В последние десятилетия заметно активизировался литературоведческий интерес к творческой личности и биографии М. Зощенко, трансформирующий три ранее сложившихся типа его восприятия (три "маски"): "сатирик быта", "веселый писатель" и, наконец, "глубокий реалист, создавший свой метод для изобличения мещанского сознания".1 На сегодняшний день генеральный литературоведческий подход выражен в "Поэтике недоверия" А. К. Жолковского, который считает, что главное свойство творческой личности М. Зощенко - двойственность.

Вариантность жизненных координат задана была в судьбе М. Зощенко изначально и всячески поддерживалась, лелеялась самим писателем, не назвавшим даже ни точного места, ни точной даты своего рождения. Принято считать, что М. Зощенко родился в Петербурге, но в одной из ранних печатных справок местом своего рождения он назвал Полтаву. Полтава была указана и в статье о нем в первой советской литературной энциклопедии, выходившей в 30-е годы прошлого века.

И дата рождения имеет два варианта: 1895 год - если придерживаться многочисленных автобиографических заметок (эта дата была указана также на его первом надгробии), или год 1894-й - принятый по уточняющим документальным разысканиям, на основании которых отмечался и столетний юбилей писателя.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Вольпе Ц. Искусство непохожести. М., 1991. С. 187.



стр. 169


--------------------------------------------------------------------------------

Если можно так сказать, "вариантным" является даже представление о внешности и манере поведения М. Зощенко. Ю. Олеша записал в своем дневнике в марте 1930 года впечатление от одного из совместных с Зощенко выступлений: "Этот человек, маленький, поджарый и прямой, - чрезвычайно осанистый, несмотря на щуплость, - стал рядом с кафедрой, положил листки, следовательно, сбоку и с выражением почти военного презрения на лице читал свой рассказ. Он читал железным голосом вещь, вызывающую ежесекундные раскаты хохота".2 Человек в один и тот же момент мог казаться щуплым и осанистым и читать "железным голосом" рассказ под аккомпанемент хохота.

Известный исследователь полагает, что новые материалы и публикации разрушают облегченное представление о творческой личности М. Зощенко, ускользающей от прямолинейного прочтения. Эти материалы заставляют задуматься о возможности совмещения, "сведения воедино фигуры автобиографа, ипохондрика, самокопателя"3 с автором комических произведений через выявление авторских интенций, лежащих в основе этого противоречия.

Доказательств справедливости, оправданности такого подхода, кроме необходимости научного комментирования приведенных фактов, немало, причем из разных сфер проявления творческой личности известного сатирика.

Так, о двойственности жизненных принципов, определяющих повседневное поведение писателя, свидетельствуют его взаимоотношения с М. Горьким, взаимоотношения, которые сознательно и целенаправленно выстраивались годами. И если верить публичным писательским признаниям М. Зощенко, они были и откровенно дружескими, и почтительно ученическими. Такого рода признаний немало. Можно начать с цитат из письма М. Зощенко к М. Горькому, предваряющего публикацию "Голубой книги": "И тогда, вспомнив ваши (М. Горького. - К. Д. С.) слова, я (М. Зощенко. - К. Д. С.) с уверенностью принялся за работу. (...) Позвольте же, глубокоуважаемый Алексей Максимович, посвятить вам этот мой слабый, но усердный труд, эту мою "Голубую книгу", которую вы так удивительно предвидели и которую мне было тем более легко и радостно писать, сознавая, что вы будете ее читателем".4

Признания весьма красноречивы и возымели действие: патриарх советской литературы откликался даже на бытовые просьбы М. Зощенко. Например, в статье Ю. Томашевского "Об одном посвящении" приводится такой случай: "Жакт, в котором состоял Зощенко, решил выселить из его квартиры соседа, который в это время отсутствовал, находясь на сезонных работах. (...) Зощенко попытался объяснить управдому, что он, так сказать, "домашний работник", что тихий, тактичный сосед ему не мешал, а теперь вряд ли он сможет спокойно работать. (...) Однако управдом и слушать ничего не хотел: будешь препятствовать - по судам затаскаю".5 Вот тут-то М. Зощенко и решался написать Горькому (жакт-то был имени Горького!), попросить вмешаться в ситуацию, которая для М. Зощенко могла закончиться неприятным подселением.

