"Человек вы - талантливый, это бесспорно"

Русскому писателю Андрею Платонову в 2004 году исполнилось 105 лет. Как оценить столь важное событие? Попыткой создать литературный монумент - прокомментировать противоречивые, порой запутанные идеи Платонова, уникальную образность и "странную" поэтику его книг, непривычные стилистику, язык, слово? Ограничимся задачей скромнее и проще: сделаем этюды, скажем, для современного литературного портрета писателя, оттеним то, что известно слабо или не известно вообще, чтобы школьник, учитель, любой читатель увидели в них что-то новое или, напротив, старое, заветное, свое. Включим художественное завещание Платонова - повесть "Котлован" в более широкий литературный и культурно-исторический контекст. Поговорим о философии, образах, эстетике и поэтике Платонова, о символике и архетипах его творчества.

Идеи Платонова о "прекрасном в жизни человека" и "созидательном труде как источнике прекрасного в людях и окружающем мире" (здесь в кавычках - тезисы школьных программ. - Н. И.) знают уже пяти-, семиклассники. В 11 классе дети слышали о "трудной судьбе" писателя, о лиризме, "высоком пафосе" и "острой сатире" его произведений, их "своеобразной стилистике", "особенностях поэтики и повествовательной манеры". Анализируя "избранные страницы" повести "Котлован", отметили "условность" ее художественного мира.

О Платонове нельзя судить однозначно, нейтрально - его или отвергают, или принимают сразу и навсегда. Когда-то И. В. Сталин в частной беседе отозвался деликатно о рассказе "Усомнившийся Макар": "двусмысленное произведение", "двусмысленный рассказ". Из реплик "вождя" руководители литературы (А. Фадеев, Л. Авербах) сделали "оргвыводы": "В "Октябре" я прозевал недавно идеологически двусмысленный рассказ А. Платонова "Усомнившийся Макар", за что мне поделом попало от Сталина, - рассказ анархистский" (А. Фадеев, 1929). Самобытный талант автора романа "Чевенгур" подчеркнул М. Горький: "Человек вы - талантливый, это бесспорно, бесспорно и то, что вы обладаете очень своеобразным языком <...>. Но, при неоспоримых достоинствах работы вашей, я не думаю, что ее напечатают, издадут. Этому помешает анархическое ваше умонастроение, видимо, свойственное природе вашего "духа". Хотели вы этого или нет, - но вы придали освещению действительности характер лирико-сатирический <...>. При всей нежности вашего отношения к людям - они у вас окрашены иронически, являются перед читателем не столько революционерами, как "чудаками" и "полоумными". Не утверждаю, что это сделано сознательно, однако это сделано, таково впечатление читателя, т. е. мое. Возможно, что я ошибаюсь"1 . С. Залыгин противопоставил Платонова "нам - людям с обычным языком и с обычными понятиями. Такого рода писатели, сколько бы они ни просуществовали на свете, уже при жизни из жизни выпадают - из ее реального устройства, из человеческого общества, из исторических и современных пред-

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

ставлений"2 . Насколько верны сегодня эти суждения о знаковых сочинениях эпохи (разве это не видно?) и ее же переросших - решать читателю. Но одно возражение позволим. Бывает, что люди "выпадают" из жизни, и то с какой стороны посмотреть. А писатели, думающие о "плане общей жизни", романтики, одухотворявшие этот план, и они - выпадают? Тогда, "если соль потеряет силу, кто сделает ее соленою"?

Сын железнодорожного мастера из Воронежа, юноша-идеалист Климентов (будущий писатель А. Платонов), строитель электростанций, мелиоратор, изобретатель, считал паровоз символом прогресса, боготворил труд людей и "чудесные" машины, технику. Он, участник Гражданской войны, корреспондент красных газет, вдохновленный идеями, открытиями А. Чижевского, В. Вернадского, Н. Вавилова, И. Павлова, "Философией общего дела" Н. Федорова, полагал, что энергия и познавший тайну физического бессмертия разум человека преобразят общество, мир, всю жизнь. Поискам "вещества существования", "всеобщего, долгого смысла" жизни посвящены первые - цикл стихов "Голубая глубина" (1922), сборник прозы "Епифанские шлюзы" (1927) - и последующие сочинения писателя. Он уже грезил то ли городом солнца, то ли царством Божиим на земле, веря, что "чувство" и "план" жизни соединят разобщенных людей, природу, историю, победят смерть, воплотят древнюю мечту человечества о земном рае, счастье, свободе.

Но "год великого перелома", борьба с церковью, подмена личности коллективом, культурная революция, руководство власти искусством ("...я прозевал <...> идеологически двусмысленный рассказ"), голод, репрессии - эти реалии "нового мира" заставили Платонова задуматься и усомниться. В одних произведениях - рассказ "Усомнившийся Макар", хроника "Впрок", роман "Чевенгур", повести "Происхождение мастера", "Котлован", "Ювенильное море", "Джан" - зазвучат разочарование, антиутопические мотивы, усилится проблема трагического разлада человека и государства. В других - рассказ "Город Градов", пьеса "Шарманка" - "преображенная" действительность станет объектом сатиры. 1929 год памятен преследованиями, "запретительной" кампанией против Платонова. Как и А. Ахматова, М. Булгаков, О. Мандельштам, он оказался во внутренней писательской "эмиграции" в Советском Союзе.

