "любимицей" (возможно, это и дало повод считать ее средоточием ключевых моментов художественной философии Набокова). Исследовательский материал здесь практически безграничен, начиная с этической проблематики романа и моральных оценок героя2 и заканчивая чисто стилистическими проблемами. Несмотря на такой, казалось бы, всесторонний подход к изучению романа, остается целый ряд вопросов, решение которых позволит не только высветить новые грани произведения, но и пересмотреть традиционное представление о происходящем на страницах книги. Один из таких вопросов - реальность рассказанной Гумбертом истории.

В одной из глав Гумберт прикидывает, что бы он изобразил, будучи живописцем, если бы директор "Привала Зачарованных Охотников" поручил ему переделать фрески в ресторане его гостиницы. "...Вот что я бы придумал, - говорит Гумберт. - Было бы озеро. Была бы живая беседка в ослепительном цвету. Были бы наблюдения натуралистов: тигр преследует райскую птицу, змея давится, натягиваясь на толстого выхухоля, с которого содрали кожу. Был бы султан, с лицом искаженным нестерпимым страданием (страданием, которому противоречила бы округлость им расточаемых ласок), помогающий маленькой невольнице с прелестными ягодицами взобраться по ониксовому столбу. Были бы те яркие пузырьки гонадального разгара, которые путешествуют вверх за опаловыми стенками музыкальных автоматов. Были бы всякие лагерные развлечения для промежуточной группы, Какао, Катание, Качели и Кудри на солнечном берегу озера. Были бы тополя, яблоки, воскресное утро в пригородном доме. Был бы огненный самоцвет, растворяющийся в кольцеобразной зыби, одно последнее содрогание, один последний мазок краски, язвящая краснота, зудящая розовость, вздох, отворачивающееся дитя" (с. 166 - 167; курсив мой. - А. А.). Перед нами своеобразная ретроспектива событий (в достаточно сжатом виде, но легко узнаваемых), уже произошедших к тому моменту, когда Гумберт обдумывает свои художественные планы. Так, озеро фигурирует в тексте неоднократно: это так и не осуществившаяся мечта Гумберта о поездке туда с Лолитой, это и возможная смерть Шарлотты, и почти названное имя будущего соперника. "Живая беседка (...) под почетным караулом роз" впервые возникает, когда Гумберт видит список Лолитиного класса (Гейз Долорес находится между Гамильтон Розой и Грац Розалиной). Сравнение себя с султаном, обладающим Лолитой-наложницей, вообще не требует особых комментариев. Гумберт не раз проводит эту параллель: "В самодельном моем серале я был мощным,


--------------------------------------------------------------------------------

1 См.: Набоков В. О книге, озаглавленной "Лолита" (Послесловие к американскому изданию 1958-го года) // Набоков В. Собр. соч. американского периода: В 5 т. СПб., 2000. Т. 2. С. 155 - 167. Далее ссылки на этот том даются в тексте.

2 Мы не беремся здесь предлагать обзор разных направлений в критическом восприятии романа. Отметим лишь общую тенденцию в его оценке. Несмотря на скандальный шлейф, тянущийся за "Лолитой", большинство критиков сочувственно приняло роман, хотя Гумберту, как, впрочем, и самому Набокову, не удалось избежать обвинений в "аморализме" и "извращенности". Интересно, что были и такие, кто предложил иной подход к интерпретации образов главных героев романа. Так, Н. Армазов главным "антигероем" книги считал не Гумберта, а Лолиту. См.: Армазов Н. Участь страсти // Грани. 1959. N 42.



стр. 194


--------------------------------------------------------------------------------

сияющим турком, умышленно, свободно, с ясным сознанием свободы, откладывающим то мгновение, когда он изволит совсем овладеть самой молодой, самой хрупкой из своих рабынь" (с. 78).

