Отвечая в середине 80-х годов на вопрос, что в настоящее время составляет его "главную боль писателя и гражданина", В.И.Белов сказал: "Все, что касается современной семьи!?" (1).

Непосредственно русской семье нашего времени, основам ее лада и причинам все более усугубляющегося разлада Белов посвятил цикл небольших по объему произведений под общим названием "Воспитание по доктору Споку" (1974). Но проблема семейно-супружеских отношений и условий, подлинных или мнимых, их крепости - в контексте общего вопроса о непреходящих ценностях крестьянско-земледельческого жизненного уклада и их судьбы в советский период российской деревни - освещается Беловым и в романе "Кануны", в очерках народной эстетики "Лад", и в повести "Привычное дело" (1966), принесшей писателю широкое признание.

Жизнь и участь главных героев "Привычного дела", колхозников-северян Ивана Африкановича и его жены Катерины, Белов раскрывает в свете не послеоктябрьской только, а многовековой истории отечественного земледельца. В итоге между семьей Дрыновых и их деревенскими предками обнаруживается - как и в драматических, так и в устойчиво положительных (и поэтических) сторонах их общественного состояния - по существу, не столько различие, сколько капитальное сходство. Чем глубже

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

вникаешь в жизнь Ивана Африкановича, Катерины, их соседей, тем настойчивей ассоциации, параллели, переклички с прошлым. Как бы подспудная семантическая грань изображаемых ситуаций и характеров, оно вторгается в повествование уже именем и фамилией центрального персонажа. Почему именно Дрынов (от диалектного "дрын" - палка)? Не оттого ли, что в своем колхозе этот человек не хозяин, а лишь подневольный, погоняемый начальством исполнитель? А весьма редкое у русского человека отчество - Африканович (от латинского "африканский", "африканец") не роднит ли героя с теми безмерно терпеливыми его предками, положение которых русские писатели XIX века поясняли параллелью с уделом африканских негров на плантациях американских рабовладельцев? Ведь этот смысл отчества Дрынова подтверждается и ироничным вопросом одного из соседей героя: что, мол, он "все еще в африканских веревках"? Сказано это в конкретной полукомической ситуации (Иван Африканович, разбуянившийся во хмелю, был связан односельчанами), но в контексте всей повести звучит многозначительно. Вспомним, что за свой труд Дрынов получает 10?15 рублей в месяц, его жена, работающая скотницей, - 40?50 рублей, а в семье девять детей. Исторически значимы и другие детали произведения: стариной светятся "исповедь" Ивана Африкановича (в главке "Прямым ходом") перед мерином Парменом, побуждающая вспомнить чеховский рассказ "Горе", рекрутская частушка, упорно повторяемая героем, и даже своеобразное удальство его напарника Мишки, который (как крестьянин Захар Воробьев в одноименном рассказе И.А.Бунина) выхлебал на спор миску водки с накрошенным туда хлебом. Позднее в повести появятся характерные для минувшего века понятия "недоимка" (т.е. часть подати, в счет которой ее сборщики забирали у крестьянина теленка, овцу, самовар и т.д.), "приют" (т.е. детский дом для сирот), примененные Беловым, однако же, к современному деревенскому быту.

