Пожалуй, ни одна из военных кампаний А. В. Суворова не вызвала столь разноречивых суждений, как кратковременная, занявшая всего лишь два осенних месяца 1794 года кампания в Польше. Результатом проведенных им военных действий, осуществлявшихся, кстати, в союзе с Пруссией, стали подавление польского восстания под предводительством Т. Костюшко, а затем третий раздел Польши (1795). Он "увенчал" дело, начатое в 1772 году по инициативе Фридриха II первым разделом Польши - между Россией, Пруссией и Австрией - и приведшее к окончанию ее самостоятельной государственной жизни. В действиях повстанцев в 1794 году долгое время усматривали проявления революционных намерений, вызванных эхом грозных событий во Франции, хотя в историографии последнего времени "революционная составляющая" польского восстания не без оснований стала оспариваться.1

Стремление видеть в Суворове деятеля, остановившего на исходе эпохи Французской революции ее распространение по Европе, характеризовало некоторые из направлений историографии как российской, так и западноевропейской, - консервативных или же, наоборот, либеральных, с акцентом на обвинения в адрес Суворова. Сама по себе роль Суворова в истории "падения Польши"2 обсуждалась в исторической литературе очень активно, хотя, по-видимому, не она определила значительный разброс мнений в оценке проведенной им военной кампании 1794 года. Большой резонанс в историко-публицистической и художественной литературе имел заключительный эпизод этой кампании - штурм военной крепости Прага, защищавшей с востока Варшаву. Вокруг этого события концентрировались различные оценки военных действий Суворова, вплоть до самых резких и уничижительных. Неоднократно штурма Праги касался в своих произведениях А. С. Пушкин, причем упоминания этого события в его текстах как прямые, так и косвенные, охватывают значительный временной промежуток - с 1824-го по 1833 год. Так сложилось, что строки с упоминанием Праги не получили в изданиях Пушкина адекватного исторического комментария. Почему? Суворовский штурм Праги имеет болезненный исторический ореол, поэтому, видимо, и в дореволюционное, и в советское время в примечаниях к текстам Пушкина этим строкам давалось наикратчайшее пояснение, сводившееся к указанию даты и местонахождения взятого Суворовым укрепления. Между тем в восприятии Пушкина пражский (в XIX веке нередко гово-


--------------------------------------------------------------------------------

1 См.: Muller M. G. Die Teilungen Polens. 1772 - 1793 - 1795. Munchen, 1984; Мюллер М. Г. Восстание Т. Костюшко и разделы Польши // Польша и Европа в XVIII веке: международные и внутренние факторы разделов Речи Посполитой. М., 1999. С. 189 - 200.

2 Недаром одна из монографий на эту тему, написанная Ф. Смиттом, названа "Суворов и падение Польши" (СПб., 1856 - 1867. Ч. 1 - 2).



стр. 21


--------------------------------------------------------------------------------

рили "прагский") штурм имел глубокий историософский смысл. Взгляд поэта на взятие Суворовым Варшавы отвечал подходам к осмыслению события русскими литераторами в первую очередь "предпушкинской" и пушкинской эпохи, но, что очень важно, он не был чужд и деятелям последующих десятилетий. На протяжении XIX века наиболее популярные высказывания Пушкина по "польскому вопросу" (а они как раз и включают в себя упоминания Праги) многократно цитировались русскими литераторами, философами, историками, причем как сочувственно (И. С. Аксаков), так и критически (Н. И. Костомаров). Однако историко-литературный контекст этих высказываний Пушкина до конца не прояснен. В настоящей статье предлагается развернутый комментарий тех строк в наследии Пушкина, которые связаны с его интересом к штурму Суворовым варшавской крепости Прага. Предлагаемые в статье материалы имеют отношение к теме "Пушкин и Суворов", которая еще ждет своего исследователя.

* * *

Несколько слов следует сказать о самом историческом событии. Прага представляла собой укрепленное предместье Варшавы на правом берегу Вислы. С Варшавой ее соединял мост. Таким образом, столицу Речи Посполитой защищали с востока, во-первых, река, а во-вторых, несколько рядов укреплений вокруг Праги. Между рядами укреплений - земляным валом и ретраншаментом (внутренняя оборонительная ограда) - стояли войска повстанцев. Их внимание в день перед штурмом усыпили мнимые приготовления Суворова к осаде. Атака российских войск была для поляков полной неожиданностью. Прагу русские взяли штурмом 24 октября 1794 года.3 О действиях солдат Суворов докладывал в тот же день гр. П. А. Зубову: "Летели чрез волчьи ямы с копьями, герзы,4 засеки, рогатки, глубокие рвы водяные, высокий вал, двойной ретраншамент".5 Все препятствия были преодолены, и сопротивление противника сломлено после трех часов натиска суворовских войск.

Для Пушкина, судя по его упоминаниям Праги, это сражение было символом кровопролитнейшего из всех боевых столкновений русских с поляками. Штурм российскими войсками варшавского предместья отличался предельным ожесточением.6 Правдивое сообщение о том, что происходило на улицах варшавской крепости 24 октября, дал в "Реляции о штурме Праги" сам Суворов: "Страшное было кровопролитие, каждый шаг на улицах покрыт был побитыми. Все площади устланы телами... На беду спрятавшиеся в домах жители, не исключая женщин и детей, стали оттуда стрелять, бросать каменьями... Это еще усилило ярость солдат; бойня дошла до предела; врывались в дома, били всех кого попало, и вооруженных и безоружных, и оборонявшихся и прятавшихся; старики, дети, женщины - всякий, кто подвертывался, погибал под ударами. Висла, обагренная, несла стремлени-


--------------------------------------------------------------------------------

3 Подробный анализ подготовки штурма и его хода см.: Масловский Д. Ф. Записки по истории военного искусства в России: В 2 т. СПб., 1894. Т. 2. С. 482 - 494.

4 Искусственное препятствие в виде железной бороны с зубьями.

5 Суворов А. В. Письма / Изд. подг. В. С. Лопатин. М., 1986. С. 281.

6 Библиографию о польской военной кампании 1794 года и ее финальном эпизоде (взятие Праги) см: Русский биографический словарь. СПб., 1912. [Т.]: Суворова-Ткачев. С. 85 - 86 (статья С. Масловского); Богуславский Г. А. Библиография русской литературы о А. В. Суворове//А. В. Суворов: Документы: В 4 т. М., 1952. Т. 4. С. 586; История дореволюционной России в дневниках и воспоминаниях: В 5 т. М., 1976. Т. 1. С. 171 - 174.



стр. 22


--------------------------------------------------------------------------------

ем своим тела тех, кои, искав убежища в ней, утопали; страшное сие позорище видя, затрепетала вероломная... столица".7 На улицах Праги погибли тысячи мирных жителей (в литературе их число доходило до 12 и даже 22 тысяч, хотя последняя цифра, вероятнее всего, представляет собой опечатку).8 Затем начались, как это и было принято в то суровое время, грабежи (или, по Суворову, "добычь"), доставившие, впрочем, немного поживы победителям, а вслед за ними - пожар.

Судьба Праги не была безразлична Суворову. Перед штурмом он принял ряд мер для ограждения пражского населения. В обращении к солдатам Суворов призывал их щадить мирное население: "В дома не забегать; неприятеля, просящего пощады, щадить; безоружных не убивать; с бабами не воевать; малолетков не трогать!"9 В самый день военных действий, после того как русские солдаты прорвались сквозь заграждения на улицы города, туда были посланы вестовые, предлагавшие мирному населению маршрут к спасению - в русский лагерь, под защиту Суворова. Какая-то часть населения Праги сумела перебежать туда и тем спасла свою жизнь. Наконец, именно по приказу Суворова был сожжен мост, соединявший Прагу с Варшавой. Это самым трагическим образом осложнило положение защищавшихся, но одновременно и спасло Варшаву от кровопролития.10

Ожесточение русских солдат при штурме Праги имело объяснение, которое помнили в России и забывали в Европе. Участниками штурма должны были стать солдаты, спасшиеся из варшавской резни в апреле 1794 года. Резня в Варшаве началась в четверг на Страстной неделе - общей, кстати, и для православных, и для католиков, поскольку в 1794 году Пасха праздновалась всеми христианскими конфессиями в один день. Русских убивали на квартирах, где они стояли, на улицах, а около пятисот безоружных солдат было вырезано в походной церкви во время литургии. Всего за два "страстных" дня в Варшаве было убито русских более двух тысяч человек. Остатки гарнизона прокладывали себе дорогу из восставшего города штыками. Именно пострадавшие в варшавской резне 1794 года части сделали штурм Праги ожесточенным до предела. По воспоминаниям участника тех событий, солдаты готовились к захвату Праги с намерением мстить "за кровь нашу, изменнически пролитую в Варшаве на Страстной неделе".11 Еще не добравшись до улиц Праги, солдаты кричали друг другу: "Смотри, братцы, никому пощады".12 Особой решимостью отличался корпус генерал-лейтенанта барона И. Е. Ферзена, понесший самые значительные потери во время варшавской резни. Именно поэтому перед штурмом Праги Суворовым было написано два приказа: один ко


--------------------------------------------------------------------------------

7 Орлов Н. А. Штурм Праги Суворовым в 1794 году. СПб., 1894. С. 121 - 122. Впервые "Реляция о штурме Праги" была напечатана в 1854 году на страницах газеты "Русский инвалид". Показательно, что после образования так называемого "социалистического лагеря" полностью ее уже не печатали. Так, в солиднейшем многотомном издании документов Суворова приведенный выше фрагмент "Реляции" купирован (см.: А. В. Суворов: Документы: В 4 т. Т. 3. С. 412).

