Говорить о пушкинской Татьяне нелегко - так много слов сказано о ее возвышенном характере и серьезности, самобытности и "русской душе", самоотверженности и чистоте. Не случайно многим пушкинистам предмет разговора кажется исчерпанным. Другие исследователи полагают, что "милый идеал" нашего поэта все еще таит в себе непроясненные черты. Свидетельство тому - названия статей М.А.Кармазинской и Т.М.Николаевой: "Загадка Татьяны"(1), "Еще раз о загадочной Татьяне"(2).

Продолжаются споры вокруг поведения героини в последней главе романа и даже сомнения в его "идеальности". В лучшем случае (так обстоит дело в статье Дж.Гаррарда) причину отказа замужней Татьяны Онегину усматривают в зависимом положении женщины, в невозможности получить высшее образование и т.д.(3). Иные работы прямо нацелены на развенчание "культа Татьяны". В частности, К.Эмерсон (США) сравнивает Татьяну с "беспощадным коршуном", а тон объяснения с Онегиным называет "грубо-нравоучительным" и "ханжеским"(4). Даже такой тонкий пушкинист, как Ю.Н.Чумаков (Новосибирск), считает, что Татьяна в последней сцене отчуждена от самой себя, а слова о высшем свете произносит в состоянии аффекта(5).

Нет единства во взглядах на пушкинскую героиню и в работах русских эмигрантов. С одной стороны, А.С.Позов пишет, что образ

стр. 36


--------------------------------------------------------------------------------

Татьяны подвел итог поискам Вечно Женственного начала в мировой литературе: "В эпоху "лишних людей" и "обломовщины" в России Татьяна деятельна, и ее отрешение от личной жизни есть наивысшая точка активности и деятельности"(6). С другой стороны, В.В.Набоков отчужденно и пристрастно комментирует слова героини о верности мужу: "визгливая добродетель повторяет зазубренную реплику"(7). Таким образом, литературоведение наших дней вернулось к давнему спору, у истоков которого - работы В.Г.Белинского, П.В.Анненкова, Д.И.Писарева, А.В.Дружинина, Ф.М.Достоевского. Поражает в этом споре и совпадение позиций Набокова, Писарева, Белинского. Кто же она, пушкинская Татьяна: "нравственный эмбрион" (Белинский) или само совершенство, обычная добродетельная героиня или загадка, Анима, совмещающая черты привлекательные и страшные(8), или "непорочная жена" христианства? Почему именно Татьяна снова и снова становится жертвой нигилистических и релятивистских умонастроений?

Современная ситуация побуждает нас вернуться к вопросу о содержании пушкинского идеала, каким он явлен в VIII главе романа. Правомерно выделить несколько взаимосвязанных аспектов: пушкинские представления об идеале в литературе; образ Татьяны в контексте биографии поэта; Татьяна в соотнесенности с лирикой Пушкина конца 20?30-х гг.; Татьяна в контексте последней главы и романа в целом.

Пушкин-художник уходил от прямого поучения, но не отказывался от идеала как символа нравственного совершенства. В заметке 1836 г. "Мнение М.Е.Лобанова о духе словесности, как иностранной, так и отечественной" поэт говорит: "Почувствовали, что цель художества есть идеал, а не нравоучение. Но писатели французские поняли одну только половину истины неоспоримой, и положили, что и нравственное безобразие может быть целию поэзии, т.е. идеалом!" (XII, 70)9. Эти слова естественно воспринять как своего рода автокомментарий к литературной полемике на страницах "Евгения Онегина": "А нынче все умы в тумане, / Мораль на нас наводит сон, / Порок любезен - и в романе, / И там уж торжествует он" (VI, 56). В романе поэт стремился к изображению образцовой героини, к возвышению добродетели над пороком, даже если это возвышение не обернется happy end?ом в привычном понимании. В представлениях Пушкина добро и зло не соперничают между собой, не вступают в поединок: добродетель существеннее в онтологическом плане и выявляет всю призрачность, пустоту порока.

