Появились две взаимосвязанные публикации. Речь идет, во-первых, о коллективной работе "История России XIX - XX веков: Новые источники понимания", а, во-вторых, о тематическом цикле статей и материалов "История и литература" в журнале "Отечественная история" 1 . В этих публикациях сотрудничают литературоведы, социологи и историки. При этом высказали свое мнение представители разных поколений - и признанные мэтры, и молодые ученые.

Редактор-составитель коллективной работы С. С. Секиринский и журнал "Отечественная история" проявили внимание к наследию, увы, уже ушедших от нас исследователей и не только к написанным работам, но и к нереализованным планам, наброскам, незавершенным трудам, словом, тому, что отложилось в личных архивах. "Недодуманные мысли" под таким точным заголовком представлены в вышеназванных публикациях эссе, этюды, эскизы А. А. Зимина, бережно сохраненные и подготовленные к печати В. Г. Зиминой и А. Л. Хорошкевич.

Рубрики - "Историк и художник", "Художник в истории: участник и свидетель", "Угол преломления", "Писатель и читатель" - точны и емки. Они не просто систематизируют материал и организуют чтение, но подготавливают читателя к восприятию высказываемых идей. Рецензируемые публикации указывают на важные научные проблемы и определяют перспективы исследования, подталкивают к активному использованию в качестве исторического источника и других памятников прошлого: устных рассказов и т.п. Не случайно в "Отечественной истории" звучит призыв обратиться к изучению кинематографической продукции, несущей богатую, хотя и скрытую, информацию о духовной культуре и общественном сознании 2 .

Появление рецензируемых изданий - свидетельство все более растущего интереса к новым проблемам, нетрадиционной тематике исследований, разработке иных методологических принципов в исследовании прошлого, аналитического инструментария. Представленные работы находятся на пересечении весьма перспективных направлений научного поиска: исторической антропологии, антропологически ориентированной истории и источниковедения 3 . При некоторых различиях в предмете изучения, тематике, специальных вопросах их объединяет общечеловеческое измерение минувшего. Человеку всегда будет интересен именно человек, его судьба, мысли, побудительные мотивы, поступки, действия, меняющиеся во времени и пространстве. Другими словами, научная методология напрямую зависит от понимания человеческой природы.

Все это в определенной мере меняет подходы к разного рода источникам, в том числе и к литературе. Отношение к художественному произведению как к "отражению" действительности, некоему иллюстративному материалу давно уже кануло в прошлое. И в этом авторы публикаций едины. Литературу они признают одним из системообразующих элементов мировоззрения, сочетающим рациональное и образное восприятие действительности.

Зверев Василий Васильевич - доктор исторических наук, профессор Московского государственного педагогического университета.

стр. 161

Размышляя о "родственных связях" истории и литературы, академик Ю. А. Поляков отмечает их взаимовлияние: художник не может обойтись без научных оценок событий и исторических деятелей, историк, озабоченный повышением исторической грамотности, нередко обращается к помощи литераторов. С. О. Шмидт справедливо обращает внимание на образность художественного мышления как важнейший информационный источник, в котором зафиксированы "живые черты времени" 4 .

Анализ эволюции доктринальных принципов в исследовательской практике (от метарассказа эпохи Просвещения до постмодернистского подхода к задачам исторической науки) приводит М. Ф. Румянцеву к выводу о смещении акцента познавательной деятельности историка с социально-политического на индивидуально-психологический. И это, по ее мнению, свидетельствует о явном сближении между литературой и историей, что, однако, не исключает суверенности последней и никоим образом не должно сказаться на ее функциях формирования и хранения социальной памяти.

Обращаясь к проблеме "Образ историка и тема исторического знания в русской литературе XIX - XX вв., И. Л. Беленький подчеркивает многофункциональность художественной литературы, выступающей и в качестве исторического источника, и художественной историософии, и художественно-исторического исследования. Литература сама является "идеальным историком", позиция которого воплощается во взглядах автора, рассказчика-повествователя, главного героя. Эту же мысль развивает Ю. В. Никуличев, утверждающий, что литература и история - два взаимодействующих домена культуры, с модификацией которой изменяется и сам характер данного взаимодействия.