Остановиться же следует вот на чем. Гумберт упоминает "всякие лагерные развлечения для промежуточной группы". Понятно, что речь идет о том самом лагере Ку, где Лолита провела летние каникулы, но совершенно неясно, что это за промежуточная группа. Когда Гумберт после смерти Шарлотты приезжает за девочкой, начальница лагеря сообщает ему, что "Долли ушла со своей группой на экскурсию в горы" (с. 133). А чуть раньше, чтобы не дать связаться семейству Фарло с Лолитой и сообщить ей о смерти матери, Гумберт выдумывает точно такую же экскурсию, и вот там-то и появляется промежуточная группа: "Когда вернулись Джон и Джоана, то я без труда провел их сообщением, нарочито-взволнованно и бессвязно пробормотанным, что, мол, Лолита ушла с промежуточной группой на пятидневную экскурсию и с ней невозможно снестись" (с. 126).

"Какао, Катание, Качели, Коленки и Кудри" с достаточным основанием могут быть отнесены на счет Лолиты. Но более вероятно, что перед нами статьи из энциклопедии для девочек (об этом нее говорит и заглавная буква в их написании), которую Гумберт в свое время читал. Том энциклопедии тогда был открыт как раз на букве "К".

С тополями, яблоками и "воскресным утром в пригородном доме" тоже все предельно просто. Это то самое "воскресное утро в июне", когда "реальность Лолиты была благополучно отменена. Подразумеваемое солнце пульсировало в подставных тополях. Мы с ней (Гумберт и Лолита. - А. А.) были одни, как в дивном вымысле" (с. 77; курсив мой. - А. А.).

Последнее предложение анализируемого отрывка отсылает нас в совсем недавнее прошлое: описываемое здесь происходит как раз в предыдущей главе.

Конечно, такие высказывания, как "вот что я бы придумал" и "мы с ней были одни, как в дивном вымысле", у Набокова - риторические формулы, но зачастую подобные формулы, понятые буквально, и являются авторскими "подсказками" читателю; в нашем случае - своеобразными "знаками", указывающими на фикциональную природу рассказанной истории. Зная всю скрупулезность и ответственность Набокова в выборе слов, совершенно очевидно, что употребление именно "придумал" не случайно (заметим, Гумберт не нарисовал и не изобразил, что было бы уместнее в данном контексте). "Придумал" поддерживается и еще двумя "вымышленными" ситуациями: история с промежуточной группой, которую, как мы видели, Гумберт тоже сочинил, и сцена в воскресное утро. Таким образом, весьма вероятно, что все ранее описанное, следовательно, и все последующие события были придуманы героем, как и эти фрески.

Заметим также, что не осталось никаких "улик", которые могли бы подтвердить реальность существования Лолиты: дневник, в котором рассказана история отношений Гумберта с Лолитой, был уничтожен, фотографии Гумберт сжег, вещи были отданы им в "приют для сироток". Даже снимок, сделанный в Брайсланде, где, по уверениям самого Гумберта, были запечатлены "осклабившийся пастор Браддок, две дамы патронессы с приколотыми на груди неизбежными орхидеями, девочка в белом платьице и, по всей вероятности, оскаленные зубы Гумберта Гумберта, протискивающегося боком между зачарованным священником и этой девочкой, казавшейся малолетней невестой..." (с. 158), не оправдал ожидания героя. На газетной фотографии Гумберт увидел "абрис девочки в белом и пастора Браддока в черном; но, если и касалось мимоходом его дородного корпуса чье-то призрачное плечо, ничего относящегося до меня я (Гумберт. - А. А.) узнать гут не мог" (с. 322).

Однако, оспаривая реальность Лолиты, мы опираемся непосредственно на исповедь Гумберта (в ней герой уничтожает все "улики"), но между тем роману пред-

стр. 195


--------------------------------------------------------------------------------

шествует текст, у которого другой рассказчик - доктор философии Джон Рэй, и в этом тексте реальность существования Лолиты зафиксирована как непреложный факт: в предисловии доктора Рэя упоминается о смерти 25 декабря 1952 года жены "Ричарда Скиллера", которая, как мы узнаем впоследствии, и была Лолитой. Соответственно, чтобы доказать, что история и сама личность Лолиты - это вымысел Гумберта, нам придется предположить и доказать, что Джон Рэй - это Гумберт и что два текста, из которых состоит роман, в действительности сочинены одним и тем же рассказчиком.3