8 См.: Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов: В 3 т. СПб., 1884. Т. 2. С. 120; Русский биографический словарь. [Т.]: Суворова-Ткачев. С. 54. О Праге очевидец событий сообщал в своих воспоминаниях: "До самой Вислы на всяком шагу видны были всякого звания умерщвленные, а на берегу оной навалены были груды тел убитых и умирающих воинов, жителей, жидов, монахов и ребят... умерщвленных жителей было несчетно" (Энгельгардт Л. Н. Записки / Подг. текста, сост., вступ. ст. и прим. И. И. Федюкина. М., 1997. С. 132).

9 А. В. Суворов: Документы: В 4 т. Т. 3. С. 398.

10 Полемику об этом эпизоде штурма с польскими авторами, отрицавшими намерение Суворова уберечь Варшаву от вторжения штурмовавших Прагу солдат, см.: Петрушевский А. Ф. Спорный суворовский вопрос//Разведчик. 1901. N 580. С. 1068 - 1070.

11 [Старков Я. М.] Рассказы старого воина о Суворове. М., 1847. С. 47.

12 [Смитт Ф.] Штурм Праги 24 октября / 4 ноября 1794 года // Сын отечества. 1831. Т. 18. N 9. С. 110.



стр. 23


--------------------------------------------------------------------------------

всем солдатам, особенно, судя по позднейшим воспоминаниям, им запомнившийся,13 другой - Ферзену с наказом о пленных.14

"Не прошло суток после прагского побоища, - писал А. Ф. Петрушевский, - ив русском лагере явилось посольство от капитулирующей Варшавы".15 Суворов, оказавшийся на пороге Варшавы ранее, чем это предполагалось в Петербурге, действовал в течение нескольких недель самостоятельно, поскольку на этот момент у него не было каких-либо инструкций. От имени императрицы он объявил об амнистии - с сохранением имущества - всем польским повстанцам и отказе от контрибуции. Условия капитуляции были приняты в Варшаве под нажимом устрашенного пражским штурмом населения, поскольку руководители восстания не соглашались на разоружение армии. 4 ноября 1794 года магистратом Варшавы Суворову была поднесена украшенная бриллиантами табакерка с надписью: "Варшава своему избавителю".16 Условия, при которых капитулировала Варшава, вызвали неудовольствие российских сановников, хотя распоряжения Суворова, данные от лица императрицы, отменить никто не посмел. Суворов долго и не без успеха противился требованиям взыскать с Варшавы контрибуцию, условия же ареста предводителей восстания - в ответ на требования из Петербурга - сумел значительно смягчить. По словам Петрушевского, "он сделался самым ревностным ходатаем за побежденных (и невинных, и виноватых), завалив высшие правительственные места Петербурга своими просьбами и рекомендациями. По этому поводу он сносился не только с Петербургом, но и с Киевом, Ригою и другими, даже с русскими посланниками при некоторых европейских дворах".17

До конца своей жизни Суворов с гордостью вспоминал о своей последней польской кампании и "пражском деле". Память суворовского ветерана сохранила слова полководца, сказанные солдатам после штурма: "Благодарю, ребята! С нами Бог! Прага взята! Это дело дорогого стоит. Ура! ребята".18 Один из эпизодов штурма был упомянут в качестве примера в суворовской "Науке побеждать".19 Во время службы в Тульчине Суворов построил рядом с военным лагерем учебную крепость, которую назвал "Пражкой". По его мнению, штурм Праги был ознаменован "блистательной победой", равной "измаильскому делу".20 Последнее сопоставление было критически оценено авторитетнейшим биографом Суворова А. Ф. Петрушевским: он считал, что сопротивление, встреченное в Праге русскими войсками, было неизмеримо слабее того, которое им пришлось сломить в Измаиле.21 Говоря о пражском побоище, он критически оценил состояние дисциплины и субординации в суворовских войсках.

* * *

Окончание военной кампании 1794 года было принято в России самым восторженным образом. Победа Суворова была воспета в таких стихах 1794 - 1795 годов, как "На взятие Варшавы" Г. Р. Державина, "Солдатская


--------------------------------------------------------------------------------

13 См.: [Попадичев И. О.] Воспоминания суворовского солдата / Изд. Д. Ф. Масловского. СПб., 1895. С. 42.

14 См.: А. В. Суворов: Документы: В 4 т. Т. 3. С. 398.

15 Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов. Т. 2. С. 125.

16 См.: Суворов А. В. Письма. С. 284.

17 Петрушевский А. Ф. Спорный суворовский вопрос. С. 1069.

18 [Попадичев И. О.] Указ. соч. С. 43.

19 См.: Суворов А. В. Письма. С. 398.

20 Орлов Н. А. Указ. соч. С. 120.

21 Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов. Т. 2. С. 124 - 125.



стр. 24


--------------------------------------------------------------------------------

песнь на взятие Варшавы" Н. А. Львова, "Эпистола на взятие Варшавы" Е. И. Кострова, "Пеан, или Песнь на победы... над мятежниками польскими..." Г. Р. Рубана, "Ода на покорение Польши" А. С. Шишкова и т. д. С победами Суворова и присоединением к России новых провинций связан целый ряд стихов И. И. Дмитриева ("Глас патриота на взятие Варшавы", "Стихи на победу гр. Суворова-Рымникского...", "Стихи гр. Суворову-Рымникскому на случай покорения Варшавы", "Освобождение Москвы", "Стихи на присоединение польских провинций..."). Чтобы понять специфичность "пражской темы" в творчестве Пушкина, следует сказать несколько слов об этом круге поэтических произведений. Естественно, оды на победы Суворова в Польше, написанные в конце XVIII века, никоим образом не соприкасались с тем комплексом сложнейших проблем, который породил в русском обществе "польский вопрос". У россиян конца XVIII века победа над поляками и присоединение к России "польских провинций" вызывали повсеместный восторг, поскольку свидетельствовали о мощи русского оружия, мудрости государыни и огромных перспективах, открывающихся перед Россией в будущем. Оды насыщались публицистическими намеками на враждебные России силы, которые пытались противостоять русскому движению вперед, но были посрамлены силой, ломающей на своем пути все преграды.

Впоследствии знакомство с произведениями, написанными на польские победы Суворова, оставляло, по-видимому, горькое чувство у русского читателя, постигавшего всю глубину и трагичность проблем, которые вошли в жизнь России вместе с Привисленским краем. Такое восприятие можно усмотреть в суждении А. Н. Пыпина о произведениях, писавшихся по следам современных поэтам событий: "Старая точка зрения была немногосложна: она указывалась действиями правительства - оставалось восклицать, как в стихах Державина на взятие Варшавы: "пошел - и где тристаты злобы!" Этого было достаточно; исследование, откуда брались "тристаты", было излишне".22 Описанная Пыпиным позиция была характерна лишь для периода, непосредственно предшествовавшего пушкинскому. Уже к началу 1820-х годов она перестала быть столь однозначной. Не в последнюю очередь это произошло благодаря западноевропейским публицистам, историкам, поэтам, представившим историю последнего в XVIII веке польского восстания - ив частности штурм Праги - в ином, нежели это делалось в России, свете. Об этих публицистических выступлениях критически отозвался уже первый биограф Суворова Ф. Антинг.23 В европейских изданиях сообщалось о Суворове, будто бы он, захватив Варшаву, приказал повесить двенадцать тысяч человек, а у шести тысяч шляхтичей отрубить кисти рук...24 Ф. Смитт писал в 1831 году об откликах европейской прессы: "Штурм Праги подал повод наводнить свет сентиментальными декламациями... Какое удовлетворение оставалось еще оскорбленному самолюбию кроме того, чтобы ославить победителей грубыми варварами, которые попрали ногами всякое чувство человечества?"25 Именно это обстоятельство определило полемический характер всех упоминаний Праги в пушкинских текстах, придав им налет некоторой задиристой наступательности.


--------------------------------------------------------------------------------

22 Пыпин А. Н. Польский вопрос в русской литературе // Вестник Европы. 1880. N 2. С. 706.

23 Антинг Ф. Жизнь и военные деяния генералиссимуса, князя Италийского, графа Суворова-Рымникского: В 3 ч. СПб., 1800. Ч. 3. С. 114.

24 О правлении Суворова в Польше см.: Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов. Т. 2. С. 165 - 202.

25 [Смитт Ф.] Штурм Праги 24 октября / 4 ноября 1794 года//Сын отечества. 1831. Т. 18. N 10. С. 161.



