Все мы греховны: кто-то в мыслях, кто-то телом, кто-то в своих желаниях, кто-то в своих поступках. И у каждого своя мера греховности. Для Вячеслава Иванова трагическое выражает грех свободного деяния как реализации конфликта между единичностью человеческого самосознания и всеобщностью бытия, при этом подлинное бытие принадлежит, разумеется, Богу. В авторском предисловии к трагедии "Прометей" Иванов называет свое произведение, призванное репрезентировать жанр в его сущностных чертах, "трагедией титанического начала, как первородного греха человеческой свободы"¹.

Ключевым для понимания ивановской концепции греха является понятие индивидуации, которое вопреки Аристотелю и Аквинату и вслед за Шеллингом толкуется Ивановым не как утверждение неповторимой индивидуальности всякой вещи (тем более не как своеобразие духовного мира личности), а как утверждение замкнутости вещи в ее единичности. Таким образом, подчеркивается не положительный (приобретение особенности), а отрицательный (отталкивание от не-я) аспект принципа индивидуации. В так понятой индивидуации сталкиваются бытие, возможное лишь как абсолют (ибо во всяком неабсолютном состоянии имеет место небытие именно того, чего "не достает до абсолюта"), и человеческое Я, возможное лишь как частность.

Индивидуация противоречива в своем определении. Она есть борьба Я за бытие с Бытием, с Тем, Кто один обладает всей его полнотой, Кто один может сказать о Себе: "Аз есмь Сущий". Индивидуация есть стремление присвоить Божественное Бытие, как и вообще бытие всякого, за кем подозревается обладание хотя бы каким-то его (Бытия) аспектом. Таким образом, любовь к жизни осуществляется в индивидуации как враждебность ко всему живому. Самоопределяющееся Я оказывается перед невозможностью собственного существования.

Но человек и есть невозможное существо: в нем слиты единичность и всеобщность. Любое разрешение конфликта между ними в парадигматике поэта греховно, ибо ведет либо к богоборчеству (пониманию человека как Бога), либо к рабству (пониманию человека как вещи), и то, и другое есть разные стороны и итоги индивидуации и оборачиваются полным отрицанием и Бога, и вещи, и человека. Поэтому всякое человеческое действие греховно в своем существе: "Грех - свершенье". И грехи подстерегают нас везде: при виде легко одетой красивой женщины, при игре в Интернете в http://www.klub-vulkan-onlayn.com/besplatno-vulcan-udachi/ или при употреблении алкоголя²

Отрицание за человеком способности на негреховный поступок не является, однако, для Иванова синонимом негативной оценки любого человеческого действия. Более того, если учесть безусловно оправдательный приговор, выносимый Ивановым человеку, - последний объявляется Сыном Божиим, 3 - то должен быть оправдан и грех. Это оправдание является залогом дальнейшего развития трагедии, приводящего к катарсису.

Эмоциональное разделение греха на грех "отрицательный" - не ведущий к спасению - и грех "положительный" - ведущий к спасению - заметно прежде всего в различении греха и богоборчества. Грех всегда и несомненно оценивается автором негативно (хотя в статье "О русской идее", например, Иванов показывает, что Другой - народ может найти в грехе и хорошее, и хотя сам поэт на сторону Другого не становится, но косвенным образом выявляет новое и в своем отношении к греху). Иное дело - богоборчество. Это термин, более любимый Ивановым, ибо при сохранении отрицательности приобретает смысл восстания против необоримой силы и, следовательно, некоторой положительности в форме отрицательности, а именно положительности утверждения Другого по отношению к Богу (Я, человека, Люцифера) в форме отрицания Бога. Но этими смыслами, скрытыми в самом слове "богоборчество", отнюдь не исчерпывается ивановская трактовка термина.