По логике произведения, у русского колхозника конца сороковых - начала пятидесятых годов оказались общие с его прадедами и причины главных невзгод, и источники мужества перед ними. "Русский крестьянин, - говорил Белов в интервью газете "Правда" в апреле 1988 года, - был главной опорой огромного государства - в экономическом, военном, духовном, культурном смыслах. После революции бойцов в Красную Армию рекрутировали из крестьянства, кадры для промышленности - тоже. В Великую Отечественную войну основные тяготы опять же легли на крестьянство" (2). А что он получал в награду от правительств царской России? И что, кроме пустопорожнего трудодня и гражданского бесправия, колхозник, не имевший паспорта и тем самым снова закрепощенный, получил после своего огромного вклада в дело победы над фашистской Германией? Есть в "Привычном деле" сцена (главка "На бревнах"), исполненная горькой авторской иронии. Вот сынишка Ивана Африкановича, оседлав палку, бежит по деревенской улице: "Короткие Васькины штаты лямками крест-накрест глядят назад партошинами, и от этого Васька похож на зайца. Полосатая замаранная рубашонка выехала спереди, и на ней, на самом Васькином пупе, болтается орден Славы". Сосед Дрынова, инвалид первой мировой войны Куров, заметив Васькину игру, наказывает мальчику: "?Брось, батюшко, потачину-то, долго ли глаз выткнуть". И лишь после этого шутливо касается ордена Славы на Васькином животе: "Больно хороша медаль-то, носи, батюшко, не теряй". Еще более показательна реакция самого владельца ордена. Увидев "оснащение" своего сына, Иван Африканович приказывает: "Васька!.. А ну положь батог. Кому говорят, положь". О боевом ордене, превратившемся в детскую игрушку, ни слова. И это, разумеется, не равнодушие героя к своему патриотическому подвигу, а следствие того, что и этот подвиг не принес крестьянину должного признания со стороны государства. "С Москвой-то, - не без сарказма констатирует этот факт один из персонажей повести, - у нас связь хорошая. Москва-то в нашу сторону хорошо говорит. А вот бы еще такую машину придумать, чтобы в обе стороны, чтобы и нас-то в Москве тоже слышно было".

Кажется, невыносимы жизненные тяготы семьи Дрыновых и унижающая их гражданская дискриминация крестьянства, когда, скажем, за траву, накошенную

стр. 18


--------------------------------------------------------------------------------

колхозником для своей коровы, его признают вором или когда вынуждают Катерину, не оправившуюся от родов девятого ребенка, косить эту траву ночью с фонарем. Кажется, должен куда глаза глядят бежать от такой жизни человек. Но не покидает родную деревню Иван Африканович и только однажды поддался он соблазну поискать лучшую долю, да через три дня вернулся. Отчего это? От трусости, в которой нелепо упрекать человека, удостоенного на фронте ордена Славы? Или, как полагали некоторые критики повести, по причине личностной неразвитости беловского героя, не сознающего-де своего человеческого достоинства? Но Иван Африканович, которого называли то человеком "непосредственным" (И.Дедков), то "естественным" (А.Герасименко), то "коллективным" (Ю.Селезнев), на деле именно личность, однако личность народно-крестьянского склада, сознание и поведение которой определено прежде всего чувством долга, формируемого всем трудовым укладом земледельца и составляющего сердцевину его нравственности.

Это долг перед землей с ее добровольно принятой крестьянином властью над ним. Он прежде всего повелевает Ивану Африкановичу жить и трудиться и после смерти горячо любимой им Катерины. "?Надо, видно, жить, деваться некуда", - говорит себе герой, выражая тот же нравственный земледельческий императив, что и заключительные слова другого произведения Белова - рассказа "Весна": "Надо было жить, сеять хлеб, дышать и ходить по этой трудной земле, потому что другому некому было делать все это".

Это долг перед природой, с которой земледелец связан органически, потому что своеобразием своего труда вписан в ее годовой круг, и благодаря которой сызмала проникается поэзией земледельческого труда.

Это долг перед своими крестьянскими предками, что столетиями работали на земле, удобряли и обихаживали ее, завещая беречь ее как величайшее крестьянское богатство. Наконец, это долг земледельца перед его потомками - собственной семьей.

Чувство долга во всех его разновидностях - первейшее, по мысли Белова, "привычное дело" русского крестьянина, сохранившего в себе истинно крестьянские начала. Но оно же и главная духовно-нравственная опора земледельца в также "привычных" для него тяжелых материальных и социальных условиях его существования. Однако самым надежным залогом душевного лада Ивана Африкановича и Катерины является их традиционная в своей основе крестьянская семья.

Вопреки ничтожному заработку, отсутствию каких бы то ни было удобств, нехватки во всем, в ней царят согласие, взаимопомощь и ласка. Откуда они? Конечно, и от взаимной любви супругов - с примесью материнского участия у Катерины и нерушимой верностью жене у Ивана Африкановича. Вот он у могилы супруги мысленно обращается к ней: "Худо мне без тебя, вздоху нет, Катя. Уж так худо, думал за тобой следом? А твой голос помню. И всю тебя, Катерина, так помню, что? Ты, Катя, где есть-то? Милая, светлая моя?". По словам Ивана Африкановича, у них с Катериной была не "холодная", а "горячая", даже "сладкая" любовь. Большой ошибкой было бы, однако, понять ее как замкнутое эгоистическое счастье для двоих. Ведь плодом этой любви стал настоящий домашний сад заботливо выхаживаемых и в труде воспитываемых детей.