стр. 25


--------------------------------------------------------------------------------

Какие именно печатные сообщения о штурме Праги были известны Пушкину? В его библиотеке, как установил А. Дворский, были собраны основные европейские труды по истории Польши, причем некоторые из них были из числа запрещенных в России; состав книг по истории Польши в библиотеке поэта можно оценить как весьма значительный.26 В них давались весьма острые, как например в мемуарах М. К. Огинского, суждения о военной кампании Суворова 1794 года. В русской печати о взятии Праги обстоятельно рассказывалось в труде Ф. Антинга, переведенном с немецкого, и кратко, с элементом полемики, в книге Е. Б. Фукса.27 Истории из жизни Суворова в Польше излагались в сборниках "анекдотов" о нем. Между тем интерес к штурму Праги, судя по журнальным публикациям 1822 года донесений Суворова 1794 года,28 становился все более и более серьезным. Конечно, он в значительной степени подстегивался масштабностью упреков в адрес Суворова, которые из публицистических выступлений переходили в серьезные исторические исследования и тем самым побуждали русских авторов к защите прославленного имени. В 1843 году В. К. Кюхельбекер на страницах своего дневника решительно восстал против приговора Суворову, произнесенного Л. А. Тьером в "Истории Французской революции" (1823 - 1827), хорошо, кстати, известной Пушкину: "К Суворову... Тьер в высокой степени несправедлив. Суворов отнюдь не был варваром и маньяком, как он его называет, - но человеком, одним из самых русских, когда-либо живших. Его маска и он сам - это две совершенно разные вещи. Что же касается до военного искусства, смею думать, что тут Тьер не компетентный судья... Жомини и сам Наполеон иначе судят о Суворове, нежели Тьер; и я осмелюсь им в этом деле более верить, нежели умному, но не всегда беспристрастному министру, любимцу французской оппозиции".29

Мимо упреков в адрес Суворова не прошел ни один из серьезных его биографов. А. Ф. Петрушевский был решительно не согласен с характеристикой "иностранными писателями" штурма Праги как "простой бойни, где не видать никакого военного таланта", где "действовала одна грубая сила, в роде стихийной, и где успех был завершен невообразимым зверством и кровожадностью войск и их предводителя".30 Говоря о кровопролитии на улицах Праги, историк указывал и на варшавскую резню, озлобившую суворовских солдат, и на военные нравы того времени. Особо Петрушевского возмущала несправедливость суждений Тьера, о которых он неоднократно упоминал в своих работах о Суворове. В. С. Лопатин так писал об откликах западноевропейской прессы на разгром польского восстания: "Английская и особенно французская печать того времени тенденциозно описывала штурм Праги (называли его штурмом Варшавы) как невиданный пример варварства и насилия над беззащитным населением". Полемизируя с этими выступлениями, Лопатин привел примеры еще большего ожесточения в действиях французских и английских войск при штурме палестинского города Яффа (1799), индийской крепости Серингапатам (1799), испанской Сарагосы (1809).31 Сам Суворов в ответ на обвинения в кровопролитии, разда-


--------------------------------------------------------------------------------

26 Дворский А. Пушкин и польская культура / Пер. с польск. СПб., 1999. С. 194 - 196.

27 Фукс Е. Б. История генералиссимуса, князя Италийского, графа Суворова-Рымникского: В 2 ч. М., 1811. Ч. 1. С. 44 - 45.

28 Отечественные записки. 1822. Ч. 10. N 24. С. 102 - 103; Северный архив. 1822. Октябрь. N 20. С. 117 - 118.

29 Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи / Изд. подг. [М. Г. Альтшуллер], Н. В. Королева, В. Д. Рак. Л., 1979. С. 413.

30 Петрушевский А. Ф. Генералиссимус князь Суворов. Т. 2. С. 122.

31 Суворов А. В. Письма. С. 666.



стр. 26


--------------------------------------------------------------------------------

вавшиеся в европейской печати, говорил, сравнивая свои действия с теми, которые велись на территории Польши до его прибытия туда в августе 1794 года: "Миролюбивые фельдмаршалы занялись при начале польской кампании устроением магазинов. План их был воевать с вооруженною нациею три года. Какое кровопролитие! (...) Я пришел - и победил. Одним ударом доставил и мир, и спас величайшее пролитие крови".32

* * *

Первые упоминания Праги у Пушкина относятся к Михайловской осени 1824 года. В конце сентября - октябре 1824 года поэтом было написано стихотворение "Мне жаль великия жены...",33 представляющее собой сатиру на Екатерину Великую. Второе его четверостишие посвящено перечислению исторических заслуг императрицы, среди которых фигурирует Прага, символизирующая важную веху в истории России: "Мы [Прагой] ей одолжены, И просвещеньем, и Тавридой...".34 Упоминание Праги в этих не доработанных Пушкиным стихах имеет не вполне ясный подтекст.35 Ведь еще в 1822 году Пушкин писал в "(Заметках по русской истории XVIII века)": "Униженная Швеция и уничтоженная Польша, вот великие права Екатерины на благодарность русского народа" (XI, 15). Со временем эти слова получили какое-то зловещее значение, поскольку "уничтоженная Польша" нанесла большой вред международной репутации России. Во время Крымской войны это побуждало М. П. Погодина буквально вопиять о том, что Польша представляет собой болезнь на теле России и предлог для ненависти Европы. Сама по себе возможность какого-то горько-ироничного смысла в упоминании Праги у Пушкина - свидетельство важнейшего сдвига в общественном сознании России. Это особенно ощутимо, если сравнить высказывание Пушкина с выражениями восторга в "Стихах на присоединение польских провинций..." (1795) И. И. Дмитриева, где поэт восклицал по поводу Екатерины и "уничтоженной Польши": "Рекла - и царства вдруг не стало!" И далее:



И где противиться нам смеют?
Все слабы! Взглянем - и бледнеют;
Сверкнем булатом - и падут.36





Петрушевский, анализируя публицистические преувеличения в связи с кампанией, положившей конец существованию Польши, писал, что Европа не могла простить России исчезновение с карты независимого, известного своими высокими культурными традициями государства.


--------------------------------------------------------------------------------

32 Фукс Е. Б. Указ. соч. Ч. 1. С. 44 - 45.

33 о датировке произведения см.: Фомичее С. А. Рабочая тетрадь Пушкина ПД N 835: (Из текстологических наблюдений)//Пушкин: Исследования и материалы. Л., 1983. Т. 11. С. 55. О творческой истории стихотворения см.: Березкина С. В. Екатерина II в стихотворении Пушкина "Мне жаль великия жены..." // XVIII век. СПб., 1999. Сб. 21. С. 412 - 421.

34 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 16 т. М.; Л., 1937. Т. II. С. 341. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы. Следует отметить, что в основном тексте академического издания на месте слова "Прагой" стоит пробел. Указание на необходимую вставку в текст дано в отделе "Другие редакции и варианты" (С. 869). Впоследствии это уточнение было принято всеми изданиями сочинений Пушкина.

35 Может быть, именно поэтому слово "Прага" было вычеркнуто Пушкиным. С "просвещеньем и Тавридой" связаны подлинные заслуги Екатерины, которые никто не поставит под сомнение; Прага в этот ряд вносила элемент двусмысленности.

36 Дмитриев И. И. Полн. собр. стихотворений / Вступ. ст., подг. текста и прим. Г. П. Макогоненко. Л., 1967. С. 313.



стр. 27


--------------------------------------------------------------------------------

Упоминания Праги в текстах Пушкина были связаны с осмыслением исторического значения штурма 1794 года, как оно представлялось его современникам. При этом поэт, несомненно, пользовался и устными рассказами о пражской резне. Двое из знакомых Пушкина (причем он с ними познакомился еще до михайловской ссылки) впоследствии касались в своих работах штурма Праги - это Д. В. Давыдов и Павел А. Муханов.37 Денис Давыдов, отец которого был участником военной кампании 1794 года, упомянул о пражском штурме в своей статье "Встреча с великим Суворовым (1793)" (1834 - 1835): "Во время штурма Праги остервенение наших войск, пылавших местью за изменническое побиение поляками товарищей, достигло крайних пределов".38 В той же статье о действиях Суворова после его приезда в Польшу говорилось: "Польское королевство стояло... вверх дном, и Прага, залитая кровью, курилась".39 Павел Муханов в 1835 году издал брошюру "Штурм Праги 24 октября 1794 года", говорившую о серьезности его занятий историей российско-польских отношений. Опубликованный им план пражского сражения должен был подкрепить мнение о полководческом гении Суворова. Судя по всему, говорил Пушкин о штурме Праги и с поляками на юге. Обращаясь к ним, Пушкин писал в послании "Графу О(лизару)", созданном в конце октября 1824 года:



И вы, бывало, пировали
Кремля [позор] и (русский) (?) плен,40
И мы о камни падших стен
Младенцев Праги избивали,
Когда в кровавый прах топтали
Красу Костюшкиных знамен.





(II, 334)

Сразу же нужно сказать несколько слов о "младенцах Праги", упомянутых Пушкиным. В мемуаристике встречаются жуткие сцены взятия русскими Праги - вплоть до эпизода, в котором рассказывается о солдате, вырвавшем ребенка из объятий заколотой матери и разбившем его о стену.41 Н. А. Орлов относил подобные эпизоды к разряду образных преувеличений, поскольку они "стереотипны" и "повторяются чуть ли не при каждом описании штурмов разных крепостей" и ожесточенных военных действий42 (см., например, в "Сказании" Авраамия Палицына, повествующем о Смутном времени: "...в глазах родителей жгли детей, носили головы их на саблях и копьях; грудных младенцев, вырывая из рук матерей, разбивали о камни").43 Звучание строк о "младенцах Праги" не в последнюю очередь было обусловлено библейской реминисценцией, которую, скорее всего, и подразумевал автор послания "Графу О(лизару)". Ср.: "Дщи Вавилоня окаянная, блажен, иже воздаст тебе воздаяние твое, еже воздала еси нам: блажен, иже имет и разбиет младенцы твоя о камень" (Пс. 136, 8 - 9). Реминисценция, вне мемуарно-исторической конкретики, с указанием лишь на "библейское, сим-


--------------------------------------------------------------------------------

37 В 1828 году Пушкин познакомился с художником А. О. Орловским (1777 - 1832), который был автором "репортерских" зарисовок реальных сцен восстания Т. Костюшко.

