Гоголь родился 19 марта 1809 г. в местечке Сорочинцы на Украине, провел детство в поместье своих родителей, мелких помещиков. Мать обожала его и осыпала заботами и наставлениями. Опекаемый ею, Гоголь, подрастая, выказал характер нервный, непостоянный, беспокойный, а здоровье хрупкое. В первые годы учения в Нежинском лицее в Гоголе пробудились две страсти: разыгрывать комедии и рассказывать истории. В Петербурге, куда он отправился после окончания лицея, чтобы занять скромную должность в каком-нибудь департаменте, его целью было не добыть мундир чиновника, а проникнуть в литературный мир, где царили тогда его кумиры - Пушкин и Жуковский. Особенно его притягивал Пушкин, который был для него воплощением самого чистого поэтического гения всех времен. Их первая встреча состоялась в Царском Селе в 1831 г. Гоголь, ослепленный, обезоруженный, тотчас подпал под обаяние поэта. Пушкин, тронутый восхищением молодого человека, согласился прочесть его рукопись, ободрил его и даже дал ему несколько советов по композиции и стилю. Однако в действительности пропасть разделяла этих двух писателей. Пушкин находился в самой гуще жизни. Он любил женщин, вино, игру, борьбу и не упускал ни одного счастливого случая, который ему представлялся. Напротив, Гоголь, погруженный в себя, боязливый, болезненный, беспокойный, казалось, не чувствовал себя на земле как дома. Странный человек, афишировавший желание служить родине, быть полезным, делать добро, но никогда не переходивший к действиям. Склонный к эмфазе, он использовал как предлог малейшее происшествие в своей жизни, чтобы предаться словесному исступлению. Если он заболевал, мать получала от него письмо, где он писал, что умирает. Если его влекло путешествие, он, чтобы оправдать свой отъезд, выдумывал богатого друга, который будто бы увез его с собой в Любек. Женщины пугали его. Он восхищался ими и не осмеливался к ним приблизиться. Неизвестно, была ли у него любовница. Он вводил в заблуждение своих близких, описывая им какие-то роковые существа, светлые и возвышенные, которых послал ему Бог, но запретил поддаваться соблазну. Большинство его друзей считали его весельчаком. Его однокашники по Нежинской гимназии прозвали его "таинственный карла". Шевырев, хорошо его знавший, писал: "Я не знаю, любил ли кто-нибудь Гоголя исключительно как человека. Я думаю, нет; да это и невозможно". Другой его друг, Аксаков, увидев Гоголя на смертном ложе, признавался: "Вот до какой степени Гоголь для меня не человек, что я, который в молодости ужасно боялся мертвецов... не мог произвести в себе этого чувства во всю последнюю ночь!" Даже живой он походил на мертвеца - на мертвеца, жаждавшего признания...

В 1831 и 1832 гг. он опубликовал один за другим два сборника рассказов "Вечера на хуторе близ Диканьки", вдохновленные фольклором его родной Украины. Одновременно бурлескные и страшные, эти рассказы, написанные свежо, смело, красочно, имели громкий успех как у широкой публики, так и у самых взыскательных критиков. Пушкин писал: "Сейчас прочел "Вечера близ Диканьки". Они изумили меня. Вот настоящая веселость, искренняя, непринужденная, без жеманства, без чопорности. А местами какая поэзия! какая чувствительность! Все это так необыкновенно в нашей нынешней литературе, что я доселе не образумился". С каждым днем известность Гоголя росла, но по странной психологической подмене он, так любивший хвалиться победами воображаемыми, вдруг испугался победы реальной. Вместо того чтобы радоваться удаче, он признавался Погодину: "Вы спрашиваете об "Вечерах Диканских". Черт с ни-


--------------------------------------------------------------------------------

Продолжение. Начало см.: Русская словесность. - 2006. - N 2.



стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

ми!.. Да обрекутся они неизвестности! покамест что-нибудь увесистое, великое, художническое не изыдет из меня".

