(К менталитету тургеневского героя)

Рассказчик повести Тургенева "Ася" (1858) говорит о себе: "Природа действовала на меня чрезвычайно..."1, и слова эти вслед за Н. Н. могли бы повторить все ментально близкие своему создателю тургеневские герои, будь то центральные персонажи "Дневника лишнего человека", "Затишья", "Переписки", "Фауста", "Поездки в Полесье", главные действующие лица романов "Рудин", "Дворянское гнездо", "Накануне", "Отцы и дети" или автобиографический "повествователь" "Стихотворений в прозе". Потому что острая отзывчивость на природу и неизбывное устремление к ней - их общее свойство в той же мере, как и отличающее их восприятие искусства (красоты), любви, женщины, русского народа, родины, мироздания и смерти. И если менталитет - это "внутренний <...> мир индивида, его духовность; характерный <...> склад ума; мировосприятие"2, то наиболее полно и зримо он выявляется в отношении самого писателя и его персонажей к названным, в глазах Тургенева, важнейшим, онтологическим и социально-историческим константам и ценностям человека.

Есть веские основания для утверждения, что в духовном мире тургеневского героя, почерпнутого писателем из "культурного слоя" России 40 -70-х годов (9, с. 390), природа вообще присутствует в том чрезвычайном объеме, который она не занимала даже у героев А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова и Н. В. Гоголя. Случайно ли, что самим званием "певца природы" современники наградили не кого-то из этих отечественных первосоздателей реалистического литературного пейзажа, а их ученика Тургенева? В чем же причина отмеченной чрезвычайности? "Видно, - отвечает на этот вопрос французский биограф Тургенева Андре Моруа, - есть в российских пейзажах таинственная прелесть, и тем, кто однажды узнал ее, суждено до гробовой доски любить их и по ним тосковать. Так и Тургенев вечно хранил в памяти туман, ползущий вверх по склонам холмов, березы, осины, вербы и витающий в чистом сухом воздухе аромат спелой свежескошенной ржи и гречихи"3. Нет сомнения, автору "Записок охотника" удалось с редкой силой запечатлеть неповторимое очарование родной природы. Но только ли ему? Вспомним пушкинские картины русской зимы и осени, гоголевскую степь в "Тарасе Бульбе", лермонтовскую "Чету белеющих берез" в знаменитой "Родине"... К тому же герои Тургенева пребывают, как в повестях "Ася" и "Вешние воды", и среди природы иноземной - немецкой.

Касаясь нашего вопроса, специалисты-тургеневеды большей частью сосредотачивали внимание на анализе художественных функций тургеневского пейзажа. Тема эта хорошо изучена, что позволяет нам ограничиться лишь напоминанием ее общепризнанных решений. Как убеждает, например, обширное пейзажное введение рассказа "Бежин луг", изображение сокровенной жизни природы (в данном случае на склоне гаснущего июльского дня) выливается в своего рода натурфилософскую увертюру, определяющую поэтическую многозначность всех дальнейших событий. В очерке "Бирюк" гроза и ночной дождь в лесу создают психологический параллелизм к драме, разыгравшейся в лесной