"Построим себе город и башню, высотою до небес"

Повесть "Котлован" начата в 1929-м, завершена в 30-м, опубликована в 87-м году. Что символизируют ее название и образы-лейтмотивы - дом, котлован, башня? "Вот он выдумал единственный общепролетарский дом вместо старого города, где и посейчас живут люди дворовым огороженным способом; через год весь местный пролетариат выйдет из мелкоимущественного города и займет для жизни монументальный новый дом. Через десять или двадцать лет другой инженер построит в середине мира башню, куда войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли"3 . Таковы устремления инженера Прушевского, "производителя работ общепролетарского дома" - некоего первообраза, прототипа башни в "середине мира".

Созданные человеком произведения техники (локомотив, аэроплан), архитектуры - культовые символы 1920 - 1930-х гг., эпохи Андрея Платонова. Отвергнув утилитарно прикладную функцию, "новая" архитектура всемирной столицы "победившего социализма", Москвы, в меньшей степени других городов, стала особенно выразительной. Конструктивизм, "сталинские" классицизм и ампир, "храмовые" сооружения социализма (башня Татлина, новое здание библиотеки им. В. И. Ленина, комплекс ВДНХ), "высотки", набережные, мосты, жилые дома формировали пространственный образ "города солнца" и представление о новом месте человека в новом мире. С автором "Котлована" Алексей Максимович мог бы согласиться еще и в том, что революция, как он полагал, раскрепостила творческие силы дорогих и ему "трудящихся всей земли".

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------

Высотно-ориентированная архитектура величественна и магична, потому что в зримых формах воплощает глубинные подсознательные архетипы, сакральные импульсы людей: вектор возрастания конструкций, башен, стен эквивалентен обретению священного центра и возвышению человека, человечества в едином порыве к Небу, Творцу. Пирамиды, Вавилонская башня, замки, готические соборы... символы концентрации людской энергии в общем познании Абсолюта, Вселенной, но и дерзкого, опасного приближения к Богу. Жилища (хижины, дворцы), как рассуждал Л. Фейербах, обусловили мироощущение своих обитателей. Советские башни - храмы, здания-дворцы - преображали, поднимали человека физически и ментально над "огороженным способом" жизни "мелкоимущественного города" к новым высотам бытия.

Религия убеждает ясностью и торжеством символов. Причастность к символам тождественна постижению скрытого в знаке смысла. Без "санкций" религии, веры социальные проекты мертвы. Вера в богоугодность возведения пирамид объединяла рабов и уважаемых граждан. Религию человекобожия усмотрел С. Н. Булгаков в делах российских революционеров4 , через социализм они реанимировали старинный соблазн России, возможность земного рая, и "благословили" народ на трудовые подвиги, что было основанием энтузиазма более мощным, чем рабский труд ГУЛАГа. Видимо, первые советские стройки давали на уровне сокровенных эмоций ощущения гармонии личности и государства, полноты и цели индивидуального бытия (их искал Вощев), подобные поэтическому или религиозному чувству. Башни пока нет, но она непременно будет, и туда "войдут на вечное, счастливое поселение трудящиеся всей земли". Котлован и башня - это художественное обобщение современных Платонову реалий, родственных делам созидателей пирамид и легендарных библейских строителей.

В духе философем Вернадского, Чижевского, Циолковского, цивилизаторских проектов научных фантастов Ж. Верна, Г. Уэллса, в контексте культуры русской и мировой разные по стилю, таланту современники Платонова развивали утопические мотивы "всесильного" мозга, трансформации "мертвой" природы в одухотворенную материю, человеку отводили роль господина земли, неба и воды. На этой волне во второй половине 1920-х появились книги о неведомых цивилизациях и полетах в Космос, о подобных атлантам новых людях: "Аэлита" Алексея Толстого, "Голова профессора Доуэля", "Человек-амфибия" А. Беляева, "Плутония", "Земля Санникова" В. Обручева и другие.

Инженер Прушевский строит башню для "трудящихся всей земли", а герой рассказа А. Н. Толстого "Голубые города" архитектор Василий Алексеевич Буженинов чертит "голубой город", пригрезившийся ему в небе на исходе Гражданской войны. Чудесный полукосмический город из "голубоватого цемента и стекла" - образ-символ будущего, когда "жить стало большим счастьем и земля стала желанным местом жизни"5 . За это они "пошли в восемнадцатом году умирать"6 . Не за это ли воевал и поэтизировавший в ранних рассказах звезду Климентов - Платонов.