Ожидая момента, когда он сможет посвятить себя этому главному труду, сюжета которого он еще не знал, он прочитал курс лекций по Средним векам в Санкт-Петербургском университете и опубликовал несколько великолепных комических повестей: "Нос", "Коляска", "Портрет", "Шинель", "Тарас Бульба", "Старосветские помещики" и "Повесть о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Но ничто из написанного не удовлетворяло его жажду совершенства. Лихорадочно искал он тему, достойную мученичества, достойную его дарования. В отчаянии умолял он Пушкина, своего учителя и друга, помочь ему: "Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов, и, клянусь, будет смешнее черта. Ради Бога. Ум и желудок мой оба голодают". Как натура широкая, Пушкин снизошел до забот своего младшего собрата и уступил ему сюжет "Ревизора", но при этом заметил смеясь: "С этим малороссом надо быть осторожнее. Он обирает меня так, что и кричать нельзя". Анекдот, который предложил ему Пушкин, этот малоросс не замедлил превратить в неподражаемо остроумную комедию. Первые ее представления вызвали бурю и похвал, и поношений. Одни увидели в этом произведении всего лишь безобидную буффонаду. Другие сочли, что Гоголь находит удовольствие в нападках на императорский режим, обличая пороки его представителей. Никто не желал понять, что намерения Гоголя были не политические, а моральные, что он хотел реформировать не институты, а души, и его цель была не разрушить внешний порядок вещей, а выстроить новый порядок в каждой человеческой душе. Раздраженный абсурдностью ходивших о нем пересудов, Гоголь восклицал в письме к Прокоповичу: "Да скажи, пожалуйста, с какой стати пишете вы все про "Ревизора"?.. я на "Ревизора" - плевать... И если бы появилась такая моль, которая бы съела внезапно все экземпляры "Ревизора"... - я бы благодарил судьбу". Пренебрежение произведением, успех которого возрастал с каждой неделей, объяснялось тем, что Гоголь был уже поглощен другим, более обширным трудом. Новым сюжетом, захватившим все его внимание, Гоголь снова был обязан Пушкину, - это был сюжет "Мертвых душ". 7 октября 1835 г. Гоголь писал Пушкину: "Начал писать "Мертвых душ". Сюжет растянулся на предлинный роман и, кажется, будет сильно смешон. Но теперь остановил его на третьей главе".

Таким образом, по признанию самого автора, это должен быть смешной роман - и ничего больше. Увлеченный комическими возможностями темы, подсказанной ему Пушкиным, Гоголь начал писать свое произведение без предварительного плана, без определенной идеи, по примеру Сервантеса, создававшего своего "Дон Кихота". Когда первые главы были закончены, он прочел их Пушкину. Он надеялся развеселить своего друга, но Пушкин был серьезен. "Пушкин, который всегда смеялся при моем чтении, - напишет позже Гоголь, - начал понемногу становиться все сумрачней и сумрачней и наконец сделался совершенно мрачен. Когда же чтение кончилось, он произнес голосом тоски: "Боже, как грустна наша Россия!" Меня это изумило. Пушкин, который так знал Россию, не заметил, что все это карикатура и моя собственная выдумка! Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда".

Не реакция ли Пушкина заставила Гоголя осознать всю глубину своей книги? День ото дня границы произведения расширялись, его план переделывался. Чичиков заслуживал большего, чем амплуа шута. Когда он размышлял над списками умерших, его лицо озарялось сверхъестественным светом. "Уже с давних пор, - писал Гоголь, - только о том и хлопочу, чтобы после моего сочинения насмеялся вволю человек над чертом". Навязчивая идея о тайном сходстве Чичикова с дьяволом уже не покидала писателя. Но может ли Чичиков быть одновременно обыденным и демоническим, ординарным и всемогущим? Почему бы и нет? Большинство людей заблуждают-

стр. 18


--------------------------------------------------------------------------------

ся, представляя себе дьявола в образе монстра с раздвоенными копытами на ногах, с языком, как у змеи, и с глазами, горящими, как раскаленные уголья. Но такой дьявол существует лишь в народном воображении. Это видимость, на которую наивные души показывают пальцем и которую осыпают проклятиями, не подозревая, что истинный властелин зла находится среди них - у него самая обычная одежда и самое простое лицо. Теперь Гоголь уверен в правильности своего замысла. В дьяволе нет ничего исключительного. Он проявляет себя главным образом в повседневной пошлости и глупости. Он больше похож на человека, чем другие люди. Чисто выбрит. Прилично одет. Придерживается незыблемых принципов. И сверх того - великий любитель мертвых душ.