стр. 6


--------------------------------------------------------------------------------

избушке, а также и в душе неподкупного сторожа Фомы. Тем или иным настроем природы "тайный" психолог Тургенев метафорически поясняет соответствующие состояния своих героев. Такова, в частности, сцена утреннего, пока ничем не омраченного свидания Петра Веретьева и Марьи Павловны ("Затишье") в березовом "заказе", где "молодые деревья росли очень тесно, ничей топор еще не коснулся их стройных стволов...", "недавно вставшее солнце затопляло всю рощу сильным, хотя и не ярким светом...", и "от мокрой земли пахло здоровым крепким запахом..." (4, с. 416 - 417). Тургеневский пейзаж может выполнять "оркеструющую роль" (Л. Пумпянский) к внутренней борьбе персонажа, захватывающей, скажем, героиню "Фауста", замужнюю женщину-мать, с пробуждением у нее высокой, но противной долгу любви. Предзнаменованием этой борьбы и ее трагического исхода становится наблюдаемая героем повести вечерняя гроза: "Гроза надвинулась и разразилась. Я слушал шум ветра, стук и хлопанье дождя, глядел, как при каждой вспышке молнии церковь, вблизи построенная над озером, то вдруг являлась черною на белом фоне, то белою на черном, то опять поглощалась мраком..." (5, с. 109. Курсив мой. - В. Н.). В "Первой любви" при изображении "счастливого до изнеможения" шестнадцатилетнего Вольдемара с аналогичной целью описана так называемая "воробьиная" ночь. "Я глядел, - говорит сам герой, - и не мог оторваться; эти немые молнии, эти сдержанные блистания, казалось, отвечали тем немым и тайным порывам, которые вспыхивали также во мне" (6, с. 323). В сюжетах "Поездки в Полесье" и "Вешних вод" природа (древний и бескрайний сосновый бор или мощный порыв ветра и глухой загородный лес) оказывается и действующим лицом, а в зачине "Поездки в Полесье" и частично в "Асе" выступает и метонимией бесконечной и вечной Вселенной. Что касается тургеневских романов (прежде всего "Накануне", "Отцов и детей"), то здесь отношение к ней различных персонажей - одно из важнейших средств их испытания и характеристики.

Функциональное использование пейзажа вместе с тем всегда сочетается в тургеневских произведениях с мыслью об огромном значении природы для становления "современного человека" (5, с. 37), как Тургенев устами центрального персонажа "Переписки" называет своего героя в качестве полноценной личности. Сделаем необходимое отступление.

"Человек, - замечает в 1849 году А. И. Герцен, - мне кажется, имеет столько же аутономии, как целая эпоха, как все люди вместе"4. О своей преданности "праву личности", за которое он "сражался до сих пор и будет сражаться до конца" (П., 3, с. 98), - пишет в 1856 году С. Т. Аксакову и Тургенев. Оба высказывания - характерная примета того системного кризиса русского общества, который после Крымской войны охватил все его традиционные основы и социальные связи. Главным гуманитарным результатом этого процесса, непосредственно воздействующим на литературное сознание, стало высвобождение человеческой индивидуальности из сковывающих ее развитие патриархально-сословных уз и норм и сознание ее самоценности. Свою внутреннюю независимость от интересов привычного дворянского быта будут подчеркивать и герои тургеневских повестей 50-х годов: свободный даже от семейных "воспоминаний" Алексей Петрович и прозванная соседями "философкой" Марья Александровна из "Переписки", никак не желавшая "подойти под общий уровень" Ася, и в Германии "избегавший русских" рассказчик из повести "Ася" (5, с. 24, 172, 153). Однако всего лишь обособление человека от нивелирующих его патриархальных норм скорее эгоистически замыкает его на самом себе, чем делает личностью. Ибо, согласно замечательному определению Н. А. Бердяева, последняя - "не часть и не особь, она - целое"5. А это означает, что, освобождаясь из уже узкого для него патриархального целого (сословия, касты, семьи), тургеневский современник должен был обрести по крайней мере духовное единение с целостностью (по Герцену, "общинностью") принципиально высшего

стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------

порядка - народом или нацией, человечеством или Богом, Вселенной или земной природой.

Между тем "современный человек" Тургенева, вплоть до таких романных его типов, как Дмитрий Рудин, Павел Петрович Кирсанов, Евгений Базаров и Алексей Нежданов ("Новь"), ощущает себя в окружающем его российском и природно-космическом мире не органической частицей, а, по точному слову Базарова, единичным "атомом", подобием абстрактной "математической точки" (7, с. 119). Человек "лишний", "совершенно одинокий на земле" (5, с. 23), вечный скиталец, обреченный на "горькую, терпкую, бобыльную жизнь" (7, с. 169) - вот повторяющиеся самоопределения этого героя, в степени своей обособленности превосходящего и генетически предшествующих ему Евгения Онегина и Григория Печорина. И они, более всего дорожа своей личностной свободой ("Я думал: вольность и покой / Замена счастью", - скажет в письме к Татьяне Онегин - первый из персонажей русской литературы, который никогда и нигде не служил), не создали даже семейных союзов. Но пушкинский герой к концу романа осудил себя за это, а лермонтовский, играя с жизнью и судьбой, тем не менее завидует людям героических эпох и сам совершает общезначимый поступок, разоружив пьяного казака-убийцу. В то же время герой тургеневской "Переписки", и тяготясь своей отдаленностью "от общества людей", не видит "никакого выхода" из этого положения (5, с. 3). Душевно далеким и от близких родственников, "живым мертвецом" заканчивает свое существование Павел Петрович Кирсанов; со словами "Я нужен России... Нет, видно, не нужен" (7, с. 183) уходит из жизни Базаров.