Лейтмотив повести (рытье котлована для башни) явно спроецирован на сюжет, мотивы, символы библейской истории о строительстве людьми и разрушении Господом Вавилонской башни. "И сказали они: построим себе город и башню высотою до небес; и сделаем себе имя, прежде, нежели рассеемся по лицу всей земли. И сошел Господь посмотреть город и башню, которые строили сыны человеческие. И сказал Господь... Сойдем же, и смешаем там язык их, так чтобы один не понимал речи другого. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город" (Бытие, гл. 11, ст. 4 - 9). Но образ заветной, "в середине мира", башни Прушевского стоит и на других узнаваемых в повести библейских архетипах. Оправданна аналогия башни с находящимся в центре мира Иерусалимским храмом, через него проходит т. н. Мировая ось - сакральный силовой центр Земли. Проекции, использо-

стр. 10


--------------------------------------------------------------------------------

вание "чужого", но узнаваемого смысла (прием аллюзии) стали "единицей измерения" изображенного материала, увеличили выразительные возможности письма. Разрушенная башня напоминает о тщетности возвышения и предупреждает всех строителей зданий "до небес", "новое" богоборческое человечество (всемирное братство, коммуна, интернационал, мировое сообщество) о перспективе повторения судьбы наказанного Господом библейского народа.

Какой смысл заложен Прушевским, правильнее - его прототипами, в архитектурные символы эпохи, как связаны люди и здания? Сказочно огромные, подобные комплексу ВДНХ в Москве, они оттеняют ничтожность человека или подчеркивают его силу и творческую мощь? Эта проблема сформулирована Вощевым. "Не убывают ли люди в чувстве своей жизни, когда прибывают постройки? - не решался верить Вощев. - Дом человек построит, а сам расстроится. Кто жить тогда будет? - сомневался Вощев" (с. 21). Вощев усомнился в мечтах Прушевского. Интеллектуальные и душевные усилия обоих продолжили раздумья автора над "чувством", "веществом" и "планом" общей жизни: не раздваивается ли он между инженером и "сокровенным человеком"?

В иносказательных сценах конкретное стало условно-символическим, лирическую тональность письма легко меняет сатирическая. По поручению активиста Чиклин в пустом храме раскуривал трубку от свечи (то же проделывал и царь Петр), беседовал с попом. Трубка - бесовское наваждение и атрибут атеистической "этики". Но в действе Чиклина проступает и сакральное для коммунистов стремление: утвердить новые религиозные "святыни", кощунственно низвергая старые, "освятить" новое религиозным огнем старой, испытанной веры. Некое ритуальное перенесение огня веры, дым табака вместо запаха благовоний, ладана. "Близ церкви росла старая забвенная трава". Тлен и смерть дополнили сквозную тему богоотступничества и богоборчества. Храм пуст, вера ушла из жизни в прошлое, и религия человекобожия, советская "духовная" реальность, звучит в реплике попа: "Я не чувствую больше прелести творения - я остался без Бога, а Бог без человека" (с. 75, 76). Вот и провидец Булгаков. Рытье котлована подобно рытью могилы. Именно могилой он станет для девочки Насти. Разрастаясь, котлован захватил овраг, понимавшийся в фольклоре как путь в преисподнюю. На дне котлована найдут гробы - "сто пустых гробов". Они появятся в гротескно-фантастической сцене в сельсовете, где Чиклин будет поправлять в гробах тела Козлова и Сафронова; идея смерти отзовется в пейзаже - в зловещей "вечерней желтой заре, похожей на свет погребения" (с. 67).

"А вы не знаете, отчего устроился весь мир?" (Вечный спор об истине и... веществе жизни)

История "монументального нового дома" ассоциируется с историей Вавилонской башни. В повести звучат слова и пересказ Библии и мифов, фольклора, литературы. Раздумья персонажей о "веществе" жизни и "смысле существования", о теле и душе, о зарастающих животной шерстью людях вызывают в памяти библейское предание о сотворении Богом человека из праха земного. Происхождение, функции сюжетных мотивов ассоциируются с мифологическими архетипами, фольклором: путь на небо (строительство башни), поиски чудесных даров, мотив дороги, странствий, судьбы. Судьба девочки-сиротки Насти заставляет обратиться к нетленному тезису Ф. М. Достоевского о неприятии всемирного счастья на слезе ребенка, большевики утверждают социалистический рай на смерти ребенка: новое (Настя), родившись из старого (мать Насти - "буржуйка" Юлия), захоронено в котловане.

Укажем другие, хотя бы такие параллели, которые на символическом и транслитературном уровне оценивают реалии 20 - 30-х гг.: полярное понимание крестьянского уклада, коллективизации Платоновым и Шолоховым, индустриализации - Платоновым и Маяковским, прогресса - Платоновым и Есениным...

