Себастьен-Рок-Никола Шамфор (1741 - 1794) рожден вне брака и фамилию Шамфор присвоил себе сам. Двадцати лет за стихи на заданную тему он, "не бессмертный гений, но человек с отличным талантом",1 - как сказал о нем Пушкин, удостоился премии Французской академии. В последующие годы подобные знаки признания сопровождали литературную деятельность Шамфора несколько раз.

За трагедию "Mustapha et Zeangir", поставленную в 1776 году на сцене театра Фонтенбло, королева Мария-Антуанетта и принц Конде пожаловали Шамфору пенсии. Речь Л. -Ф. Сегюра приветствовала в 1781 году избрание писателя членом Academie francaise. С этих пор он стал своим в кругу титулованных и знатных людей Франции. Но Шамфор, "человек, богатый душевными глубинами и подоплеками, угрюмый, страдающий, пылкий, - мыслитель, считавший смех необходимым лекарством от жизни",2 видимо, никогда не забывал о своем происхождении. После


--------------------------------------------------------------------------------

1 Пушкин. Полн. собр. соч. [М.; Л.], 1937. Т. XI. С. 171. Далее ссылки на это издание в тексте.

2 Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1996. Т. 1. С. 570. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием литеры Н. и страницы.



стр. 122


--------------------------------------------------------------------------------

революции он скажет: "До сих пор люди ходили на головах, теперь они встали на ноги".3

В 1792 году Шамфор был назначен хранителем Национальной библиотеки. После подавления мятежа жирондистов, его, дружившего с графом Мирабо и аббатом Сийесом,4 за отказ печатно выступить против свободы слова препроводили в июле 1793 года на короткое время в тюрьму. Вторая угроза ареста, последовавшая за казнью вождей Жиронды, заставила Шамфора прибегнуть к суициду. Спустя несколько месяцев после попытки покончить с собой Шамфор умер от ран.

В 1795 году началась его посмертная слава: друг Шамфора, первый биограф писателя, Пьер-Луи Женгене, ставший позднее известным историком литературы, издал неопубликованные заметки, содержавшие собрание максим, характеров и анекдотов, над которыми Шамфор работал и размышлял в конце жизни. Ф. Ницше, с пристрастием читавший "Maximes et pensees, caracteres et anecdotes par Chamfort", полагал, что в них бьется кровоток мести той знатной публике, которая в течение многих лет соблазняла бастарда примкнуть к ней и сравняться с нею.5 Этот соблазн обернулся, по мнению немецкого провидца, нечистой совестью; страстное покаяние охватило Шамфора, и "в этом состоянии, он облачился в плебейскую одежду, как своего рода власяницу! (...)...ненависть и месть Шамфора воспитали целое поколение; эту школу прошли и сиятельнейшие особы" (Н., 570).6 Оставайся Шамфор "хоть на один градус больше философом, - утверждал Ницше, - революция бы не получила своей трагической остроты и своего самого колючего жала" (там же).

Спустя два столетия после смерти Шамфора опубликованная библиография его изданий и литературы о нем насчитывает около пятисот названий.7 В ней фигурируют имена Аристофана, Данте, Талейрана, Фосколо, Камю, Беккета... и нет имени первого поэта России, хотя тема "Пушкин и Шамфор" в отечественном литературоведении была заявлена уже в двадцатые годы прошлого века. К ней обращались Б. Л. Модзалевский (1926), Н. К. Козмин (1928), Н. О. Лернер (1935), Р. П. Мошинская (1989), наконец, Ю. М. Лотман.8

Здесь нет необходимости касаться даже основных идей и замечаний пушкинистов по поводу связей творчества поэта с наследием Шамфора, но о краткой статье Ю. М. Лотмана следует упомянуть особо, потому что одна незамеченная (как и дру-


--------------------------------------------------------------------------------

3 Шамфор. Максимы и Мысли. Характеры и Анекдоты / Изд. подг. П. Р. Заборов, Ю. Б. Коренев и Э. Л. Линецкая; пер. Ю. Б. Коренева и Э. Л. Линецкой. М., 1993. С. 249. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием литеры Ш. и страницы.

