Категория метапрозы, возникнув относительно недавно, в 1970 - 1980-е годы, по справедливому замечанию М. Липовецкого, "оказалась приложимой к широчайшему кругу литературных явлений: от "Дон Кихота" и "Тристрама Шенди" до классических романов модернизма и новейших постмодернистских экспериментов" [1. С. 43], благодаря чему сделала блестящую карьеру в современном литературоведении. К метапрозе или метафикциональной прозе сегодня принято относить произведения, в которых "сознательно и систематически подвергается рефлексии их собственный статус как артефактов, с чем в свою очередь связано особое внимание к вопросам отношений между вымыслом литературы (fiction) и реальностью" (цит. по: [1. С. 45]). Иными словами, метапроза представляет собой своеобразную "прозу о прозе", в которой, помимо прочего, речь идет о самой литературе, о принципах и способах создания ("выделки") художественного текста и о творческом процессе, понимаемом как неотъемлемая часть жизни.

Польская наука о литературе по традиции использует для интерпретации произведений такого рода термин "автотематизм"1 , автором которого по праву считается выдающийся польский критик и историк литературы Артур Сандауэр. В монографии "Самоубийство Митридата" А. Сандауэр впервые выделил в отдельную категорию художественные тексты, в которых предпринята попытка "преодолеть онтологический барьер между художником и произведением" [2. S. 508], и определил их как "автотематические". В аспекте автотематизма польский критик рассматривает главным образом произведения западноевропейской литературы (а именно некоторые стихотворе-

Савельева Анна Алексеевна - аспирант филологического факультета МГУ.

1 Во избежание разночтений в настоящей работе мы используем термины "автотематическая проза" и "метапроза" как взаимозаменяемые, хотя при более детальном рассмотрении нетрудно заключить, что автотематизм является отличительным и, вероятно, наиболее существенным, однако не единственным признаком метапрозы в целом. М. Липовецкий наряду с автотематизмом (тематизацией процесса творчества) выделяет следующие устойчивые признаки метапрозы: обнажение авторской роли в литературной конструкции; зеркальность повествования; текст в тексте и рамочный текст; "обнажение приема" и, как следствие этого, активизация читателя; пространственно-временная свобода; исключительная роль пародий, самопародий и пр. [1].

стр. 60

ния П. Валери и "Фальшивомонетчиков" А. Жида). Одним из ярчайших примеров автотематического романа может служить книга К. Ижиковского "Paluba" (в русскоязычной критике - "Химера")2 .

"Химера" (1902) - экспериментальный психологический роман - единственное значительное художественное произведение К. Ижиковского (1873- 1948), известного в первую очередь как талантливый литературный критик.

Книга имеет сложную многоуровневую структуру, которая чрезвычайно важна для понимания текста, поскольку именно в ней (структуре), по справедливому замечанию О. Р. Медведевой, "наиболее ярко манифестируется сознание художника". "Не тема, не сюжет, не герой - а именно конструкция, структура, форма несут глубинную идею романа, превращая "шум" в собственно "информацию"", - пишет О. Р. Медведева [4. С. 52].

Книга Ижиковского включает в себя несколько более или менее автономных текстов: новеллу "Сны Марии Дунин", которой автор дает подзаголовок "палимпсест", собственно роман "Химера" и три нехудожественных литературных текста, написанные в форме авторских комментариев, - "Примечания к "Химере"", "Толкование "Снов Марии Дунин" и их связь с "Химерой"" и "Шанец "Химеры"".

К. Выка свел структуру романа к трем основным составляющим: "нормальный роман", т.е. традиционное сюжетное повествование о героях, "аналитический квазироман", т.е. научный трактат о романе, и "квазироман в романе", т.е. прямая саморефлексия повествователя в процессе повествования (см.: [5]).

В центре "нормального" романа - история жизни поляка Петра Струменьского, который во время путешествия по Италии знакомится с молодой немецкой художницей Ангеликой Кауффманн. Между Ангеликой и Струменьским устанавливаются восторженные романтические отношения, подчиненные идее служения "великой идеальной любви". После женитьбы молодая пара обосновывается в поместье Струменьского Вильчи, где старая садовая часовня становится художественной мастерской для Ангелики и местом романтических обрядов и медитаций для обоих супругов. Однако преждевременные роды и смерть ребенка обрывают недолгое счастье Струменьских. В отчаянии Ангелика совершает самоубийство. Петр дает клятву верности умершей, сооружает в часовне импровизированный храм в ее честь и посвящает дальнейшую жизнь служению культу своей погибшей возлюбленной.