Чтобы насмеяться над дьяволом - Чичиковым, Гоголь счел необходимым удалиться от России. Из-за границы не лучше ли он сможет всмотреться в свое отечество? Собрав немного денег, он отправился в путь. Прибыв в Швейцарию, в Веве, он писал Жуковскому: "...я принялся за "Мертвых душ", которых было начал в Петербурге... Если совершу это творение так, как нужно его совершить, то... какой огромный, какой оригинальный сюжет! Какая разнообразная куча! Вся Русь явится в нем! Это будет первая моя порядочная вещь, вещь, которая вынесет мое имя. Каждое утро, в прибавление к завтраку, вписывал я по три страницы в мою поэму, и смеху от этих страниц было для меня достаточно, чтобы усладить мой одинокий день".

Два месяца спустя Гоголь, спасаясь от холодов, бежал в Париж и поселился в доме на углу площади Биржи и улицы Вивьен. Отсюда он адресовал тому же Жуковскому еще более выспреннее письмо: "Огромно, велико мое творение, и не скоро конец его. Еще восстанут против меня новые сословия и много разных господ; но что ж мне делать! Уже судьба моя враждовать о моими земляками. Терпенье! Кто-то незримый пишет передо мною могущественным жезлом. Знаю, что мое имя после меня будет счастливее меня и потомки тех же земляков моих, может быть, с глазами влажными от слез, произнесут примирение моей тени".

Любой писатель на его месте нетерпеливо стремился бы проникнуть в литературные круги Парижа, взбудораженные триумфом романтиков. Но французские собратья не интересовали его. Он не искал встреч ни с Виктором Гюго, ни с Ламартином, ни с Мюссе, ни с Виньи, ни с Бальзаком и ни с кем из их соперников. Его друг Данилевский водил его в Лувр, Ботанический сад, в Тюильри, в Английское кафе или к Тортони, но так и не пробудил в Гоголе любопытства к облику и людям французской столицы. Гоголь был как во сне. Он устроился во Франции не для того, чтобы видеть Францию, а для того, чтобы видеть Россию. Когда он прогуливался по улицам квартала Биржи, то сквозь поток пешеходов и экипажей ему виделись золоченые купола, соломенные крыши, подсолнухи, телеги, мужики, бородатые, обутые в сапоги помещики. "...Мне совершенно кажется, как будто я в России, - писал он, - передо мною все наши, наши помещики, наши чиновники, наши офицеры, наши мужики, наши избы, словом, вся православная Русь".

Эта искусно подогреваемая ностальгия осложнялась однако горечью и злостью. Гоголь описывал пейзажи России с вдохновением поэта, а русских - с суровостью общественного обвинителя. Он оправдывал страстную настойчивость, с которой обличал пороки соотечественников, необходимостью нравственного возрождения. Он уверял, что изгоняет дьявола, и изгоняет не только из других, но и из самого себя. Послушать его, так каждый персонаж романа воплощал одно из дурных качеств автора. "Вот как это делалось, - писал он одному из друзей. - Взявши дурное свойство мое, я преследовал его в другом звании и на другом поприще, старался себе изобразить его в виде смертельного врага, нанесшего мне самое чувствительное оскорбление, преследовал его злобою, насмешкою и всем, чем ни попало... Не думай, однако же, после этой исповеди, чтобы я сам был такой же урод, каковы мои герои... я не люблю тех низостей мо-

стр. 19


--------------------------------------------------------------------------------

их, которые отделяют меня от добра. Я воюю с ними, и буду воевать, и изгоню их, и мне в этом поможет Бог".

Пушкин неосторожно сказал ему, что сам план "Божественной комедии" Данте есть шедевр, и Гоголь задумал превратить "Мертвые души" в современную "Божественную комедию". Первая часть триптиха - Ад, где появятся только монстры. Во второй части, своего рода Чистилище, несколько добродетельных персонажей выйдут из мглы. Что же до третьей части - Рая, то там будут выведены идеальные герои, должные служить образцом всему христианскому миру.