Особое значение взаимодействия социальной истории литературы и искусства для "познания реалий XX века" отмечает и А. К. Соколов, по мнению которого эти формы человеческой деятельности и творчества, "пусть и на бессознательном уровне, улавливают существующие в обществе настроения, задолго до того, как они будут систематизированы и сделаны явно выраженными на языке науки". Каждая эпоха запечатлевалась в определенных образах, легко понимаемых и воспринимаемых современниками и порой (особенно в советское время) становившимися объектами подражания и формирования стереотипов поведения. При этом в ткань художественного произведения "вплетены формы социального общения, языковые, изобразительные, звуковые". Нередко реальность деформируется "в зависимости от художественных школ и направлений". Задача историка как раз и состоит в том, чтобы "показать соответствие или несоответствие авторского восприятия историческим обстоятельствам". Суть происходящего в исторической науке Соколов, также как и Румянцева, видит в сближении позиций "современной социальной истории с литературой и искусством". Обращение к художественным произведениям во многом позволит создать ту выразительную историю, потребность в которой становится все более очевидной. Пожалуй, единственной существующей серьезной проблемой является, по мнению Соколова, примирение "языка, вырабатываемого историей как наукой, с языком как художественным творчеством" (с. 67, 74, 75).

С данной точкой зрения не согласна Д. А. Завельская, которая в статье "Субъективность, способствующая объективности" считает, что эмоциональная субъективность литературного произведения ("художественного очерка") не препятствует, а, напротив, способствует выходу на существенные и острые социальные проблемы. Динамизм и экспрессивность обеспечивают многоплановость и выразительность информации. Художественность очерка, как явление многоаспектное, многоуровневое, дает возможность выделить в историческом документе типическое через особенное и одновременно зафиксировать характерные черты той или иной сферы жизни.

Но если в оценках литературы как исторического источника практически не существует серьезных разногласий между историками, литераторами, социологами, то в вопросах методологии исследования складывается иная ситуация. Е. С. Сенявская ("Военная проза в аспекте источниковедения") склонна видеть в художественном произведении элементы ментальности, "субъективные аспекты социальной реальности" (с. 144), для выявления которых вполне правомерно использовать метод психологической реконструкции (психологическую герменевтику), где главную роль играет вживание в образ, в изучаемую эпоху, во внутренний мир создателя источника. На плодотворность использования постмодернистских подходов указывает и Т. М. Димони, которая, на примере романа-тетралогии Ф. А. Абрамова, считает, что при подобном исследовательском взгляде особую ценность приобретает исторический контекст создания произведения, биография и творческие убеждения автора, статическое и динамическое состояния общества, особенности восприятия данного произведения различными социальными группами и поколениями.

Н. И. Цимбаев в эссе, посвященном прозе Вячеслава Кондратьева как историческому источнику, напротив, намеренно подчеркивает консервативность своего метода исследования и отказывается от новомодного понятийного аппарата. Он отвергает постмодернистскую игру с текстами и ограни-

стр. 162

чивается исключительно источниковедческими наблюдениями, только в них видя путь "выявления факторов, определяющих ценность литературного произведения как исторического источника" (с. 156).

Расхождения исследователей относятся к области индивидуального решения "вечных вопросов" творчества. Споры на эту тему следует, очевидно, только приветствовать. Хотя, по большому счету, А. К. Соколов прав: конфликта "между рациональным, образным и чувственным восприятием мира" не существует. "Современная историческая теория на основе герменевтики не постулирует различие между эмпирией и обобщением" (с. 74).

Этот тезис подтверждается и характером отбора материала, и теми вопросами, которые "задаются" источнику. А. И. Куприянов, С. С. Секиринский, Н. И. Цимбаев считают, что для историка "особенно информативными ...являются произведения писателей, заслуживших у своих современников репутацию знатоков, хроникеров, бытописателей разных сторон и явлений жизни русского общества" (с. 85, 94,158), отразивших в своих сочинениях детали семейных и имущественных отношений, нравов. Е. С. Сенявская не намерена рассматривать художественное произведение с точки зрения достоверности изложенных фактов (с. 144), наиболее ценной для нее является фиксация в литературе едва уловимых умонастроений, психологии сознания, еще не вполне осознанных интересов и потребностей людей, понимания ими окружающей действительности и предчувствия грядущих событий.

Размышляя над проблемой "время, бытие, быт в зеркалах русской литературы XIX в.", Ю. В. Никуличев указывает на бессмысленность "какой-либо специальной каталогизации ее произведений "для историка"". Все литературные тексты - от творений великих мастеров до полузабытых авторов - следует рассматривать в качестве исторического источника. Литература исторична уже в силу того, что "она есть выражение духовной истории страны", где главная роль принадлежит не только фактам, но и образам" (с. 63).