Главная преграда для превращения сознавшего свою автономность, но атомизированного индивида в собственно личность заключалась в отсутствии духовно-нравственных и этических основ, на которых он мог бы укоренить себя в вышеназванных социальных или космических общностях. Ведь в условиях всеобъемлющего российского кризиса середины века, когда "старое всякую силу потеряло", "новое принималось плохо" и "весь поколебленный быт ходил ходуном" (7, с. 119), жизнь, по наблюдению И. А. Гончарова, подверглась "химическому разложению" на отдельные элементы: все ее "прежние основы" были расшатаны и свергнуты и жить стало "нечем морально"6. "Нет оснований нашему обществу, не выжито правил, потому что и жизни не было. Колоссальное потрясение, - и все прерывается, падает, отрицается, как бы и не существовало"7, - характеризует Россию 60 - 70-х годов и Ф. М. Достоевский. И добавляет: "...никогда еще не было эпохи в нашей русской жизни, которая столь менее представляла бы данных для предчувствования и предузнания всего загадочного нашего будущего, как теперешняя эпоха"8. Действительно, новые жизненные основы, уже в равной мере отвечающие и правам общества, и правам личности, нельзя было ни позаимствовать, ни придумать умозрительно (хотя такая попытка и будет сделана в романе Н. Г. Чернышевского "Что делать?"); их можно было только выжить, а для этого требовалось время.

Для тургеневского "современного человека" субъективно и объективно - это время его недолгого земного существования. И скептически оценивая вслед за героем "Переписки" возможность преодолеть свое одиночество и обогатить свою индивидуальность (ибо "у нас, русских, нет другой жизненной задачи, как опять-таки разработка нашей личности..." - 5, с. 27) на почве отсутствующей в России общенациональной практической деятельности (кроме неприемлемой революционной), этот человек ищет опору в началах сверхсоциальных и надысторических - не в Боге, так как он, подобно своему создателю, за редким исключением атеист, а в мироздании и природе. В итоге главными для героев не только повестей, но в конечном счете и романов Тургенева становятся коллизии и драмы не социальные, а онтологические, и в их числе драматическое взаимоотношение с Природой.

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

Дело в том, что в качестве представителя новой истории человечества тургеневский герой (это общее положение натурфилософии Шеллинга, Ф. Шиллера, Гегеля), в отличие от человека античного, утратил свойственную тому непосредственную связь с природой, древними людьми одухотворяемой и обожествляемой. Сверх того, как самоценная в своих глазах Индивидуальность, он считает себя с природой соизмеримым. Чаемый им возврат к ней поэтому видится ему лишь в союзе равноправных, дополняющих и обогащающих друг друга партнеров. То есть как союз гармонический. Готова ли, однако, к такому партнерству природа? Так перед Тургеневым и его героями заново после античных поэтов и философов, французских просветителей XVIII века (в частности П. А. Гольбаха с его "Системой природы"), Шеллинга, западноевропейских и русских романтиков встает вопрос о той внутренней сущности Природы, которая и предопределит возможность или невозможность еще небывалого единства "современного человека" с ней. Отметим наперед, что ответов на него у Тургенева несколько и они в немалой степени разные.