38 Давыдов Д. В. Соч. / Предисл., подг. текста и прим. В. Орлова. М., 1962. С. 168.

39 Там же. С. 183.

40 Во всех изданиях стих печатается без конъектуры, хотя пропущенное здесь слово, по замечанию Я. Л. Левкович, сделанному автору этих строк, самоочевидно: "Кремля позор и (русский) плен".

41 См.: Орлов Я. А. Указ. соч. С. 90.

42 Там же. С. 91.

43 Цит. по: Карамзин Н. М. История Государства Российского. СПб., 1829. Т. 12. С. 126.



стр. 28


--------------------------------------------------------------------------------

волическое значение" образа побиваемых младенцев как свидетельства об "уничтожении зла в корне", впервые была отмечена И. З. Сурат.44

Стихотворение "Графу О(лизару)" не было Пушкиным доработано. О нем существует обширная литература, проясняющая замысел и обстоятельства создания.45 Стихи были написаны после получения Пушкиным сообщения от кн. С. Г. Волконского о его помолвке с М. Н. Раевской, в которую был влюблен Г. Олизар (1798 - 1865), богатый киевский помещик, деятель польских тайных обществ, поэт. Посватавшись к Раевской, он получил отказ с указанием на разность вероисповедную и национальную. В ответе Н. Н. Раевского искателю руки его дочери содержалось деликатное умолчание еще об одном обстоятельстве, совершенно неприемлемом для почтенного русского семейства: Густав Олизар был в разводе со своей женой, от которой имел двух маленьких детей. Если смотреть на послание Олизару под углом зрения той тяжелой драмы, которую он переживал в связи с Волконской, то его замысел, с современной точки зрения, выглядит почти фантастично: в нем русский поэт говорил поэту польскому, влюбленному в "русскую деву", о невозможности брака между ним, поляком, и русской (и наоборот - полячки с русским), предполагая, что единственной скрепой, которая способна дружески сблизить представителей двух народов, является поэзия. Самое поразительное, что этими рассуждениями Пушкин намеревался Олизара, по-видимому, утешить...

Стихи Пушкина к Олизару очень показательны для развития "польской темы" в русской литературе. Обращаясь к любовной драме адресата послания, Пушкин начинает... с драмы исторической. Своеобразие подобного поворота темы в послании к польскому поэту продемонстрируем на примере другого стихотворения Пушкина, написанного той же осенью 1824 года. В черновой текст стихотворения "К морю" первоначально входило несколько строф, впоследствии, после переработки, перенесенных в оду "Наполеон" (1821). В этих строфах утверждалось, что своими страданиями Наполеон искупил "зло воинственных чудес"; затем поэтом была нарисована картина посещения острова св. Елены с могилой Наполеона "полнощным (т. е. русским) парусом", после чего "на оном камне" должно было появиться "слово примиренья". Один из черновых вариантов этой строфы был таким (напомним, что писались стихи в момент, когда Пушкин мечтал о побеге из России):



Печальный остров [заточенья]
Напрасно мнил я посетить
Святое слово примиренья
За нас на камне начертить.46





(II, 852)


--------------------------------------------------------------------------------

44 Сурат И. З. Библейский подтекст в оде "Вольность" // Пушкин и его современники. СПб., 2000. Вып. 2 (41). С. 203.

45 См.: Lednicki W. Aleksander Puszkin: Studja. Krakow, 1926. S. 177 - 178; Литературный архив: Материалы по истории литературы и общественного движения. М.; Л., 1938. Т. 1. С. 143 - 148 (статья В. Г. Чернобаева); Ланда С. С. Мицкевич накануне восстания декабристов (Из истории русско-польских общественных и литературных связей) // Литература славянских народов. М., 1959. Вып. 4. С. 101 - 105, 168 - 169; Дворский А. Указ. соч. С. 64 - 90. О драматических коллизиях того времени, которые были связаны с русско-польскими брачными союзами, вызывавшими тревожную озабоченность и с той и с другой стороны, см.: Горизонтов Л. Е. Парадоксы имперской политики: поляки в России и русские в Польше. М., 1999. С. 75 - 99.

46 Подобный подход к оценке личности Наполеона, пришедший на смену понимания его как кровожадного чудовища, был очень характерен для русских литераторов начиная с 1820-х годов. См., например: "Но почтим прах великого человека, которого люди просвещенные не называют более Аттилою" ([Норов В. С] Записки о походах 1812 и 1813 годов, от Тарутинского сражения до Кульмского боя. СПб., 1834. Ч. 2. С. 3).



стр. 29


--------------------------------------------------------------------------------

Отметим, что память о погибших в 1812 - 1814 годах россиянах,47 судя по "Воспоминаниям в Царском Селе" 1829 года, была для Пушкина жива (перечень потерь он начал в этом стихотворении словами "И многих не пришло..."). Однако "слово примиренья" в душе поэта уже прозвучало, и какого-либо враждебного чувства в отношении французов его стихи не обнаруживают. Другое дело поляки - давние соседи России. На послании Олизару лежит отпечаток живого, не утихающего враждебного чувства в отношении Польши. Оно написано так, как будто между поляками и русскими продолжается противоборство... А оно действительно продолжалось: это был спор об Украине, Белоруссии, Литве. Поляками возрождение Польши мыслилось только в границах до ее разделов. Кстати, и вся наступательная, с оттенком непримиримости, активность в обсуждении "польского вопроса" литераторами, публицистами, историками не только пушкинского, но и более позднего времени была связана именно с этим обстоятельством - со спором о вошедших в состав России после разделов Польши землях. Именно на этом вопросе в канун 1825 года представители польских и русских тайных обществ разошлись, обсуждая возможное сотрудничество в деле подготовки военного переворота: поляки требовали возврата всех земель Речи Посполитой, русские же колебались, определяя границы того, что ни при каких условиях не могло быть ими отдано.48

В конце 1810-х - начале 1820-х годов небеспристрастное обсуждение "польского вопроса" было подогрето еще и действиями Александра I, в котором подозревали сторонника возврата Польше украинских, белорусских и литовских земель. Несомненно, русско-польская тема приобрела в послании Олизару заостренность под воздействием неприятия Пушкиным политики Александра в отношении Польши. Даже в 1830 году он не мог спокойно вспоминать о том, что сделал для Польши покойный император.49 Причем это неприятие было в высшей степени характерно для деятелей тайных обществ в России. Напоминание Пушкина в послании Олизару о том, что поляк является "народным врагом", было в александровскую эпоху проявлением, как это ни странно, оппозиционности.50 Человеком, решившимся и своей творческой деятельностью, и открытым выступлением противостоять наметившемуся в российской политике курсу на возрождение Польши, был Н. М. Карамзин, в характеристику исторического труда которого - "подвиг честного человека" - Пушкин, несомненно, вкладывал и оценку его позиции по "польскому вопросу", смело заявленной лично императору.

Позиция Карамзина в отношении Польши была твердой, по-настоящему "имперской". Он выразил ее в записке, которую прочитал государю


--------------------------------------------------------------------------------

47 Ю. М. Лотман в "Очерках по истории русской культуры XVIII-начала XIX века" писал: "Достаточно посмотреть самые различные списки людей первой половины XIX века, чтобы убедиться, какие потери понесли те, кому в 1812 году было 18 - 25 лет. Между поколениями Крылова и Пушкина в русском обществе мы замечаем истинный провал: он образован вычеркнутыми из жизни людьми, чьи трупы устилали пространство между Москвой и Парижем" (Из истории русской культуры. М., 1996. Т. 4 (XVIII - начало XIX века). С. 317).

48 Из новейших исследований, затрагивающих вопрос о польско-российских отношениях в наследии декабристов, назовем книгу В. С. Парсамова "Декабристы и французский либерализм" (М., 2001. С. 73 - 86; здесь же см. библиографию и краткий отзыв об основных работах по этой теме - С. 79 - 80).

49 См. в письме Пушкина к Е. М. Хитрово от 9 декабря 1830 года отклик на события в Польше: "Итак, наши исконные враги будут окончательно истреблены, и таким образом ничего из того, что сделал Александр, не останется, так как ничто не основано на действительных интересах России..." (XIV, 134).

50 После 1825 года находившемуся в эмиграции Н. И. Тургеневу она уже представлялась очень и очень скромной (Тургенев Н. И. Россия и русские / Перевод с франц. и статья С. В. Житомирской. Комм. А. Р. Курилкина. М., 2001. С. 51).



стр. 30


--------------------------------------------------------------------------------

17 октября 1819 года: "Мы взяли Польшу мечом: вот наше право, коему все государства обязаны бытием своим, ибо все составлены из завоеваний".51 Любопытную перекличку с этим высказыванием Карамзина мы находим у М. С. Лунина, который считал, что после подавления восстания Костюшко территориальные приобретения Пруссии, Австрии и России были узаконены "по праву войны".52 В своем письме Карамзин, возмущенный слухами о возможном восстановлении целостности Польши, писал Александру: "...восстановление Польши будет падением России, или сыновья наши обагрят своею кровию землю Польскую и снова возьмут штурмом Прагу!"53 Письмо Карамзина было с неудовольствием встречено Александром. Некоторое время это сильно тревожило историка, который тем не менее продолжал в своем историческом труде развивать концепцию российско-польских отношений, которая работала на оправдание территориальных приобретений России в XVIII веке.