4 О друзьях Шамфора у Пушкина есть важная реплика. В письме А. А. Бестужеву (1825) поэт замечает: "Об нашей-то лире можно сказать, что Мирабо сказал о Сиесе: Son silence est une calamite publique" (XIII, 179) - "Его молчание - общественное бедствие".

5 Pendant Ницше, Реми де Гурмон объяснял желчь Шамфора приобретенным сифилисом (см.: Chamfort. Oeuvres. Par Cloude Roy. Paris, 1960. P. 399). Возможно, об этой болезни обмолвился сам Шамфор: "J'ai detruit mes passions, a peu pres comme un homme violent tue son cheval, ne pouvant le gouverner" (P. 58) - "Я свел на нет свои страсти примерно таким же способом, каким горячий человек запаливает коня, которого не в силах объездить" (Ш., 60).

6 Справедливость этого мнения подтверждает переписка Шамфора с графом Мирабо.

7 О Шамфоре: Conejo B. Problemes chamfortiens (Bibliogr., reseption, texte). - Pubblicazioni della Facolta di lettere e filosofia dell'Universita di Pavia. Firenze, 1992. N 66. Библиография, собранная автором, охватывает издания сочинений Шамфора и публикации о нем с 1795-го по 1989 год и насчитывает 488 изданий на европейских языках.

8 См.: Пушкин. Письма / Под ред. и прим. Б. Л. Модзалевского. Л., 1926. Т. 1. С. 430; Козмин Н. К. Пушкин-прозаик и французские острословы XVIII века (Шамфор, Ривароль, Рюльер) // Изв. по русскому языку и словесности. Л., 1928. Т. 1. Кн. 2. С. 548 - 551; Лернер Н. О. Пушкинологические этюды. VII. Пушкин и Шамфор // Звенья. Сборники материалов и документов по истории литературы, искусства и общественной мысли XIX века. М.; Л., 1935. Т. V. С. 119 - 121; Вольперт Л. И. Еще о "славной шутке" госпожи де Сталь // Временник Пушкинской комиссии. 1973. Л., 1975. С. 125 - 126; Мошинская Р. П. Пушкин и исторический анекдот Шамфора // Учебный материал по теории литературы. Жанры словесного текста. Анекдот / Сост. А. Ф. Белоусов. Таллинн, 1989. С. 47 - 52.



стр. 123


--------------------------------------------------------------------------------

гие, о чем речь впереди) пушкинская реминисценция - такая же парафраза пересказанного Шамфором анекдота, какой является и высказывание Жермены де Сталь, о котором писал в своей заметке Лотман. В статье "Еще о "славной шутке" мадам де Сталь" он указал, что "славная, по словам Пушкина, шутка", - "Правление в России есть самовластие, ограниченное удавкою" - является перефразировкой сентенции Шамфора: "Правление во Франции было абсолютной монархией, ограниченной сатирическими песнями".9

"... Именно в сопоставлении с афоризмом Шамфора, - пишет Лотман, - слова г-жи де Сталь приобретают полный смысл и, прежде всего, композиционную законченность: в Англии власть правительства ограничена парламентом, во Франции - насмешливыми песнями, в России - петлей, которой давят тирана отчаявшиеся подданные (такая композиция обычна в жанре философского афоризма: ср., например, максиму Шамфора о том, что в Италии женщина не поверит страсти своего любовника, если он не совершит преступления, в Англии - безумия, во Франции - глупости)... Однако, - продолжает Лотман, - знал ли Пушкин афоризм Шамфора? На него, кажется, - высказывает предположение автор, - можно ответить положительно".10

Предположение литературоведа находит подтверждение в калькировании Пушкиным некоторых анекдотов Шамфора, а порой - в формальных особенностях подражания. На них мы и хотим обратить внимание, хотя пушкинская реминисценция, о которой пойдет речь, интересна не только своей формой, но и сама по себе, а именно - фактом ранее не фиксированного заимствования.