Жертвой этой изощренной автомифологии героя становится сын Струменьского от второго брака, Павелек, которого Петр считает "духовным"

2 Оригинальное название романа - "Paluba" представляет собой трудно переводимое просторечное выражение, имеющее несколько самостоятельных значений. Сам Ижиковский приводит в книге выписку из словаря С. Линде, которая, однако, не дает полной информации о смысле названия: "Линде дает три значения слова "paluba" ("lub", "kadlub"): 1. покрытие телеги, 2. пень, остов (корабля), 3. старая злая женщина". Наконец, Ижиковский объясняет: "обычно это слово употребляется как презрительное прозвище неприятных, уродливых женщин" [3. С. 458]. В свете всего вышесказанного, название романа можно было бы перевести на русский язык как "Ведьма", именно такой перевод дает Большой польско-русский словарь (М., 1998), хотя и оно не отражает всех - в том числе фонетических - нюансов оригинала. В настоящей работе используется название "Химера", под которым стал известен художественный фильм по мотивам романа Ижиковского и которое предлагает в своей работе О. Р. Медведева.)

стр. 61

сыном Ангелики и вовлекает в свой иллюзорный мир. Петр показывает сыну автопортрет Ангелики, хранящийся в часовне. Таинственный образ сливается для мальчика со случайно услышанным и непонятным ему словом "палýэба". Сбитый с пути Павелек вступает в связь с деревенской сумасшедшей - "палýэбой" Ксенькой. Случайно узнав об этом, старый Струменьский убивает любовницу сына, тайно прокравшуюся ночью к Павелеку, и в отчаянном желании покончить с прошлым громит часовню, превращенную в храм Ангелики. В финале повествования Павелек падает с лошади и погибает.

Вторым фабулосодержащим текстом, включенным Ижиковским в структуру "Химеры", является новелла "Сны Марии Дунин", предваряющая собственно текст романа. Главный герой новеллы - молодой археолог, от лица которого ведется повествование, знакомится со странной девушкой Марией Дунин, уже много лет живущей в мире собственных сновидений. Дня для нее не существует, реальные события почти не имеют значения, зато по ночам она видит причудливые эротические сны. Влюбленный в Марию герой пытается излечить девушку от необычного недуга, но невольно сам втягивается в замысловатую интригу, связанную с участием в деятельности Братства Большого Колокола или "братства искателей идеала", основанного родственниками Марии. Члены Братства ведут раскопки в поисках таинственного колокола, при звуках которого биллионы лет назад на земле начинали бушевать бури и сверкать молнии.

Как видно, сюжеты обоих текстов содержат немало черт, в полной мере соответствующих жанровым канонам (и даже штампам) модернистского романа, в числе которых: интерес к бессознательному, субъективизация отображаемого мира, автомифологизм, эротизм, демонизация образа женщины и пр. Тем не менее, в литературе Молодой Польши "Химера" стоит особняком. Критик М. Гловиньский в своем исследовании о младопольской прозе поднимает вопрос, "можно ли вообще трактовать ее как младопольский роман" [6. S. 254], а А. Хутникевич указывает, что книга Ижиковского явилась "событием необычайным, в момент публикации (в 1903 г. - А. С.) совершенно не понятым ни критиками, ни читателями" [7. S. 236]. Причины подобной оценки, по всей видимости, следует искать в необычной повествовательной структуре романа, подчиненной принципам автотематизма.

Здесь необходимо отметить, что автотематизм как таковой имплицитно присущ большинству модернистских текстов. Критики неоднократно обращали внимание на связь между метапрозаической поэтикой и модернистской концепцией автономии искусства и мифологии авторского "я". По мнению М. Липовецкого, именно "метапроза в XX веке приобретает значение формы, наиболее точно подходящей для воплощения существенных элементов "кода модернизма"" [1. С. 46]. Не случайно "роман о художнике" - знаковое явление для литературы Молодой Польши. Тема творца и творчества в разных ракурсах разрабатывается во многих важнейших произведениях эпохи: "Гнилушках" В. Берента, "Homo sapiens" С. Пшибышевского, "Письмах безумца" А. Немоевского, "Генрике Флисе" С. А. Мюллера и др.