Прощаясь с байронизмом, Пушкин, подобно поэтам английской "озерной школы", находил идеал в традиционно "непоэтических", прозаических сферах, например, в переходе от возвышенного образа гордой девы к хозяйке(10).

Пушкин создавал последнюю главу, будучи женихом Н.Н.Гончаровой. По мнению А.А.Ахматовой, "Пушкин считал себя впервые влюбленным по- настоящему"(11). Надеясь обрести счастье в семейной жизни, в "обители дальной трудов и чистых нег", поэт сожалел о "шумной и бесплодной" молодости, опасался возможного страшного наказания за прошлое. В письме, датированном 2 февр. 1830 г., Пушкин называет бывшую возлюбленную К.Собаньскую "демоном", а ее существование считает "жестоким и бурным" (XIY, 63?64). Н.Н.Гончарова в письмах Пушкина предстает "ангелом", поэт говорит о религиозном восприятии ее красоты (красота, напоминающая о Богоматери). К Собаньской обращены такие слова: "Но что такое душа? У нее нет ни взора, ни мелодии" (XIV, 64). Иные порывы и устремления находим в письме Н.Н.Гончаровой от 21 авг. 1833 г.: "Гляделась ли ты в зеркало, и уверилась ли ты, что с твоим лицом ничего сравнить нельзя на свете - а душу твою люблю я еще более твоего лица" (XV, 73).

Н.Н.Гончаровой после замужества предстояло превратиться из уездной барышни в великосветскую даму. Как показала Я.Л.Левкович, роман в стихах содержит идеальный итог превращения, а в переписке восстанавливается его "процесс"(12). Позднее, в письме от 21 окт. 1833 г., поэт говорил, что "беспорочность поведения" замужней женщины "относится не к тону, а к чему- то уже важнейшему" (XV, 87). Личное счастье может быть основано лишь на прочном религиозно-нравственном фундаменте - такова перспектива пушкинских исканий в пору завершения работы над

стр. 37


--------------------------------------------------------------------------------

"романом в стихах". Представления о личном счастье - следствие более глубоких перемен, о которых писал С.Л.Франк: "С конца 20-х годов до конца жизни в Пушкине непрерывно идет созревание и углубление духовной умудренности и вместе с этим процессом - нарастание глубокого религиозного сознания"(13).

М.А. Кармазинская впервые указала на мотив-посредник, сближающий лирику Пушкина и Татьяну в финале "Евгения Онегина": мотив "тайной свободы" ("Поэту", "Два чувства")14. Но в поздней лирике Пушкина можно выделить целый комплекс устойчивых мотивов и тем. Варьируясь, мотивы переходят из стихотворения в стихотворение: это своего рода лирический аккомпанемент к последней главе романа: сожаления о безумной молодости ("Воспоминание", "Воспоминания в Царском Селе", "В начале жизни школу помню я"), тоска о доме, об уединенной деревенской жизни, о простых и обыкновенных ценностях ("Дорожные жалобы", "Медок", "Еще одной высокой, важной песни", "Цыганы" (1830), "Брожу ли я вдоль улиц шумных"). Неудовлетворенность светской жизнью, стремление к личной независимости связаны с прославлением "любви к родному пепелищу", "любви к отеческим гробам" ("Два чувства", "Стою печален на кладбище", "Когда за городом, задумчив, я брожу").

В лирике Пушкина этих лет появляется новый идеал женской красоты - скромной, спокойной, целомудренной, величавой - красоты, в которой "все выше мира и страстей" ("Ее глаза", "В начале жизни школу помню я"). В стихотворениях "Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем", "Когда в объятия мои" пушкинские искания обретают форму оппозиции вакханка / смиренница. Это противопоставление возникло еще в поэме "Бахчисарайский фонтан" (Мария / Зарема), но в поэме оно романтически условно: северянка на фоне юга и его страстей. Напряженный, стремительный духовный рост Пушкина привел к тому, что в лирике конца 20-х гг. и далее, в 30-е гг., оппозиция достигает отчетливости архетипа: все, связанное с "ужасным опытом", вакхическим буйством, жестокостью, страстностью, отходит к вакханке и в стихотворении 1828 г. "Клеопатра" соединяется с образом знаменитой египетской царицы. Напротив, все связанное с красотой чистой, девственной, целомудренной, отдается смиреннице и восходит к образу Богоматери (таково посвященное Н.Н.Гончаровой стихотворение 1830 г. "Мадонна").