В статье "Александр Радищев" Пушкин назвал автора "Путешествия из Петербурга в Москву" "истинным представителем полупросвещения", в котором идеи французских просветителей отразились "в нескладном искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале" (XII, 36). В черновике, уточняя свое определение, Пушкин писал: "Отымите у него (Радищева. - А. А.) честность, в остатке будет Полевой" (XII, 355).

Смысл пушкинской остроты не сразу поддается экспликации. Напомним, что в статье "Несколько слов о мизинце г. Булгарина и о прочем" поэт, издеваясь над Гречем и Булгариным, а также издателем "Московского телеграфа", оказавшимся с ними в "добром согласии", именовал Н. Полевого "славным Грипусье" (XI, 211).

Происхождению этого прозвища Полевой был обязан "Северной пчеле", которая немало потешилась, когда в отделе мод "Московского телеграфа" заметила ляпсус: здесь сообщалось о цветах платьев - "голубом, розовом и грипусье". Последнее слово было искажением французского "grispoussiere", что в переводе означает "серый цвет пыли".

Казус с автором "Истории русского народа" послужил поводом для насмешек над безупречностью и глубиной его образованности, которая всегда была для Пушкина предметом досады. Уже в 1825 году он советовал князю П. А. Вяземскому, "сводничавшему" в издатели опальному поэту Н. Полевого: "Да ты смотри за ним, - ради бога! И ему случается завираться! Например, Дон Кихот искоренил в Европе странствующих рыцарей!!! В Италии, кроме Данте единственно, не было романтизма. А он в Италии-то и возник..." (XIII, 184). Через год в другом письме Пушкин, замышляя "завладеть" каким-нибудь журналом, отговаривает Вяземского "соединиться" с Полевым, ибо издатель, пишет он, "должен 1. знать грамматику русскую, 2. писать со смыслом. (...) А этого-то Полевой и не умеет" (XIII, 304).

Таким образом, пушкинская формула "Отымите у него честность, в остатке будет Полевой", связавшая имя Радищева с издателем "Московского телеграфа",


--------------------------------------------------------------------------------

9 Лотман Ю. М. Пушкин / Вступ. статья Б. Ф. Егорова. СПб., 2003. С. 364.

10 Там же.



стр. 124


--------------------------------------------------------------------------------

имеет серьезную подоплеку; тем более что слово "полупросвещение" в текстах Пушкина встречается лишь дважды. Первый раз оно прозвучало в пушкинской рецензии, опубликованной на страницах "Литературной газеты", "О "Разговоре у княгини Халдиной" Фонвизина", где рассуждения о фонвизинском персонаже, судье Сорванцове, завершались резюме Пушкина: "Словом, он истинно русский барич, каковым образовали его природа и полупросвещение" (XI, 96).

Так в отзыве о фонвизинском аудиторе была предвосхищена нелестная характеристика Радищева. Конечно, Радищев не Сорванцов, но знаменательно, что, по мнению Пушкина, оба представляют одно и то же ущербное явление, хотя и далеко отстоят друг от друга. Чем же Радищев мог заслужить оскорбительное уподобление Сорванцову? Портрет Сорванцова складывается у Фонвизина из диалога героя с княгиней Халдиной и благодаря его "говорящей" фамилии.

По словарю Даля, сорванец - дерзкий проказник и нахал. В близком значении употреблено это слово и в письме Пушкина И. И. Дмитриеву. "Вероятно, вы изволите уже знать, - пишет он, - что журнал "Европеец" запрещен. (...) Киреевский, добрый и скромный Киреевский, представлен правительству сорванцом и якобинцем" (XV, 12). Слова "сорванец" и "якобинец" в этом контексте оказываются синонимически близкими.

У фонвизинского Сорванцова "катилининское", по замечанию княгини, честолюбие, природный ум и воспитание, которое вселяло в сердца "ненависть к отечеству, презрение ко всему русскому и любовь к французскому".11 Халдину он ужасает тем, что проиграл в карты деревню, где погребены его родители.

