Белинский о Пушкине, казалось бы, - хорошо изученная тема. А вошедший в школьную программу цикл статей В.Г.Белинского "Сочинения Александра Пушкина" (1843?1846) давно стал настольной книгой и учителя и ученика при изучении творчества Пушкина. Главный научный сотрудник ИМЛИ им. А.М.Горького РАН А.С.Курилов показывает, каким непростым и драматичным был путь критика к осознанию значения Пушкина в русской и мировой литературе, каким смыслом наполнял он ставшую привычной формулировку: "национальное и мировое значение творчества Пушкина".

Белинский и Пушкин?

Два завораживающих имени - великий поэт и великий критик. Их отношение друг к другу, суждения друг о друге хорошо известны и неплохо изучены. Однако проблема "Белинский и Пушкин" этим не исчерпывается. Среди важнейших ее составляющих - вопрос о мировом значении Пушкина, впервые поставленный критиком, и критериях, с какими он походит к творчеству поэта, пытаясь ответить на этот вопрос.

Национальное значение Пушкина для Белинского бесспорно, хотя в разное время понимается им по-разному.

В период "Литературных мечтаний" критик видит его в том, что "Пушкин был совершенным выражением своего времени... современного ему мира, представителем современного ему человечества; но мира русского, но человечества русского", точно так же, как другой наш "великий, гениальный русский поэт" - Державин - "был верным эхом жизни русского народа, верным отголоском века Екатерины II? свободным и торжественным выражением своего великого народа и своего дивного времени"1.

Здесь критерием национального значения писателя выступает народность, которая состояла в свободе "от чуждых иноземных влияний" и "в верности изображения картин русской жизни" (I, 94). Но если Державину такая "свобода" и "верность" были присущи чуть ли не изначально и он был "народен в высочайшей степени" (I, 50), то Пушкин "перепробовал все тоны, все лады, все аккорды своего века" и "заплатил дань каждому великому явлению" - "Шенье, Байрону и другим" (I, 72), прежде чем стать самостоятельным, самобытным и народным. ""Кавказского пленника", "Бахчисарайский фонтан", "Цыган" мог написать всякий европейский поэт, но "Евгения Онегина" и "Бориса Годунова" мог написать только поэт русский" (I, 94), - заметит Белинский, подчеркивая тем самым, какие именно произведения Пушкина пополнили сокровищницу русской литературы, собственно золотой ее фонд, обеспечив бессмертие поэта как национального писателя.

Однако это значение Пушкина при всем нескрываемом Белинским пиетете к поэту представлялось тогда молодому критику скорее уже историко- литературным, чем нестареющим, продолжающимся, действующим, и фактически исчерпывалось значением собственно Пушкинского периода, который "был самым цветущим временем нашей словесности" и продолжался "почти ровно десять лет": с 1820 г., времени появления "Руслана и Людмилы", по "холерный?

стр. 28


--------------------------------------------------------------------------------

для нашей литературы" 1830 г. "?Тридцатым годом, - отметит Белинский, - кончился или, лучше сказать, внезапно оборвался период Пушкинский, так как кончился и сам Пушкин, а вместе с ним и его влияние?"

(I, 66, 71, 86, 87). "?На место, оставленное Пушкиным", становится Н.В.Гоголь. Именно он, считает критик, "в настоящее время ? является главою литературы, главою поэтов" (I, 306). Творчество Гоголя, полагает Белинский, имеет большее значение для современности, настоящего и будущего нашей литературы, чем пушкинские создания, так как в произведениях Гоголя получила свое выражение "поэзии реальная, поэзия жизни действительной, жизни, коротко знакомой нам" (I, 289). Это, с точки зрения критика, высшая форма творчества, задача которого "извлекать поэзию жизни из прозы жизни и потрясать души верным изображением этой жизни". Задача - в духе времени, ее блестяще решает Гоголь, чьи повести "народны в высочайшей степени" (I, 291, 295). Подобной оценки раньше удостаивался лишь один Державин. Пушкину, как считал тогда критик, подняться до такой "степени" народности не удалось?