Названные мотивы, вплетаясь в художественную ткань "Евгения Онегина", помогают уяснить лирическую природу образа Татьяны. Облик героини неразрывно связан с ключевыми моментами биографии души поэта. Трудно сказать, что стало решающим толчком к созданию образа Татьяны - биографические события, лирика поэта или культурная традиция. Существуя в неразрывном единстве, все факторы оказали мощное воздействие на формирование неповторимого облика идеальной героини романа в стихах. Но это не означает, что между Пушкиным и его любимой героиней можно поставить знак равенства. Слово "идеал" подчеркивает, что Татьяна - это, скорее, преображенная личность поэта, средоточие прекрасных порывов его души.

Последняя глава романа в стихах резко выделена в композиции произведения с помощью двух приемов. Первый - концовка предыдущей, седьмой части: "Я классицизму отдал честь: / Хоть поздно, а вступленье есть" (VI, 163). Помимо пародии на поэмы классицизма эти слова содержат и нечто серьезное. Неужели все, о чем мы узнали до сих пор (петербургская и деревенская жизнь Онегина, письмо Татьяны, объяснение героев, гибель Ленского, замужество Татьяны и др.), было лишь вступлением к чему-то более важному и существенному?

Второй прием - автобиографический фрагмент в начале восьмой главы. Это вступление, как показала А.А.Ахматова, заимствовано из "Скорбных элегий" Овидия, но сокращено до истории Музы, которая перекликается с мотивами поздней лирики А.С.Пушкина(15). Муза перевоплощается из резвой "Вакханочки", "ветреной подруги" в уездную барышню "с печальной думою в очах". Автобиографическое вступление включает, как и весь роман, "сердца горестные заметы": сожаления о прошлом ("И я, в закон себе вменяя / Страстей единый произвол, / С толпою чувства разделяя?" - VI, 166), мотив угасающего пира (сначала

стр. 38


--------------------------------------------------------------------------------

муза открыла "пир младых затей", затем была приведена "на шум пиров и буйных споров", и эти пиры названы "безумными", позднее муза позабыла "шумные пиры"). Пушкин, взяв элегию Овидия за образец, строит вступление по собственному закону: "душа в заветной лире".

Все это заставляет видеть в начале главы некий итог и подступ к чему-то новому, подобному откровению. В VIII главе героине романа уготованы два испытания - светской жизнью и любовью Онегина. В обоих испытаниях Татьяна обнаруживает нравственную чистоту и последовательность, "идеальность". При этом образ Татьяны в последней главе отличается особой полнотой воплощения: детально изображено не только поведение Татьяны в новом амплуа - ранее молчаливая, "задумчивая" героиня внезапно обретает дар речи и в последнем монологе раскрывает основы своего внутреннего мира и поступков.

Превратившись в "законодательницу зал" из деревенской "девочки несмелой", Татьяна отличается "тихой, простой" манерой поведения:

Она была нетороплива,

Не холодна, не говорлива,

Без взора, наглого для всех,

Без притязаний на успех,

Без этих маленьких ужимок,

Без подражательных затей?

Все тихо, просто было в ней (VI, 171).

В этом описании значим акцент на словах "тихо, просто". Можно провести параллель с лирикой Пушкина:

Воды глубокие

Плавно текут.

Люди премудрые

Тихо живут (III(I), 471).

Не потому ли и Татьяна на светском рауте не движется, а скользит?