"И долго еще определено мне чудной властью, - писал он в "Мертвых душах", - идти об руку с моими странными героями... И далеко еще то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной в святой ужас и в блистанье главы, и почуют в смущенном трепете величавый гром других речей..." И далее: автор "ни в коем случае не должен ссориться со своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди - это не безделица".

Неожиданный удар убил его вдохновение. Едва устроившись в Риме в марте 1837 г., он узнал о дуэли и смерти Пушкина. В письмах Гоголя запечатлелось отчаяние, в которое повергла его эта новость. "Все наслаждение моей жизни, все мое высшее наслаждение исчезло вместе с ним. Ничего не предпринимал я без его совета... Нынешний труд мой, внушенный им, его создание... Я не в силах продолжать его. Несколько раз принимался я за перо - и перо падало из рук моих".

Чуть позже, однако, мужество вернулось к нему, и Жуковский получил от него письмо со следующим признанием: "Я должен продолжать мною начатый большой труд, который писать с меня взял слово Пушкин, которого мысль есть его создание и который обратился для меня с этих пор в священное завещание".

Из страны в страну, из города в город Гоголь возил с собой рукопись, над которой работал порывами - то с исступлением, то с ужасом, как будто этот труд превосходил его силы и способности. Страх смерти обострял присущий ему мистицизм. Он считал себя или хотел считать обиталищем Бога. Он писал своему другу Погодину, который осмелился просить у него неизданные тексты для своего журнала: "Нет, клянусь! грех, сильный грех, тяжкий грех отвлекать меня". И Данилевскому: "Но слушай, теперь ты должен слушать моего слова, ибо вдвойне властно над тобою мое слово, и горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова... Властью высшею облечено отныне мое слово".

После пяти лет скитаний, пророчеств, нервных срывов и перерывов в работе первый том "Мертвых душ" был наконец завершен, и Гоголь вернулся в Россию, чтобы опубликовать свою книгу.

С первых же шагов он столкнулся с непониманием цензоров. Председатель цензурного комитета Голохвастов прежде всего заупрямился из-за названия "Мертвые души". "Нет, этого я никогда не позволю, - закричал он, - душа бывает бессмертна; мертвой души не может быть, автор вооружается против бессмертия". Голохвастову растолковали, что речь идет о "ревизских душах". "Нет! - закричал он. - Этого и подавно нельзя позволить... это значит против крепостного права". Другого цензора, Крылова, возмутила цена в два с полтиной, которую Чичиков давал за мертвую душу. "Человеческое чувство вопиет против этого, - заявил этот чувствительный человек. - Этого ни во Франции, ни в Англии и нигде нельзя позволить... Да после этого ни один иностранец к нам не приедет".

Как не поверить в то, что слышишь суждения самих персонажей "Мертвых душ" об афере Чичикова? Вымысел превращался в реальность: у Собакевича, Манилова, Ноздрева, Плюшкина нашлись родные братья среди высших московских чиновников. Гоголь полагал, что нарисовал серию карикатур, но убедился, что, сам того не ведая, с совершенным сходством написал портреты маслом.

Московские цензоры запретили публикацию романа. Гоголь послал рукопись цензорам Санкт-Петербурга. После

стр. 20


--------------------------------------------------------------------------------

трех месяцев умелых переговоров, посылки объяснительных писем, официальной поддержки князя Вяземского и графа Вьельгорского произведение получило наконец цензорную визу.

Измученный этими то позволениями, то запрещениями, Гоголь решил снова покинуть Россию и поработать за границей. "Притом уже в самой природе моей заключена способность только тогда представлять себе живо мир, когда я удалился от него, - писал он. - Вот почему о России я могу писать только в Риме. Только там она предстоит мне вся, во всей своей громаде". Великий замысел овладел им - написать продолжение "Мертвых душ", которое по контрасту с первой частью стало бы гимном красоте, добру и надежде.