В трактовке семьи автор "Привычного дела" следует исконному воззрению народа и "семейной мысли" Л.Толстого. Смысл и цель супружества не в чувственных наслаждениях самих по себе, а в продолжении жизни через физически и нравственно здоровое и духовно просветленное потомство. А вырастить его можно лишь при взаимной поддержке и согласии супругов и том общем неустанном труде, который диктуется сознанием ответственности перед детьми и дает верную меру половой страсти человека.

Образ крестьянского семейного лада имеет в "Привычном деле" яркую метафорическую параллель. Это тот родничок, возле которого всегда отдыхали, возвращаясь в свою деревню, Иван Африканович и Катерина. Значение его многогранно. Он и символ природы в ее вечном возрождении. И иносказательный образ самоотверженного материнского сердца. Помните: Иван Африканович не находит родничка после своей незадачливой попытки уехать со свояком

стр. 19


--------------------------------------------------------------------------------

Митькой на Север: "Там, где был родничок с чистым песчаным колодчиком, громоздилась черная искореженная земля, вывороченные корни, каменья?" Родничок превратился в подобие могилы. Но вот финал повести вновь возвращает нас к этой метафоре. Оказывается, родничок все же не погиб и пробил себе путь. Так любовь Катерины к Ивану Африкановичу, ее любящая душа возродятся в заботе героя об их детях - символе продолжающейся несмотря ни на что жизни.

* * *

В цикле "Воспитание по доктору Споку", связанном общей проблемой и сквозным героем - Константином Платоновичем Зориным, крестьянином по рождению и годам отрочества, но живущим и работающим после окончания вуза в областном центре, Белов объединяет деревенский "материал" с городским и создает обобщенный образ традиционного для русской классики героя времени в его нынешнем варианте. Своей структурой "Воспитание?" намеренно перекликается со знаменитым романом М.Ю. Лермонтова, напоминая его и жанровым разнообразием вошедших в цикл фрагментов (повесть, исповеди, новеллы), и их количеством (шесть у Белова и пять плюс "Предисловие" к журналу Печорина у Лермонтова), и способами повествования (как от первого лица, так и от третьего). На этом фоне ярче проступает новизна беловского "героя", лишенного, в отличие от лермонтовского, всякой загадочности, демонизма, исключительности, хотя в свою очередь отличающегося развитым личностным самосознанием и достоинством. Сверх того, Печорин не женат, а Константин Зорин раскрывается прежде всего в семейно-супружеских отношениях, которые - в их взаимозависимости с иными связями советского человека - стали в названном цикле главным предметом анализа. Ибо, по словам Белова, "разрушение семьи, которое происходит, может обойтись нашему государству очень дорого. Это чувствуется уже теперь и в нравственном, и в экономическом, и в демографическом смыслах" (3).

Цикл "Воспитание по доктору Споку", отливающийся в конечном счете также в роман, который можно было бы назвать "Русский семьянин нашего времени", начат образом-мотивом крестьянского дома. "Утром я, - говорит рассказчик "Плотницких рассказов" Константин Зорин, - хожу по дому и слушаю, как шумит ветер в громадных стропилах. Родной дом словно жалуется на старость и просит ремонта. Но я знаю, что ремонт был бы гибелью для дома: нельзя тормошить старые задубелые кости. В таких случаях лучше строить новый дом бок о бок со старым, что и делали мои предки испокон веку. И никому не приходила нелепая мысль до основания разломать старый, прежде чем начать рубить новый" (курсив наш. - В.Н.).