Но в любом случае искания исследователей направлены на выявление в источнике новых информационных пластов. Обращение к нетрадиционным сюжетам соседствует с испытанными способами сбора, классификации, группировки сведений, постановки и решения проблем. И в этом нет серьезного противоречия. Напротив, споры о методологии, социальной и индивидуальной ценности литературного источника знаменуют преодоление кризисной ситуации в отечественной науке. Как справедливо отметил Т. Кун, "переход... к новой парадигме, от которой может родиться новая традиция нормальной науки, представляет собой процесс далеко не кумулятивный. Этот процесс скорее напоминает процесс реконструкции области на новых основаниях. В течение переходного периода наблюдается большее, но никогда не полное совпадение проблем, которые могут быть решены и с помощью старой парадигмы, и с помощью новой" 5 .

Все более утверждающиеся в науке междисциплинарность и интегральность, естественно, не исключают споров о важности и первостепенности масштаба макро- и микроистории, общего и частного, группового и единичного, типичного и индивидуального. Человек как частица социума, или социум как свод отдельных личностных составляющих - так можно охарактеризовать конкретные подходы авторов. Тематический и хронологический срез рассматриваемых вопросов весьма обширен: от обобщающих характеристик представителей различных социальных слоев или групп дореволюционной и советской России до интерпретации роли самого автора художественного произведения.

По самой грубой классификации статьи в рецензируемых публикациях можно разделить на две группы. К первой относятся те, что делают акцент на индивидуальных особенностях творчества литераторов и историков. Анализ существовавших представлений о российском губернаторе XIX в. дан в статье С. С. Секиринского "Штрихи к портрету высшей бюрократии: губернаторы и беллетристы". Разброс мнений о функциях этого должностного лица у литераторов был чрезвычайно широким: от всесильного наместника, сатрапа до всего лишь "старшего приказного в губернии". Обращение к творчеству И. С. Тургенева, Н. С. Лескова, А. Ф. Писемского, П. Д. Боборыкина, А. И. Куприна и других писателей позволяет автору увидеть эволюцию художественного образа, соотнести его с реально происходившими в стране процессами, проследить сходство и различия в жизни провинциального и столичного общества.

Тип другого российского чиновника - земского исправника - рассмотрен А. И. Куприяновым. От этого, казалось бы, незначительного лица, "мелкого колесика" государственного аппарата, зависело очень многое на периферии. Подробности и частности повседневного существования, зафиксированные в произведениях литератора "второго ряда" (Ф. А. Булгарина), дали возможность автору показать социальные корни взяточничества в бюрократической среде первой половины XIX века.

Литературе русской офицерской эмиграции о российской армии конца XIX - начала XX вв. посвятил свою работу А. В. Марыняк. Традиционно закрытая военная корпорация, строго определен-

стр. 163

ное понимание служебного долга, сложные отношения с интеллигенцией наложили свой отпечаток на произведения, посвященные военной тематике. Это скорее беллетризированные мемуары, содержащие реальные факты, но не широкие обобщения.

В. М. Бухараев и Б. С. Аккуратов обратились к проблеме антимещанского комплекса отечественной интеллигенции. В их работе исследуется культурный стереотип, на многие десятилетия определивший отношение к предпринимательской деятельности и уровню благосостояния человека. Вступая в полемику с утвердившемся мнением о мещанстве как синониме ущербных морально-этических норм и специфического жизненного уклада, авторы пытаются доказать, что мещанская культура в России не была равнозначна буржуазности, частной инициативе и предприимчивости. Мещанство вело свое начало от миропонимания русского крестьянина. Оказавшись в городе, сельский житель устраивал свою жизнь в соответствии с новыми нормами, которые сказывались и на его социо-психологических характеристиках, и на политических пристрастиях.

На разрушение еще одного мифа - о русском купечестве как олицетворении "темного царства" чистогана, сомнительных коммерческих предприятий, ханжества, разврата и варварства в семейной жизни - направлена работа А. А. Левандовской и А. А. Левандовского. С одной стороны, негативное отношение к российским негоциантам еще раз свидетельствует об антибуржуазности отечественной интеллигенции. А с другой, - далеко не всегда адекватно отражает происходившие в обществе процессы: в пореформенное время купечество эволюционировало, во многом опережая другие сословия страны.

Советский период отечественной истории представлен не менее интересными и содержательными работами. Исследование революционной ломки русского характера большевиками, предпринятое А. И. Солженицыным, стало предметом анализа М. М. Голубкова. Картины самоуничтожения нации в годы гражданской войны и репрессий свидетельствуют об оскудении народной нравственности, озлоблении и ожесточении людей, бессмысленной растрате национальной энергии. Во многих бедах страны писатель обвиняет отечественную интеллигенцию, которая, следуя безрелигиозному гуманизму и революционно-демократическим традициям, не смогла предотвратить исчезновения истинно русских черт характера: открытости, доброты, трудолюбия.