Очевидно, что Джон Рэй - это маска, но чья?4 Обычно она понимается как маска Набокова, а не Гумберта. В послесловии к американскому изданию 1958 года Набоков сам заявляет об этом вполне откровенно: "После моего выступления в роли приятного во всех отношениях Джона Рэя - того персонажа в "Лолите", который пишет к ней "предисловие"..." (с. 377). Такой взгляд на автора предисловия поддерживается и тем фактом, что, как указал еще А. Аппель, имя Джон Рэй принадлежало английскому натуралисту, создавшему систему классификации насекомых, основанную на принципе метаморфоза. И это также дало основание провести параллель между доктором философии и Набоковым-энтомологом (ведь для последнего принцип художественного обмана был основополагающим не только в искусстве, но и в природе).5 Следуя этой логике, получается, что Набоков не только не пытается запутать читателя, как он привык делать, но сам себя разоблачает. Это-то и настораживает: Набокову подобная откровенность не была свойственна никогда. Более правдоподобен вариант, что и здесь Набоков лукавит. Не для того ли, чтобы отвести взгляд от настоящего автора предисловия?

Точно так же как в исповеди Гумберта, Набоков и в предисловии оставляет ключи к той самой загадке личности пресловутого доктора Джона Рэя, обнаружив которые читатель сможет найти верное решение.

Так, в тексте предисловия мы сталкиваемся с несколькими существенными несообразностями. "В угоду старомодным читателям, интересующимся дальнейшей судьбой "живых образцов" за горизонтом "правдивой повести"", приводятся "некоторые указания, полученные от г-на "Виндмюллера" из "Рамздэля"" (с. 12). Из них мы узнаем, что "его дочь "Луиза" сейчас студентка-второкурсница. "Мона Даль" учится в университете в Париже. "Рита" недавно вышла замуж за хозяина гостиницы во Флориде. Жена "Ричарда Скиллера" умерла от родов, разрешившись мертвой девочкой, 25-го декабря 1952 г., в далеком северо-западном поселении Серой Звезде. Г-жа Вивиан Дамор-Блок (Дамор - по сцене, Блок - по одному из первых мужей) написала биографию бывшего товарища под каламбурным заглавием "Кумир мой", которая скоро должна выйти в свет; критики, уже ознакомившиеся с манускриптом, говорят, что это лучшая ее вещь. Сторожа кладбищ, так или иначе упомянутых в мемуарах "Г. Г.", не сообщают, встает ли кто из могилы" (с. 12).


--------------------------------------------------------------------------------

3 Эта точка зрения уже высказывалась в статье Дж. Наринса ""Лолита", нарративная структура и предисловие Джона Рея" (в кн.: В. Набоков: pro et contra. СПб., 2001. [Т. 2]). Заметим, что вопрос о соотношении повествовательных инстанций актуален не только для "Лолиты". Так, в более позднем романе Набокова "Бледный огонь" разрыв между текстом поэмы Шейда и комментариями Кинбота - основной структурной проблемы произведения - привел к так и неразрешенному на сегодняшний день вопросу об авторстве поэмы, предисловия и комментариев.

4 О том, что никакого Джона Рэя, доктора философии из Видворта, никогда не существовало, догадаться нетрудно. Если учитывать тот факт, что последние события романа вымышлены, то никакой реально существующий доктор Рэй не мог "найти сведения об убийстве, совершенном "Г. Г.", в газетах за сентябрь-октябрь 1952 г.", как это утверждается им в предисловии.

5 См., например, описание в "Других берегах" первых увлечений писателя бабочками и указание его о том, что еще ребенком он "уже находил в природе то сложное и "бесполезное", которого позже искал в другом восхитительном обмане - в искусстве" (Набоков В. Собр. соч. русского периода: В 5 т. СПб., 2001. Т. 5. С. 225).