Здесь старый деревенский дом - символ прежде всего семейного лада (и пример для согласных общественных отношений человека), основывающегося на чувстве долга перед детьми, немощными стариками, трудовой взаимопомощи и взаимной верности супругов. И это не узкокрестьянские, а народно- христианские устои русской семьи. Ведь так же понимали их и Татьяна Ларина (помните: "Но я другому отдана и буду век ему верна"), и супруги Мироновы, их дочь Маша и Петр Гринев из "Капитанской дочки" Пушкина и, конечно, сам великий национальный поэт, положительные герои и имя которого, наряду со средневековым "Домостроем" ("А ты знаешь, что "Домострой" проповедует мужскую верность?"), непосредственно или ассоциативно присутствуют в "Воспитании по доктору Споку".

Вековой крестьянский дом - это, во-вторых, и народно-национальная традиция семейных отношений, та их самобытная культура, которую можно обновлять, но нельзя безнаказанно до "основания" разрушить или заменить культурой инонациональной, а тем более абстрактной, национально безликой. Вот в новелле "Свидание по утрам" о ней вспоминает деревенская бабушка, удрученная беспрерывными ссорами и во второй семье своей дочери Антонины ("А меж-то собой? Зачастую как собаки. "Разве этому я ее учила?" - про себя, горько произносит бабушка"). "Она вспоминает и собственного мужа, сгинувшего в последней войне. За ним приходит в память свекровушка, золовки и деверья. Что говорить, не больно ласкова была покойница. Да справедлива. У самовара, бывало, сидит, первую чашку мужу,

стр. 20


--------------------------------------------------------------------------------

вторую сыну. А третью-то не малолетним золовкам, а ей, невестке. Свекор-то не враз, да оттаял, зато потом не давал никому в обиду" (курсив наш. - В.Н.). Потому что убедился в трудолюбии невестки и преданности ее мужу, семье, детям, своему призванию женщины-матери ("А теперь-то? Бабам детей рожать лень, мужики разучились кормить семью").

Был момент в жизни юного Зорина, когда, сбитый с толку высокомерно- неуважительным отношением к сельскому труженику со стороны властей, он с радостью покидал свой "темный" отчий дом ради, как казалось ему, большого и культурного города: "Тогда я ликовал: наконец-то навек распрощался с этими дымными банями" (курсив наш. - В.Н.). Прожив и проработав десятилетия в мире не только стандартных домов и квартир, но и фальшиво понятого "равенства" между мужчиной и женщиной, пренебрегающего их природным своеобразием и превращающего обоих в некие бесполые существа, по-новому увидел свою деревенскую родину. "Я готов, - говорит Зорин, - топить эту (т.е. "дымную". - В.Н.) баню чуть не каждый день. Я дома и теперь мне кажется, что только здесь такие прозрачные бывают озера. Такие ясные и всегда разные зори. И сейчас так странно, радостно быть обладателем старой бани и молодой проруби на чистой, занесенной снегом речке?" (курсив наш. - В.Н.). Истоком и хранилищем здоровых нравственных, в частности семейно- супружеских, норм открылась герою Белова русская деревня. Она же, а не врачи-специалисты, лечившие Зорина (в новелле "Дневник нарколога") от алкоголизма и душевной тоски, вернула этому оставленному женой любящему супругу и отцу внутреннее равновесие, желание и способность жить.

Ни нормальной семьи, ни подлинного самоуважения и общественного признания в качестве самобытных индивидуальностей не обретут, показывает автор "Воспитания по доктору Споку", однако, такие героини произведения, как рассказчица исповеди-автобиографии "Моя жизнь" и вторично вышедшая замуж жена Зорина Антонина. Ведь обе невольно или вольно пренебрегли заветами отчего дома, заменив их, как они полагают, современно- прогрессивными представлениями о сущности и назначении женщины - супруги и матери.

Первая из них носит имя Татьяны, но от пушкинской Татьяны Лариной отличается разительно. Родившись в дружной семье ленинградских рабочих, она девочкой была эвакуирована из блокадного города в одно из сел Вологодчины, где после смерти матери ее с братом приютили и вырастили в своем доме две деревенские соседки. "Никогда , - думала Татьяна, - я не забуду этих людей, ни тетю Маню, ни бабу Густю". Однако, по существу, забыла, так как не унаследовала нравственной чистоты своих воспитательниц. Уехав в город, она, учась в ремесленном училище, вступает в интимную связь с молодым человеком, одновременно встречаясь с другим, за которого спустя время выходит замуж. Рождение дочери и счастливая семейная жизнь не удержали Татьяну от легкомысленной измены мужу, которой она, в отличие от супруга, не придала значения ("Подумаешь, развел трагедию"). Семья распалась.