стр. 11


--------------------------------------------------------------------------------

Идея бесперспективности большевистского эксперимента передана композиционным обрамлением повести: она начинается сообщением об увольнении Вощева с механического завода, венчается смертью и захоронением Насти. Вообще авторский план воплощают все компоненты внешней и внутренней формы повести: сюжетные мотивы, композиция, система персонажей, символика, скрытые цитаты, микрообразность. Если сюжет - развитие действия, то действие и событийная канва (фабула) в сочинениях Платонова, в "Котловане" управляются не причинно-следственными связями, как в литературе XIX в., а скорее условными, ассоциативно-метафорическими. Странствия Вощева апеллируют к мифологическим, сказочным мотивам о вхождении человека в мир и его судьбе, странствиях по земле, поисках истины и обретении чудесных даров. В фольклоре таким мотивам соответствовал определенный тип героя - искатель правды, "иного царства", странник, иногда обладающий истиной божий человек. У Платонова это "сокровенный человек": герой - бродяга, задумавшийся, усомнившийся, почти юродивый. Таковы Филат из повести "Ямская слобода", "усомнившийся" Макар из одноименного рассказа, Фома Пухов в повести "Сокровенный человек", тот же Саша Дванов в романе "Чевенгур", а в "Котловане" - Вощев. "Сокровенные люди" наделены изрядной долей автобиографичности, они выразили раздумья, сомнения, внутренний разлад Платонова и его современников.

Писатель отправил Вощева в путь за правдой - истиной, смыслом и силой жизни, чтобы он встретил владеющих тем и другим редких людей, нашел себя в судьбах страны, народа, человечества, понял связь живого и мертвого, приобщился к земле и небу, солнцу и через все это - к великой тайне Бытия. Она связала бы для него сакральным смыслом все: от букашек и семян в траве, людей до хода солнца, света звезд. С другой стороны, глазами Вощева и с высоты его запросов-вопросов автор оценил большевистские претензии на всемирный переворот. Осмыслил их еще и в контексте мировой культуры и дорогих, подсказанных ему русской философией и наукой (Чижевский, Вернадский, Циолковский, Федоров, Павлов, Вавилов) идей о труде и творческой энергии, о нескончаемости жизни, победе над смертью, о планетарности, "завоевании" Вселенной, достижении высот Мироздания. Все это реализовалось в сложных раздумьях о "смысле существования", "веществе", "чувстве" жизни. И не без пересмотра убеждений, обострения внутренней драмы это реализовалось в иронии над якобы всемогущей техникой, механикой (механический завод). И в издевательско-сатирическом повествовании о коллективизации, апогеем которого стали сцены в деревне (раскулачивание, гробы, ночная пляска, радиодирективы), и о культурной революции, насыщенной бредовыми выкладками активиста. А над всем этим вознесется еще незримая башня, для нее роют котлован - гроб.

Путем нехитрых вычислений установим: Вощев, как и Платонов, ровесник века. "Котлован" начат в 1929 г., Вощев уволен с завода в "день тридцатилетия личной жизни" (с. 4). 1929 - 30 = 1899 (дата рождения Платонова). Тридцатилетие - расцвет жизненных сил мужчины, а Вощев - слабосилен; его "задумчивость" и "слабосильность" не соответствуют "общему темпу труда". Механический завод, работающий по "плану треста", никак не приблизит Вощева к "плану общей жизни".

Труд - продолжение великого созидательного дела жизни, природы, солнца, но труд большевиков, индустриализация (мертвые заводы - ее приметы), - механический, нетворческий, бесплодный. Истина, сила и смысл, "вещество" жизни, "вещество существования" тождественны материальной субстанции, равновелики счастью (он хотел "выдумать что-нибудь вроде счастья"). У "сокровенных людей" есть "излишняя теплота жизни, которая названа однажды душой", но их "душа вспоминала, что истину она перестала знать". Без нее у Вощева "тело слабнет". Но искал Вощев истину не в себе ("Своей жизни я не боюсь, она мне не

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

загадка" (с. 6), а в природе, людях. Поэтому небо над ним светило "вопрошающе <...> мучительной силой звезд" (с. 5), поэтому читатель застает его движущимся в пространстве и времени, "в ночь", "среди лета", то в поле, то на дне оврага. Дав поискам Вощева направление не внутреннее, но внешнее, Платонов, думается, полемизировал с предложенной Толстым линией философского, нравственного развития человека - тезисом о Царстве Божием "внутри" нас.

Каждый персонаж повести очень индивидуален портретно, в речи. Индивидуальность, доминанту Вощева выразила его фамилия; известны две ее версии, от слов "воск" и "тщетность". (Как это полезно для развития чувства языка, слова, ассоциативного мышления, наблюдательности.)

Вощев - воск: гибкий, мягкий, податливый, восприимчивый к воздействию со стороны, легко деформирующийся. Он искренне верит внешним призывам (как и Платонов, Царство Божие они искали вовне?); "он уже был доволен и тем, что истина заключалась на свете в ближнем к нему теле человека, значит, достаточно лишь быть около того человека, чтобы стать терпеливым к жизни и трудоспособным" (с. 13). Существеннее, глубже для понимания образа Вощева другой оттенок значения фамилии: "вотще", "тщетно". Такую типологию развивают этика, философия персонажа, который тщетно согласовывал внутреннее и внешнее, природу и людей, и экспрессия пейзажных деталей, авторские эмоции, симпатии, лирико-романтические акценты, интонации письма. Они подтверждают горьковское суждение о "нежности" отношения Платонова к людям и распространенное в его адрес определение ("грустный писатель").