стр. 196


--------------------------------------------------------------------------------

Г-н Виндмюллер - адвокат, к которому Гумберт обратился в свой последний приезд в Рамздэль. Ему Гумберт "дал полный отчет о миссис Скиллер". Предположим, что доктор Рэй нашел этого адвоката и от него узнал о миссис Скиллер и о Луизе, но как Виндмюллер мог знать о существовании Моны Даль и Риты? Ответ может быть только один: из рассказа самого Гумберта. Возможно ли, что Гумберт, который никогда ни с кем не делился своими тайнами и никогда ни с кем не был откровенен, рассказал ему об этом? По всей вероятности, нет. Гумберт не только не рассказывал, но сам ничего не знал о судьбе Риты на момент встречи с адвокатом, и более того, не знал и тогда, когда писал исповедь (доказательством тому могут служить следующие строки: "...алло, Рита - где бы ты ни была, пьяная или трезвая, Рита, алло!" - с. 317). То же самое касается и Моны Даль. После того как Гумберт и Лолита покинули Бердслей, автор исповеди слышал о подруге Лолиты только однажды: когда девочка получила письмо от Моны, где та сообщала, что уезжает "учиться в Париж на один год".

Таким образом, получается, что г-н Виндмюллер делится с Джоном Рэем теми сведениями, которые могли быть известны только Набокову (и тогда подтверждается та точка зрения, что за маской скрывается сам писатель) или Гумберту (в этом случае Гумберт уже после завершения своей исповеди домысливает истории выдуманных им же персонажей).

Еще одна загадка текста Джона Рэя - несовпадение хронологии событий, описанных в исповеди, с теми фактами, которые приводит доктор Рэй. Так, например, при встрече с Гумбертом г-н Виндмюллер говорит о том, что его дочь только что поступила в Бердслейский университет. О ней упоминается и в предисловии: сейчас (на момент написания текста) она студентка-второкурсница. Заметим, что предисловие датировано 1955 годом. То есть Луиза должна была поступить в университет в 1954-м или, по крайней мере, не раньше 1953 года. Разговор Гумберта и Виндмюллера происходил в 1952 году. Следовательно, Луиза в 1955 году должна была быть уже на четвертом курсе, но никак не на втором. Можно лишь предположить, что Гумберт (если все-таки признать за героем возможное авторство предисловия) написал текст сразу после окончания своей исповеди и тогда, по его хронологии, девушка как раз должна была перейти на второй курс.

Знаменательно, что и Джон Рэй, и Гумберт были знакомы с некой Биянкой Шварцман, психоаналитиком и последователем Фрейда. Именно по ее "скромному подсчету" "каждый год не меньше 12% взрослых американцев мужского пола... проходит через тот особый опыт, который "Г. Г." описывает с таким отчаянием..." (с. 13). Эти сведения доктор Рэй почерпнул, по его словам, из "частного сообщения". На страницах исповеди Гумберта имя Биянки Шварцман встречается только один раз. Гумберт вспоминает только что приснившийся ему сон, который, по его мнению, вполне мог бы быть истолкован в духе фрейдистской традиции, и при этом в памяти героя всплывает имя Шварцман: "Не сомневаюсь, что доктор Биянка Шварцман вознаградила бы меня целым мешком австрийских шиллингов, ежели бы я прибавил этот либидосон к ее либидосье" (с. 70). Появившись внезапно, она так же и исчезает: на протяжении всего дальнейшего повествования больше мы о ней не услышим. В такой мимолетности не было бы ничего удивительного, если бы это имя упоминалось только в тексте исповеди (Гумберт не единожды лежал в психиатрических клиниках, где, по-видимому, и произошла их встреча). Но как объяснить знакомство доктора Рэя с Шварцман, если, судя по "австрийским шиллингам", Биянка Шварцман и Джон Рэй находятся на разных континентах? Возможно это опять же при условии, что Джон Рэй и Гумберт - одно лицо.