Поведение Татьяны - поведение пушкинских смиренниц с их "скромной грацией" и неотмирной красотой. Это та красота, о которой женам-христианкам напоминал апостол Петр: "Да будет украшением вашим не внешнее плетение волос, но сокровенный сердца человек в нетленной красоте кроткого молчаливого духа, что драгоценно перед Богом" (1 Пет. 3, 3?4).

Поэтическое определение "тихий", оттеняющее простоту пушкинской героини, повторяется в последней главе четырежды и окружено своими вариациями, подобиями ("молвит слова три", "с ним ни слова", "О, кто б немых ее страданий?", "Она вздрогнула и молчит", "Проходит долгое молчанье?"). Тишина и молчание - связующие звенья между Татьяной - княгиней и задумчивой уездной барышней. Семантика немногословности героини объяснена М.А.Карамзинской: "Минуя житейское, она обращается к сущностному - и мир отзывается ей"(16). Действительно, умение Татьяны смиренно выслушать чужой "урок" превращает ее во внимательную и талантливую ученицу не только окружающих ее людей, но и бытия в целом. Самообладание и ровность поведения напоминают об "уроке" Онегина ("Учитесь властвовать собою"), замужество не по любви - о жизненном опыте матери и няни; "крещенский холод" в обращении с Онегиным - о русской природе. Вспомним: в IV строфе V главы говорится, что Татьяна любила "холодную красу" зимы "сама не зная почему". В последней главе безотчетная любовь получает объяснение: закрытость и даже суровость героини заставляют автора и Онегина (их голоса сливаются в несобственно-прямой речи) воскликнуть: "У! Как теперь окружена / Крещенским холодом она!" (VI, 182).

Одухотворенная красота Татьяны сопоставлена в VIII главе с ослепительной, "мраморной красой" Нины Воронской, "Клеопатры Невы". По мнению В.В.Набокова, Клеопатра в романе в стихах - символ блеска и власти(17). Татьяна в восьмой главе тоже наделена почти неограниченной властью, - героиня названа "законодательницей зал" и "неприступною богиней". Однако пушкинская Татьяна - это "анти-Клеопатра", отказывающаяся от всей полноты власти, чуждая искушениям и соблазнам большого света. Главное же - яркая, эффектная красота "Клеопатры Невы" не в состоянии затмить облик "анти- Клеопатры".

Тема власти, успеха, блестящего положения в обществе связана и с главным героем романа. Если раньше Онегин находился в роли хозяина положения, то теперь главенствует Татьяна. "Рокировка" персонажей выявляет качественно различное

стр. 39


--------------------------------------------------------------------------------

отношение героев к этому жизненному амплуа. Онегин использовал его для достижения власти над окружающими. Жажда лидерства реализовалась героем в двух вариантах. Первый - власть над узким кругом лиц ("кокетки записные", Татьяна, Ленский), второй - стремление к власти над всеми (тщеславие, обнаруженное в дуэльной истории, статуэтка Наполеона в деревенском кабинете, Онегин в роли предводителя шайки чудовищ во сне Татьяны: "Он там хозяин - это ясно"). Татьяна же от "притязаний на успех" отказывается, и этот отказ делает героиню внутренне свободной. Не случайно позднее она является Онегину не в светском облике, а сидящей у окна сельского дома. Татьяна, оставшаяся и в большом свете "простой девой", вытесняет из сознания Онегина предметы его былых увлечений - "рой изменниц молодых".

Последний монолог помогает уяснить перспективу поведения Татьяны более полно и отчетливо. Образ говорящей Татьяны в восьмой главе рожден стихией тишины и творческого безмолвия, а затем снова в эту стихию погружается. Поэтому "отповедь" героини менее всего похожа на "выговаривание". Об этом хорошо писала М.И.Цветаева: "В отповеди Татьяны - ни тени мстительности? К чему лукавить? Да к тому, чтобы торжествовать! А торжествовать - к чему? А вот на это, действительно, нет ответа для Татьяны? Все козыри были у ней в руках, но она не играла"(18). Характеризуя тон монолога, все ученые отмечают переход от гневной, обличительной риторики к задушевному разговору- исповеди, исполненному скорби и печали(19).