Тогда-то и началась настоящая трагедия этого человека, раздираемого между талантом и честолюбием, между жизнью и мечтой, между даром, посланным ему Богом, и даром, который он желал бы Богу посвятить. Признанный мастер сатиры, он обнаруживает, что бессилен рисовать прекрасные характеры и писать ангельские лики. Страстно желая прославить совершенство, он преуспевает, живописуя лишь глупость и пошлость. Жестокое сомнение терзает его. В час Страшного суда не упрекнет ли его Бог за то, что его гений служил достойным осуждения целям? Если он не способен создавать положительные образы, то это, без сомнения, потому, что он недостоин выполнить столь благородную задачу: чтобы восхвалять добродетель, нужно самому жить в добродетели. "Их в голове не выдумаешь, - замечает он. - Пока не станешь сам, хотя сколько-нибудь, на них походить, пока не добудешь медным лбом и не завоюешь силою в душу несколько добрых качеств, - мертвечина будет все, что ни напишет перо твое и, как земля от неба, будет далеко от правды".

Укрепившись в этой мысли, Гоголь разрабатывает план действий или, скорее, рецепт жизни, посвященной очищению души. По его плану, тот, кто хочет жить в согласии с Господом, должен каждое утро читать "Подражание Иисусу Христу", но лучше немедленно после кофе, дабы не отвлекал аппетит. В полдень - второе чтение, за которым следует получасовое размышление о прочитанном, когда общаются с Богом. Вечером, до и после обеда, следует сосредоточиться на чтении Библии. Он умоляет своих друзей посылать ему "подарки", то есть адресовать ему в письмах перечень недостатков, которые они в нем нашли.

Уступая его настояниям, Плетнев признается ему в послании: "Но что такое ты? Как человек существо скрытное, эгоистическое, надменное, недоверчивое и всем жертвующее для славы". Поблагодарив его за этот "подарок", Гоголь отвечает ему нескончаемой защитительной речью, в которой, позабыв о христианском смирении, старается оправдать свои действия и облагородить их побуждения.

Несмотря на посты, молитвы и чтение "Подражания", продолжение "Мертвых душ" оказывается настолько слабым, что Гоголь в 1843 г. сжигает рукопись, но он не отказывается от своей духовной гигиены, которую, считает он, ему диктует сам Христос. Он вновь самозабвенно принимается за работу. Два года проходят, гора исписанных листков растет, но вторично продолжение "Мертвых душ" предано огню, Гоголь боится, что творческая сила изменяет ему. Его мучает страх умереть раньше, чем он завершит свой труд. Чтобы спасти мир и "искупить", по его собственному выражению, "бесполезность всего, доселе напечатанного", он публикует "Выбранные места из переписки с друзьями" - серию высокопарных писем о религии, государстве, обществе и искусстве. Почитатели Гоголя потрясены этим нагромождением претенциозности и глупости. В самом деле, Гоголь в этом произведении не выступает против крепостного права, не обличает преступлений полицейского абсолютизма. Нет, для него учение Христа прекрасно совмещается с существованием крестьян-рабов, солдат-рабов, чиновников-рабов. Не дух героизма и самопожертвования превозносит он в своих проповедях, но повиновение существующему порядку. Он пишет: "И в кото-

стр. 21


--------------------------------------------------------------------------------

рую деревню заглянула только христианская жизнь, там мужики лопатами гребут серебро". На вопрос, как поступать помещику, если крестьяне не хотят работать, он отвечает просто: "Собери прежде всего мужиков... и скажи им, что заставляешь их трудиться и работать вовсе не потому, чтобы нужны были тебе деньги на твои удовольствия, и в доказательство тут же сожги ты перед ними ассигнации, чтобы они видели действительно, что деньги тебе нуль, но что потому ты заставляешь их трудиться, что Богом повелено человеку трудом и потом снискивать себе хлеб". С какими словами обращаться к пьянице и лентяю? Автор, не колеблясь, советует: "Скажи ему: "Ах, ты, невымытое рыло!" Просвещение народа? Вздор: "По-настоящему ему не следует и знать, есть ли какие-нибудь другие книги, кроме святых... бери с собой священника повсюду, чтобы... он был при тебе в качестве помощника".

Гоголь ли это говорит или мелкий бес Чичиков? Гоголь или Чичиков дает наставления помещикам, чиновникам, отцам семейств, священникам? Наставления? Но по какому праву? Кто он такой, чтобы считать себя вдохновленным Богом? Почему он воображает, что его публичная исповедь интересна всей России? Его вера узка и механистична, милосердие окрашено аффектацией, а смирение граничит с высокомерием. Он дошел до того, что умоляет соотечественников не возводить ему после смерти памятников!