Вот первый, сформулированный будущим романистом, в ту пору студентом Берлинского университета, в письме к "проповеднице Евангелия природы", как именовали немецкую романтическую писательницу Беттину фон Арним: "Стоит только выйти в открытое поле, в лес - и если, несмотря на все радостное состояние души, чувствуешь все же в сокровенной ее глубине какую-то сдавленность, внутреннюю скованность, которая появляется как раз в тот миг, когда природа овладевает человеком, - тогда узнаешь свои пределы, ту темь, которая не хочет исчезнуть в ярком свете самозабвенья, тогда скажешь себе: "Ты все еще эгоист!" (П., 1, с. 52). Человек тянется к природе, но она в отношениях с ним стремится всецело овладеть им, безраздельно подчинить своей стихии, на что человек отвечает протестом, ибо при всей очарованности природой не согласен раствориться в ней, хотя и упрекает себя за неодоленный эгоцентризм. Это уже драма, которой не было в природных отношениях героев ни Пушкина, ни Лермонтова.

Как ситуативно похожее на описанное Тургеневым свидание с природой (и мирозданием) можно воспринять лермонтовское стихотворение "Выхожу один я на дорогу...". Здесь лирический герой и природа пребывают в полярно разных состояниях: человек охвачен душевной смутой ("Что же мне так больно и так трудно? / Жду ль чего? жалею ли о чем?"); природа и мироздание исполнены гармонии. Тем не менее, борьба между ними и "сдавленность" человека природой в стихотворении отсутствуют, в финале же заявлено желание героя к слиянию с ней ("Надо мной чтоб, вечно зеленея, / Темный дуб склонялся и шумел"). В стихотворении "Когда волнуется желтеющая нива..." адекватно воссоздана и эмоциональная благотворность такого слияния для лермонтовского героя: "Тогда смиряется души моей тревога, / Тогда расходятся морщины на челе, - /И счастье я могу постигнуть на земле, /И в небесах я вижу Бога...".

Возьмем пушкинскую философскую элегию "Брожу ли я вдоль улиц шумных...", запечатлевшую раздумья лирического героя, вызванные и природой. По крайней мере три ее мотива отзовутся, как мы убедимся позже, в тургеневском творчестве. Это мысль о краткости земного существования человека в сравнении с вечной жизнью природы:



Гляжу ль на дуб уединенный,
Я мыслю: патриарх лесов
Переживет мой век забвенный,
Как пережил он век отцов.





И констатация постоянных размышлений о неизбежной кончине, свойственных личностно развитому человеку:



День каждый, каждую годину
Привык я думой провождать,
Грядущей смерти годовщину
Меж их стараясь угадать.





Наконец, определение основного отношения природы к людям:

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------



И пусть у гробового входа
Младая будет жизнь играть,
И равнодушная природа
Красою вечною сиять.





(Курсив мой. - В. Н.)

У Тургенева все они присутствуют уже в повести "Дневник лишнего человека" (1850), в финале которой ее умирающий молодым герой заключительный катрен названной элегии даже цитирует. Что же касается мысли Пушкина о равнодушии природы к человеку, то она станет одним из лейтмотивов (концептов) последующих тургеневских произведений вплоть до прозаического стихотворения "Природа" (1879). Однако во многих случаях опять-таки обретет тот драматический и трагический накал, что был чужд и Пушкину. И, напротив, сделается актуальным и близким мирочувствию русского интеллигента на рубеже XIX - XX веков с присущими ему пессимистическими и асоциально-индивидуалистическими настроениями, подчиняющими себе и восприятие природы. Например, в стихотворении "Безглагольность", принадлежащем страстному поклоннику тургеневского творчества Константину Бальмонту:



Есть в Русской природе усталая нежность,
Безмолвная боль затаенной печали,
Безвыходность горя, безгласность,
безбрежность,

Холодная высь, уходящие дали.

Приди на рассвете на склон косогора, -
Над зябкой рекою дымится прохлада,
Чернеет громада застывшего бора,
И сердцу так больно, и сердце не радо.

Войди на закате, как в свежие волны,
В прохладную глушь деревенского сада, -
Деревья так сумрачно-странно-безмолвны,
И сердцу так грустно, и сердце не радо.

Как будто душа о желанном просила,
И сделали ей незаслуженно больно.
И сердце простило, но сердце застыло,
И плачет, и плачет, и плачет невольно.