Перелом совершается в XLVI строфе. Ее мелодика блестяще проанализирована Л.П.Гроссманом: "Интонационный рисунок идет от лирически-замедленного обращения, отмечающего перелом в целом монологе, через ускоренный темп отрывка о светском маскараде к глубоким, замедленным, сдержанно-взволнованным тонам дальнейшего признания, завершаясь молитвенно-примиренным видением дорогой и далекой могилы. Кода этой строфы звучит, как последние, разрешающие скорбь и возносящие ввысь, аккорды заупокойных месс - De profundis или Reguiem aeternam"(20). Интонация обогащает неповторимыми оттенками смысл рассказа героини о своих заветных чувствах. Татьяна говорит о готовности отдать все

За полку книг, за дикой сад,

За наше бедное жилище,

За те места, где в первый раз,

Онегин, видела я вас,

Да за смиренное кладбище,

Где нынче крест и тень ветвей

Над бедной нянею моей? (VI, 188)

Эти слова сплетают воедино литературные реминисценции и мир русской усадьбы, опознавательные знаки культурных движений и воспоминания о юности Татьяны. Картина воспроизводит "микромир" героини, особое понимание жизни, смысла и ценностей бытия. "Микромир" Татьяны противопоставлен светской суете как глубокое - поверхностному, подлинное - мнимому, вечное, незыблемое - сиюминутному.

И все же слова Татьяны соединяют образы на первый взгляд несоединимые: "полка книг" - мир сентиментальных романов; "дикой сад", "сельское кладбище", "бедное жилище" - образы Предромантизма и поэзии религиозного отречения в составе романтизма; "бедная няня", "тень ветвей" - мир русской деревни, провинции, полюс устойчивости в русской жизни, антипод Петербурга с его устремленностью к новизне и переменам. Что связывает воедино разнородные образы? Что делает органичным их включение в контекст русской провинциальной жизни? Представляется, что упоминание о кресте возводит и добродетельных сентиментальных героев, и религиозный романтизм, и судьбу русской женщины (как дворянки, так и крестьянки) к общему источнику - Евангелию, христианству. Деятельная душа Татьяны открыта европейским веяниям, но по-особому, не ради моды или рабского подражания. В мире европейского просвещения героиня органично усваивает лишь то, что соответствует религиозному и национально-культурному преданию, "умной старине", воспринятым в сердце российской жизни - в деревне. Тем самым "русская душою" Татьяна отличается и от Онегина, "москвича в Гарольдовом плаще", и от "полурусского соседа" Ленского. Онегин и Ленский устремлены в европейские дали "поверх России". Образ

стр. 40


--------------------------------------------------------------------------------

Татьяны восьмой главы - предварение пушкинского размышления 1831 года о соотношении устойчивого и изменчивого в общественной жизни, в котором устойчивость названа "первым условием общественного блага" (XII, 196).

Образ креста, возникающий в ударной, финальной части XLYI строфы, знаменателен. Он выявляет перспективу пушкинского идеала: "сельский дом - смиренное кладбище - крест". В следующих за этим образом безыскусных словах ("Но я другому отдана; / Я буду век ему верна" - VI, 188) героиня говорит о своей готовности к страданиям - готовности нести крест. В контексте такого представления о жизни и личном счастье отказ пойти за Онегиным - это нечто само собою разумеющееся.