"Как заочно живущий, Вощев гулял мимо людей, чувствуя нарастающую силу горюющего ума и все более уединяясь в тесноте своей печали" (с. 10). Видя вокруг себя "безответное существование" (с. 7), он "устраняется в тишину безвестности, как тщетная попытка жизни добиться своей цели" (с. 9). "Скучно собаке, она живет благодаря одному рождению, как и я" (с. 5). Посмотрим на эту самооценку внимательнее, с философских позиций биодицеи, заключающихся в оправдании жизни одним биологическим началом (жить - чтобы жить), в отличие от теодицеи: живя, человек обязан раскрыть свою божескую сущность. В отдельных мистических учениях разница человека и животных (собака, комар) состоит в том, что животному все дано от рождения, а человек должен все познать сам. Выходит, Вощев, как собака, лишен способности к развитию изначально. "Лучше б я комаром родился..." (с. 36) - так подкрепляет он эту линию раздумий о себе; а так о нем - автор, усилив через сравнение идею ненужности, бессмысленности, бесприютности существования "сокровенного человека": "Умерший, палый лист лежал рядом с головою Вощева, его принес ветер с дальнего дерева, и теперь этому листу предстояло смирение в земле" (с. 7). Подчеркнем - лист лежал рядом с головою, священной сущностью человека. Все характеристики листа метонимически, метафорически и символически переносятся на обладателя головы - Вощева. Лист он подобрал и спрятал, "он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности" (с. 7), позднее они станут игрушками для Насти, которая сама уйдет в небытие, найдя "смирение в земле".

Вот характерные проявления философии тщетности: "Все живет и терпит на свете, ничего не сознавая" (с. 7); "он почувствовал сомнение в своей жизни и слабость тела без истины, он не мог дальше трудиться и ступать по дороге, не зная точного устройства всего мира и того, куда надо стремиться" (с. 7). И такие, выделенные нами: "На выкошенном пустыре пахло умершей травой и сыростью обнаженных мест, отчего яснее чувствовались общая грусть жизни и тоска тщетности. Вощеву дали лопату, он сжал ее руками, точно хотел добыть истину из земного праха; обездоленный, Вощев согласен был и не иметь смысла существования, но желал хотя бы наблюдать его в веществе тела другого, ближнего человека, - и чтобы находиться вблизи того человека, мог пожертво-

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

вать на труд все свое слабое тело, истомленное мыслью и бессмысленностью" (с. 15). Вощев, не имея прошлого, культуры, традиций, существует среди людей и природы, будто только что создан, как Адам, которого, правда, Творец "забыл" наделить истиной и веществом существования, оставил на полпути между комаром, собакой и человеком. В деревне он "вошел в среду людей". "Здравствуйте! - сказал он колхозу, обрадовавшись. - Вы стали теперь, как я, я тоже ничто" (с. 83). Действительно, "очень своеобразный язык" (Горький), своеобразна и манера Платонова думать, выражаться, сочинять.

Тема тщетной жизни без истины реализована в системе персонажей (Вощев, собравшийся умереть Прушевский, умершая Настя, ждущий в гробу смерти мужик-крестьянин...), пейзаже, цветописи, звукописи, в экспрессивных лирических тонах повествования, в музыке. Звуки музыки "давали чувство совести, они предлагали беречь время жизни, пройти даль надежды до конца и достигнуть ее, чтобы найти там источник этого волнующего пения и не заплакать перед смертью от тоски тщетности" (с. 14).

Символическими связями охвачена система образов повести. Все персонажи заняты одним делом - все причастны к рытью котлована. Председатель окрпрофсовета товарищ Пашкин дает ценные указания по строительству, инженер Прушевский проектирует "общепролетарский дом", землекопы и мастеровые Чиклин, Сафронов, Козлов, безымянные люди, претворяя идеи, роют котлован; по его поверхности ездит на тележке инвалид Жачев, и, будто бы случайно, каким-то ветром сюда заносит Вощева. Вскоре в рабочем бараке появится девочка-сиротка Настя.