Новаторство Ижиковского по сравнению с его многочисленными последователями и предшественниками состоит в намеренной экспликации тех моментов, которые релятивизируют творческий процесс, подрывают сам статус художественного вымысла, посягая на такие до сих пор неприкосновенные его атрибуты, как самодовлеющий характер созданного в произведении мира

стр. 62

и внеположность автора этому миру. Благодаря введению в структуру романа разделов "Примечания к "Химере"", "Толкование "Снов Марии Дунин"" и "Шанец "Химеры"", мир произведения как бы "разгерметизируется", преодолеваются границы, до недавнего времени отделявшие его от автора и читателя. "Я решил, - пишет Ижиковский, - применить совершенно новый литературный метод, воплотить идеал, давно уже занимавший мои мысли. Он основывается на перенесении центра тяжести с "шедевра" на лабораторию художника, т.е. за пределы произведения, именно туда, где бьет источник поэзии" [3. S. 375].

Таким образом, Ижиковский едва ли не впервые в европейской литературе (а "Химера" почти на четверть века опережает знаменитых "Фальшивомонетчиков" А. Жида) формулирует концепцию автотематического романа и выстраивает в соответствии с ней художественное произведение.

Вместе с тем, очевидным преувеличением было бы вслед за некоторыми исследователями утверждать, что сюжетное повествование в "Химере" представляет ценность только в качестве иллюстрации к научно-теоретическим изысканиям Ижиковского, "перекочевавшим" в роман из его ранних литературно-критических работ. История жизни Петра Струменьского и авторский комментарий к ней являются в структуре романа равноценными, равновесными и сложным образом взаимосвязанными элементами, иерархически не подчиненными друг другу.

Помещенные после основного корпуса текста комментарии совмещают функции традиционных сносок-примечаний, заметок на полях и своеобразного путеводителя по роману. В них сосредоточена большая часть информации, дающей ключ к авторскому замыслу на этапах его возникновения, становления и реализации и нередко необходимой для понимания собственно текста романа. Так, на страницах "Химеры" несколько раз встречается определение "пункт фальшивый". В "Примечаниях к "Химере"" Ижиковский разъясняет, что оно сигнализирует "сознательное или неосознанное замалчивание правды" [3. S. 530], т.е. попытку уйти от ответа, обойти неприятный вопрос стороной, а затем указывает страницы с примерами: "Он почти не отдавал себе в этом отчета, не хотел отдавать отчета (не хотел? не мог? пункт фальшивый)" [3. S. 117].

Таких слов-сигналов в "Химере" не менее десяти, каждое из них имеет свое значение и функции в повествовании: "непробиваемые стены" - сосуществование противоположностей; "гардероб души" - скрытые намерения персонажей; "химерический элемент" - ниспровержение иллюзий и др. Появление их без всяких разъяснений в собственно тексте романа вынуждает читателя постоянно обращаться к примечаниям, нарушая традиционную последовательность чтения от страницы к странице. К. Выка метко подмечает, что комментарии к "Химере" "облегчают изучение романа, не облегчая его чтение" [5. S. 236].

Вовлекая читателя в сложный многоэтапный процесс чтения-писания текста, Ижиковский, подобно сторонникам современных теорий чтения, дает ему свободу упорядочить разорванный мир романа, "вчитать" в него логичность и смысл. "Мне не к спеху, дорогой читатель, - пишет Ижиковский, - надоест тебе сегодня - закончишь завтра, послезавтра, поймешь меня через месяц, а может быть, через год" [3. S. 579].

Внутренний диалог автора с читателем, в ходе которого последний в известной степени уравнивается в правах с автором-творцом, становясь со-участ-

стр. 63

ником творческой игры, является, как уже отмечалось выше, константным признаком метапрозаического повествования в целом. В отличие от традиционных повествовательных форм, метапрозу характеризует высокая степень представленности автора, на наших глазах творящего (или разрушающего) мир произведения.