Проблеме изображения "бывших" в советской литературе 1920-х годов, посвящена статья Т. М. Смирновой. Особое внимание обращается на принципиальное окарикатуривание персонажей - помещиков, священников, чиновников-взяточников. В чем-то писатели и поэты следовали уже устоявшейся традиции отечественной классики, а в чем-то выполняли социальный заказ новой власти. В значительной степени дополняет эти наблюдения статья И. Б. Орлова, посвященная изображению "новой буржуазии" в советской сатире 1920-х годов, созданию стереотипа частника-эксплуататора, мешающего построению социализма.

Нашлось на страницах рецензируемых изданий и место для феномена советской песни. В. С. Тяжельникова приходит к выводу, что популярность музыкальных произведений дает ключ к пониманию массового сознания, формирования новой советской идентичности (главным образом у молодежи), ощущения слитности собственной судьбы с судьбой страны. В годы Великой Отечественной войны это способствовало единению власти с народом.

В немалой степени идеологическим задачам служили в 1930-е годы и произведения, прославлявшие мощь Красной армии, всегда готовой выступить на защиту завоеваний социализма и освобождение пролетариата от власти капитала. Внимание современных историков в этой литературе привлекает образ грядущей войны и ее участников. Как подчеркивает Н. Ю. Кулешова, будучи политически актуальными, такие сочинения были востребованы временем, но вместе с ним они уходили в прошлое, оставляя историкам свидетельства замыслов и настроений прошедшей эпохи.

Изучению самодеятельного литературного творчества в довоенное время посвящена статья С. В. Журавлева. Создававшиеся молодыми поэтами и писателями произведения запечатлели не только атмосферу стройки московского метро, но и облик самих авторов со всеми особенностями психологии и эмоционального склада характера.

В значительной степени первопроходцами в исследовании темы "человек на войне в отечественной художественной литературе" стали Е. С. Сенявская и Н. И. Цимбаев. Обращение к новой проблематике продиктовано интересом к той грубой и жестокой правде военного лихолетья 1941- 1945 гг., которая долгое время скрывалась за победно-парадными "реляциями о подвиге солдата". Но при этом забывали, что война - всегда трагедия человека, обязанного убивать себе подобных. Авторов интересуют главным образом морально-этические проблемы труженика войны: отношение к родным, близким, товарищам по оружию, врагу, понимание воинского и человеческого долга. Не случайно предметом анализа стала проза одного из самых пронзительных авторов военного поколения В. Л. Кондратьева, сумевшего сказать о войне то, что считалось "неактуальным".

стр. 164

Истории колхозной деревни в творчестве Ф. А. Абрамова посвятила свою работу Т. И. Димони. Масштабное произведение "Братья и сестры" дает возможность увидеть трагические изломы судьбы сельских жителей русского Севера в трудные военные и послевоенные годы, беззаветный труд во имя победы и способы выживания в условиях голода и разрухи, отношение к власти и изменение характера крестьянского мировоззрения. Автор подчеркивает, что одна из главных заслуг Абрамова состоит в реконструкции событий, создании реальных исторических типов.

Предметом рассмотрения в ряде работ стала проблема личности автора. Автора художественного произведения-документа эпохи и автора-историка. Самого пристального внимания заслуживают размышления А. А. Зимина о роли художника в пробуждении доброты и любви, воспитании чувства прекрасного и возвышенного. Значение писателя и поэта для современников и потомков, конечно, зависит от его этической позиции, но не в меньшей степени оно определяется и эстетикой творчества. Публицистичность, как писал историк, "убивает не только художественность, но и веру в правоту изображаемого" (с. 11). Не менее губительно и гибельно для творца примирение с чуждыми ему идеями, внутренний компромисс, на который он идет, поступаясь собственными принципами. В этом, по мнению Зимина, причины трагедии А. С. Пушкина, который, поддавшись иллюзиям царской милости, "обрек свою грешную плоть на скорую смерть" 6 .

Опубликованные архивные материалы позволяют лучше осознать масштаб личности самого Зимина. Этюды о российском цивилизационном разломе, о предназначении отечественной литературы и о судьбах литераторов, точные наблюдения о театре, кино, впечатления о встрече с В. М. Шукшиным открывают новые грани творческой индивидуальности выдающегося историка - исследователя, свидетеля и участника исторических событий.