М. Горький тогда находился за границей, но не только ответил самому писателю, но и направил письмо с необходимой просьбой в тот самый жакт. Надо думать, что приведенный Ю. Томашевским пример не был единственным. Именно поэтому, по мнению исследователя, М. Зощенко испытывал абсолютно искреннее чувство благодарности по отношению к своему достаточно могущественному покровителю:


--------------------------------------------------------------------------------

2 Цит. по: Махмудов Х. Х. Заметки о творческом контексте // Филологический сборник. Вып. XV-XVI. Алма-Ата, 1975. С. 16.

3 Жолковский А. К. Михаил Зощенко: поэтика недоверия. М., 1999. С. 26.

4 Зощенко М. М. Собр. соч.: В 4 т. М., 2005. Т. 3. С. 172.

5 Томашевский Ю. Об одном посвящении // Лицо и маска Михаила Зощенко / Сост. Ю. Томашевский. М., 1994. С. 306 - 307.



стр. 170


--------------------------------------------------------------------------------

"В одном из писем Зощенко написал, что его гнетут скверные ощущения своей бесполезности Горькому. За всю ту помощь, внимание, доброту и любовь, что обрушились на его голову, ему тоже хотелось бы сделать для Горького что-нибудь хорошее, но что - он не знает. Он охотно отдал бы ему остаток лет своей жизни, но, к несчастью, не в его это силах. И он сделал посильное: посвятил Горькому свой "слабый, но усердный труд". Свою "Голубую книгу"".6

Если принять процитированное письмо и посвящение как факт, то следует вспомнить о том, что М. Зощенко "играл" даже абсолютно конкретными биографическими фактами, извлекая из этой игры художественный эффект, - в данном же случае речь идет только о достаточно эмоциональном выражении чувства благодарности. А всегда ли можно было верить "мерси", произносимому легко и поспешно зощенковскими персонажами?

Единственная неотменимая реальность - это реальность текста "Голубой книги", смысл которой никак не соответствует посвящению, скорее, заставляет задуматься о поиске ее автором элементарного средства защиты, которым вполне мог стать М. Горький.

Кроме того, есть более или менее серьезные доказательства неоднозначности политических убеждений и предпочтений М. Зощенко.

Революционные годы были для молодого М. Зощенко очень трудными, глубоко изменившими его жизнь и его самого. Причем переживания этого времени, связанные с социальным кризисом, откровенно выразились, очевидно, лишь в его письмах из Архангельска, адресованных матери.7 Судя по этим письмам, дворянин и боевой офицер М. Зощенко принял большевистский Октябрь и, как следствие, попытался изменить свой социальный статус, род занятий, окружение. Этот момент описывается в повести "Перед восходом солнца": "Я - сапожник. Мне нравится моя работа. Я презираю интеллигентский труд - это умственное ковыряние, от которого, должно быть, исходят меланхолия и хандра. Я не вернусь больше к прошлому. Мне довольно того, что у меня есть".8 Цитируемый биограф считает, что в данном случае проявляется вполне интеллигентская и русская позиция, которая уточняется в более поздней автобиографии, приведенной В. Вьюгиным: "Я не коммунист и в Красную Армию пошел сражаться против дворянства и помещиков - против среды, которую я в достаточной мере хорошо знал".9 М. Зощенко большевики близки "решимостью" осуществить воспринятые его сердцем еще в детстве идеалы общечеловеческой справедливости - Свободы, Равенства, Братства.10

Можно спорить о степени искренности М. Зощенко, пытавшегося приспособиться к новой жизни при большевиках. Происходившее с М. Зощенко многие не считают приспособленчеством, классовой мимикрией ради выживания, хотя не учитывать сознательную, рациональную, если не сказать хорошо просчитанную по последствиям, ориентацию М. Зощенко на новую, чуждую ему, действительность все-таки нельзя. Трудно поверить, что резкая смена социальных вех была естественным продолжением органичного для него демократизма (тут обычно вспоминаются его отношение к солдатам на фронте, история периода его юношеской влюбленности), хотя, как мы отметили выше, в первые послереволюционные годы М. Зощенко решает, что никогда более не "склонится к интеллигентскому труду". Но впоследствии полученный от новой "трудовой жизни" щелчок вызывает в нем нужную внутреннюю работу, плодотворное осознание того, что перед ним - "но-


--------------------------------------------------------------------------------

6 Там же. С. 311.

7 См.: Рубен Б. Зощенко. М., 2006. С. 30. (Серия "ЖЗЛ").

8 Там же. С. 33.

9 Вьюгин В. Михаил Зощенко: душа как болезнь (послесловие) // Михаил Зощенко. Перед восходом солнца. М., 2004. С. 336.

10 См.: Рубен Б. Указ. соч. С. 34.