Если предметные детали этой мастерской версификации - восходящий еще к "Отрывкам из путешествия Онегина" "склонкосогора" (ср.: "Люблю песчаный косогор, / Перед избушкой две рябины..."), "зябкая река", "застывший бор", "деревенский сад" - мгновенно оживляют в памяти соответствующие образы тургеневских пейзажей России, то реализованная всей фоникой и мелодикой стиха итоговая мысль поэта о том, что природа не успокоила тоскующую душу, а только обострила ее боль, лишь частично верна тургеневской натурфилософии. Вернемся к ней.

Второй ответ Тургенева о внутренней сущности природы находим в его рецензии на "Записки ружейного охотника" (1852) С. Т. Аксакова. "Бесспорно, - говорится здесь, - вся она (природа. - В. Н.) составляет одно великое, стройное целое - каждая точка в ней соединена со всеми другими, - но стремление ее в то же время идет к тому, чтобы каждая именно точка, каждая отдельная единица в ней существовала исключительно для себя, почитала бы себя средоточием вселенной, обращала бы все окружающее себе в пользу, отрицала бы его независимость, завладевала бы им как своим достоянием. <...> Как из этого разъединения и раздробления, в котором, кажется, все живет только для себя, - как выходит именно та общая, бесконечная гармония, в которой, напротив, все, что существует, - существует для другого, в другом только достигает своего примирения и разрешения - и все жизни сливаются в одну мировую жизнь, - это одна из тех "открытых" тайн, которые мы все видим и не видим" (4, с. 516 - 517. Курсив мой. - В. Н.).

Не господство одной природной особи над другими, а одновременная готовность каждой и к самосохранению, и к самоотвержению - вот принцип, позволяющий природе не просто бесконечно поддерживать свою общую жизнь, но и гармонически объединить ее. А если так, то его следовало бы усвоить в своих взаимоотношениях с природой и "современному человеку". Больше того - этот принцип мог бы, по логике Тургенева, послужить моделью и для отношений общественных (включая любовь и семью), проблема гармонизации которых встала перед русской литературой середины века с остротой не меньшей, чем онтологические во-

стр. 10


--------------------------------------------------------------------------------

просы о смысле жизни и назначении человека. Равновеликой последним вопросам была и ее трудность. Ведь, как подчеркивал Герцен, "понять <...> всю святость прав личности и не разрушить, не раздробить на атомы общество - самая сложная социальная задача. Ее разрешит, вероятно, сама история для будущего, в прошедшем она никогда не была разрешена"9.

Третье тургеневское разъяснение сокровенной сущности природы содержится в повести "Поездка в Полесье" (1856). Ее рассказчик, alter ego автора, приезжает охотиться в громадный хвойный лес, начинавшийся на границе Волховского и Жиздринского уездов Орловской губернии и уходивший в губернии Калужскую, Тульскую и Московскую (5, с. 432). С крестьянами Егором и Кондратом из местного села Святое он дважды забирается в самую лесную глушь. Но охота не заладилась, да и не она занимает здесь героя повести, а сама раскинувшаяся на сотни верст, природная стихия. Оставшись временно один в лесу, он сосредоточенно наблюдает его постоянную обитательницу: "Я поднял голову и увидал на самом конце тонкой ветки одну из тех больших мух с изумрудной головкой, длинным телом и четырьмя прозрачными крыльями, которых кокетливые французы величают "девицами", а наш бесхитростный народ прозвал "коромыслами". Долго, более часа не отводил я от нее глаз. Насквозь пропеченная солнцем, она не шевелилась, только изредка поворачивала головку со стороны на сторону и трепетала приподнятыми крылышками... вот и все. Глядя на нее, мне вдруг показалось, что я понял жизнь природы, понял ее несомненный и явный, хотя для многих еще таинственный смысл. Тихое и медленное одушевление, неторопливость и сдержанность ощущений и сил, равновесие здоровья в каждом отдельном существе - вот самая ее основа, ее неизменный закон, вот на чем она стоит и держится. Все, что выходит из-под этого уровня - кверху ли, книзу ли, все равно, - выбрасывается ею вон, как негодное. Многие насекомые умирают, как только узнают нарушающие равновесие жизни радости любви; больной зверь забирается в чащу и угасает там один..." (5, с. 147. Курсив мой. - В. Н.).