Для молодого Белинского Пушкин - это уже вчерашний день нашей литературы. "? Он умер, - грустно заключает критик, - или, - втайне лелеет надежду, - может быть, он только обмер на время. Может быть, его уже нет, а может быть, он и воскреснет, это вопрос, это гамлетовское быть или не быть скрывается во мгле будущего. По крайней мере, судя по его сказкам, по его поэме "Анджело" и по другим произведениям, обретающимся в "Новоселье" и "Библиотеке для чтения" (а это были "Пиковая дама", "Домик в Коломне", отрывок из "Медного всадника", стихотворения - "Гусар", "Воевода", "Будрыс и его сыновья" и др. - А.К.), мы должны оплакивать горькую, невозвратную потерю". Белинский не хочет верить, что "его талант погас", ему "отрадно верить и думать, что Пушкин подарит нас новыми созданиями, которые будут выше прежних?" (I, 74), однако надежды на то у критика практически никакой нет.

Подобный взгляд на Пушкина у Белинского сохраняется до середины 1837 г.

Рецензируя (в конце февраля - начале марта 1836 г.) четвертую часть "Стихотворений Александра Пушкина" (СПб., 1835), где были помещены "Разговор книгопродавца с поэтом", три сказки ("О рыбаке и рыбке", "О мертвой царевне" и "О золотом петушке"), "Песни западных славян" и некоторые другие произведения поэта, Белинский заявляет, как о чем-то для всех уже бесспорном и очевидном: "Конечно, в ней (четвертой части "Стихотворений". - А.К.) виден закат таланта, но таланта Пушкина?" (II, 82).

В апреле 1836 г., откликаясь на выход первого тома пушкинского "Современника", критик назовет издателя лишь "знаменитым поэтом нашим", отметив, что его "Пир Петра Великого", помещенный там, "отличается бойкостью стиха и оригинальностью выражения", и оценив (поддавшись на мистификацию) "Скупого рыцаря", как хорошо переведенный "отрывок из Ченстоновой трагикомедии", который "ничего не представляет для суждения о себе" (II, 178, 179).

В августе того же года, говоря о втором томе "Современника" и чтобы как-то смягчить свой суровый приговор Пушкину - "неудачному журналисту", писавшему "превосходные стихи", Белинский впервые назовет его "нашим великим поэтом", одновременно отказав его журналу в ? современности (II, 233, 237). И тут же делает первый, еще неосознанный, можно даже сказать, подсознательный шаг к постановке вопроса о мировом значении Пушкина, прибегая при разговоре о поэте к "именному" критерию.

"Именные" критерии как мера художественных достоинств, значения и заслуг писателей перед мировой или национальной литературой появляются и утверждаются в эпоху классицизма, когда формируется система оценок произведений искусства и их творцов, непосредственно связанная с именами образцовых авторов. Это были критерии, которыми определялось прежде всего мировое значение того или иного писателя. Удостоивавшийся сравнения со знаменитым автором как бы сам автоматически возводился в ранг писателей мирового класса. Сказать о ком-то: "Наш Гомер", "Наш Пиндар", "Наш Вергилий", "Наш Мольер" и т.д. - значило признать, что и у нас есть свои превосходные авторы, ни в чем не уступающие образцовым, классическим, что и наши

стр. 29


--------------------------------------------------------------------------------

писатели поднялись до высот искусства, достигли мирового художественного уровня.

Именно такими критериями А.П.Сумароков измеряет достоинства М.В.Ломоносова: "Он наших стран Мальгерб, он Пиндару подобен". О Г.Р.Державине говорили: "Пиндар наш, Анакреон, Гораций?", А.Д.Кантемира называли - "наш Ювенал", Сумарокова - "северный Расин", М.М.Хераскова - "наш Гомер". И т.д. А Пушкина - "северный Байрон".

Постоянно высмеивая тех, кто "величал" Державина "русским Пиндаром, Горацием, Анакреоном", а Хераскова - "русским Гомером и Вергилием", кто умилялся от сознания того, что есть и "наши Гомеры, Шекспиры, Гете, Вальтер Скотты, Байроны, Шиллеры, Бальзаки, Корнели, Мольеры, Аристофаны" (I, 22), Белинский и сам прибегает к "именным" критериям, потому что иных для определения мирового значения писателей тогда не было. Да и сейчас современные критики и литературоведы не отказываются от того, чтобы национальное или мировое значение писателя обозначить при помощи соответствующих "именных" критериев - пушкинского, лермонтовского, гоголевского, щедринского, толстовского и др.