Особо отметим статью В. А. Твардовской с очень точным названием "Социальный кадастр пореформенной России в романе "Братья Карамазовы" 7 . К изучению творчества великого русского писателя автор обращается уже не в первый раз. Достаточно вспомнить ее работу ""Двух голосов перекличка": Достоевский и Кропоткин в поисках общественного идеала" в книге "В раздумьях о России" (М. 1996). В новом исследовании проанализированы сдвиги в общественной структуре: оскудение и неприспособленность большинства дворянского сословия к изменившимся условиям существования, разнородность купечества, быт мещан и крестьян. Под пером Достоевского картина жизни обычного уездного города приобретает значимость всероссийского масштаба.

Стремление воссоздать портрет П. Д. Боборыкина характерно для статьи Секиринского "Боборыкин: зарисовки для истории либеральной личности". Полузабытый сегодня писатель представляется автору принадлежащим к либеральным личностям, генерация которых стала особенно многочисленной в пореформенное время. В перипетиях судеб этих людей, эволюционировавших от нестойкой кружковой солидарности и народнических взглядов к преобладанию индивидуалистических настроений, ощущается близость социальной катастрофы, в которой интеллигенции суждено было оказаться в роли жертвы.

Неожиданным, на первый взгляд, выглядит сопоставление Секиринским в статье "От книги про дельца до "Книги про бойца"" двух одноименных произведений и персонажей-тезок, двух Василиев Теркиных, главных героев романа П. Д. Боборыкина (1892 г.) и поэмы А. Т. Твардовского, созданной в годы Великой Отечественной войны. Автор обращает внимание на общую устремленность двух русских художников разных эпох к воспроизведению нетрадиционно-типических воплощений национального характера, в котором причудливо переплетаются жажда личного успеха и трудолюбие, целеустремленность и самоотверженность 8 .

Несколько под иным углом зрения рассматривает сочинения Боборыкина из эпохи 1905 - 1907 гг. Н. Б. Хайлова. Для нее в первую очередь интересна объективность свидетельств писателя, а не его интерпретация событий первой российской революции. Наблюдательность и фотографическая точность в фиксации произошедшего, использование в литературном произведении уличного жаргона и общественно-политической лексики конкретного времени представляются ей наиболее важными для характеристики эпохи и мировоззрения современников.

В. Б. Аксенов, рассматривая тему "1917 год и художественная интеллигенция", отказывается от мнения о превалировании политических симпатий и антипатий у интеллигенции в оценках революции. Для него важнее психологические особенности творческой личности, черты ее автономного сознания и связанная с ними продуктивная деятельность художника.

Интересная реконструкция авторского замысла предпринята М. П. Одесским и Д. М. Фельдманом. Изучая историю написания "Двенадцати стульев" и "Золотого теленка", авторы сумели воссоздать атмосферу 1920-х - 1930-х годов, проследить влияние политической борьбы на эволюцию сюжетной линии этих романов. В результате факты биографии и творческие принципы И. Ильфа и Е. Петрова оказались включенными в контекст эпохи, стали элементами ее характеристики.

стр. 165

Проблеме взаимоотношений автора и читателя посвящены статьи - "Что и как читал советский человек: интерпретация классики массовым сознанием" Е. А Кабановой и - "Постсоветское общество и массовая культура: социальные истоки отечественного психологического детектива" И. В. Ципоркиной. Исследование восприятия массовым сознанием классической литературы и детективных романов авторам удалось. На конкретных фактах прослежены основные социокультурные причины (престижность, модность, влияние сложившихся стереотипов и догм, коммерческий успех и др.), влиявшие в прошлом, да и в настоящем, на выбор и характер чтения. Наряду с этим тонко подмечена и зависимость самого автора от общества в эпоху массовой культуры, когда публика диктует заказ художнику, заставляя его или подчиниться предъявляемым запросам, или остаться невостребованным.

Как и любым работам, прокладывающим дорогу новым изысканиям, публикациям свойственна некоторая "однобокость", обращение к хорошо известным сюжетам, которые авторы пытаются рассмотреть под новым углом зрения, полемическая заостренность некоторых заявлений. Следует отметить и неравнозначность ряда статей.

Примечания

1. История России XIX-XX веков: новые источники понимания. М. 2001 (далее ссылки на это издание - в тексте); Отечественная история (ОИ), 2002, N 1.

2. ОИ, 2002. N 1, с. 4.

3. См.: Историческая антропология: место в системе социальных наук, источники и методы интерпретации. Тезисы научной конференции. М. 1998.

4. ОИ, 2002, N1, с. 4 - 5, 40 - 49.

5. КУН Т. Структура научных революций. М. 1997, с. 120.

6. ОИ, 2002, N 1, с. 4.

7. ОИ, 2002, N 1.

8. Там же, с. 191 - 195.