Утверждая себя преемником античной традиции, мыслитель проводит различение богоборчества на правое и неправое. Неправое ограничивается отрицанием Бога во имя мира и явлено Великим инквизитором. Правое же, приемля мир, хотя бы и "во зле лежащий", зла в мире не приемлет, т. е. и сам мир утверждает как творение Божие. "Христос поэмы (о Великом инквизиторе. - А. Д.) не приемлет безмолвием, не приемлет покорством, поцелуем борется за свой мир и осуществляет его самым своим существованием. Истинно сущий истинно волит; волящий воистину - воистину творит. И знает творящий, что сам по себе ничего творить не может". 4 Антиномичность этого приятия-отвержения снимается в любви, и "Христос - богоборец, Богом возлюбленный более всех" (ПЗ, 107).

³ Наиболее ярко выражено это воззрение в беседах Вяч. Иванова с М. С. Альтманом: "Сыновство Божие (как царское в сказках и мифах - Тезей) должно быть доказано, должно быть заслужено, и тогда по вещим признакам, по исполненным Им подвигам узнает и признает Отец Сына" (Альтман М. С. Разговоры с Вяч. Ивановым. СПб., 1995. С. 20). Здесь по существу сталкиваются две парадигмы: заслуга (со стороны человека)-признание (со стороны Бога) и доказательство (со стороны человека) - узнавание (со стороны Бога). Во втором случае сыновство предполагается искони наличным, что подтверждается излюбленной аллюзией на миф. Более того, здесь, подобно бердяевской концепции, человек обогащает Бога новым знанием и новым бытием.

Иванов проводит различение между Землей и миром (в статье "Лик и личины России"), Мир обволакивает нас и подчиняет своему Князю. Мир греховен, но мир и не истинен, не есть. Пребывание в грехе индивидуации ставит человека на грань небытия. Но от этой грани человек способен двинуться к бытию, для этого нужно понять несущностность разъединения, увидеть за раздробленностью целое, увидеть за миром Землю. ⁵ И тогда появится возможность понять место греха и тем самым - уже преодолеть и искупить его.

По аналогии-контрасту с греховным действием этот акт Иванов именует действом. Характерно описание спасения, данное Ивановым в работе "Достоевский и роман- трагедия": "...Достоевский не пошел, как Толстой, по путям Сократа на поиски за нормою добра, совпадающею с правовым знанием, но, подобно великим трагикам Греции, остался верен духу Диониса. Он не обольщался мыслью, что добру можно научить доказательствами и что правильное понимание вещей, само собою, делает человека добрым, но повторял, как обаянный Дионисом: "ищите восторга и исступления, землю целуйте, прозрите и ощутите, что каждый за всех и за все виноват, и радостью такого восторга и постижения спасетесь"". ⁶

Но преодоление греховности мира есть и преодоление собственной индивидуальности и вместе - ее правое восстановление - в Боге. Иными словами, избывание "пути греха и возмездия" неизбежно есть смерть и воскресение.

ПРИМЕЧАНИЯ:

¹ Иванов В. И. Собр. соч.: В 6т. Брюссель, 1974. Т. 2. С. 157.

² Иванов В. И. Прометей. М, 1919. С. VII.

⁴ Иванов В. И. По звездам. СПб., 1909. С. 109. Далее ссылки на это издание даются в тексте с обозначением ПЗ и указанием страницы.

⁵ Ср. результаты изысканий Г. П. Федотова, подтвержденные новейшими исследованиями (Никитина С. Е. Устная народная культура и языковое сознание. М., 1993): русский народ полагает, что "расстройство мира поверхностно: оно захватывает земную кору - горы, леса, реки, - но не самое тело земли. Под нечистью, покрывающей ее, земля остается неповрежденной, - если не девственной, то матерински чистой" (Федотов Г. П. Стихи духовные: Русская народная вера по духовным стихам. М., 1991. С. 71).

⁶ Иванов В. И. Борозды и межи. М., 1916. С. 35. Далее ссылки на это издание даются в тексте с обозначением БиМ и указанием страницы. См. также: Линдгрен Н, Символ матери-земли у Вяч. Иванова и Достоевского // Canadian American Slavic Studies. 1990. Vol. 24. N3. P. 311 - 322.