"Самостью" наделены сгруппированные вокруг идейного центра повести Чиклин, Жачев, Пашкин, Козлов, Сафронов, а также профуполномоченный, Елисей Саввич, крестьяне, активист, кузнец Миша, "буржуйка" Юлия, ее дочь Настя. "Самость" Вощева - в развитии типологии потерявшего истину "сокровенного человека". Есть ли истина у интеллигента Прушевского, в чем его "самость"? Этот образ - аллегорическое обобщение судеб русской интеллигенции и ее роли, возможностей изменить мир. Прушевский и, как ни странно, Чиклин имеют прошлое. Связи с прошлым, которое дороже настоящего (там были мать, любовь и Христос), раскрывают чуткость, красоту души инженера (душа инженера - какое сочетание, но у Платонова это не игра слов) и объясняют его слабости. Прушевский "плакал, перечитывая открытку сестры" (с. 53). Из трогательных писем инженера сестре, из воспоминаний о матери, о молодости, любви следует, что уже в детстве ему "было тоскливо и задумчиво" (с. 19), а теперь он "не знал, как ему жить одному" (с. 19). Параллели с Достоевским есть, а с Чеховым? Прушевскому, умному и душевному интеллигенту чеховского типа, посвящены самые лиричные страницы повести. Он и живет во "флигеле во фруктовом саду" (с. 22), не следы ли это "вишневого сада" - детского рая земного? Чеховские ассоциации подспудно рождают обилие аналогий, наполненных раздумьями о бескрылости русской интеллигенции на рубеже XIX - XX вв., дотянувшей до 17-го года (не всех же расстреляли или замучили в ГУЛАГе, не все и эмигрировали), а затем совсем бескрылой и бесполезной. "Город, который виден только в хорошую погоду" ("Вишневый сад"). Уж не его ли видят вдохновители строителей котлована?

В этой жизни, где скоро "все ликвидируют", где все станет "ничем" (Вощев), Прушевский нужен лишь временно: для Сафронова он - "спец", на которых "курс есть" (с. 35), для Козлова - "руководящее умное лицо" (с. 36). "Чиклин, уважавший ум инженера, не умел ему сочувственно ответить и со стеснением молчал" (с. 34). Интеллигенты Чехова учились, читали, мечтали... Истину, гармонию, счастье они искали на страницах книг, в спорах, любви, но только не в храме. От безверия недалеко до богоборчества. Оно и благие намерения просвещенного, искренне заблуждавшегося интеллигента, не способного понять целостность мира как тайну Божьего творения, сошлись в масштабе его притяза-

стр. 14


--------------------------------------------------------------------------------

ний. Инженер, "не старый, но седой от счета природы человек", - проектировщик, чертежник, "производитель работ общепролетарского дома". Его "внимательный и воображающий" ум, "ощущающий ум", "самодействующий разум" поражен "стеснением сознания", испытал "конец дальнейшему понятию жизни" (с. 22). Именно на таком изощренном, но механическом и интеллектуально нетворческом фундаменте будет возведен "монументальный новый дом". Скажем об этом иначе: в основании социализма - старые бесплодные идеи.

Ум, труд Прушевского, представителя ненужной и в коммунистическом раю беспомощной русской интеллигенции, бессильны соединить человека и материю, одухотворить и оплодотворить природу. "Весь мир он представлял мертвым телом" (с. 16). Этот обуреваемый сомнениями ум не созидает, а расчленяет естество жизни. И не зря вместе с Прушевским - Чиклин, "старший" в артели землекопов, претворяющий идеи инженера: "упраздняя старинное природное устройство, Чиклин не мог его понять" (с. 16) (подчеркнем, как и Прушевский), "не чувствуя мысли, грузно разрушал землю ломом" (с. 20), "громил ломом плиту самородного камня" (с. 24). Они оба - из прошлого, более того, оба любили Юлию, мать Насти, и, допускаем, эта девочка - ребенок одного из них.

В Чиклине Прушевский видел "бесцельного мученика" (с. 26). Его "маленькая каменистая голова" (с. 33) одна "во всем теле" не могла "чувствовать", поэтому о себе он говорил (как и Вощев): "Я же - ничто!" (с. 48.) Никита Чиклин - друг Жачева. Через имя (Никита) Платонов ассоциирует землекопа со сказочным, былинным Никитой Кожемякой, огромная позитивная благая сила которого происходила из матери-земли. Истоки и направление силы Чиклина иные. Его силе и жизни "некуда было деваться", если прекращался "исход ее в землю" (с. 25). И "истомленный Козлов" работал, "спуская остатки своей теплой силы в камень, который он рассекал" (с. 20). Сила Чиклина разрушительная, смертная. Он - землекоп, "грунтовый труд был его лучшей профессией" (с. 16). На символическом уровне землекоп - гробовщик; Платонов эту символику развил: в котловане найдены гробы, два Никита забрал для девочки Насти (дочери?): в одном "сделал ей постель на будущее время", другой - для "детского хозяйства", ее "красного уголка" (с. 54). Оценим экспрессию параллелей: гроб - "постель на будущее время", гроб - красный уголок. В финале повести Настя умрет, а Чиклин действительно сделал ей постель на будущее время, "выдолбил в вечном камне" "гробовое ложе" с крышкой - гранитной плитой, защищавшей от земного праха, не преобразованного. Как мавзолей Ленина. А над ней вознесется башня, построенная Прушевским (отцом?).