стр. 171


--------------------------------------------------------------------------------

вый мир, новые люди, новая речь". И это обретенное понимание направляет его не к отступлению, а к упорному поиску своего пути в литературе.

Б. Рубен очень интересно, но слишком безапелляционно, на наш взгляд, оценивает этот период: "И, очевидно, то было требуемое движение к раскрытию его таланта. Будто некий вышний поводырь, удержав его сперва от эмиграции, провел затем по тому жизненному кругу в России, неизвестному ему ранее, в котором он должен был встретить своих будущих героев".11 С этого момента не было у него ничего "главнее его литературы, которой он отдал всего себя без остатка".12

Наибольшие сомнения вызывает первая часть этого высказывания. Нам представляется, что объективных причин, жизненных, материальных обстоятельств, подтолкнувших бы М. Зощенко к расставанию с родиной, было не так уж и много, по крайней мере, значительно меньше, чем, например, у А. Блока.

Но в данном случае для нас особенно важно высказывание исследователя о том, что достаточно скоро и ясно М. Зощенко осознает, что идеологический диктат оказывает разрушительное, уничтожающее воздействие на художественный мир его произведений, "превращает художественное произведение в учебник политграмоты - с проверенно доходчивой и результативной для объяснения, поучения, проповеди формой параграфов".13

Следовательно, мы можем предположить, что в момент работы над "Голубой книгой" М. Зощенко уже достаточно осознанно пытается освободиться от идеологического, партийного влияния. Эта установка проявляется в усложненном повествовании, не поддающемся поверхностному прочтению (хотя такого рода прочтения существуют до сих пор в зощенковедении).

Самым значительным, содержательным фактом, подтверждающим нашу мысль, является сознательно наращиваемая писателем амбивалентность художественного мира, которая в первую очередь проявляется в неоднозначности деталей и повествовательных мотивов.

И. Н. Сухих склонен вполне традиционно видеть за этим наращиванием необходимое и естественное проявление творческой эволюции: "От схемы он движется к серьезности. От парадоксального - к документальности. От фельетонности - к морализму. От сказовой манеры - к прямому исповедальному слову".14

С точки зрения И. Н. Сухих, декларацией позитивности, прогрессивности этой эволюции является вершинная в художественном наследии М. Зощенко "Голубая книга". Голубой цвет, вынесенный в заглавие, становится знаком писательской надежды. В качестве аргумента в пользу этого утверждения исследователем приводится фрагмент из предисловия: "Этим цветом надежды, цветом, который с давних пор означает скромность, молодость и все хорошее и возвышенное, этим цветом неба, в котором летают голуби и аэропланы, цветом неба, которое расстилается над нами, мы называем нашу смешную и отчасти трогательную книжку".15

Безусловно, эта литературоведческая идея весьма привлекательна как любая положительная, позитивная, но, как нам кажется, не поддерживается ни документальным, ни художественным материалом.

"Голубая книга" имела определенный успех, который, по свидетельству жены, не радовал М. Зощенко, не заставил его внутренне, окончательно принять новое направление, испытать долгожданные "радость и обновление". Вера Владимировна вспоминала, что в ночных разговорах писатель жаловался на то, что


--------------------------------------------------------------------------------

11 Там же.

12 Там же. С. 37.

13 Там же. С. 164.

14 Сухих И. Н. Гоголек. Три судьбы Михаила Зощенко // Зощенко М. Избранное. СПб., 1999. С. 25.

15 Там же. С. 23.



стр. 172


--------------------------------------------------------------------------------

"они" выбивают почву из-под ног, что "они" не дают возможности творчески работать, загоняют человека, как несчастную, жалкую почтовую клячу, и что на фанатически безжалостном отношении к человеческой жизни они "сломают себе шею".16

Еще более решительно дискредитирует исследовательскую идею мотивная структура повествования. Достаточно обратиться хотя бы к художественному воплощению мотива денег. Он развивается в полном соответствии с зощенковской речевой манерой, в которой истинное, сущностное, психологическое состояние персонажа или повествователя фиксируется в так называемом "словесном мусоре" - словах и словосочетаниях, не обладающих предметным, "материальным" значением. Так, повествователь открывает тему денег следующим высказыванием: "...в самом деле, у нас иная жизнь. Нет, у нас есть деньги. У нас на них многое можно купить, но они иначе распределяются между людьми. И у нас нет уважения к тому, кто почему-либо их больше имеет. У нас такую личность уважают главным образом за другие качества".17

В этой установочной реплике М. Зощенко, если исключить из нее сомнения ("почему-либо", "главным образом"), выражается отсутствие уважения к деньгам. Но сам М. Зощенко эти лексические излишества не убирает, как нам представляется, именно потому, что в них кроется особенно важное в данном случае сомнение в констатируемом факте.