Первое обращение Белинского к "именному" критерию при разговоре о Пушкине было связано с оценкой критиком еще не всего созданного поэтом, а лишь творческого его диапазона, стремления проявить себя в разных областях литературной деятельности. Своеобразной меркой условий, при которых такого рода стремления оказываются плодотворными, становится для Белинского талант Гете. Быть во всем великим, одинаково добиваться успеха всюду, куда бы только ни приложил руки, Пушкину, считает критик, не дано. Доказательство - его неудача на поприще журналистики. "Всеобъемлемость таланта и его направлений есть исключение?" - замечает Белинский, и единственный тому пример, полагает он, Гете, которому удавалось все. Пушкин к таковым исключениям, увы, не относится, гетевской "всеобъемлемости таланта" у него, сожалеет критик, нет ? (II, 233).

Гибель поэта потрясла Белинского, как и многих его современников. "Бедный Пушкин!.. - пишет он 4 февраля 1837 г. А.А.Краевскому. - Как не хотелось верить, что он ранен смертельно?". И грустно замечает: "Один истинный поэт был на Руси, и тот не совершил вполне своего призвания". А вот следующая фраза: "Худо понимали его при жизни, поймут ли теперь?.." (XI, 129) - имела самое прямое, самое непосредственное отношение к сказавшему ее. И хотя внешне она выглядела как упрек всем критикам Пушкина вообще, по сути адресовалась Белинским не столько им, сколько самому себе.

Дело в том, что при всей безапелляционности высказываний Белинского о "конце" и "закате" Пушкина, критик где-то в глубине души сознает, что он поэта все-таки до конца не понимает. Не понимает чего-то самого главного, самого важного в характере сделанного Пушкиным для нашей литературы, причем принципиально важного.

Уже весною 1836 г., полагая, что издание "Современника" наглядное подтверждение "кончины" Пушкина как поэта, Белинский пытается разобраться в том, какой же все-таки подвиг суждено было совершить Пушкину в процессе исторического развития нашей литературы. И приходит к выводу: его подвигом было создание в нашем Отечестве истинно поэтического языка. Это не было собственно открытием критика. О том, что Пушкин "довершил своими прекрасными произведениями образование русского стихотворного языка", писал еще в 1830 г. Н.И.Греч2. Просто данная истина становится фактом и филологического сознания Белинского.

"В самом деле, - задается критик вопросом, - когда у нас стали даже и бездарные люди писать гладкими и звучными стихами?" И сам же отвечает: "После Пушкина". После его творческого подвига "даже внешняя сторона искусства" сделалась у нас "достоянием рутиньеров", бездарности, посредственности. После стихов Пушкина уже просто нельзя было писать плохо, "звучный и гладкий стих" сразу перестал быть "несомненным признаком таланта", от каждого стихотворного произведения требовалось еще и "внутреннее достоинство" (II, 189).

Желание понять Пушкина до конца с новой силой овладевает Белинским после гибели поэта. Особенно когда критик обратился к его творчеству не по "должности" рецензента, которой он лишился с закрытием

стр. 30


--------------------------------------------------------------------------------

в октябре 1836 г. журнала "Телескоп" и газеты "Молва", где он активно сотрудничал, а скрашивая свой досуг во время лечения на Кавказских водах. Как рецензент ex officio*, он обязан был и на солнце находить пятна - такова, увы, участь журналиста, стремящегося во что бы то ни стало привлечь к себе внимание публики: в противном случае его никто не заметит. Оказавшись "безработным", Белинский стал читать Пушкина в свое удовольствие, для души, смотреть на него независимыми от "обязанностей" журналиста глазами. И результат не замедлил сказаться.

21 июня 1837 г. он пишет К.С.Аксакову из Пятигорска: "Часто читаю Пушкина, которого имею при себе всего, до последней строчки (имеются в виду опубликованные на то время, а также распространявшиеся в списках произведения поэта. - А.К.). "Кавказский пленник" его здесь, на Кавказе, получает новое значение? Какая верная картина, какая смелая, широкая, размашистая кисть! Что за поэт этот Пушкин!" (XI, 132). В письме М.А.Бакунину, посланном оттуда же 16 августа, он признается: на Кавказе "Пушкин предстал мне в новом свете, как будто я его прочел в первый раз" (XI, 178).

В конце 1837 г. Белинский возвращается к мысли о подвиге Пушкина как создателя нашего поэтического языка. Именно он, заметит критик, "предшествуемый Жуковским, растолковал нам тайну поэзии?" (II, 253).

Решительный поворот в представлениях Белинского об исключительно национальном значении Пушкина намечается после его знакомства с новыми произведениями поэта, помещенными в третьем и четвертом томах "Современника" за 1837 г., которые попали в руки критика в январе 1838 г.