Рассмотренные нами примеры не дают однозначного ответа на вопрос о личности доктора Рэя, кто же все-таки он - Гумберт или Набоков (хотя мы и склонны считать, что авторство текста предисловия принадлежит Гумберту, однако первостепенным здесь является не это; принципиально другое: описываемое в предисло-

стр. 197


--------------------------------------------------------------------------------

вии - вымысел,6 следовательно, достоверность сведений о существовании Лолиты, указанных в предисловии, легко может быть поставлена под сомнение). Заметим, что вне зависимости от того, кто скрывается под маской Джона Рэя, Набоков подчеркивает (как он делает это в большинстве своих книг), что единственный полноправный хозяин в вымышленном им мире - он сам.7 И доказательством тому служит тот факт, что при упоминании о дальнейшей судьбе героев романа, имена которых взяты в кавычки, одно из них - Вивиан Дамор-Блок (анаграмма имени и фамилии писателя) - не закавычено. Тем самым Набоков в очередной раз утверждает, что в его художественной системе не может идти речи ни о каком равноправии между героями и их создателем. Таким образом, противоречие между двумя частями романа, которое, казалось бы, делало невозможной нашу гипотезу, снимается.8

Безусловно, приведенных выше примеров явно недостаточно для доказательства предложенной нами идеи о вымышленности событий, описанных в исповеди: они очевидно не "покрывают" весь текст целиком. Хотя данные примеры и являются самыми убедительными, на наш взгляд, они не единственные сигналы в тексте исповеди, позволяющие сделать вывод о фикциональной природе рассказа Гумберта. К подобным сигналам можно отнести и тему сна.9

Впервые мотив сна возникает в дневнике Гумберта, здесь же появляется и тема убийства. Совершенно неожиданно, без всякой видимой связи с предыдущими событиями, Гумберт заводит речь о преступлении: "Иногда я во сне покушаюсь на убийство. Но знаете, что случается? Держу, например, пистолет. Целюсь, например, в спокойного врага, проявляющего безучастный интерес к моим действиям. О да, я исправно нажимаю на собачку, но одна пуля за другой вяло выкатывается на пол из придурковатого дула. В этих моих снах у меня лишь одно желание - скрыть провал от врага, который, однако, медленно начинает сердиться" (с. 63; курсив мой. - А. А.). Смысловая разобщенность фрагментов, с которой читатель сталкивается на этих страницах, оставляет его в недоумении, но только до тех пор, пока он не прочтет роман до конца (конечно, велика вероятность, что, дойдя до финальных сцен книги, читатель и не вспомнит этот эпизод). Сон, приснившийся герою в самом начале романа, получает своеобразную реализацию в заключительных сценах, где убийство совершается уже наяву: "Я сделал новое ужасное усилие, и нелепо слабым и каким-то детским звуком пистолет выстрелил. Пуля вошла в толстый розоватый ковер: я обомлел, вообразив почему-то, что она только скатилась туда и может выскочить обратно" (с. 363; курсив мой. - А. А.). Можно, конечно, предположить, что подобная перекличка событий - лишь случайное совпадение, но более правдоподобен, на наш взгляд, другой вариант. Гумберт уже в самом начале своей исповеди знал, как будут развиваться события в задуманной им книге, точно так же как всегда это знает его создатель - Набоков. Как кажется, это еще один пример того, что Гумберт не совершал всех тех злодеяний, которые описаны в романе, он их только придумал.

Кроме того, на последних страницах исповеди Гумберт неоднократно сравнивает свои действия и ощущения с состоянием спящего человека, когда реальное уступает место возможному (заметим, что в приводимых нами примерах сравните-


--------------------------------------------------------------------------------

6 Иначе как объяснить тот факт, что несовершенное Гумбертом убийство Куильти здесь, в предисловии, зафиксировано как имевшее место?

7 Ср. с высказыванием писателя: "Я совершенный диктатор в этом приватном мире (мире романа, поскольку я один отвечаю за его стабильность и правду" (цит. по: Хасин Г. Театр личной тайны. Русские романы В. Набокова. М.; СПб., 2001. С. 181).