В следующем фрагменте опять появляется "излишество", которое смутно зародившееся сомнение усиливает, делает его очевидным: "Причем это было тем более достойно всякого удивления, что в то время и трон и царская династия необыкновенно почитались и были, так сказать, нечто божественное, освященное привычками и веками. И уж во всяком случае понятие об этом было несколько иное, чем, извиняюсь, в наши дни. Но тем не менее деньги все же над этим восторжествовали".18

И далее решительно, почти как в окончательном, хотя и совсем не радостном, приговоре: "Но мы не хотим заниматься бесцельными речами, рассуждениями и восклицаниями. Скажем прямо, что деньги играют и будут еще играть преогромную роль даже и в нашей измененной жизни. И нам (совестно признаться) не совсем ясны те торжественные дни, когда этого не будет. И нам лично, собственно, даже и неизвестно и не совсем понятно, как это вообще пойдет".19

Последняя, смягчающая, оговорка уже и не имеет особого значения: "Но мы должны сказать, что у нас многие печальные дела, связанные с деньгами, вернее - с богатством, уже безвозвратно исчезли. И мы отчасти освободились от многих опасностей и превратностей жизни. И мы снимаем шапку перед этими обстоятельствами" .20

Здесь, как видим, появляются целые фразы, фрагменты высказывания, с логической точки зрения абсолютно обессмысленные, косноязычные.

Содержательно определяющими становятся сомнения, терзающие душу повествователя, выраженные в последней, финальной реплике. Не случайно эти сомнения формулируются уже не во вводном слове, вводной конструкции, а в целом фрагменте высказывания - в заключительной части фразы, которая традиционно в русской речи информативно наиболее значима, насыщенна: "Прочитавши этот рассказ, мы можем вместе с вами подивиться удивительным делам. И, подивив-


--------------------------------------------------------------------------------

16 Личность М. Зощенко по воспоминаниям его жены (1929 - 1958) / Публ. Г. В. Филиппова и О. Ю. Шилиной // Михаил Зощенко. Материалы к творческой биографии. СПб., 2002. Кн. 3. С. 11.

17 Зощенко М. М. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. С. 179.

18 Там же. С. 180.

19 Там же. С. 197.

20 Там же.



стр. 173


--------------------------------------------------------------------------------

шись этим делам, давайте с надеждой подумаем о тех прекрасных днях, в которые деньги не будут иметь такое выдающееся значение. Мир ахнет и удивится, какая, наверное, будет замечательная жизнь. А нам, подлецам, воспитанным на дряни и безобразии, даже и не понять, как это будет".21

Можно предположить, что процитированные строчки являются основанием для восприятия и прочтения эпитета "голубой" как "неземной, нереальный", "безнадежный" (ср.: "голубая мечта").

Самая серьезная исследовательская задача, на наш взгляд, - выяснение причины общими усилиями выявленной и всеми признанной двойственности. Резкий и однозначный подход к этой проблеме предлагает Б. Рубен: "Стремление к психологическому перелому в самом себе соединялось у Зощенко с полной социальной переориентировкой. Это не было расчетливым приспособительством к новым условиям, классовой мимикрией во имя самоспасения, хотя не учитывать действительность также было нельзя. Столь резкая смена социальных вех была естественным продолжением органичного для него демократизма".22

Нам представляется, что это отрицание унижающего писателя социального, политического приспособленчества, реабилитирующее М. Зощенко как творческую личность, все-таки обосновано не в достаточной степени. Во-первых, практически невозможно опровергнуть тот факт, что в основе своей весьма рациональное отношение М. Зощенко к М. Горькому, декларации касательно его политических взглядов и убеждений могли быть и были следствием свободного волеизъявления. М. Зощенко прекрасно отдавал себе отчет, что с такого рода высказываний (письменных и устных) он мог иметь определенные, вполне материальные дивиденды: покровительство великого пролетарского писателя, которое в официальной литературе очень много значило, снисхождение со стороны большевиков, которое могло выливаться в новые достаточно престижные назначения. Во-вторых, о какой положительной социальной переориентации может идти речь при отсутствии у личности, тем более личности творческой, надежды на будущее?