"Выбранные места" вызвали многочисленные отзывы в печати и письма к автору, где его обвиняли в обскурантизме, в измене прежним убеждениям, в раболепстве. Критик Белинский писал ему: "Да если бы вы обнаружили покушение на мою жизнь, и тогда бы я не более возненавидел вас, как за эти позорные строки". Тургенев чуть позже высказался об этом произведении в таких выражениях: "... более противной смеси гордыни и подыскивания, ханжества и тщеславия... в литературе не существует". А близкий друг автора Аксаков восклицает: "Вы грубо и жалко ошиблись. Вы совершенно сбились, запутались, противоречите сами себе беспрестанно и, думая служить небу и человечеству, - оскорбляете и Бога, и человека".

Чувствуя свое одиночество, растерянный, испуганный взрывом всеобщего негодования, Гоголь подумывает о духовном возрождении через паломничество в Святую землю. Но во время этого путешествия, которое кажется ему небезопасным, важно, чтобы его друзья не покидали своих домов и каждый день молились за него. Так, он запрещает матери выезжать из Васильевки, пока он будет в дороге: "Мне нужно именно, чтобы вы молились обо мне в Васильевке, а не в другом месте".

Гоголь покидает Россию в начале января 1848 г. В Иерусалиме Гоголь говеет и приобщается святых тайн у самого гроба Господня. Литургия совершается на самом гробовом камне. "Все это было так чудно! - рассказывает Гоголь. - Я не помню, молился ли я". По возвращении в Россию в апреле он признается своим близким: "Мои же молитвы даже не в силах были вырваться из груди моей, не только взлететь, и никогда еще так ощутительно не виделась мне моя бесчувственность, черствость и деревянностъ". Он писал Жуковскому: "Что это? старость или временное оцепенение сил?.. Не выпускаю пера - но строки лепятся вяло, а время летит невозвратно".

И снова вечная мольба срывается с его уст: "Помолись обо мне, чтобы работа моя была истинно добросовестна и чтобы я хоть сколько-нибудь был удостоен пропеть гимн красоте небесной".

В состоянии нарастающих нравственных сомнений Гоголь заканчивает в 1851 г. второй том "Мертвых душ". Возле него рыскает его новый исповедник отец Матвей, фанатичный и невежественный монах, вынуждающий Гоголя отказаться от литературной деятельности и посвятить себя спасению души. Гоголь подчиняется требованиям этого ясновидца. Вслед за ним он признает, что плоть мерзка, искусство - измышление дьявола, а каждый час, проведенный за писанием книг, есть час, похищенный у Бога. Однако бывает, он возмущается столь суровым запретом. "Не писать для

стр. 22


--------------------------------------------------------------------------------

меня совершенно значило то же, что не жить", - вырывается у него. Не боясь небесной кары, отец Матвей именем Бога принуждает несчастного Гоголя, изнуренного, больного, запуганного угрозой вечного проклятия, к духовному самоубийству. Однажды вечером, когда отец Матвей, чтобы убедить его, описывает ему муки грешника в день Страшного суда, Гоголь кричит: "Довольно! Оставьте меня, не могу далее слушать, слишком страшно". Черный монах с достоинством удаляется, а на следующий день Гоголь, призвав его, бросается к его ногам, молит простить его. Во имя спасения души он урезает время сна, читает только богословские книги, питается несколькими ложками овсяного супа и крошками освященного хлеба. Слабость, обостренная постом, доводит его до головокружений. Он погружен в мысли о смерти, хотя ему еще не исполнилось сорока трех лет. "Жизнь утратила бы всякую красоту, если бы не было смерти", - говорит он. Во время Великого поста он, стоя на коленях перед образами, непрерывно молится, обливаясь слезами. 8 февраля 1852 г. он засыпает, вконец обессиленный, и видит себя во сне мертвым. Ему кажется, что он слышит голоса, призывающие его в другой мир. В ночь с 11 на 12 февраля он садится в кровати, читает длинную молитву, потом в порыве мистической экзальтации бродит по квартире, будит мальчика-слугу и в полудреме велит ему растопить печь в кабинете. Мальчик повинуется. Гоголь свертывает рукопись второго тома "Мертвых душ" и бросает ее в огонь. "Зачем вы это делаете! - кричит мальчик, - они пригодятся еще". "Не твое дело, - отвечает Гоголь. - Молись!" Голова его втянута в плечи, лицо помертвело, нос заострился; в отблесках пламени он походит на неведомую птицу, вестницу несчастья, крылья которой связаны. Когда бумага превратилась в пепел, он возвращается в свою спальню, набожно крестясь в каждой комнате, через которую проходит, падает на диван и горько плачет. На следующий день он заявляет другу, показывая на кучку пепла: "Вот что я сделал!.. Как лукавый силен, вот он до чего меня довел".