8 Предисловие уже не выступает в роли правдивого источника, значит, и реальность Лолиты в таком случае тоже не бесспорна.

9 Тема сна играет исключительно важную роль в книге. В романе описано несколько сновидений Гумберта, но в рамках данной темы остановимся только на одном.



стр. 198


--------------------------------------------------------------------------------

льные обороты - это не что иное, как такие же риторические формулы, которые были рассмотрены выше, их также, по нашему мнению, можно отнести к своеобразным "подсказкам" писателя).

Так, в свой последний приезд в Рамздэль Гумберт рядом со "своим бывшим домом" "заметил (...) смуглую темнокудрую нимфетку лет десяти", которой он сказал "два-три слова" и был прерван выскочившим в сад мужчиной, по-видимому отцом девочки: "Я было хотел представиться, но тут с тем острым смущением, которое бывает во сне, я увидел, что на мне запачканные глиной синие рабочие брюки и отвратительно грязный дырявый свитер, ощутил щетину на подбородке, почувствовал, как налиты кровью мои глаза, глаза проходимца..." (с. 353; курсив мой. - А. А.).

В рамздэльской гостинице Гумберт случайно столкнулся с миссис Чатфильд, матерью одной из бывших одноклассниц Лолиты. Разговор заходит о том самом Чарли Хольмсе из лагеря Кувшинка, где Лолита провела каникулы, и Гумберт узнает, что "бедного мальчика только что убили в Корее". ""В самом деле", сказал я (пользуясь дивной свободою, свойственной сновидениям). "Вот так судьба! Бедный мальчик пробивал нежнейшие, невосстановимейшие перепоночки, прыскал гадючьим ядом - и ничего, жил превесело, да еще получил посмертный орденок. Впрочем, извините меня, мне пора к адвокату"" (с. 354; курсив мой. - А. А.).

При посещении дантиста Айвора Куильти, дяди Клэра Куильти, Гумберт вновь сравнивает свое состояние с "дивным чувством сонной свободы", которое он уже испытал "в разговоре с госпожой Чатфильд" (с. 356).

И в сцене убийства Куильти мы также сталкиваемся с подобным сравнением: "Вижу, как я последовал за ним через холл, где с каким-то двойным, тройным, кенгуровым прыжком, оставаясь стойком на прямых ногах при каждом скачке, сперва за ним следом, потом между ним и парадной дверью, я исполнил напряженно-упругий танец, чтобы помешать ему выйти, ибо дверь, как во сне, была неплотно затворена" (с. 369; курсив мой. - А. А.).

Все это позволяет нам предположить, что Гумберт на самом деле не встречался ни с кем из вышеперечисленных персонажей, но, очень тонко завуалировав свой обман, он продолжает создавать иллюзию реальности происходящего. Более того, как указывают комментаторы, подзаголовок романа - "Исповедь Светлокожего Вдовца" - отсылает к сборнику эссе и рассказов Поля Вердена "Записки вдовца", одному из возможных аллюзивных подтекстов "Лолиты". В одном из рассказов поэт описывает свою одиннадцатилетнюю дочь, но в финале выясняется, что его дочь "никогда не существовала и, вероятно, уже никогда не родится". Подобное замечание также говорит в пользу того, что события, изображенные в "Лолите", вымышлены.

И еще: в одной из глав Набоков вставляет следующее предложение (примечательно, что оно опять же как будто не связано ни с предыдущими, ни с последующими событиями): "J'ai toujours admire l'oeuvre ormonde du sublime Dublinois" ("Я всегда восхищался ормондским шедевром великого дублинца") (с. 254). Приведем комментарии А. Люксембурга к этой строке: "Имеется в виду "Улисс" Д. Джойса. В эпизоде "Сирены" этого романа действие происходит в гостинице "Ормонд", название которой Набоков трансформирует во франкоязычный каламбур: hors {de ce} monde, т. е. "за пределами этого мира", подчеркивая тем самым, что события "Лолиты" разворачиваются вне нашей реальности" (с. 632). Это еще одно свидетельство, подтверждающее правоту нашей точки зрения.