А. Дворский писал, что Карамзин для Пушкина "являлся не только "летописцем", но также и политическим писателем. При всех различиях политического мировоззрения обоих их объединяла точка зрения на сущность русско-польской исторической драмы".54 В послании Пушкина Олизару, как заметил С. С. Ланда, весьма ощутимо воздействие десятого и одиннадцатого томов "Истории Государства Российского" Карамзина, вышедших в начале 1824 года.55 Именно из карамзинской истории попали в стихотворение Пушкина пиры поляков, празднующих "Кремля позор и (русский) (?) плен". Во время Смуты Москва дважды оказывалась в руках захватчиков. Однако в стихах Пушкина, вероятнее всего, речь идет о событиях Смутного времени, описанных в одиннадцатом томе "Истории..." Карамзина, известном поэту к моменту создания послания Олизару. В июне 1605 года в Москве воцарился Лжедимитрий I, пользовавшийся активной военно-финансовой поддержкой Польши. В 1606 году самозванец, ставший, по словам Карамзина, "орудием ляхов и папистов",56 был убит восставшими горожанами во время празднеств по случаю его бракосочетания с Мариной Мнишек. В послании Олизару характеристика участия в этих событиях поляков57 дана Пушкиным в духе "Истории Государства Российского". В ней были нарисованы яркие картины пребывания в Москве Лжедимитрия и его сподвижников с их бесконечными пирами и празднествами, вопиющей роскошью, бесчинствами в церквах и глумлением над религиозно-бытовыми обычаями русских.58


--------------------------------------------------------------------------------

51 Карамзин Н. М. Неизд. соч. и переписка. СПб., 1862. Ч. 1. С. 5 (напечатано под заглавием "Мнение русского гражданина"). Впервые письмо было опубликовано в 1847 году в Париже в книге Н. И. Тургенева "Россия и русские" (здесь же, кстати, было помещено и письмо К. О. Поццо ди Борго к Александру I, продиктованное той же тревогой о намерениях царя в отношении Польши). Н. И. Кареев охарактеризовал письмо Карамзина как "начало нашей публицистики по польскому вопросу" (Кареев Н. И. "Падение Польши" в исторической литературе // Журнал Министерства народного просвещения. 1888. N 6. С. 360). О допечатной истории письма см.: Тартаковский А. Г. Русская мемуаристика и историческое сознание XIX в. М., 1997. С. 183.

52 Лунин М. С. Письма из Сибири /Изд. подг. И. А. Желвакова, Н. Я. Эйдельман. М., 1987. С. 122. Ср. мнение о Польше кн. А. М. Горчакова, которое он выразил М. И. Семевскому в 1881 -1882 годах: "Раз борьба покончена мечом, раз история решила эту борьбу в пользу России, - Польша не должна быть отделяема от судеб России" (С{емев)ский М. Князь Александр Михайлович Горчаков в его рассказах из прошлого // Русская старина. 1883. N 10. С. 163).

53 Карамзин Н. М. Неизд. соч. и переписка. С. 7.

54 Дворский А. Указ. соч. С. 114.

55 Ланда С. С. Указ. соч. С. 101 - 105.

56 Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 11. С. 229.

57 У Карамзина они названы "наглыми иноземцами, приехавшими злодействовать в Россию" (Там же. С. 300).

58 См.: Карамзин Н. М. История Государства Российского. Т. 11. С. 223, 224, 234, 246, 249, 261 - 263, 267 - 268, 273 и др.



стр. 31


--------------------------------------------------------------------------------

Как Карамзин, так и Пушкин явным образом не мыслили будущее России без "польских провинций", т. е. без украинских, белорусских и литовских земель. Штурм Праги своими страшными подробностями не ронял в глазах двух русских писателей значение победы России над Польшей в 1794 году. Причем Пушкин в осмыслении событий прошлого высказал мысль, несомненно, близкую многим его современникам, и в частности Карамзину, последовательно, без смущения, шаг за шагом освещавшему в своей истории интриги и злодеяния поляков на русской земле в период Смуты. При чтении томов истории, посвященных Смутному времени, это шокировало Александра I, который просил Карамзина смягчить освещение в "Истории..." действий Польши.

Историософский вывод Пушкина был таким: Прага, знаменующая собой "падение Польши", была расплатой за Смуту - за "русский плен", "позор Кремля" и сожженную поляками Москву. Такой подход к осмыслению исторических событий был освящен определенной поэтической традицией. Уже в первых поэтических откликах на победы Суворова в Польше началось перечисление ее исторических грехов перед Россией. Именно этот подход воодушевлял И. И. Дмитриева, когда он, создавая "Стихи графу Суворову-Рымникскому на случай покорения Варшавы", вспоминал знаменитых россиян, плененных поляками во время Смуты:



Стократ, о узы Филарета,
Звучащие толь многи лета,
Стократ Суворов вас отмстил!
И ты, прах Шуйского священный,
Вкушай, прах царский, днесь покой,
Уже тебя иноплеменный
Не станет попирать ногой.59





Красноречивейшее название Дмитриев дал другому своему стихотворению 1795 года, ассоциативно связанному с военными событиями в Польше: "Освобождение Москвы". Таким образом, не Пушкин изобрел идеологему "Покорение Москвы - Покорение Варшавы". В пушкинское время она обладала полновесным, жизнеспособным телом и лишь впоследствии, под напором все более и более осложнявшейся жизни Российской империи, начала хиреть и гаснуть.

* * *

В 1824 году послание Густаву Олизару было оставлено Пушкиным в рукописи, хотя, по-видимому, поэт намеревался к нему вернуться и доработать. Об этом произведении он вспомнил после воцарения Николая I, отношение которого к Польше - по сравнению с отношением Александра - в большей степени импонировало Пушкину. Послание Олизару попало в список стихотворений, которые поэт в 1827 году хотел включить в свое издание.60 К этому же году относится и новое упоминание Праги в творческих


--------------------------------------------------------------------------------

59 Дмитриев И. И. Полн. собр. стихотворений. С. 297. В стихотворении упоминаются патриарх Филарет (Романов), в 1610 году прибывший в составе русского посольства в Польшу и оставленный там в качестве заложника, а также Василий Иванович Шуйский, русский царь с 1606-го по 1610 год, скончавшийся в польском плену в 1612 году.

60 См.: Рукою Пушкина: Несобранные и неопубликованные тексты / Комм. М. А. Цявловского, Л. Б. Модзалевского, Т. Г. Зенгер. М.; Л., 1935. С. 238.



стр. 32


--------------------------------------------------------------------------------

текстах Пушкина. Оно носит косвенный характер и напрямую никогда не связывалось комментаторами с пражской резней.

В "Отрывках из писем, мыслях и замечаниях" Пушкин высказался по поводу неточностей в изображении России у Байрона. Особо он коснулся позиции английского поэта в отношении суворовских войн, указав на "важные" ошибки в его отзывах о них. Эти ошибки он связал с газетными и даже, можно сказать, низкопробными источниками сведений о Суворове и его военных действиях, которыми пользовался, по мнению Пушкина, Байрон. В "Отрывках из писем..." Пушкин писал: "Сон Сарданапалов напоминает известную политическую карикатуру, изданную в Варшаве во время суворовских войн" (XI, 55). Карикатур на Суворова, которые появились в Европе после его победы в Польше, было много.61 Какую из них имел в виду Пушкин, неизвестно, но Н. К. Козмин, например, считал, что это была гравюра "Royal recreation" (т. е. царская забава), напечатанная в Лондоне 7 января 1795 года: на ней изображен Суворов с торчащими из кармана актами капитуляции Варшавы, подносящий Екатерине кучу отрубленных голов польских женщин и детей; ими нее наполнены и корзины носильщиков. Императрица на гравюре разговаривает с Суворовым, поглаживая отрубленную женскую голову.62 Трудно сказать, каким образом эта карикатура могла вызвать у Пушкина ассоциацию с трагедией Байрона "Сарданапал" (1821) и изображением в ней причудливого, многопланового сна героя, в котором ему являются кровавые пророческие видения из прошлого и будущего; одно из этих сонных видений, где фигурирует могущественная правительница, возвысившаяся через убийство своего мужа, Пушкин, по-видимому, связывал с Екатериной. Н. К. Козмин полагал, что "сон Сарданапалов" "немного напоминает" лондонскую карикатуру на Суворова и Екатерину,63 хотя это явная натяжка. Воспоминанием о карикатуре Пушкин хотел показать зависимость исторических взглядов Байрона от оценок и источников весьма невысокого качества. При этом, конечно же, Пушкин понимал, что карикатура, как она им описывалась, - это отклик именно на кровавый штурм Праги.