Еще труднее найти реальную мотивацию амбивалентности художественной философии писателя. Думается, что в поиске художественных средств выражения собственной философии, миросозерцания рациональный момент вообще был определяющим. Осознанная дезориентация читателя использовалась М. Зощенко с момента обозначения жизненной, научной, фактической основы своих произведений.

Например, при определении идейного содержания повести "Перед восходом солнца" Томас Ходж в статье "Элементы фрейдизма в "Перед восходом солнца" Зощенко"23 приводит имена нескольких десятков писателей, которые так или иначе освещали проблему депрессии. По его мнению, из всех авторов, с которыми "консультировался" М. Зощенко, наибольшее влияние на повесть "Перед восходом солнца" оказал Зигмунд Фрейд. Томас Ходж убежден, что М. Зощенко имел доступ к работам З. Фрейда. С 1900 года сочинения З. Фрейда продолжали появляться в русских переводах до конца 20-х годов и были популярны. К. Чуковский свидетельствовал, что он видел много книг по "биологии, психологии, гипнотизму и фрейдизму" в библиотеке М. Зощенко.24

Однако сам писатель категорически отказывался признать влияние З. Фрейда, наоборот, пытался убедить читателей в том, что опирался только на идеи физиолога Павлова. Об этом М. Зощенко писал И. В. Сталину в 1943 году. В своем письме писатель совсем не случайно замечает, что в повести "Перед восходом солнца" им


--------------------------------------------------------------------------------

21 Там же. С. 223 - 224.

22 Рубен Б. Указ. соч. С. 34.

23 Ходж Томас. Элементы фрейдизма в "Перед восходом солнца" Зощенко // Лицо и маска Михаила Зощенко. С. 261 - 278.

24 Чуковский К. И. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 597.



стр. 174


--------------------------------------------------------------------------------

были обнаружены "грубейшие идеалистические ошибки Фрейда" и доказаны "большая правда и значение теории Павлова".25

Не менее серьезной, значительной в идейно-художественном отношении была дезориентация в определении границ хронотопа, преимущественно в "Голубой книге". Достаточно проанализировать поэтику хотя бы одного фрагмента:

"20. Нам живо рисуется эта историческая сценка, достойная быть записанной.

- Да-а, - сказал мальчишка, встретив Меньшикова. - Ты что же это мои деньги-то заграбастал? Хитрый какой!

- Ка-акие деньги, ваше величество? Что вы?.. Помилуйте... в глаза-с не видал...

- Да-а.., какие! Сам небось взял, а теперь говорит - "какие"... Это мне принесли, а не тебе.

- Ах, эти деньги... Что купцы принесли, ваше величество?

- Да-а... Я император, а не ты... Купцы, может, мне принесли...

- Ах, да, да... вспоминаю, ваше величество... А я их, знаете ли... велел, тово... к себе, тово... отнести. Пущай, думаю, у меня полежат, покуда ваше величество не подрастет.

- Отдай мои деньги, - заревел мальчишка. - Я маме скажу. Я тебе покажу, что я император!

Устрашенный Меньшиков побежал к себе, чтобы вернуть эти деньги. "Смотрите, - думал Меньшиков, - такой маленький шкет, а уже так отлично понимает. Прямо не хуже меня. Надо будет действительно отдать деньги этой шельме, - пожалуй, беды не оберешься"".26

Если подробно проанализировать речевую структуру этого диалога, то очевидно, что в данном случае мы имеем дело с реконструкцией разговоров героев зощенковских рассказов 20-х годов, с реконструкцией, полностью погружающей в уже ушедшую речевую атмосферу, вызывающей ощущение совмещения времен, смещения, размывания границ между прошлым и настоящим, между которыми, как обнаруживается, нет сущностной, принципиальной разницы.

Все эти наблюдения - дополнительное подтверждение загадочности образа творческой личности, сознательно создаваемой самим писателем, провоцируемой им, причем это очень часто определялось практической надобностью. Достаточно конкретные жизненные цели породили и то множество масок, которые создал М. Зощенко на протяжении не такой уж краткой творческой биографии. И надо сказать, что в самой ощущаемой и реализуемой писателем потребности в смене масок проявляется доминанта его художественного таланта - уникальный дар сатирика.


--------------------------------------------------------------------------------

25 Томашевский Ю. Судьба Михаила Зощенко (письма, выступление, документы 1943 - 1958 гг.)// "Литература - производство опасное..." (М. Зощенко: жизнь, творчество, судьба). М., 2004. С. 77.

26 Зощенко М. М. Собр. соч.: В 4 т. Т. 3. С. 183 - 184.



стр. 175