Правда, благодаря одному молодому человеку, который "имел просвещение и хорошее поведение", Сорванцов уже осознал свое "невежество" и не ставит его "себе в достоинство",12 но фонвизинский герой словно пародия на пушкинского Радищева, в котором тридцатишестилетний поэт увидел "невежественное презрение ко всему прошедшему, слабоумное изумление перед своим веком, слепое пристрастие к новизне, частные поверхностные сведения, наобум приноровленные ко всему..." (XII, 36).

Преклоняясь перед личным самостоянием и мужеством Радищева, Пушкин в эти годы давно отошел от политических воззрений, ущербность которых заключалась для него прежде всего в игнорировании исторических закономерностей, которые он понимал как "необходимое следствие нравов и духа времени" (XI, 238). В результате в статье "Александр Радищев" рождается оппозиция, связующая Радищева с Карамзиным. В самом общем виде ее содержание таково: на пути преобразований Радищев был сторонником радикальных мер, пафос же Карамзина заключался в обогащении, усложнении и развитии культуры.13 Эволюция самого Пушкина как латентного героя статьи14 реструктурировалась и сопрягалась, условно говоря, с движением от Радищева к Карамзину.

Вот почему творение Карамзина, где автор предпринял беспримерную попытку восстановить прошлое, по мнению Пушкина, - "вечный памятник и алтарь спасения, воздвигнутый русскому народу" (XI, 316), а "Путешествие из Петербурга в Москву" - "типографическая редкость, потерявшая свою заманчивость" (XI, 245). В итоге рождается острота: "Отымите у него честность, в остатке будет Полевой" (XII, 355).


--------------------------------------------------------------------------------

11 "Литературная газета" А. С. Пушкина и А. А. Дельвига. 1830 год, N 1 - 13. М.,1988. С. 40, 41.

12 Там же. С. 42.

13 Лотман Ю. М., Успенский Б. А. "Письма русского путешественника" Карамзина и их место в развитии русской культуры // Карамзин Н. М. Письма русского путешественника. Л., 1984. С. 568.

14 См.: Асоян А. А. Метатексты пушкинской статьи "Александр Радищев" // Московский пушкинист. М., 1999. Вып. IX.



стр. 125


--------------------------------------------------------------------------------

Вероятно, она не случайно осталась в черновике. И дело не только в ее резкости, "шутка" Пушкина слишком напоминала кальку с анекдота, услышанного Шамфором от лорда Килмейна, или милорда Тайроли, бывшего более десятка лет английским послом в Португалии. "Mylord Tirauley disait qu'apres avoir ote 'a un Espagnol ce qu'il avait de bon, ce qu'il en restait etait un Portugais"15 - "Милорд Тайроли утверждал, что если отнять у испанца его достоинство, то получится португалец" (Ш., 215).

Пушкинская острота, метившая одновременно и в Полевого, и в Радищева, именно в сопоставлении с афоризмом Шамфора, воспользуемся словами Лотмана, приобретает полный смысл и композиционную законченность.

Несомненно, что она плод искусного освоения французского анекдота. Но, как говорил искушенный В. К. Шилейко, область совпадений столь же огромна, как область подражаний и заимствований. Аргументы, подтверждающие справедливость этого мнения, встречаются часто. Передают, например, что Людовик XIV однажды с досадой заявил собственному исповеднику, упрекнувшему легкомысленные слабости короля в своей проповеди: "Я готов сказать себе это сам, но я не хочу, чтобы мне это говорили".16

Прислушиваясь к этой фразе короля-солнце, начинаешь слышать другую, из пушкинского письма Вяземскому: "Я, конечно, презираю отечество мое с головы до ног, - признается Пушкин, - но мне досадно, если иностранец разделяет со мной это чувство" (XIII, 280). Признание Пушкина ассоциируется не только со словами Людовика XIV, но и с записью Шамфора, как будто заимствуя у нее если не формообразование, то траекторию мысли: "Quand il se fait quelque sottise publique, je songe a un petit nombre d'etrangers qui peuvent se trouver a Paris, et je suis pret a m'affliger, car j'aime toujours ma patrie" (Ch., 89) - "Когда какая-нибудь глупость правительства получает огласку, я вспоминаю, что в Париже находится, вероятно, известное число иностранцев, и огорчаюсь: я ведь все-таки люблю свое отечество" (III., 87).