Одна с маленькой дочерью, героиня кочует по городам, сходится без любви с отслужившим армию сержантом, "а когда забеременела", расписывается с ним. И вновь вначале семейная жизнь "проходила счастливо": родился сын, молодожены получили квартиру, муж хорошо относился к девочке от первого брака, захотел ее удочерить ("Хватит, я не хочу больше, чтобы кто-то стоял между нами"). Но Татьяна не поняла его ("Я сказала ему, не все ли равно, какая у Кати фамилия") и не согласилась, что привело к первому семейному разладу. "Жуткую ссору" между супругами вызвала ревность Татьяны к ее деревенской свекрови, которую полюбили дети, а последующее отчуждение мужа - нежелание родить еще одного ребенка и вместо службы воспитывать детей ("Ну, уж, говорю, нет. Я что, хуже других, дома сидеть? Я всю жизнь в коллективе"). Распалась вторая семья.

В конце исповеди героиня успокаивает себя: есть квартира, хватает денег, дети почти взрослые, и она как будто не одна ("К нам ходит один мой знакомый, это спокойный, почти не пьющий человек, он всегда приносит с собой то шампанское, то цветы"). На деле Татьяна одинока, дети ее, выросшие без отцов, душевно травмированы и не

стр. 21


--------------------------------------------------------------------------------

прощают мать. Вот и дочка однажды выбросила букет материнского ухажера в форточку. "Я, - говорит Татьяна, - отшлепала ее по заднему месту, она заплакала и убежала?" Героиня забыла, как жестоко страдала сама, когда ее собственная мама - в голодный военный год - нарушила супружескую верность своему, уже, по-видимому, погибшему на фронте мужу.

Если бывшая выпускница ремесленного училища легко забыла народное понимание женщины как "верной супруги и добродетельной матери" (Пушкин), то Антонина Зорина, женщина с высшим образованием, сотрудница крупной библиотеки, не могла, по словам ее мужа, "терпеть даже этого слова: "деревня". Она почему-то стесняется своего деревенского детства, все прошлое кажется ей отсталым и некультурным". И оттого нимало не смущается поступками, которых ни при каких обстоятельствах не позволили бы себе простая крестьянка или городская труженица: не кормить вернувшегося после трудового дня мужа, положить его одетым на раскладушке ("Мужики с женами раньше не спали врозь?", - замечает мать Антонины), разбросать по квартире предметы своего интимного туалета, выместить на крохотной дочурке собственное раздражение и написать на супруга и отца их ребенка донос его начальству, т.е. совершить прямое предательство. Традиционным добродетелям жены - терпимости, стремлению к единодушию с мужем и почитанию его как своей опоры и главы семейства - она противопоставила, в сущности, их отрицание. "Почему, - недоумевает Зорин, - она всю жизнь борется с ним? Она всегда, всегда противопоставляет его себе. В каждом его действии она видит угрозу своей независимости. Он всегда стремится к близости, к откровенности. Но она словно избегает этой близости и всегда держит его на расстоянии".

Потому, отвечает художник, что Антонина Зорина, подобно множеству ее сверстниц, женщина уже не столько русская, сколько советская, а также и женщина эпохи научно-технической революции и машинной цивилизации с их отнюдь не одними положительными, но и разрушительными гуманитарными последствиями. Как женщина советская, Антонина - фанатик эмансипации ("Она, - замечает ее муж, - утонула в своей дурацкой работе, она чокнулась на эмансипации, хотя еле волочит ноги"), в реальности обернувшейся жестокой государственной эксплуатацией женского труда (например, той разнорабочей Трошиной, которая в новелле "Воспитание по доктору Споку" вынуждена на себе таскать цементный раствор) и освободившей женщину не от кухни, якобы ее закрепощающей, а от ее женской природы. Но разве, избавившись от естественных для ее пола нежности, материнской, дочерней и супружеской любви, Антонина Зорина сохраняет себя как личность, о чем так печется? Как женщина современная, идущая в ногу с НТР, Зорина некритично воспринимает ту рационализацию и стандартизацию, которые машинная цивилизация вслед за индустриальным производством, бытовым сервисом навязывает и людским отношениям, человеческим эмоциям. И вот уже собственную дочь она воспитывает по методике не отечественного, а американского педиатра Спока, т.е. сугубо рационально, не замечая, что делает из ребенка "ходячего робота".