"Постарайтесь достать себе "Современника" за прошлый год, - пишет он А.А.Беер 13 января 1838 г., - кто не читал его, тот не знает Пушкина. О, какой великий поэт, какая огромная, глубокая душа! Я недавно узнал, чего лишилась в нем Россия" (XI, 228). А в письме М.А.Бакунину от 14 января восклицает: "Что за дивные вещи Пушкина в последних книжках "Современника"" (XI, 229).

Среди этих "дивных вещей" были: "Медный всадник", "Сцены из рыцарских времен", "Русалка", "Арап Петра Великого", "Тазит", "История села Горюхина", "Египетские ночи" и др.

Получив возможность вновь выступать в печати, Белинский уже в апреле 1838 г., рецензируя вышедшие (III?VIII) посмертные тома пушкинского "Современника", публично кается, что при жизни "великого поэта России" недопонимал, недооценивал его, замечая при этом, что ничего, кроме грусти, не вызывает у него "мысль о том жалком воззрении", с каким смотрело на Пушкина "детское прекраснодушие (т.е. он сам. - А.К.), выглядывая из узкого окошечка своей ограниченной субъективности, меряя действительность своим фальшивым аршином?" (II, 347).

Белинский признает ошибочность своего вывода о "закате" поэта, одновременно раскрывая истоки такого вывода. "Мнимый период падения таланта Пушкина, - пишет он, - начался для близорукого прекраснодушия с того момента времени, как он начал писать свои сказки". И хотя критик продолжает считать, что "эти сказки были неудачными опытами подделаться под русскую народность; но, несмотря на то, - соглашается он, - и в них был виден Пушкин". Более того, отмечает Белинский, в "Сказке о рыбаке и рыбке" поэт "даже возвысился до совершенной объективности и сумел взглянуть на народную фантазию орлиным взором Гете" (II, 347). Хорошо "падение", при котором "возвышаешься" до Гете! Так, повторным обращением к гетевскому критерию был сделан еще один шаг к постановке критиком вопроса о мировом значении Пушкина.

Упрекая себя в "противоречии", Белинский, несомненно, учитывал и этот парадокс, который выявился и обозначился, как только субъективному, "фальшивому аршину" был противопоставлен объективный гетевский критерий. Именно этот критерий помог критику обнаружить "высоту" там, где раньше ему виделось лишь одно "падение"?

Продолжая каяться, Белинский отмечает, что именно "тень мнимого падения" помешала ему "оценить по достоинству? стихотворения, явившиеся в "Современнике" за 1836 год". И прежде всего - "сцены из


--------------------------------------------------------------------------------

* По должности (латин.).

стр. 31


--------------------------------------------------------------------------------

комедии "Скупой рыцарь"", которые "едва были замечены (в том числе и самим Белинским, обратившим тогда внимание лишь на "хороший перевод" этого "отрывка"; II, 179. - А.К.), а между тем, - подчеркнет на этот раз критик, - если правда, что, как говорят, это оригинальное произведение Пушкина, они ("сцены". - А.К.) принадлежат к лучшим его созданиям" (II, 347). Выделяет Белинский и "Капитанскую дочку", отметив, что "таких повестей еще никто не писал у нас, и только один Гоголь умеет писать повести, еще более действительные, более конкретные, более творческие, - похвала, выше которой у нас нет похвал" (II, 348).

Оценивая творчество Пушкина с учетом произведений, опубликованных после его смерти, критик приходит к выводу, что он был не только великим национальным поэтом, а "как поэт? принадлежит, без всякого сомнения, к мировым, хотя и не первостепенным, гениям. Да и много ли этих первостепенных гениев искусства?" - вопрошает Белинский и тут же сам отвечает: "Омир (мифическое лицо), Шекспир, Гете, Бетховен, и не знаем, право, кто в живописи"

(II, 355). И все. И хотя Пушкин в глазах критика еще "не дотягивает" до Гомера, Шекспира и Гете, однако он уже убежден, что истинные достоинства Пушкина как поэта можно оценить, только измеряя их самыми высокими критериями, к каковым, несомненно, относятся критерии, связанные с именами "первостепенных гениев" ? Гомера, Шекспира и Гете. Так, Белинским был уже прямо поставлен вопрос о мировом значении Пушкина, и в системе определяющих его оценок, наряду с гетевским, появляются гомеровский и шекспировский критерии.

Окончание следует

1 Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. Т. I. М., 1953. С. 72, 50, 52. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием тома и страницы.

2 См.: Греч Н.И. Учебная книга русской словесности. Ч. I. СПб., 1830. С. L.

стр. 32