Степень манифестации авторского "я" в "Химере" такова, что главным (а при ближайшем рассмотрении - единственным) героем романа оказывается сам Ижиковский. Все остальные персонажи, а их в романе около тридцати, как правило, лишены подлинной индивидуальности и разыгрывают роли в "комедии характеров": Струменьский - роль верного мужа, его вторая жена Оля - поочередно - счастливой жены, роковой женщины, обманутой жены, несостоявшийся жених Оли - Гаштольд - роль покинутого возлюбленного и пр. Критик С. Лак, исследуя систему образов в "Химере", пишет: "Где сам Струменьский? Его нет. Автор не хочет, чтобы он был... Струменьского не существует, это имя, фамилия, поэзия, вымысел" [8. S. 180].

Антимиметизм, т.е. обнажение "вымышленной" природы текста через разрушение предварительно созданного эффекта правдоподобия - одно из важнейших художественных открытий метапрозы. Если до сих пор достоинство литературного произведения определялось в первую очередь степенью его "истинности", т.е. прямого соответствия окружающему миру, похожести на него, то метафикциональная литература отказывается от "наивного иллюзионизма", предполагающего, что текст является подражанием (или продолжением) внетекстовой реальности.

Создавая образ Петра Струменьского, Ижиковский пишет: "Справедливости ради я должен заметить, что описание скорби я сделал не по законам действительности, а по-книжному" [3. S. 122], или в другом месте: "Впрочем, тогда он еще не умел (или не хотел?) анализировать себя" [3. S. 98]. В обоих этих случаях имеет место "обнажение приема", переносящее акцент с воспроизведения объектов внешней действительности на факт искусственности текста, его "сделанности" согласно законам жанра или намерениям автора.

Следствием этого качества становится исключительная роль, которую в метапоэтике приобретают пародия, самопародия, ироническое сопоставление различных литературных стилей, жанровых форм и художественных течений.

Пародийному осмыслению в "Химере" подвергаются в первую очередь клише и штампы младопольской литературы. Ижиковский одним из первых обратил внимание на то, как легко модернистские идеалы могут трансформироваться в лицемерие, вульгарность и пошлость, и позже - в своей литературно-критической деятельности - неоднократно возвращался к этой проблеме3 .

Наглядным примером бессмысленного подражания модным - декадентским - веяниям на страницах "Химеры" в первую очередь служит Гаштольд, выстраивающий свою жизнь по младопольскому образцу. "Любовь Гаштольда к Оле была одним из многочисленных воплощений образца, данного

3 Наиболее ярко взгляды Ижиковского на литературную ситуацию современной ему Польши представлены в статьях из сборника "Слово и дело" (1913), где, по меткому определению Т. Бурека, Ижиковский как бы защищает модернизм от самого модернизма, который в определенный момент отказался от своих художественных амбиций либо упростил, обеднил их. Позднее Ижиковский скажет, что был единственным настоящим последовательным декадентом (см.: [9]).

стр. 64

Мицкевичем, безнадежно влюбленным в Марылю, подражания которому с тех пор не избежал ни один наш художник" [3. S. 128] - не без иронии подмечает Ижиковский. Той же напасти - следованию расхожим шаблонам и штампам подвержены и другие герои романа: Оля ведет дневник, в котором пользуется пафосной, характерной для модернистских романов лексикой ("Сердце мое пожелало погрузиться в глубины этой таинственной печали" [3. S. 130]), Струменьский, работая над биографией Ангелики, "придавал своим воспоминаниям красивую форму, посыпая их поэтическим сахаром" [3. S. 232]. Наконец, на наиболее высоком уровне ироническое преодоление модернизма осуществляется в тексте вставной новеллы "Сны Марии Дунин".

Ижиковский, разумеется, отдавал себе отчет в том, что пишет "Сны Марии Дунин" в рамках младопольской поэтики4 . Сны как элемент бессознательного представляли исключительный интерес для писателей-модернистов и были широко представлены в модернистской прозе. Сон может встречаться в виде вставного рассказа, часто контрастирующего с действительностью, или же быть пророческим, предвосхищающим дальнейшие события. В ряде случаев, как, например, в "Сонной истории" В. Реймонта, грань между сном и явью размывается, и герои утрачивают чувство реальности. Поэтика сна, помимо прочего, как нельзя лучше отвечает специфически модернистским установкам на индивидуализацию и субъективизацию отображаемого мира.