Детский врач Спок, популярный в США, а в начале 70-х годов - в качестве независимого кандидата в президенты - получивший широкую известность и в России, сам по себе в цикле Белова, конечно, только символ. Дело не в нем, а в тех россиянах, что рабски следуют представлениям и ценностям, выработанным в условиях, далеких от национального опыта их собственной страны и поэтому для русского человека неизбежно абстрактных, умозрительных, способных лишь нивелировать его индивидуальность. Однако люди типа Антонины Зориной, оторвавшиеся от родной почвы, как раз и принимают эти ценности за истинное и последнее слово культуры, цивилизации и прогресса. И не замечают, что в своей обезличивающей (механизирующей) личность тенденции они ничуть не лучше идеологии советского тоталитарного государства, требующей единомыслия и человеческого единообразия, а потому поддерживающей и насаждающей везде и всюду только посредственность. К примеру, даже в медицине, где, по свидетельству рассказчика "Дневника нарколога", "личность

стр. 22


--------------------------------------------------------------------------------

вообще игнорируется". "Кто нынче преуспевает? - констатирует в той же новелле и строитель-прораб Константин Зорин. - Не глотает ни валидол, ни валерьянки? Перестраховщик. Да, да, самый банальный перестраховщик, что-то такое серое, среднее. И я бы сказал, жалкое. Этот тип проникает везде" (курсив наш. - В.Н.).

Человеком усредненным и вызывающим жалость (в том числе и ее "простой" матери-крестьянки) выглядит в действительности, вопреки ее самомнению, и героиня рассказов "Воспитание по доктору Споку", "Свидание по утрам", "Чок- получок" Антонина Зорина. И вполне закономерно, что в глазах не только ее мужа, но и читателя эта образованная женщина-"общественница" ("библиотечный профорг") оказывается, по существу, двойником куда более скромной в своих жизненных притязаниях, эмоционально примитивной Татьяны из "Моей жизни" ("Почему во сне, - спрашивает себя Зорин, - они так странно объединяются в одну?").

Роман Белова о современной русской семье итожится новеллой "Чок- получок" - подлинным художественным шедевром писателя, своей обобщающей для мысли произведения функцией, а также драматизмом и драматургическим построением ситуации, напоминающей лермонтовского "Фаталиста".

В ее зачине рассказчик описывает импортное охотничье ружье своего приятеля, которому действующие лица новеллы были косвенно обязаны своим выездом за город: "Бюхард" (т.е. ружье этой фирмы), если употребить это слово в мужском роде, был очень изящен. Он сочетал в себе эдакую немецкую упорядоченность и английский лоск, французскую элегантность и скандинавскую сдержанность. Одновременно голубевская двустволка возбуждала мысль об испорченности и декадансе? Мне казалось, что за ее воронеными узорами теплится тайный порок, а окружные формы цевья и ложа сами выглядели как-то обнаженно и неприлично" (курсив наш. - В.Н.).

В "портрете" ружья заданы все компоненты той культуры (цивилизации), с представителями которой - в лице двух молодых столичных физиков- кибернетиков и их спутницы - столкнутся в обстановке осенней природы Константин Зорин, его жена Антонина и их приятель Сашка Голубев. Это, так сказать, интернациональность без национальности (ружье имеет черты многих народов, но ни одного по преимуществу), внешняя прочность и изящество при внутренней, как в искусстве декаданса (от французского "упадок"), ущербности и спокойном бесстыдстве. Заметим, что подобные начала будут просматриваться и в обликах трех московских туристов - Алки, Бориса-Барса и Вадима, особенно последнего.

