Проблема жанровой специфики тургеневской прозы, особенно повести и романа, давно привлекает литературоведов1 . Наиболее распространенным является мнение об их жанровом родстве, которое объясняется влиянием тургеневской повести на становление романа. В последнее время внимание уделяется также вопросу о взаимопроникновении и взаимовлиянии жанров. В данном аспекте рассматриваются не только повесть и роман, но и драматургия, и поэтическое наследие Тургенева2 . Однако нельзя отрицать и факта существования жанровых границ. Ведь жанр - это "форма видения и осмысления" писателем "определенных сторон мира"3 , в которой рождается и вырисовывается его мысль о бытии. И даже при всей открытости жанровой структуры (например, романа) каждый жанр обладает своим "содержательным цементом"4 . Потому вопрос о соотношении повести и романа в творчестве Тургенева представляется нам интересным и продуктивным рассматривать также и в аспекте целостности каждого из этих жанров.

Прежде всего необходимо обратить внимание на проблему "сосуществования" повести и романа в творчестве писателя на протяжении нескольких десятилетий5 . Как справедливо отмечала Л. И. Матюшенко в одной из немногих работ, посвященных именно вопросу разграничения повести и романа у Тургенева, "параллельное существование <...> обеих жанровых форм отражает сложность, противоречивую целостность духовного мира художника"6 . Речь идет, в сущности, о дуализме писателя, который проявлялся в противоречии между Тургеневым-художником и мыслителем7 , между его западничеством и любовью к России. Но в основе этих "частных" противоречий лежало противостояние скептицизма Тургенева, коренящегося в сознании трагизма человеческого бытия, "потребности в вере", "уважению к ней"8 . Эта двойственность во многом объясняется знакомством писателя с западной философской мыслью, но является тем не менее глубоко личной основой миросозерцания писателя. И она же, в сущности, порождает преимущественно дуалистическую жанровую модель его творчества9 .

Этот дуализм обусловил и своеобразие тургеневского видения человеческой природы, его концепцию человека. В своем "теоретическом" виде она представлена в статье-эссе "Гамлет и Дон Кихот". В качестве чрезвычайно интересной и важной мысли этой работы нам бы хотелось выделить, помимо идеи амбивалентности человеческой природы, рассуждение писателя о том, что в одном человеке гамлетовское и донкихотское начала не только могут "сливаться", но и "чередоваться"10 , т.е. в силу определенных причин и условий та или иная сторона "оси" человеческой природы преобладает, довлеет человеку. Это "движение" в сторону Гамлета или Дон Кихота во многом зависит от содержательной природы жанра. Жанр как авторская "форма видения и осмысления мира" актуализирует в тургеневском герое то или иное начало, иногда лишь векторно, в плане возможного, лишь потенциально достижимого предела.

Характерология повести и романа является важным аспектом при рассмотрении жанровых доминант. Она тесно связана у Тургенева с вопросом "метафизической устойчивости человека": "зачеркивает ли смерть все то, что есть в человеке"11 ? "Метафизический" аспект жанра определяет и особенность хронотопа, и специфику звучания в повести и романе общих идейно-смысловых мотивов. В этой связи нам представляется интересным обратиться к первому тургеневскому роману "Рудин", который отражает сложный процесс: с одной стороны, "вырастания" тургеневского романа из "зерна" повести12 , а с другой - своего рода "сопротивления", отталкивания романа от повести.

На рубеже 1840 -50-х годов И. С. Тургенев высказывал сомнения по поводу своей так называемой старой манеры, которая ассоциировалась, в основном, с жанром рассказа, малой формы и большие надежды возлагал на роман13 . Но его первый опыт в этом роде под названием "Два поколения" так и не был завершен, хотя и занимал писателя вплоть до середины 1850-х годов. Тургенев, быть может, "не справился" с большим эпическим заданием, которое он сам себе поставил в этом произведении, а может быть, что, скорее всего, им уже в тот момент ощущалась необходимость изображения не столько эпоса жизни, сколько "эпоса" человеческого характера.

Таким "эпосом" человеческого характера стал роман "Рудин". Тургенев не сразу определит жанр своего нового произведения. Однако уже на этапе его создания летом 1855 года писатель отмечает, что работа над "Рудиным" - это его "последняя попытка" (П., 2, 282), имея в виду близость нового замысла к роману "Два поколения". Но "Рудин" - иное сочинение, жанр которого пока проще и вернее кажется писателю определить как "большую повесть"14 , потому что на традиционный роман он не похож15 .

стр. 12


--------------------------------------------------------------------------------

Непохож он и на повесть. По справедливому замечанию А. И. Батюто, рождение тургеневского романа из повести сопровождалось "процессом, характеризующимся появлением нового качества (курсив мой. - И. Б. )"16 . Таким особым качеством обладал и первый роман писателя, который хотя и вырос из "зерна" тургеневских повестей, но представлял собой самостоятельное явление, своего рода "параллельное" повести. Эта особенность была связана не только и не столько с "расширением и углублением его социально-исторических рамок" и "выходом за пределы: индивидуально-психологической проблематики"17 . Она проявлялась на всех уровнях поэтики, и прежде всего в том, как мыслился писателем в этом новом для него жанре человеческий характер.

Известно, что Тургенев очень заботился о "правильном" впечатлении, которое должно было произвести его сочинение на окружающих: его волновало, "вышел ли Рудин действительно умным среди остальных, которые умничают"18 . Причем важно, что такие опасения возникали у писателя уже на первом этапе работы над романом летом 1855 года, до значительной его переработки осенью того же года, когда начался процесс героизации Рудина19 .