Известно, что из числа, если можно так выразиться, "хулителей" Суворова самым талантливым был Байрон. Полемика с ним Пушкина носила очень осторожный характер. Так, упоминание об измаильских строфах "Дон Жуана" в "Отрывках из писем..." имеет сложный подтекст. Коснувшись "ошибок" Байрона, Пушкин затем дает не лишенную иронии картину вступления Суворова в поверженный город: "Измаил взят был зимою, в жестокий мороз. На улицах неприятельские трупы прикрыты были снегом, и победитель ехал по ним, удивляясь опрятности города: "Помилуй Бог, как чисто!.."" (XI, 55). Суворов, надо признаться, предстает здесь в малопривлекательном виде. Его личность не была однозначной, и поэтому Пушкин, говоря об ошибках Байрона в описании исторических реалий, не вступил с ним в прямую полемику. Яркие художественные построения Байрона могли быть поколеблены лишь посредством исторических фактов, и такого рода попытки предпринимались уже в пушкинское время. Так, Павел Муханов предпослал своей публикации плана пражского штурма эпиграф из "Дон Жуана" Байрона с уничижительной характеристикой Суворова. Причем в


--------------------------------------------------------------------------------

61 См.: Свирида И. И. Между Петербургом, Варшавой и Вильно: Художник в культурном пространстве. XVIII - середина XIX в. М., 1999. С. 240; Свиньин П. П. Американские дневники и письма (1811 - 1813). М., 2005. С. 301 - 302.

62 См.: Ровинский Д. А. Подробный словарь русских гравированных портретов. СПб., 1887. Т. 2. С. 902 - 903 (N 522); СПб., 1888. Т. 3. С. 2012 (N 199). См. также: Козлов С. В. Суворов в его изображениях. СПб., 1899. С. 30.

63 Пушкин А. С. Соч. Л., 1929. Т. 9. Кн. 2. С. 94.



стр. 33


--------------------------------------------------------------------------------

самом тексте Муханов к байроновскому высказыванию возвращаться не стал, полагая, что представленный им документ сам собою перевешивает художественное слово.

* * *

Новые упоминания о штурме Праги в творческих текстах Пушкина пришлись на 1831 год. Победа в 1831 году над польскими повстанцами вызвала к жизни два пушкинских стихотворения - "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина".64 Создавались они под впечатлением эмоционального подъема, рожденного победой русских войск. Стихи Пушкина насыщены одическими реминисценциями, образными параллелями и ассоциациями из истории русско-польских отношений. Тот же подход обнаруживается и в создававшихся в унисон с пушкинскими произведениями стихах В. А. Жуковского на победу в Польше. В стихотворении "Русская слава" (1831) Жуковский закончил перечисление военных побед Екатерины упоминанием Праги, дав штурму 1794 года уже знакомое нам историософское осмысление:



Рымник, Чесма, Кагульский бой,
Орлы во граде Леонида,
Возобновленная Таврида,
День Измаила роковой,
И в Праге, кровью залитой,
Москвы отмщенная обида.65





Любопытно, что первоначально строфа заканчивалась другими стихами: "И брань с природою самой На Альпах русского Алкида".66 Появление в окончательном тексте Праги с упоминанием "отомщенной обиды" за Москву могло быть результатом того, по словам П. В. Анненкова, "долгого обмена мыслей", который происходил между Пушкиным и Жуковским царскосельской осенью 1831 года.67 При этом восприятие русским читателем стихов Пушкина и Жуковского, вышедших из печати осенью 1831 года, было многократно усилено знакомством со статьей Ф. Смитта о штурме Праги (см. прим. 12), печатавшейся на страницах "Сына отечества" в феврале того же года. В статье Смитта впервые в русской печати подробно рассказывалось об этом событии.

Самым эмоциональным откликом Пушкина на события в Польше 1831 года стало стихотворение "Клеветникам России". Сложный комплекс проблем, затронутый в нем Пушкиным, неоднократно освещался в научной литературе.68 Хотелось бы отметить лишь некоторые, менее изученные стороны проблематики произведения. Стихотворение писалось как отклик на


--------------------------------------------------------------------------------

64 Третье стихотворение цикла ("Перед гробницею святою...", 1831) было написано несколько ранее как отклик на неудачи в Польше русских войск.

65 Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. М., 2000. Т. 2. С. 285 (комментарий исторических реалий процитированного текста см. на с. 671 - 672).

66 Там же. С. 672.

67 См.: Анненков П. В. Общественные идеалы А. С. Пушкина (Из последних лет жизни поэта) // Вестник Европы. 1880. N 6. С. 617.

68 См.: Пушкин А. С. [Собр. соч.] / Под ред. С. А. Венгерова. Пг., 1915. Т. 6. С. 409 - 412 (прим. Н. О. Лернера); Lednicki W. Op. cit. S. 36 - 161; Беляев М. Д. Польское восстание по письмам Пушкина к Е. М. Хитрово // Пушкин А. С. Письма к Е. М. Хитрово. 1827 - 1832. Л., 1927. С. 257 - 300; Фридман Л. Г. Пушкин и польское восстание 1830 - 1831 гг. // Вопросы литературы. 1992. N 3. С. 209 - 237; Муравьева О. С. "Вражды бессмысленный позор...": Ода "Клеветникам России" в оценках современников // Новый мир. 1994. N 6. С. 198 - 204.



стр. 34


--------------------------------------------------------------------------------

высказывания французских парламентариев, давших резко негативную, с элементами угрозы, оценку военных действий России в Польше.69 В стихотворении Пушкин выразил возмущение тем, что вопрос о Польше рассматривался европейскими политиками без учета долгого исторического пути, который был пройден двумя противоборствующими державами. В европейской печати исторической ретроспективы в оценке положения Польши не было! И надо сказать, что это обстоятельство на протяжении всего XIX века уязвляло сердца русских авторов, писавших о "польском вопросе", причем даже тех из них, кто был, что называется, "своим" для либерального лагеря. Об этом очень хорошо писал Н. И. Кареев в своем обзоре исторических штудий о Польше и России конца XVIII-XIX веков.70 Поэтому можно смело сказать, что в 1831 году Пушкин очень точно выразил чувство русского человека при встрече с европейским подходом к вопросу об историческом столкновении двух держав:



Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага...





(III, 269)

Эти мысли были развиты в следующем стихотворении Пушкина на тему русских побед 1831 года. Он писал в "Бородинской годовщине":



В боренье падший невредим;
Врагов мы в прахе не топтали;
Мы не напомним ныне им
Того, что старые скрижали
Хранят в преданиях немых;
Мы не сожжем Варшавы их...





(III, 274)

В этих строках явственно слышен отзвук "Истории Государства Российского" Карамзина. В двенадцатом, вышедшем в 1826 году томе содержался яркий рассказ о сожжении Москвы в 1611 году поляками, затворившимися от пожара в Кремле. Захватчики подожгли город, чтобы предотвратить вооруженное выступление московских жителей. Пожар, пришедшийся, как и начало варшавского восстания в 1794 года, на Страстную неделю, уничтожил всю Москву, и жители ее толпами устремились в окрестные города и села. По сообщению Карамзина, поляки с кремлевских стен высматривали сохранившиеся от пожара уголки Москвы и потом делали вылазки, поджигая оставшиеся строения... Православное пасхальное богослужение проходило за кремлевскими стенами, вокруг которых простирались обугленные равнины. Вероятнее всего, этот исторический эпизод и имел в виду Пушкин, когда писал: "Мы не сожжем Варшавы их: / Они народной Немезиды / Не узрят гневного лица...".71


--------------------------------------------------------------------------------

69 Как утверждается в статье Ю. В. Стенника "Историософия русской оды" (в печати), тема Франции, стоявшей за спиной военных противников России, проходит по целому ряду русских патриотических од XVIII века.

71 См.: Кареев Н. И. Указ. соч. С. 352 - 353.

71 Приходится думать именно так, поскольку в стихотворении Пушкина говорится о "старых скрижалях". Впрочем, для многих современников Пушкина, помнивших 1812 год, у этих



стр. 35


--------------------------------------------------------------------------------

Не случайно в связи с откликами на стихи Пушкина и Жуковского на победу русских в 1831 году всплывают имена И. И. Дмитриева и Н. М. Карамзина. Восхищенный произведением Жуковского, Дмитриев написал ему стихи, тот дал ответ на них, после чего Дмитриев адресовал ему еще одно послание. В ответе Жуковского "К Ив. Ив. Дмитриеву" (1831) прозвучали прочувственные строки о Карамзине (самая известная из них: "Святое имя: Карамзин").72 В комментарии этих строк обычно говорится лишь об истории отношений Жуковского с Карамзиным и Дмитриевым. Однако в строках этого послания присутствует помимо личных и литературных отношений еще и сложная общественно-историческая проблематика: Жуковский вспомнил о Карамзине потому, что в своих стихах на победу 1831 года он выступил как выразитель взглядов историка на отношение России к Польше.