Кроме того, в эпизоде разоблачения Гумберта, в тот момент, когда Шарлотта находит его дневник, герой прибегает к следующей версии, объясняющей сделанные в книжке записи: это "всего лишь наброски для романа", - говорит он (с. 122). Принимая во внимание вышеприведенные замечания, касающиеся фикциональной природы гумбертовской истории, кажется, что данный пассаж также

стр. 199


--------------------------------------------------------------------------------

может быть истолкован как еще один "сигнал", указывающий на вымышленность рассказа Гумберта.

В контексте данных рассуждений приведем также цитату из стихотворения Гумберта, сочиненного им после исчезновения Лолиты: "Патрульщик, патрульщик, вон там, под дождем, / Где струится ночь, светофорясь... / Она в белых носках, она - сказка моя, / И зовут ее: Гейз, Долорес" (с. 314; курсив мой. - А. А.). Думается, и здесь слово "сказка" употреблено не только в переносном смысле, но может быть прочитано и в его прямом значении.

Помимо всего прочего, окажись исповедь Гумберта не вымыслом, а правдой, текст в этом случае неизбежно приобрел бы ту однозначность и прямолинейность,10 которые Набокову были совсем не свойственны (уже в предисловии романа заявлено, что и книги бы никакой не было, если бы Гумберт входил в число тех 12% "взрослых американцев мужского пола", которые "проходят через тот особый опыт" (с. 13)). Всякая попытка односторонней оценки событий или героя разрушается Набоковым и на уровне поэтики. Как убедительно показал Б. В. Аверин, "ни одно из утверждений Гумберта не становится окончательным, единственно совпадающим с реальностью. И ни один сюжетный ход не оказывается реализованным однозначно".11 Условность всего происходящего обнаруживает себя и в прямо противоположных заявлениях Гумберта Гумберта (например, "Я не поэт. Я всего лишь очень добросовестный историограф" (с. 92), хотя на протяжении всего текста герой неоднократно утверждал обратное, или парадоксальность приговора, вынесенному самому себе: в убийстве не виновен, но виновен во всем остальном и т. п.).

В конечном итоге все это приводит к тому, что читатель оказывается неспособен вынести свой приговор герою, несмотря на его очевидную вину, и тем более дать единственно верную интерпретацию самого Гумберта (кто он: преступник или жертва, негодяй или несчастный страдалец?). Приблизиться же к разгадке тайны Гумберта и всей написанной им истории можно будет лишь тогда, когда будет найден ответ на тот вопрос, который мы здесь попытались решить.


--------------------------------------------------------------------------------

10 Прочтение "Лолиты" как произведения, описывающего реальные события (имеется в виду, конечно, реальность романных событий), и создало, на наш взгляд, тенденцию рассмотрения романа в первую очередь с точки зрения этической проблематики. Так, А. В. Злочевская в своей монографии "Художественный мир В. Набокова и русская литература 19 века" (М., 2002) ставит вопрос о соотношении греха и свободной воли человека на материале "Лолиты" и романов Достоевского. Согласно Злочевской, Гумберт нарушил "не человеческую мораль, но объективный, заданный свыше нравственный Закон" и, следовательно, весь трагизм ситуации заключается в "отпадении человека от Бога" (с. 124). Цель же Набокова заключалась, по мнению автора монографии, в стремлении писателя "вернуть искусство к истинным экзистенциальным и этическим ценностям" (с. 130). Таким образом, исследователь сосредоточен только лишь на этико-философской оценке греха. Конечно, сама по себе эта проблема значима, но весь вопрос в том, насколько подобная прямолинейность и некоторая упрощенность (а именно такое впечатление складывается по прочтении книги Злочевской) была свойственна Набокову. Такая сюжетная линия, как преступление-наказание-раскаяние, при обязательной свободе нравственного выбора человека (так у Достоевского), на наш взгляд, не работает у Набокова.

11 Аверин Б. Дар Мнемозины: Романы Набокова в контексте русской автобиографической традиции. СПб., 2003. С. 319.



стр. 200