Впрочем, встрече с ними в новелле предшествуют часы согласия и взаимной любви между супругами Зориными, навеянные величавой и целомудренной природой, близкой к пейзажам их деревенского прошлого ("Впервые за все лето, - говорит Константин Зорин, - на душе было легко и спокойно. Я был снова счастлив"). Разрушило это состояние ("И вдруг я вздрогнул, словно ошпаренный") появление утром у палатки Зориных "сонной девицы в широких расклешенных зеленых штанах, в замшевой, наверняка импортной куртке или кофте...", с "несвежим лифчиком" и бесцеремонным взглядом. То была носительница научно-технического прогресса и "рациональных" форм общежития (ночь она провела в палатке с двумя мужчинами) - "оператор одного из ведущих в стране НИИ" Алка (в переводе с греческого, возможно, - "другая, вторая, следующая"). Знакомство и общение Зориных в течение дня с ее спутниками имело своим результатом смену возникшего было супружеского лада на глубокое взаимное отчуждение (горькую обиду мужа и едва не ненависть к нему жены) и досрочное прекращение загородного отдыха. Что же произошло?

Зорины были втянуты в игру, в которой оказались лицедеями, хотя Константин исполнял свою роль против воли и с отвращением, а Тоня охотно и с удовольствием ("Моя жена преображалась прямо на глазах"). Игра, а также кукла, марионетка - ключевые художественные понятия (концепты) новеллы "Чок-получок". В глазах Зорина, игра - поведение, когда "люди не хотят быть сами собою" и "им хочется выглядеть иначе, чем они есть на самом деле". В понимании Белова, это синоним вообще того искусственного и при всей его

стр. 23


--------------------------------------------------------------------------------

видимой значительности мнимого существования, при котором главные проблемы и интересы человека забываются или игнорируются, а участники игры движимы заботами тщеславия, самолюбия и мелочного честолюбия. Если это и деятельность, то не искушенная моральными, нравственными критериями и личной ответственностью деятелей за содеянное ими. Таковы политика в тоталитарном государстве, бездушная и безликая бюрократия (ср. "бюрократические игры"), такова и довлеющая самой себе, абстрагировавшаяся от судеб конкретных людей и своего народа наука. Это мир жизни не живой, а призрачной, способной развращать живую. И субъекты его - не столько люди с глубокими духовно-нравственными корнями, сколько марионетки, куклы.

Как затянутая в заграничную куртку Алка, женщина из тех, что "не знают, что хорошо, а что плохо, не представляют, куда и как ступят в следующую минуту". Ведь "мораль для таких дурочек либо не существует совсем, либо понятие старомодное. Такое существо живет совершенно свободно и поэтому почти всегда безответственно". Но недалекая Алка всего лишь из кукол- марионеток. Куда опаснее для окружающих, общества в целом игрок-кукловод Вадим, пишущий кандидатскую диссертацию и "наглядно" разъясняющий зачарованной Тоне теорию относительности. Под обаянием его рассуждений - нет, не о Пушкине ("При чем здесь Пушкин? - произнес Вадим..."), а о лидерах западноевропейского литературного модернизма Кафке и Джойсе Зорина не замечает контраста (помните "мысль об испорченности", возбуждаемую голубевским ружьем?) между "мощной спортивной фигурой" ее собеседника и его "почти мальчишеским голосом". Но Вадим, как увидим, умеет и прятать свою сущность.

В собственно игру превратился с момента знакомства Зориных с туристами- физиками весь день. "Нелепой, занявшей полдня рыболовной сценой" обернулась рыбалка; игрой был "специфический разговор" Вадима и Зорина ("Я нехотя включился в эту игру?") о достоинствах голубевского ружья; забавой, а не делом - приготовление ухи из чужих окуней и лещей и, конечно, бессмысленная ввиду полной неосведомленности слушательницы лекция о теории Эйнштейна. Но подмена жизни игрой достигла своего пика, когда Вадим (возможно, от древнерусского "вадити" - обвинять, клеветать) предложил "сыграть в рулетку".