Здесь "неизменным законом" природы признана также известная гармония, однако не благодаря одновременному самосохранению и самоотдаче любой природной особи, а на основе "неторопливости и сдержанности" в жизненных проявлениях каждой из них. Иначе говоря, при условии усредненности их эмоций и потребностей, так как в противном случае эти существа природой отторгаются. Но и это не все. Как следует из продолжения мысли героя повести, данным условием природа руководствуется в своем отношении и к человеку. Отсюда ее особая немилосердность к людям с высокими индивидуальными запросами и глубокими переживаниями, хотя именно они, одинокие в обществе и в силу неверия сиротливые в мироздании, больше всего, по Тургеневу, нуждаются в гармоническом союзе с нею.

Так изначальная противоречивость в отношении тургеневского "современного человека" с природой углубляется до той неодолимой пропасти между ними, мотив которой определил уже трагический настрой зачина "Поездки в Полесье": "Вид огромного, весь небосклон обнимающего бора, вид "Полесья" напоминает вид моря. И впечатления им возбуждаются те же; та же первобытная, нетронутая сила расстилается широко и державно перед лицом зрителя. Из недра вековых лесов, с бессмертного лона вод поднимается тот же голос: "Мне до тебя дела нет, - говорит природа человеку, - я царствую, а ты хлопочи о том, как бы не умереть". <...> Неизменный мрачный бор угрюмо молчит или воет глухо - и при виде его глубже и неотразимее проникает в сердце сознание нашей ничтожности. Трудно человеку, существу единого дня, вчера рожденному и уже сегодня обреченному смерти, - трудно ему выносить холодный, безучастно устремленный на него взгляд вечной Изиды; не одни дерзостные надежды и мечтанья молодости смиряются и гаснут в нем, охваченные ледяным дыханием стихии; нет - вся душа его никнет и замирает;

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

он чувствует, что последний из его братии может исчезнуть с лица земли - и ни одна игла не дрогнет на этих ветвях; он чувствует свое одиночество, свою слабость, свою случайность..." (5, с. 130. Курсив мой. - В. Н.).

Тезис о безучастии вечной природы к конечным, смертным людям в повести "Довольно" (1865), созданной Тургеневым в период особенно глубокого духовного кризиса (в частности, под впечатлением восприятия образа Евгения Базарова как пасквиля на ищущую русскую молодежь), углубляется до положения об активной враждебности природы и всему "человеческому" (творениям искусства, мечтам о свободе, добре, справедливости и т.п.) "именно потому, что оно силится быть неизменным и бессмертным" (7, с. 28). "Где же нам, - заключает это положение автобиографический герой, - бедным людям, бедным художникам, сладить с этой глухонемой, слепорожденной силой, которая даже не торжествует своих побед, а идет, идет вперед, все пожирая?" (там же, с. 229).

Попытки разгадать "тайну" природного отношения к человеку не оставляют Тургенева до последних лет жизни. Очередным приступом к этой задаче стала вошедшая в цикл стихотворений в прозе миниатюра "Природа". Автору снится, что он "вошел в огромную подземную храмину с высокими сводами", в середине которой "сидела величавая женщина в волнистой одежде зеленого цвета", "погруженная в глубокую думу", - "сама Природа". Объятый "благоговейным страхом", Тургенев восклицает: " - О наша общая мать! <...> Не о будущих ли судьбах человечества размышляешь ты? Не о том ли, как ему дойти до возможного совершенства и счастья?" Но женщина "зычным голосом, подобным лязгу железа", отвечает: "- Я думаю о том, как придать большую силу мышцам ног блохи, чтобы ей удобнее было спасаться от врагов своих. Равновесие нападения и отпора нарушено... Надо его восстановить". И на недоумение Автора "- Как? <...> Ты вот о чем думаешь? Но разве мы, люди, не любимые твои дети?" поясняет: " - Все твари мои дети <...>, и я одинаково о них забочусь - и одинаково истребляю. <...> Я тебе дала жизнь - и я ее отниму и дам другим, червям или людям... мне все равно... А ты пока защищайся - и не мешай мне!" (10, с. 164 - 165. Курсив мой - В. Н.).