Миссия Чиклина - гробовщик и разрушитель. В деревне перед ним едет подвода с гробами (с. 60), в сельсовете он сидит на столе между гробами Козлова и Сафронова, будто жрец смерти. Но лиричны, печальны и грустны воспоминания Никиты о прошлом, о "солнце детства", тогда жизнь "была вечностью среди синей, смутной земли, которой Чиклин лишь начинал касаться босыми ногами" (с. 42). Теперь рядом с "потухшей пекарней и постаревшими яблоневыми садами" (сказочные символы: очаг, хлеб, мировое древо, райский сад) он дышит "воздухом ветхости и прощальной памяти" (с. 42). Теперь он пролетариат, "нынешний царь" (с. 43), разрушает эту землю детства лопатой и ломом. Из соотнесенности двух времен (детства и настоящего) рождается образ времени, наполненный тленом, ветхостью, бессмысленностью жизни Чиклина.

Прушевский близок Вощеву, Чиклину и даже Сафронову. Чем же? Первому - качеством ума, тщетностью поисков истины. Вощев не знал "точного устройства всего мира" (с. 17). А Прушевский - знал? Любой диалог об истине - аллюзия евангельского спора Христа и Пилата. Сокровенный вопрос "А вы не знаете, отчего устроился весь мир?" (с. 27). Вощев адресовал Прушевскому, чем привел того в уныние, поскольку задел за живое, напомнил о бесперспективном интеллигентском пути. "Неужели

стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

они тоже будут интеллигенцией, неужели нас капитализм родил двоешками, - Боже мой, какое у него уже теперь скучное лицо!" (с. 27.) Интеллигенцию учили "какой-нибудь мертвой части <...> Всего целого или что внутри - нам не объяснили" (с. 27), заключил дискуссию Прушевский. "Изо всякой ли базы образуется надстройка? Каждое ли производство жизненного материала дает добавочным продуктом в душу человека?" (с. 22.) Он "хотел теперь <...> строить любое здание в чужой прок, лишь бы не тревожить своего сознания, в котором он установил особое нежное равнодушие, согласованное со смертью и с чувством сиротства к остающимся людям". Подумаем: насколько прочным окажется возведенное на сомнениях здание? "Наиболее активный среди мастеровых" (с. 13) карикатурный Сафронов профанирует идеи Прушевского о материале: "Люди нынче стали дороги, наравне с материалом" (с. 13). Роль пейзажных деталей, тропов, символики. Солнце глазами Прушевского: "Солнце, как слепота, находилось равнодушно над низовою бедностью земли; но другого места для жизни не было дано" (с. 37).

Читая "Котлован", думаем о том, добываема ли истина "из праха земного", о теле - вместилище души и человеке - храме для духа. И в связи с этим еще и о том, материальны или духовны "сущность жизни", "вещество существования". И вместе с Платоновым вслед за Чижевским, Вернадским, Федоровым решаем проблему: удастся ли в творческом труде преобразовать материальную составляющую жизни в духовную энергию?

Соотнесем с проблематикой повести такие представления: "Многие традиционные учения предлагают идею человеческого тела как Храма, созданного Божественным архитектором для духа. В нем восстанавливается теоморфный принцип человека"7 . Восстановят ли новые архитекторы теоморфный принцип (богоподобие) человека? Не профанируется ли идея башни-храма строителями социализма? Преобразует ли Прушевский мертвое в живое? Прушевский мог "предвидеть" "произведение статической механики", но "не мог предчувствовать устройство души поселенцев общего дома", не мог "вообразить жителей будущей башни", "какое тогда будет тело у юности и от какой волнующей силы начнет биться сердце и думать ум?" (с. 21). Короче, он - не "инженер" человеческих душ. Хорошо бы недавним инженерам почитать Платонова. Сегодня и дети установят аналогию с созданными по этому образу реальными делами эпохи социализма и скажут о провидческом даре Платонова.

1933 год. СССР - центр социалистического мира, а в нем - социалистическая Мекка, Москва, а в ней священные камни - храмовый комплекс ВДНХ и башня Дворца Советов на месте порушенного храма Христа Спасителя. Строили "монументальный новый дом", а получили котлован (бассейн Москва - Борис Иофан, проект Дворца Советов, 1933 г.). Лунная ночь после похорон Козлова и Сафронова: "в стороне от колхоза зашло солнце, и стало сразу пустынно и чуждо на свете"; с неба льется "тяжесть холодной воды" (с. 66); светит заря, "похожая на свет погребения" (с. 67). Эти апокалиптические мотивы сопряжены со словами о "смертной земле", о "пропасти под общий дом"; "высоко светило бледное солнце над округом, какие-то далекие массы двигались по горизонту на неизвестное межселенное собрание - ничто не могло шуметь" (с. 107). Это почти картина К. Юона, тоже провозвестника "нового мира". Апокалипсиса "нового" мира.

"Дети - это время, созревающее в свежем теле"

В детстве жизнь Чиклина "была вечностью среди синей, смутной земли, которой Чиклин лишь начинал касаться босыми ногами" (с. 42). Какова в повести роль персонажей - детей? Критерий детскости был одним из основных в мироощущении Платонова, не раз признававшегося: "Большие - только предтеча, а дети - спасители вселенной". Такая установка реализована в "Котловане". В самом начале повести на глаза Вощеву попался "осмысленный ребенок" в доме шоссейного надзирателя (дорога - символ судьбы), ему, а не взрослым, ко-

стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------

торые "сущности не чувствуют", Вощев собирался поведать "тайну жизни". Как? "Напрячь свою душу, не жалеть тела на работу ума" (с. 7). Вот переход физического в духовное. Этот ребенок родился, чтобы "весь свет... окончить" (с. 7). Будущий Чиклин? Видя "строй детей - пионеров с уставшей музыкой впереди", Вощев подумал, что они "знают и чувствуют больше его, потому что дети - это время, созревающее в свежем теле" (с. 9).