Стихи Пушкина 1831 года очень воинственны и насыщены угрозами в адрес и "клеветников России", и польских повстанцев. Известно, что стихотворения Жуковского и Пушкина вызвали негодующую реакцию ряда современников, среди которых первым следует назвать П. А. Вяземского. Примечательно, что исторические воспоминания и параллели не обладали для него той степенью живости, как для Пушкина. Еще в 1829 году Вяземский записал в своем дневнике: "...живя в Польше, не ржавел я в запоздалых воспоминаниях о поляках в Кремле и русских в Праге, а был посреди соплеменных современников с умом и душою, открытыми к впечатлениям настоящей эпохи".73 О не понятном для него стихе "Мы не сожжем Варшавы их" Вяземский сделал в 1831 году следующее замечание: "Смешно, когда Пушкин хвастается, что мы не сожжем Варшавы, их. И вестимо, потому что после нам пришлось же бы застроить ее".74 Вяземский считал, что в 1830 - 1831 годах огромная Россия воевала с горсткой восставших и поэтому значение победы ее ничтожно (так же думал, кстати, и Н. И. Тургенев).75 Действительно, пафос поэтических выступлений Пушкина покажется и излишним, и непонятным, если смотреть на действия российских войск в 1830 - 1831 годах под этим углом зрения. Но был здесь и иной аспект, более близкий Пушкину. Пресловутый "польский вопрос" всегда упирался в вопрос об Украине, Белоруссии, Литве. Даже в мечтаниях поляков XIX века Польша в современном ее территориальном объеме - с Силезией и Поморьем взамен Украины, Белоруссии и Литвы - не существовала! Следует здесь учесть и еще одно обстоятельство, без которого многое в полемических - по отношению к пушкинским стихам - высказываниях современников не может быть правильно понято. Его начал раскрывать А. Н. Пыпин, который в своей статье "Белорусская этнография", появившейся на страницах "Вестника Европы" в 1887 году, показал, что в конце XVIII - самом начале


--------------------------------------------------------------------------------

стихов мог быть и иной подтекст. "...Справедливость требует сказать, - писал М. А. Дмитриев, - что (...) все другие, бывшие в плену и с кем только мне случалось разговаривать об этом времени, все обвиняли и в жестоком обращении, и в грабеже церквей более поляков, а не французов. О французах говорили вообще, что они народ добрый и только по необходимости отнимали хлеб и платье; а о поляках, что они грабили что попало и сверх того надругались и над русскими людьми, и над русской святыней. .. Кроме того, французы того времени, большею частью родившиеся во время революции... были только равнодушны к религии, я думаю, и к своей, и к нашей, а в поляках действовал тогда, как и ныне, тот фанатизм, который составляет особенную черту католицизма; они, конечно, считали нас не только еретиками, но даже и не христианами!" (Дмитриев М. А. Главы из воспоминаний моей жизни / Подг. текста и комм. К. Г. Боленко, Е. Э. Ляминой, Т. Ф. Нешумовой. Вступ. ст. К. Г. Боленко и Е. Э. Ляминой. М., 1998).

72 Жуковский В. А. Полн. собр. соч. и писем. Т. 2. С. 287.

73 Вяземский П. А. Полн. собр. соч. СПб., 1878. Т. 2. С. 89 - 90. ™ Там же. Т. 9. С. 21.

75 Тургенев Н. И. Указ. соч. С. 356 - 357.



стр. 36


--------------------------------------------------------------------------------

XIX века русское общество отличалось поразительным невежеством относительно этнографического состава отторгнутых у Польши белорусских территорий. Если оценивать состав населения, глядя на горожан и владельцев сельских усадеб, то оно было почти сплошь польским. О существовании огромного народа, работающего на польских панов, говорящего на близком русскому наречии и молящегося в православных церквах, в России знали немногие. "Диссидентский вопрос", который в канун первого раздела был поднят Екатериной II для защиты православных в Польше, не встречал со стороны русской аристократии сочувствия не в последнюю очередь потому, что речь шла о низовой, темной, необразованной части населения Польши. Работа Пыпина была продолжена В. А. Францевым, который подобрал любопытные примеры представлений современников Пушкина об этнографической карте славянских племен. Обобщая познания и настроения россиян, М. П. Погодин с горечью характеризовал их словами "Польша начинается за Смоленском".76 Прошли долгие десятилетия, прежде чем русское образованное общество научилось видеть народ и думать о его нуждах. В результате общих усилий по разработке "польского вопроса" к концу XIX века даже либералу, каким был Б. Н. Чичерин, резко критиковавший политику России в Польше, стало ясно, что "ни один русский, как бы он ни желал воздать справедливость полякам, не согласится отдать им край, издревле русский и населенный русским племенем".77 В пушкинское же время подобный подход едва намечался, и поэтому П. А. Вяземскому, А. И. Тургеневу, Д. А. Фикельмон так легко давалось разрешение "польского вопроса".

Конечно же, и для Карамзина, и для Жуковского, и для Пушкина "польский вопрос" не имел той демократической подкладки, которую в России он приобрел только к 1860-м годам. Для них разделы Польши - это прежде всего возвращение России исконно русских территорий. Именно поэтому, говоря о разгроме восставшей Польши и угрожая ей "стальной щетиной" русских штыков, Пушкин начинает в страстном поэтическом пассаже обсуждение сложнейшего вопроса о территориальных претензиях поляков к России:



Куда отдвинем строй твердынь?
За Буг, до Ворсклы, до Лимана?
За кем останется Волынь?
За кем наследие Богдана?
Признав мятежные права,
От нас отторгнется ль Литва?
Наш Киев дряхлый, златоглавый,
Сей пращур русских городов,
Сроднит ли с буйною Варшавой
Святыню всех своих гробов?





(III, 274 - 275)

Сам стиль взволнованных вопрошений Пушкина, постепенно отодвигавшего предполагаемую границу Польши все дальше и дальше в глубь России (начинается строфа от Буга, на котором находится Брест, и заканчивается


--------------------------------------------------------------------------------

76 Цит. по: Францев В. А Пушкин и польское восстание 1830 - 1831 гг.: Опыт исторического комментария к стихотворениям "Клеветникам России" и "Бородинская годовщина" // Пушкинский сборник / Русский институт в Праге. Прага, 1929. С. 192.

77 Китаев В. А. Борис Чичерин: взгляд на польский вопрос в конце XIX в. // Освободительное движение в России. Саратов, 2000. Вып. 18. С. 85 (письмо Чичерина к М. Э. Здзеховскому, 1899).



стр. 37


--------------------------------------------------------------------------------

Киевом), говорит о чрезвычайной сложности "польского вопроса".78 В 1819 году Карамзин с предельной отвагой вопрошал Александра о его намерениях в отношении принадлежавших Польше до ее разделов земель: "...и по старым крепостям Белоруссия, Волыния, Подолия, вместе с Галициею, были некогда коренным достоянием России. Если вы отдадите их, то у Вас потребуют и Киева, и Чернигова, и Смоленска: ибо они также долго принадлежали враждебной Литве".79 Впоследствии с территориальной, так сказать, стороной "польского вопроса" мучилась русская мысль, которая к концу XIX - началу XX века практически повсеместно и устами не только либералов заговорила о необходимости признания независимости Польши, но в границах Царства Польского (т. е. без Украины, Белоруссии, Литвы) и без вреда для международного престижа России. Во времена же Пушкина было еще очень далеко до выработки подобного взгляда.

Решение Пушкиным "польского вопроса" обнаруживало его глубинные связи с историческим мышлением XVIII века. Хотя, конечно же, в его позднейших воззрениях появились предвестники новых подходов к оценке территориальных приобретений и завоеваний России, которые, вполне возможно, сказались бы впоследствии, проживи поэт дольше, и на его отношении к Польше. После путешествия в Арзрум в 1829 году перед Пушкиным встал трудный вопрос о судьбах воинственных кавказских народов. Сложную позицию, отразившуюся в его путевых записках, можно сравнить с восторгами по поводу усмирения Кавказа, выраженными ранее в эпилоге поэмы "Кавказский пленник" (1821). Всмотревшись же в 1829 году в жизнь черкесов более пристально, Пушкин задумался над той ненавистью, которую они питают к русским, и с надеждой обратил взоры к миссионерам, способным, как он полагал, изменить характер воинственного горца (см. главу первую "Путешествия в Арзрум").

Впрочем, не все в воззрениях Пушкина на Польшу было обусловлено свойственной XVIII веку ясностью в представлениях о нуждах империи. В них было кое-что и для отдаленного будущего - то, что сквозь поношение, понесенное Россией за Польшу, перекидывало мост в века грядущие: это исторические судьбы белорусских, украинских и литовских земель. Да, действительно, процент польского населения на этих землях в момент их присоединения к России был очень и очень значительным. Это сильно смущало некоторых современников событий, выражавших недоумение по поводу присоединения польских территорий к России. Перед цивилизаторским и весьма устойчивым в культурном отношении польским элементом коренные славянские народы обнаруживали большую слабость. История, как говорится, не терпит сослагательного наклонения, но можно все-таки предположить, что без принятия славянских народов в лоно России они бы растворились в массе культурно более развитого народа.80 Задача защиты "диссидентов" (т. е. православных) в Польше, которую ставила перед собой Екатерина, имела вполне реальную почву. Поэтому можно утверждать, что в страстной защите Пушкиным завоеваний России был аспект, позволяющий с сочувствием отнестись к его воззрениям на российские территориальные приобретения XVIII века.


--------------------------------------------------------------------------------

78 О крайне неудачных попытках проведения границы между Россией и независимой Польшей в документах отдельных представителей декабристских обществ см.: Францев В. А. Указ. соч. С. 194 - 195.

79 Карамзин Н. М. Неизд. соч. и переписка. С. 6.

80 См.: Горизонтов Л. Е. Исторические пути и перепутья восточных славян глазами российских ученых // На путях становления украинских и белорусских наций: Факторы, механизмы, соотнесения. М., 2004. С. 15 - 16.