Итак, в пяти приведенных определениях-образах природы, данных или лично от себя, или от близкого ему героя-рассказчика, Тургенев в основном приходит к печальному выводу о ее несовместимости с "современным", тщетно взывающим к ее материнскому участию человеком. Однако эта общая формула, как часто бывает у больших художников, не покрывает всех взаимоотношений тургеневского героя с природой, которые мы находим на страницах рассказов, повестей и романов писателя. И "Записки охотника", крестьянские герои которых показаны как раз в духовном единении с природой, не исключение. Подобное же сопряжение с природной жизнью, обогащающее обе стороны, переживают в определенные моменты и тургеневские персонажи из "культурного слоя" России. Вот о таком моменте вспоминает, обращаясь к Марье Александровне, Алексей Петрович ("Переписка"): "Помните ли вы наши безмолвные вечерние прогулки вчетвером вдоль ограды вашего сада, после какого-нибудь долгого, теплого, живого разговора? Помните ли вы те благодатные мгновения? Природа ласково и величаво принимала нас в свое лоно. Мы входили, замирая, в какие-то блаженные волны. Кругом вечерняя заря разгоралась внезапным и нежным багрянцем; от заалевшегося неба, от просветленной земли, отовсюду, казалось, веяло огнистым и свежим дыханием молодости, радостным торжеством какого-то бессмертного счастья; заря пылала; подобно ей, тихо и страстно пылали восторженные наши сердца, и мелкие листья молодых деревьев чутко и смутно дрожали над нами, как будто отвечая внутреннему трепету неясных чувств и ожиданий в нас" (5, с. 27 - 28. Курсив мой. - В. Н.). А вот схожий фрагмент в "Дневнике лишнего человека": "Мы с Лизой первые вышли на край рощи... Мы вышли, остановились, и оба неволь-

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

но прищурили глаза: прямо против нас, среди раскаленного тумана, садилось багровое, огромное солнце. Полнеба разгоралось и рдело; красные лучи били вскользь по лугам, бросая алый отблеск даже на тенистую сторону оврагов, ложились огнистым свинцом по речке... Мы стояли, облитые горячим сиянием. <...> Я вскрикнул от восторга и тотчас обратился к Лизе. Она глядела прямо на солнце. Помнится, пожар зари отражался маленькими огненными пятнышками в ее глазах. Она была поражена, глубоко тронута" (4, с. 182. Курсив мой. - В. Н.). Аналогичный момент есть и в повести "Вешние воды" (1872), где внезапно налетевший вихорь ветра бросил друг к другу Джемму и Санина, как бы соединив их в первом поцелуе. Во всех этих фрагментах тургеневских текстов природа одухотворяется, а человек обретает естественную полноту своего существа. Но не только. Свободная причастность жизни природы с ее бесконечностью и универсальностью позволяет героям Тургенева в такие мгновения вполне преодолеть и "свое одиночество, свою слабость, свою случайность".

Намного богаче своей общей идеи, как она сформулирована рассказчиком, тайна природы и в повести "Поездка в Полесье". В ней явственны два разнородных начала, персонифицированные двумя в свою очередь несхожими жителями села Святое, крестьянами-охотниками Ефремом и Егором. Первое развивает зачин произведения. По мере погружения в недра Полесья сердце его героя все больше сжималось от впечатления "чего-то мертвенного, хотя и величавого", а оставленный своими спутниками, он впрямь "почуял веяние смерти": "я ощутил, я почти осязал ее непрестанную близость. Хоть бы один звук задрожал, хотя бы мгновенный шорох поднялся в неподвижном зеве обступившего меня бора! Я снова, почти со страхом, опустил голову; точно я заглянул куда-то, куда не следует заглядывать человеку..." (5, с. 131, 138). Окруженный чуждой ему стихией, рассказчик не находит душевной опоры и в воспоминаниях о своей прошедшей жизни, кажущейся бессмысленной: "О, жизнь, жизнь, куда, как ушла ты так бесследно? Как выскользнула ты из крепко стиснутых рук? Ты ли меня обманула, я ли не умел воспользоваться твоими дарами?" (5, с. 138). Но появляется Егор (от греч. "земледелец" и в честь святого Георгия Победоносца), человек с "важностью статного оленя", стоящий "лицом к лицу с печальной и строгой природой этого нелюдимого края", и вместе с тем убежденный христианин ("...он ничего без креста не начинал"). Он принес герою воды из "колодезя", т.е. воды живой (" - Вот вам вода, - раздался за мной звучный голос Егора, - пейте с богом"), которой в русских сказках вслед за мертвой кропят погибшего человека, чтобы он ожил. Так случилось и с культурным героем "Поездки...". "Я, - говорит он, - невольно вздрогнул: живая эта речь поразила меня, радостно потрясла все мое существование" (5, с. 136, 138. Курсив мой. - В. Н.). Он с увлечением идет с Егором в лес, и они бродят там "долго, до вечера", ибо оба чувствуют уже не враждебность его, а некую духовную сродственность себе.