Отказ Татьяны мотивирован представлениями о святости семейного союза, о смысле любви, воплощенными христианской церковью в таинстве брака. В апостольском послании, читаемом во время таинства венчания, сказано: "И будут двое одна плоть. Тайна сия велика; я говорю по отношению ко Христу и Церкви" (Еф. 5, 31?32). Церковь молится о супружестве чистом, непорочном, неоскверненном, о единомыслии мужа и жены: "А что Бог соединил, того человек да не разлучает"(21). Об этом говорит и символика таинства: венцы - знак победы над страстями, обхождение аналоя - знак прочности брака и т.д. Глубокое, серьезное отношение Татьяны к браку заставляет вспомнить Машу Троекурову с ее бесповоротным отказом Дубровскому: "Поздно - я обвенчана, я жена князя Верейского", "Я согласилась, я дала клятву, князь мой муж" (VIII, 381). Сказочный вариант "верной супруги" - царевна в "Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях" с ее словами: "Но другому я навечно // Отдана" (III, 548).

Пушкинский роман содержит целостный образ "эпохи русского универсализма" (Н.А.Бердяев), "крайней точки русского западничества" (Г.Флоровский). Эпоха поставила человека перед лицом испытания традиционных ценностей. Конфликт старого и нового, устойчивого и изменчивого возник не впервые и был обострен петровскими преобразованиями. Один из героев "Арапа Петра Великого" сетует: "Жены позабыли слово апостольское: жена да убоится своего мужа; хлопочут не о хозяйстве, а об обновах; не думают, как бы мужу угодить, а как бы приглянуться офицерам - вертопрахам" (VIII, 21). Наталья Павловна - героиня "Графа Нулина", воспитанная "не в отеческом законе", а "во французском пансионе", ловко обманывает своего мужа. Легкомыслие, ветреность, кокетство, своеволие разрушали традиционные основы жизни. Не такова Татьяна. Подобно героиням западноевропейских романов, она позволяет себе любить до замужества, но, выйдя замуж, Татьяна всерьез верна "отеческому закону".

Правомерно оспорить точку зрения С.Г.Бочарова, согласно которой "судьба Татьяны в итоге воспроизводит - по сознательному и твердому выбору - судьбу традиционную, вековую, народную, нянину - ту, о которой няня ей поведывала в самый опасный момент ее романтического уклонения"(22). Судьба героини счастливее судьбы ее няни. Муж Татьяны не ограничивает жизнь своей супруги домашним кругом (к этому сводились былые представления Онегина о семейной жизни), не запирает в деревне, не прячет от посторонних глаз. Татьяна со своей стороны не склонна злоупотреблять предоставленной ей свободой. Героиня сознает относительную ценность светской жизни ("Ей нравится порядок стройный / Олигархических бесед?" - VI, 168), но и не видит в этой жизни глубины и подлинности. Поведение Татьяны соответствует семантике ее имени. Имя героини не просто старинное, а христианское - напоминает о целомудренной и добродетельной подвижнице, чья жизнь увенчалась мученичеством.

Татьяна - княгиня в новых условиях защищает старый идеал "верной супруги", "непорочной жены" и становится образцом благородства, аристократизма. Число литературных предшественниц пушкинской героини, о которых впервые заговорил Н.Л.Бродский, называя Ярославну и Юлианию Лазаревскую(23), может быть увеличено. От образа Татьяны тянутся нити и к другим героиням Пушкина и героиням послепушкинской литературы: к царевнам и царицам в "Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях" и "Сказке о царе Салтане", к персонажам "Капитанской дочки"

стр. 41


--------------------------------------------------------------------------------

- Маше Мироновой и Василисе Егоровне, спрашивающей: "Да разве муж и жена не один дух и едина плоть?". В этом же ряду - тургеневские Ася ("А я хотела бы быть Татьяной", - говорила она) и Лиза Калитина, толстовские княжна Марья и Кити Левина. Татьяна, воплотившая пушкинские поиски синтеза "единого прекрасного" и нравственно доброго, стала, по словам И.С.Шмелева, "женственностью России" и "самой Россией"(24).

Удивительное превращение Татьяны из "девочки? бедной и простой" в великосветскую даму напоминает о легкости перевоплощений Лизы Муромской из барышни в крестьянку и наоборот. В "Барышне-крестьянке" подобные превращения - часть мира игрового, в "Евгении Онегине" - часть мира серьезного. В каждом случае Пушкиным воссоздается одна и та же культурно- антропологическая закономерность: артистизм, пластичность характера и поведения как знак большой внутренней свободы.