В черновиках к "Мыслям и замечаниям", которые частично были напечатаны в "Северных цветах" на 1828 год, встречается запись, начинающаяся фразой: "Повторенное острое словцо становится глупостью".17 Она звучит как короткое эхо высказывания, засвидетельствованное Шамфором: "Une idee qui se montre deux fois dans un ouvrage, surtout a pen de distance disait M., me fait e' effet de ces gens qui, apres avoir pris conge, rentrent pour reprendre leur epee on leur chapeau" (Ch., 234) - "Мысль, которая дважды появляется в сочинении, да еще на протяжении немногих страниц, - заметил М., - напоминает мне человека, который, откланявшись, тотчас же возвращается за шпагой или шляпой" (IIO., 213).

Другой пример "совпадения" еще более впечатлителен. В "Максимах и Мыслях" читаем: "Il y a une melancolie qui tient a la grandeur de l'esprit" (Ch., 252) - "Иной раз меланхолия служит приметой высокой души" (III., 96), а в конце мая 1825 года Пушкин назидательно выговаривает К. Ф. Рылееву: "Тебе скучно в Петербурге, а мне скучно в деревне. Скука есть одна из принадлежностей мыслящего существа" (XIII, 176).

Недавно Л. И. Вольперт отмечала, что большинство ""типологических" наблюдений, появившихся при жизни поэта, а также позднее, вплоть до конца XIX века, сводилось к выявлению в пушкинских текстах отдельных реминисценций и аллюзий, но с началом XX столетия такому подходу противопоставляется


--------------------------------------------------------------------------------

15 Chamfort. Maximes, pensees, anecdotes, caracteres et dialogues. Par P. J. Stahl. Bruxelles, 1857. P. 237. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием литер Ch. и страницы.

16 Делакруа Эжен. Мысли об искусстве. О знаменитых художниках. М., 1960. С. 223.

17 А. С. Пушкин. Дневники. Записки / Изд. подг. Я. Л. Левкович. СПб., 1995. С. 198. В дальнейшем ссылки на это издание с указанием литер Дн. и страницы.



стр. 126


--------------------------------------------------------------------------------

широкая концепция "влияния" (связь с историзмом, усвоение способа видения мира, самого "духа" оригинала, перекличка идей)".18

Эта эволюция штудий пушкинологического характера должна коснуться и ранних писем Пушкина, где его чувства и мнения еще зависимы от литературных впечатлений.19 Например, в "Характерах и анекдотах" Шамфор пишет: "Даже самый скромный человек, если он беден, но не любит, чтоб с ним обходились свысока, вынужден держать себя в свете с известной твердостью и самоуверенностью. В этом случае надменность должна стать щитом скромности (...) светское общество ожесточает человека; тот же, кто не способен ожесточиться, вынужден приучать себя к напускной бесчувственности, иначе его непременно будут обманывать..." (III., 51, 52).

Словно в унисон с этими сентенциями Пушкин наставляет юного брата: "Не суди о людях по собственному сердцу (...) презирай их самым вежливым образом: это средство оградит тебя от мелких предрассудков и мелких страстей, которые будут причинять тебе неприятности при вступлении твоем в свет (...) Будь холоден со всеми; фамильярность всегда вредит (...) Никогда не принимай одолжений: одолжение - чаще всего предательство. Избегай покровительства, потому что это порабощает и унижает" (XIII, 524).