стр. 38


--------------------------------------------------------------------------------

Особо стоит сказать об идее "исторической кары", которую усматривал в кровавом штурме Праги Пушкин. Вообще мысль об историческом возмездии, безотносительно к пражскому кровопролитию, была чрезвычайно живучей в литературе о Польше. В жизни польского народа, на разных ее этапах, усматривали идею возмездия авторы не только русские, в особенности, кстати, славянофилы, но и польские. Рассуждения об историческом грехе фокусировались в точке, где предполагалась причина слабости польского государства, ставшего объектом разделов со стороны таких сильных в военном отношении государств, как Пруссия, Австрия и Россия. Едва ли стоит останавливаться на отдельных страницах сочинений российских, западноевропейских, польских авторов, тем более что в обзоре Н. И. Кареева им дана подробная и глубокая характеристика.81 Следует лишь отметить, что именно на примере оценок польской катастрофы XVIII века становится ясна слабость историософских подходов во взгляде на те или иные события. Главный их недостаток коренится в изменчивости перспективы. Меняется точка зрения на события, и один грех "застит" собою другой... То, что казалось самоочевидно "старшим" славянофилам, писавшим под надежным крылом русского самодержавия, приобрело иной вид по прошествии грозного двадцатого века. И с точки зрения нынешних исторических реалий особое значение в деяниях Екатерины, приуготовившей "уничтоженной Польше" жизнь в пределах Российской империи, имеет то, что в пушкинское время не могло быть оценено по достоинству даже в качестве зачатка будущего, - это самостоятельная государственная жизнь Белоруссии, Украины, Литвы. Конечно же, для государственных воззрений Пушкина и это было совершенно неприемлемым, но, защищая территориальную целостность империи николаевского времени, он, помимо своей воли, защищал именно эту историческую перспективу.

* * *

Разговор об откликах Пушкина на суворовскую военную кампанию 1794 года будет неполным без анализа одного из эпизодов его творческой биографии, относящегося к 1833 - 1835 годам. Высказывалось предположение, что в это время Пушкиным вынашивался замысел написания "Истории Суворова". Аргументом в пользу этого предположения служит письмо самого Пушкина к А. И. Чернышеву от 9 февраля 1833 года с перечислением архивных документов, необходимых ему для историографической работы: "1) Следственное дело о Пугачеве 2) Донесения графа Суворова во время кампании 1794 года 3) Донесения его 1799 года 4) Приказы его к войскам" (XV, 47). Этот список предварялся словами: "Следующие документы, касающиеся истории графа Суворова, должны находиться в архивах главного штаба". Письмо Пушкина было ответом на письмо Чернышева от 8 февраля 1833 года, в котором говорилось о документах, потребных поэту "для составления Истории генералиссимуса... графа Суворова..." (XV, 46).

Первоначально исследователи с большим доверием отнеслись к этим письмам, решив, что история Суворова действительно была в планах Пуш-


--------------------------------------------------------------------------------

81 См., например, обзор работ польских публицистов XVIII века о причинах упадка Речи Посполитой в первой части статьи Кареева (Журнал Министерства народного просвещения. 1888. N 1. С. 26 - 53). Публикация работы Кареева, содержащей интереснейшие сведения из истории осмысления российско-польских отношений, продолжалась в журнале на протяжении всего 1888 года.



стр. 39


--------------------------------------------------------------------------------

кина.82 Затем в пушкиноведении, благодаря работе Ю. Г. Оксмана, утвердилось мнение, будто бы заявление об истории Суворова было сделано Пушкиным "из дипломатических целей, чтобы прикрыть "опасную" пугачевскую тему занятий, подозрительную в глазах властей".83 На чем же основывал свои заключения Ю. Г. Оксман? Вот его рассуждения, начинающиеся с анализа письма Пушкина от 9 февраля 1833 года: "Письмо это, закрепляющее какую-то неизвестную нам беседу Пушкина с гр. А. И. Чернышевым, ни одним словом не свидетельствовало о намерении Пушкина писать "Историю Суворова". Пушкин говорил лишь о документах, касающихся истории графа Суворова, причем несколько неожиданно начинал перечень интересующих его материалов "Следственным делом о Пугачеве". Идущие вслед за тем упоминания о донесениях графа Суворова во время кампаний 1794 и 1799 гг. производят впечатление совершенно случайных привесков к строкам о "следственном деле Пугачева", ибо ни начальные моменты военной карьеры Суворова, ни такие этапы ее, как знаменитые операции под Туртукаем в 1773 г., под Кинбурном в 1787 г., под Очаковым, Фокшанами и Рымником в 1789 г., под Измаилом в 1790 - 1791 гг. и многие другие, почему-то вовсе не занимают Пушкина. Даже если признать, что в своей беседе с военным министром Пушкин и сослался на свой интерес к "Истории Суворова", то эту ссылку следует понимать лишь как определенный тактический ход для получения доступа к совсем иным материалам".84

В рассуждениях Ю. Г. Оксмана вызывают возражение слова о том, что "донесения графа Суворова", упоминаемые в письме от 9 февраля 1833 года, - это "совершенно случайные привески" к запросам Пушкина о пугачевских документах. Между тем самое заинтересованное отношение поэта к польской военной кампании 1794 года, как мы старались показать в настоящей статье, прослеживается на протяжении достаточно длительного периода. Внимание Пушкина к этому эпизоду биографии Суворова вовсе не было, как полагал Ю. Г. Оксман, случайным. А. Дворский, анализируя состав исторических "полоник" в библиотеке Пушкина, пришел к следующему выводу: большое их количество "дает основания выдвинуть предположение, что Пушкин собирал книги о Польше не только, чтобы использовать их для своих изысканий о прошлом России, но и мог вынашивать план написания сочинения, посвященного целиком изложению истории русско-польских отношений, или монографии о прошлом славянского мира".85 Отметим, кстати, что работа о польской военной кампании Суворова 1794 года потребовала бы от автора какого-то экскурса именно в область истории взаимоотношений России и Польши. Эти наблюдения свидетельствуют о том, что вычеркивание "Истории Суворова" из числа замыслов, волновавших Пушкина в начале 1830-х годов, не является вполне оправданным. Письма А. И. Чернышева и поэта к нему позволяют считать, что замысел "Истории Суворова", хотя и не оставил следа в творческих рукописях Пушкина, все-таки, по-видимому, существовал, но затем "растворился" в других его


--------------------------------------------------------------------------------

82 См.: Грот Я. К. Приготовительные занятия Пушкина для исторических трудов // Грот Я. К. Пушкин, его лицейские товарищи и наставники. СПб., 1887. С. 158 - 167; Пушкин А. С. Соч. Пг., 1914. Т. Н. С. 19 - 27 (прим. Н. Н. Фирсова к "Истории Пугачевского бунта").

83 Измайлов Н. В. Об архивных материалах Пушкина для "Истории Пугачева" // Пушкин: Исследования и материалы. М.; Л., 1960. Т. 3. С. 438. См. также: Петрунина Н. Н. Проза Пушкина (Пути эволюции). Л., 1987. С. 250 - 251.

84 Оксман Ю. Г. Пушкин в работе над "Историей Пугачева" // Лит. наследство. 1934. Т. 16 - 18. С. 446.

85 Дворский А. Указ. соч. С. 194.



стр. 40


--------------------------------------------------------------------------------

исторических занятиях и оказался заслонен усиливавшимся интересом к Пугачеву и Петру Великому.

Выше уже упоминалось об исторических занятиях, связанных с Польшей, Павла Муханова. Это был близкий приятель Пушкина, особенно в конце 1820-х годов, общение с которым не прерывалось и в 1830-х. В своей брошюре 1835 года о штурме Праги Муханов выразил весьма распространенную в пушкинское время мысль о необходимости написания истории Суворова, которая, как он считал, еще не получила в русской историографии достойного воплощения. По мнению Муханова, суворовскую историю должен писать военный человек, который сумеет оценить военный гений полководца. Характеризуя известные в пушкинское время биографии Суворова, прекрасно, кстати, написанные Ф. Антингом и Е. Б. Фуксом и насыщенные очень ценными материалами, следует сказать, что к их недостаткам относилась идеализация образа героя. Задачу многогранного его изображения выполнил А. Ф. Петрушевский, труд которого, по мнению современных историков, только выиграл благодаря тому, что биограф не скрывал ошибок и слабостей полководца. Подчеркнем, что подобный подход был характерен и для пушкинской оценки личности Суворова. Мы это видели на примере одной из страниц цикла "Отрывки из писем, мысли и замечания", подтверждает это и другой текст Пушкина, а именно - письмо к В. Д. Вольховскому от 22 июля 1835 года, где поэт с иронией говорит о победных реляциях "начальников" (а в их числе был и Суворов), хвастливо и "бестолково" писавших свои донесения о разгроме пугачевской орды (XVI, 42). Таким образом, взгляд Пушкина на личность Суворова вполне соответствовал потребностям российской историографии (в отличие, скажем, от Муханова, брошюра которого была перенасыщена словами "великий", "славный" и пр.).

Документы, относившиеся к суворовской военной кампании 1794 года и доставленные в Петербург из московских архивов, находились в распоряжении Пушкина вплоть до осени 1835 года, когда они были возвращены в ответ на требование П. А. Клейнмихеля (см.: XVI, 49 - 50). На этом эпизоде заканчивается история творческих замыслов, отразивших интерес Пушкина к военной кампании Суворова 1794 года.

стр. 41