Сказанное мною подтверждает традиционное прочтение образа Татьяны, разделяемое большинством литературоведов. В то же время защита Татьяны нередко приобретает черты прямо фантастические: В.С.Непомнящий сравнивает пушкинскую героиню в заключительной главе с "горящей Москвой"(25); А.С.Позов говорит о "фаворских чертах" образа, неоправданно сближая Татьяну с Иисусом Христом(26). Но эти преувеличения, в отличие от противоположной позиции, вырастают на основе несомненного факта: образ Татьяны рожден пушкинской тоской по идеалу, устремленностью поэта к истинной свободе и преображению.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Кармазинская М.А. Загадка Татьяны // Русская словесность. 1997. N 3. С. 20?24.

2 Николаева Т.М. Еще раз о загадочной Татьяне // Вестник РГНФ. 1999. N 1. С. 267?276.

3 Гаррард Дж. Сравнительный анализ героинь "Дон Жуана" Байрона и "Евгения Онегина" Пушкина // Вопросы литературы. 1996. Ноябрь - декабрь. С. 173.

4 Эмерсон К. Татьяна // Вестник МГУ. Серия 9. Филология. 1996. N 6. С. 31, 32.

5 Чумаков Ю.Н. "Евгений Онегин" А.С.Пушкина: В мире стихотворного романа. М., 1999. С. 117.

6 Позов А.С. Метафизика Пушкина. М., 1998. С. 63.

7 Набоков В.В. Комментарий к роману "Евгений Онегин". СПб., 1998. С. 593.

8 Николаева Т.М. Указ. соч. С. 270, 276.

9 Пушкинские произведения, заметки, письма цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 19 т. М., 1994?1997. Римская цифра в скобках означает том, арабская - страницу.

10 Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М., 1941. С. 47?48; Бочаров С.Г. Стилистический мир романа ("Евгений Онегин") // Бочаров С.Г. Поэтика Пушкина. Очерки. М., 1974. С. 86.

11 Ахматова А.А. Болдинская осень (8-я глава "Онегина") // Ахматова А.А. Соч.: в 2 т. М., 1987. Т. 2. С. 141.

12 Левкович Я.Л. Письма Пушкина к жене // Пушкин А.С. Письма к жене. Л., 1987. С. 91.

13 Франк С.Л. Религиозность Пушкина // Пушкин в русской философской критике. М., 1990. С. 389.

14 Кармазинская М.А. Указ. соч. С. 22.

15 Ахматова А.А. Указ. соч. С. 136.

16 Кармазинская М.А. Указ. соч. Там же.

17 Набоков В.В. Указ. соч. С. 550.

18 Цветаева М.И. Мой Пушкин // Цветаева М.И. Избранное. М., 1987. С. 281? 282.

19 Гроссман Л.П. Онегинская строфа // Он же. Борьба за стиль. Опыты по критике и поэтике. М., 1927. С. 101?102; Хализев В.Е. Завершение действия "Евгения Онегина" // А.С.Пушкин. Проблемы творчества. Калинин, 1987. С. 53.

20 Гроссман Л.П. Указ соч. С. 104

21 Таинство брака в русском переводе / Пер. Анри Волохонского // Вестник РХД N 177. 1998. I?II. С. 25.

22 Бочаров С.Г. "Обречен борьбе верховной?" // Бочаров С.Г. О художественных мирах. М., 1985. С. 95.

23 Бродский Н.Л. "Евгений Онегин", роман А.С.Пушкина. М., 1957. С. 323.

24 Шмелев И.С. Слово о "Татьяне" // Шмелев И.С. Неупиваемая чаша. Романы. Повести. Статьи. М., 1996. С. 684.

25 Непомнящий В.С. Беседа с редакцией. Отрывок // Другие берега. 1993. N 3. С. 23.

26 Позов А.С. Указ. соч. С. 56.

стр. 42