Подобная перекличка поэта с Шамфором угадывается - на что указал в свое время Козмин - ив хронологически близком письму отрывке (возможно, 1823 года): "Жалуются, - пишет Пушкин, - на равнодушие русских женщин к нашей поэзии, полагая тому причиною незнание отечественного языка: но какая же дама не поймет стихов Жуковского, Вяземского или Баратынского? Дело в том, что женщины везде те же. Природа, одарив их тонким умом и чувствительностью самой раздражительною, едва ли не отказала им в чувстве изящного? Поэзия скользит по слуху их, не досягая души; они бесчувственны к ее гармонии; примечайте, как поют они модные романсы, как искажают стихи самые естественные, расстраивают меру, искажают рифму. Вслушайтесь в их литературные суждения, и вы удивитесь кривизне и даже грубости их понятия... Исключения редки" (Дн., 90).

У Шамфора читаем: "Некоторые мои знакомцы из числа людей, наделенных пылким воображением, а потому неизменно проявляющих живой интерес к прекрасному полу, не раз говорили мне, что их всегда удивляет, как мало на свете женщин, восприимчивых к искусству, в особенности к поэзии. Один поэт... рассказывал мне, в какое изумление повергала его некая умная, изящная, обладающая чувствительным сердцем дама. Она всегда была со вкусом одета, отлично играла на многих инструментах и при этом не имела ни малейшего представления, что такое ритм или чередование рифм: ей ничего не стоило заменить в стихе удачное, порой гениально найденное слово первым попавшимся банальным выражением, даже если последнее нарушало размер" (Ш., 147).

Примечательно, что позднее Пушкин изменил своему заимствованному скептицизму, и в "Рославле", как, впрочем, и в "Table-talk" (см.: Дн., 111), звучат уже совершенно иные высказывания о женщинах. "Нет сомнения, - запальчиво утверждает пушкинская героиня, - что русские женщины лучше образованы, более читают, более мыслят, нежели мужчины..." (VIII, 1; 156).

Трудно не заметить и жанрового подобия "Table-talk" собранию "Anecdotes, caracteres et dialogues" Шамфора, хотя название "разговоров" Пушкина принято отсылать к одноименной книге С. Т. Кольриджа "Spesimens of the Table-Talk", ко-


--------------------------------------------------------------------------------

18 Вольперт Л. И. Пушкин и французская литература (история изучения проблемы) // А. С. Пушкин и мировая культура: Международная науч. конф. Материалы. 2 - 4 апреля 1999. М., 1999. С. 174.

19 См. об этом рассуждения В. Ф. Саводника, которые приводит Б. Л. Модзалевский: Пушкин. Письма / Под ред. и прим. Б. Л. Модзалевского. Т. 1. С. 256 - 257.



стр. 127


--------------------------------------------------------------------------------

торую русский поэт купил 17 июля 1835 года.20 Но эта книга, как справедливо отмечает исследователь, представляет собой аккуратно записанные неким H. N. C. беседы с Кольриджем разных лиц. "Задача книги - показать облик Кольриджа, обаятельного и содержательного собеседника, похожего на философов афинского Ликея ("He was to them as an oldmaster of the Academy of Liceum", - пишет автор предисловия...)" (Дн., 198).

Еще меньше сходства с "застольными разговорами" Пушкина у другой книги, на которую указывал М. А. Цявловский и которая тоже была в библиотеке поэта: Hazlitt W. Table talk, or Original essays. Paris, 1825. В ней собраны значительные по объему статьи, посвященные проблемам морали и искусства: "On the pleasure of painting", "On the fear of Death", "On application to study" и др.21

Между тем европейская традиция "Table-talk", к которой примыкают пушкинские заметки, восходит, как нам кажется, к Плутарху,22 но французский акцент сказывается уже в творческой истории "разговоров". Их комментатор сообщает: "Почти каждый отрывок записан на отдельном листе, между отрывками стоит разделительная черта (так и предполагал печатать их Пушкин). В некоторых случаях указан источник записанного анекдота, семь раз проставлены даты. Основная масса отрывков записана в 1835 - 1836 гг." (Дн., 198). Такими же заметками на "клочках бумаги" были и "Максимы и мысли. Характеры и анекдоты" Шамфора, которые обнаружил, разбирая папки с бумагами писателя, Женгене (III., 251).