Вместе с тем Ижиковский неслучайно предваряет новеллу "Сны Марии Дунин" подзаголовком "палимпсест". Текст новеллы уподобляется старому пергаменту, на который когда-то был нанесен другой текст, причем ценность старого - затертого - текста, при ближайшем рассмотрении нередко оказывается намного выше, чем у того, что лежит на поверхности. В "Толковании "Снов Марии Дунин"" Ижиковский развивает эту мысль: "Так и в "Марии Дунин". Автор официально высказывает свои убеждения, под которыми нужно суметь разглядеть иные, прямо противоположные предыдущим. А так как, в конце концов, он и те, и другие свои убеждения берет в кавычки, то можно сказать, что "Мария Дунин" - палимпсест в квадрате" [3. S. 560].

Иными словами, "Сны Марии Дунин" - тонко продуманная и блестяще осуществленная мистификация, жертвой которой, как не парадоксально, становится не только наивный читатель, но и сам автор. В собственно тексте романа Ижиковский с горькой самоиронией замечает: "В то время, когда Струменьский писал свой дневник, вышло в свет 20-е издание "Снов Марии Дунин". Автор "Марии Дунин", как известно, недавно умер на своей вилле у моря, пресытившись славой, почетом и церемониями, а к его могиле совершают паломничество декаденты со всего мира" [3. S. 236].

Суммируя все вышесказанное, можно с полной уверенностью утверждать, что "Химера" - один из первых автотематических романов не только в польской, но и в европейской литературе. Продолжая традиции модернизма, роман Ижиковского одновременно преодолевает их через переосмысление,

4 Критика неоднократно обращала внимание на тот без сомнения примечательный факт, что "Сны Марии Дунин" создавались Ижиковским до появления фрейдовских работ по психоанализу, хотя их близость теориям немецкого ученого очевидна (компенсаторность, вытеснение, эротизм, своеобразная устойчивая символика и пр.). Герою новеллы также удается войти в доверие к Марии, и она исповедуется перед ним в надежде, что он ее излечит. Именно так Фрейд позже сформулирует главный метод психотерапии.

стр. 65

прокладывая тем самым дорогу новейшим поэтикам. И хотя перед нами, безусловно, модернистское произведение, в нем легче найти отличия, чем сходства с другими младопольскими романами.

Отчасти это можно объяснить несомненным писательским и провидческим даром самого Ижиковского, сумевшего опередить свою эпоху, отчасти - специфическими особенностями поэтики метапрозы, которая, по мысли М. Липовецкого, "настолько точно соответствует важнейшим интенциям модернистского дискурса, что именно в ней раньше, чем где бы то ни было, эти интенции в определенных точках стали выходить за пределы модернизма, в чем-то предвосхищая постмодернизм" [1. С. 50].

Как бы то ни было, художественные открытия Ижиковского нашли достойное продолжение в творчестве крупнейших польских писателей XX в. -В. Гомбровича, В. Маха, Т. Конвицкого, Е. Анджеевского. Наибольшее распространение традиции метапрозы получили в 1960 - 1970-е годы, когда в польской литературе появился ряд художественных текстов на автобиографической основе, сочетающих в себе элементы различных прозаических видов и форм. Польская критика назвала произведения такого рода "сильвами" (от латинского silva rerum - лес вещей). В основе польских сильв, так же, как и произведений французского nouveau roman'a или постмодернистских текстов, лежит, как правило, автотематическое повествование, которое мы впервые можем наблюдать в романе К. Ижиковского "Химера".

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Липовецкий М. М. Русский постмодернизм. Очерки исторической поэтики. Екатеринбург, 1997.

2. Sandauer A. Samobqjstwo Mitridatesa // Sandauer A. Pisma wybrane. Warszawa, 1985. Т. 2.

3. Irzykowski К. Paluba. Sny Marii Dunin. Wroclaw, 1981.

4. Медведева О. Р. Молодая Польша: роман о художнике и роман о романе // На рубеже веков. М., 1989.

5. Wyka К. Wstep do "Paluby" // Modernizm polski. Krakow, 1968.

6. Giowinski M. Powiesc mlodopolska. Studium z poetyki historycznej. Wroclaw, 1996.

7. Hutnikiewicz A. Mloda polska. Warszawa, 1996.

8. Lack S. О doktrynerach // Lack S. Wybor pism krytycznych. Krakow, 1980.

9. Burek T. Cztery dyskusje Karola Irzykowskiego // Problemy literatury polskiej lat 1890 - 1939. Wroclaw, 1972.