В лесу проводит целые дни и ночи, однако, и Ефрем (от др. -евр. "плодовитый"), не христианин, а язычник, аморалист. ("Да он никого не боится. Да вы посмотрите на него: по финазомии бестиян, с носу виден", - говорит о нем его односельчанин Кондрат, и на самом деле "нос имел он длинный и острый, крупные губы и жидкую бородку. Его голубые глаза так и бегали, как живчики"),"вор и плут", взявший верх даже над местным дьячком и одурачивший самого станового пристава. Это в прямом смысле слова леший, злой "дух" полесской природы, с которым "целой вотчине" не справиться (5, с. 142, 141, 143). Это и другая грань Полесья, враждебная человеческой духовности в той же мере, что и смерть.

В скрытом противостоянии Егора и Ефрема как олицетворений разных начал природы - "оцельняющего" (М. Бахтин) человека и подавляющего его - преимущество в тургеневской повести остается все-таки за первым хотя бы потому, что изображением "спокойного и важного, как всегда" Егора, который, "каза-

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

лось, задумался и глядел куда-то вдаль...", повесть и заканчивается. Правда, вне сомнения доброе отношение природы к Егору автобиографический герой-рассказчик "Поездки в Полесье" все-таки счел необходимым мотивировать тем, что этот крестьянин-христианин "умеет не жаловаться" (5, с. 148). То есть свои глубокие переживания не обнажает.

Удручающему безразличию природы к человеку, как оно показано в процитированной выше миниатюре "Природа", разительно противостоит ее воистину жизнетворная сила, воспетая Тургеневым в другом прозаическим стихотворении - "Дрозд I" (1877). Здесь "маленькая птица" звуками своего переливчатого предрассветного пения сняла давящую безнадежность с души своего благодарного слушателя: "Они дышали вечностью, эти звуки - всей свежестью, всем равнодушием, всею силою вечности. Голос самой природы слышался мне в них, тот красивый, бессознательный голос, который никогда не начинался и не кончится никогда" (10, с. 176).

В целом природа в творчестве Тургенева - стихия настолько же жизнеутверждающая и с жизнью примиряющая, как и прекрасная, вопреки ее кратковременности у тургеневских героев, высокая любовь, обаяние одухотворенной женщины и гармония искусства, сила "могучего, правдивого и свободного" русского языка и очарование Родины. Подобно всем опорным бытийным ценностям автора и центральных персонажей "Аси", "Дворянского гнезда", "Накануне", "Отцов и детей", "Песни торжествующей любви", она в своем отношении к тургеневскому "современному человеку" отнюдь не однозначна, но, как и они, позволяет и помогает ему ощутить себя Личностью.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1982 - 2003. -Соч. Т. 5. -С. 149. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте с указанием в сочинениях - тома и страницы, в письмах - литеры П., тома и страницы.

2 Комлев Н. Г. Словарь иностранных слов. - М., 2001. - С. 222.

3 Моруа Андре. Тургенев / Пер. с фр. - М., 2001. -С. 14.

4 Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. - М., 1954- 1956. - Т. 23. - С. 83.

5 Бердяев Н. А. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // О России и русской философской культуре. - М., 1990. - С. 96.

6 Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. - М., 1977 - 1980. - Т. 7. - С. 402, 390.

7 Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30т. - Л., 1972- 1990. -Т. 16. - С. 329.

8 Там же. - Т. 25. - С. 173.

9 Герцен А. И. Указ. соч. - Т. 23. - С. 83.



стр. 14