Генетическое сходство близких по жанру произведений отнюдь не единственное. В текстах Пушкина и Шамфора, в отличие от "Характеров" Лабрюйера или "Максим" Ларошфуко, "бросается в глаза... их прикрепленность к современности - общечеловеческое, универсальное отступает на второй план перед социально конкретным, порожденным именно данным моментом и средой".23 И у Шамфора, и у Пушкина очевидна живая мысль, "движущаяся и ищущая" (III., 256), родившаяся как отклик на неповторимую и ситуативную диспозицию, но чтобы она "стала общим достоянием, - писал о Шамфоре его друг П. -Л. Редерер, - ее должен отчеканить человек красноречивый, тогда чеканка будет тонкая и четкая, а проба - полновесная" (III., 251). В параллель с этими словами Редерера, полагавшего, что каждое замечание французского острослова - "сгусток или росток хорошей книги" (III., 251), Левкович пишет: "Автографы "Table talk" свидетельствуют, что они явно готовились для печати. В некоторых отрывках видим незначительную правку рыжими чернилами и одинаковым почерком, резко отличным от почерка самих записей. Скорее всего, Пушкин готовил свою подборку для одного из ближайших номеров "Современника" и перед публикацией пересмотрел ее еще раз и прошелся по ней редакторским пером" (Дн., 200).

В "Table-talk" именно "чеканка" порой дает основания вспомнить о Шамфоре. "Дельвиг, - пишет Пушкин, - однажды вызвал на дуэль Булгарина. Булгарин отказался, сказав: "Скажите Барону Дельвигу, что я на своем веку видел более крови, нежели он чернил"" (Дн., 107).


--------------------------------------------------------------------------------

20 См., например: Яковлев Н. Из разысканий о литературных источниках в творчестве Пушкина // Пушкин в мировой литературе: Сб. статей. Л., 1926. С. 137 - 140.

21 В связи с этим дискуссионным представляется вывод Л. Я. Левкович, что Пушкин "заимствует у Кольриджа и Хэзлитта (автора еще одной книги - "The spirit of the Age, or Contemporary Portraits". Paris, 1825. -А Л.) жанровую форму "застольных бесед" на разные темы..." (Дн., 199). Более убедительным кажется давнее мнение Н. Яковлева, что "книга W. Hazlitt'a к пушкинским "Table-talk" явно не имеет никакого отношения". (Яковлев Н. Указ. соч. С. 140).

22 См.: Боровский Я. М. Плутарх и его "Застольные беседы" // Плутарх. Застольные беседы. Л., 1990. С. 389 - 400.

23 Жирмунская Нина. Человек в микромире афоризма // Размышления и афоризмы французских моралистов XVI-XVIII веков. СПб., 1995. С. 21.



стр. 128


--------------------------------------------------------------------------------

Риторически пушкинский Булгарин похож на Бомарше у Шамфора: "Beamarchais, qui s' etait laisse maltraiter par le due Chanlnes, sans se battre avec lui, recut un defi de M. De la Blache. II lui repondit: "J' ai refuse mieux""24 - "Как известно, Бомарше, - рассказывает автор "Характеров и анекдотов", - не пожелал драться с герцогом де Шоном, когда тот грубо обошелся с ним. Вот почему, получив однажды вызов от г-на де Ла Блаша, он ответил ему: " Я и не таким отказывал"" (III., 141).

В заключение позволим напомнить еще об одном французском острослове. Эмиль-Огюст Шартье (1868 - 1951), известный под псевдонимом Ален, однажды сказал: "Хорошо бы мыслить самостоятельно, но разве это возможно?" Пушкин был настолько укоренен в мировой культуре, особенно во французской, что, вероятно, принял бы и эту галльскую шутку.


--------------------------------------------------------------------------------

24 Chamfort. Oeuvres. Recuellies et publiees par un de ses Amis. Paris, a/s. V. IV. P. 294. Или: Maximes et pensees, caracteres et anecdotes par Chamfort. Paris, 1963. P. 385.



стр. 129