Начиная с этого дня здоровье Гоголя быстро угасает. Терзаемый загадочной болезнью, причины которой не понимают врачи, он целыми днями сидит в халате глухой, немой, слепой перед своим рабочим столом, который больше ничему не служит. Тем, кто приходит его навестить, он бормочет хриплым голосом: "Не трогайте меня, пожалуйста!" - точно боится, что недостойные руки удержат его на краю бездны.

Но его близкие не хотят смириться с мыслью, что он умрет. Доктора сменяют друг друга у его изголовья. Они осматривают его, ощупывают, переворачивают, погружают в ледяную ванну, пичкают пилюлями, поят отваром, ставят пиявки. Он кричит, отбивается, умоляет оставить его в покое. Наконец 20 февраля 1852 г. в одиннадцать часов вечера он испускает крик: "Лестницу, давай лестницу!" Этот вопль - эхо одной из фраз его "Переписки": "Бог весть, может быть... уже готова сброситься с небес нам лестница и протянуться рука, помогающая возлететь по ней".

- Лестницу, давай лестницу!

Это были его последние слова. На следующий день на рассвете он удивительно тихо скончался. Тотчас некоторые из его друзей осматривают ящики стола и находят клочки бумаги, на которых перед агонией Гоголь набросал слова: "Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк прелазай иначе есть тать и разбойник".

Врачи пытались объяснить смерть Гоголя разными болезнями: чахоткой, малокровием, нарушением кровообращения, катаром, гастроэнтеритом и даже тифом, но очень скоро вынуждены были признать, что болезнь их пациента не имеет названия в научных анналах. Гоголь умер, сломленный трагическим разрывом между человеком и художником. Человек в нем был неудовлетворен художником, а художник восставал против требований человека. "Покиньте мир, бросьте имя литератора и сделайтесь монахом", - твердил ему отец Матвей. Убежденный, что сам Бог глаголет устами этого ясновидца, Гоголь после не-

стр. 23


--------------------------------------------------------------------------------

скольких взрывов протеста смирился, предал проклятию и принес в жертву то, что более всего было дорого его сердцу, - свое творение. Но, совершив этот поступок, он вдруг понял, что совершил святотатство, что голос, которому он повиновался, был гласом извечного врага рода человеческого. И он воскликнул: "Как лукавый силен, вот он до чего меня довел". Чичиков взял реванш. "Мертвые души" задушили своего создателя. Последним воплощением Злого духа, воплощением, возможность которого Гоголь не предвидел, стал этот монах, этот отец Матвей, который, используя слово Божье, отвратил писателя от его призвания и приблизил его конец.

В мировой литературе мало книг, так неразрывно связанных с нравственными страданиями своего автора. Персонажи "Мертвых душ" - точно колония паразитов, впившихся в тело Гоголя. Пятнадцать лет питал он их своей кровью и, когда попытался вырвать их из своей плоти, погиб сам. Гоголь умер. Но "Мертвые души" продолжают жить. Я не расстаюсь с небольшим томиком в сером переплете, но никогда не исчерпать мне всех заключенных в нем тайн. Завтра, через год, через десять лет с тем же наслаждением и волнением перечитаю я рассказ о приключениях Чичикова, который провел стольких людей - от глупца Манилова до гениального Гоголя.

Публикация и перевод с французского канд. истор. наук Н. Т. Унанянц

стр. 24