Спровоцировала это (или подыграла заранее условившемуся с ней инициатору) опять-таки Алка ("Мальчики, а вот вы бы сыграли в рулетку? Вот вы сейчас? Вот сейчас, сейчас?"). Однако замысел принадлежал высокоинтеллектуальному Вадиму. Между тем предложение его абсолютно аморально: ведь участвовать в рулетке могли только двое (Борис-Барс и Голубев отказались), один из которых - семьянин и отец.

Помня об этом, Зорин также отклонил преступно-безответственное по его сути испытание. Но, пораженный "каким-то грустным, полным горечи и обиды" взглядом супруги - увы, не от страха за мужа, а по причине разочарования в нем и стыда за его "трусость", - принимает вызов. Оставшись, когда все заснули, один, он кладет в ствол "Бюхарда" отделившийся от прочих патрон и, приставив стволы к правому виску, ольховым прутом нажимает спусковой крючок. Патрон оказывается без пороха, Зорин, переживший страшное мгновение, жив. Но, не подозревая Вадима в подвохе, ищет заряженный патрон, выстреливая в воздух оставшиеся пять зарядов. Выстрела не последовало: "Разряжены были все шесть патронов".

Представитель якобы последнего слова цивилизации, культуры и науки был даже не Грушницким из "Героя нашего времени" Лермонтова. Тот, одобрив подлый замысел драгунского капитана не класть пулю в пистолет Печорина, в конечном счете заплатил за это жизнью. Нынешний герой времени, рассуждающий о Кафке и Джойсе, но равнодушный к Пушкину молодой физик, предстал игроком-шулером, изначально - в случае реализации его безнравственной затеи - обезопасивший себя (но не партнера!) от наималейшего волнения.

Стыд, горечь и гнев душат Константина Зорина, позволившего втянуть себя в отвратительный для ответственного человека фарс. И в итоге потерявшего то хрупкое моральное согласие, что накануне возникло у него с женой. Впрочем, это было неотвратимо. Супруга Зорина, стесняющаяся своего

стр. 24


--------------------------------------------------------------------------------

деревенского происхождения, уже давно перешла в стан марионеток - людей, как думается ей, наикультурных, а на деле со стереотипно- стандартными вкусами, понятиями и механическим поведением. Соответствующий сигнал-намек читателю дан в начале новеллы: Антонина в час отъезда за город "неожиданно даже для себя вдруг ринулась в парикмахерскую", где "ежемесячно придавала своей голове нечто кукольное, даже овечье" (курсив наш. - В.Н.). Привлекательная от природы ("Она красива, моя Тонька?"), женщина меняет свой естественный облик на шаблон, отвечающий не индивидуальному восприятию ("Ты нравишься мне без кудрей", - говорит ей муж), а модному эталону. Выступив в конфликте супруга с туристами-лицедеями на стороне его антиподов, т.е. вновь предав мужа, она оставляет его и в тот момент, когда Зорин ставит над собой смертельно опасный эксперимент ("Я ждал, но жена не отозвалась. Она либо спокойно спала, либо не захотела отозваться?"). Эта бесчувственность самого близкого Зорину человека подчеркнута контрастными к ней интуицией и волнением за своего "старшего брата" голубевской собаки: "Джек вновь выскочил из кустов. Виляя хвостом и, как мне показалось, удивленно, он уставился на меня"; "Он не уходил"; "Недоуменная собачья морда глядела на меня?"; "Джек глядел на меня с удивлением" (курсив наш. - В.Н.)

Ослепленная блеском столичных "эрудитов", Антонина Зорина едва ли поверит открывшейся ее мужу правде о них. Да и он, оскорбленный ее противоестественным спокойствием в роковой для ее супруга и отца их ребенка час, не расскажет этой правды. Семья Зориных, как видно из "Плотницких рассказов" и "Дневника нарколога", распадется навсегда. Как, по мысли художника, и семьи множества мужчин и женщин, коль скоро кто-то из них захочет построить супружеский союз на абстрактно-умозрительных, а не живых народных началах.


--------------------------------------------------------------------------------

1. Белов В. Все впереди. М., 1987. С. 3.

2. Белов В. Возродить в крестьянстве крестьянское // Правда. 1988. 15 апр.

3. Белов В. Все впереди. С. 3.

стр. 25