Роль взятой в барак девочки-сиротки Насти состоит в том, чтобы, как установил Сафронов, от ее "мелодичного вида <...> более согласованно жить", чтобы иметь "в форме детства лидера будущего пролетарского света" (с. 41). Детство - это музыка, свет, гармония жизни. Но чудовищные и смехотворные большевистские лозунги-догмы уродуют ребенка: ум Насти воспринимает, уста излагают их суть. "Умирать должны одни буржуи, а бедные нет" (с. 55). Или - ее версия сафроновской твердой линии мероприятий, ликвидации кулачества как класса: "Это значит плохих людей всех убивать, а то хороших очень мало" (с. 56). Настя написала Чиклину в колхоз: "Ликвидируй кулака как класс. Да здравствует Ленин, Козлов и Сафронов. Привет бедному колхозу, а кулакам нет" (с. 69). Сильная педагогика. И чего стоит ряд, открываемый Лениным. Сейчас Насте было бы около восьмидесяти, переубедить ее было бы нелегко. Если социализм - не только новые условия, но и новый человек, то воспитанные на таких принципах дети - будущий "генофонд", строительный материал нового народа.

Но девочка лишь для обитателей барака - сирота. Мать свою, Юлию, "буржуйку", она помнит и все более тянется к ней. "Только одна я буду жить и помнить тебя в своей голове" (с. 45), - говорит матери на прощание. Она "все более походила на мать" (с. 105); "Неси меня к маме", - говорит Настя Чиклину.

Мартыныч - не родной отец Насти, о чем вскользь упоминается в тексте, Мартыныч "был пролетарский" (с. 48). Догадываемся, что она дочь либо Чиклина, либо Прушевского - они ее "предтечи". Обобщим символическую роль Насти.

Новое родилось из старого, новое загублено, похоронено гробовщиками и теоретиками. Ее погубили и захоронили те же, кто и произвел. Время не созрело в свежем теле, вселенная не спасется.

Имя девочки: Настя - Анастасия - Воскресшая. Не выросла, не стала Анастасией, не воскресла. Ее похоронил Чиклин (отец?) в котловане, который будет основанием для "монументального нового дома": социализм на могиле, на костях. Тщетны коммунизм, "истина всемирного происхождения" (с. 113), полученные ценой смерти Насти. На последних страницах повести сходятся все сюжетные линии, завершается образ Вощева. "Зачем ему теперь нужен смысл жизни и истина всемирного происхождения, если нет маленького верного человека, в котором истина стала бы радостью и движением?" (С. 113.) Платонов написал повесть с глубинным притчеобразным смыслом, оценка которого в полной мере еще не произошла.

Рекомендуемая литература

Андрей Платонов: Воспоминания современников. Материалы к биографии. Сборник. - М., 1994.

Булгаков С. Н. Религия человекобожия в русской революции // Новый мир. 1989. N 10.

Васильев В. В. Андрей Платонов: Очерк жизни и творчества. - М., 1990.

Вечное солнце. Русская социальная утопия и научная фантастика (вторая половина XIX - начало XX века). Сост. С. Калмыков. - М., 1979.

Корниенко Н. В. История текста и биография А. П. Платонова (1926 - 1946). - М., 1993.

Малыгина Н. М. Художественный мир Андрея Платонова. - М., 1995.

Платонов А. А. Котлован; Ювенильное море: Повести. - М., 1987. Далее цитируем это издание повести.

Чалмаев В. Творческий путь и художественное новаторство Андрея Платонова // Русская литература XX века. Очерки. Портреты. Эссе. - Ч. 2 / Сост. Е. П. Пронина. - М., 1996.

Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10 т. - М., 1982 - 1986.

Энциклопедия символов, знаков, эмблем. - М., 1999.

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

1 Цит. по: Чалмаев В. Творческий путь и художественное новаторство Андрея Платонова // Русская литература XX века. Очерки. Портреты. Эссе. Ч. 2 / Сост. Е. П. Пронина. - М., 1996.

2 Там же.

3 Платонов А. А. Котлован; Ювенильное море: Повести. - М., 1987. Далее ссылки на это издание в тексте с указанием страницы.

4 Булгаков С. Н. Религия человекобожия в русской революции // Новый мир. - 1989. - N 10.

5 Толстой А. Н. Собр. соч.: В 10 т. - М., 1982 - 1986. -Т. 4. - С. 12.

6 Там же. - С. 13.

7 Энциклопедия символов, знаков, эмблем. - М., 1999. - С. 51.

стр. 18