В исследовательской литературе о Тургеневе утвердилось мнение, что "первая редакция произведения представляла в жанровом отношении повесть". "Она построена на одном эпизоде из жизни героя - его двухмесячном пребывании в имении Ласунской. Развязкой действия является внезапный, после объяснения с Натальей, отъезд Рудина. Последняя сцена с разговором о нем Липиной, Лежнева, Басистова, Пигасова - эпилог, где намечена последующая судьба всех действующих лиц". В этой еще "повести", а не романе, как считает М. О. Габель, Рудин "проявляет себя только в узкой области чувства"20 , а потому не дотягивает до романного героя с широким социально-историческим диапазоном. И только эпилог - встреча с Лежневым, а затем и гибель на баррикадах - придадут повести эпическое звучание.

Это совершенно справедливое утверждение требует, с нашей точки зрения, некоторого уточнения. Очень многое из нового "романного" качества в "Рудине" было связано именно с главным героем, с содержанием этого образа, что должно было проявиться и сказаться уже в первой редакции и о чем косвенно свидетельствует забота писателя о "правильном" впечатлении от героя. Тургенев писал роман, который, в сущности, был еще не знаком русскому читателю - все эпические и драматические силы его были сосредоточены в герое21 .

Образ Рудина действительно был исключительным, даже на фоне тургеневской повествовательной прозы 1840 - начала 1850-х годов. Он был, конечно, отчасти похож на так называемого "лишнего человека", явленного писателем в "Гамлете Щигровского уезда", "Дневнике лишнего человека", "Двух приятелях" и др. Но при этом было в нем нечто, противоположное "лишнему человеку" тургеневских повестей и рассказов.

В этом отношении очень важной представляется нам линия Рудин - Пигасов, она позволяет многое понять в тургеневской типологии романного героя. Рудин противостоит Пигасову, характеру, генетически близкому тургеневскому "лишнему человеку" повестей и рассказов. Он, подобно Чулкатурину из "Дневника лишнего человека", бранит день и час своего появления на свет, считает свою жизнь и жизнь человеческую вообще случайной и ничтожной: Пигасов упоминает о своей матушке, женщине, как он сам говорит, "очень доброй", однако полагает, что она его "обидела" - "тем, что родила" (С. 5, 213). В юности он хотел быть, как все: занять, в сущности, не свое, а какое-то ложное, чужое место22 . Автор рассказывает об "ученых" занятиях Пигасова, которым он хотел посвятить жизнь, но вовсе "не из любви к науке", а чтобы "угнаться за своими товарищами", так как "на всяком другом поприще", как герою казалось, это бы не удалось. Затем была служба - но "он споткнулся, запутался и принужден был выйти в отставку". Потом - женитьба "на богатой полуобра-

стр. 13


--------------------------------------------------------------------------------

зованной помещице". Теперь "он доживал свой век одиноко, разъезжал по соседям, <...> которые принимали его с каким-то напряженным полухохотом, хотя серьезного страха он им не внушал..." (С. 5, 211). Пигасов - мастер "парадоксов" (С. 5, 216). Это - своеобразная реакция на пустоту и ничтожество человеческой жизни. Этапы его жизненного пути - те же, что и у Чулкатурина, и у Гамлета Щигровского уезда.

Но Пигасов оказывается своеобразной романной пародией на "лишнего человека" тургеневских повестей. Это характер, доведенный до крайней степени, данный как бы в избытке. Он, может быть, и понимает мир лучше, чем остальные23 , но читатель не видит за ним все же той глубины проникновения в тайны жизни, какая дана, например, герою рассказа "Гамлет Щигровского уезда", "Дневника лишнего человека" или "Фауста". И даже если это допустить, то все равно предполагаемое знание не просветляет Пигасова, не делает его проще и яснее, как Чулкатурина, а ведет в тупик, в желчное душевное подполье. И Тургенев показывает в романе его внутреннюю бесперспективность, конечность и замкнутость его существования.

Назвать же Рудина "лишним человеком" в том значении, какое вкладывал Тургенев в это определение, например, в "Дневнике лишнего человека", представляется нам невозможным. Коннотации "лишнего" как онтологически случайного, ничтожного, конечного, не оставляющего после себя "доброго" следа24 не соотносимы с образом Рудина.

Один из важных моментов в постижении характера Рудина - понимание сущности его красноречия. Тургенев называл его "человеком слова" (П. 2, 583), подразумевая под этим не верность сказанному и твердость характера, а особый духовный мир героя. В одном из своих ранних писем (к Беттине Арним, конец 1840 - начало 1841 года) писатель так размышляет о слове: "... Слово - природа духа, мысли. <...> Каждый из нас - не орудие ли, а слово изреченное - не речь ли Бога, смысл которой раскрывается вам при посредстве радостного чуда?" (П. 1, 437). И пусть это письмо имеет явный романтико-философский характер, так как написано оно в то время, когда Тургенев много и серьезно занимался философией, в нем очевидно особое, едва ли не евангельское отношение к слову. Своеобразный мостик от этого раннего письма, думается, можно провести к одному из последних его стихотворений в прозе "Русский язык", где слышны те же интонации. Это отмечает, например, С. В. Галанинская: "...Стихотворение "Русский язык" по своей сути <...> является своеобразной молитвой о чуде: язык дан русскому народу (а "дан" он может быть только Богом), и владение этим языком - знак избранности и знак истинного пути одновременно"25 . Язык и слово - это бытие духа. Поэтому, думается, характер тургеневского Рудина нужно понимать в этом ключе: "все духовное в природе соединилось в одну светлую точку, которая называется "Я"" (П. 1,437)26 .

Итак, обратимся к красноречию Рудина, склонность к которому нередко ставится в вину герою. Тургенев подробно описывает в романе скорее не сами речи Рудина, а впечатление, общий образ этих речей. "Обилие мыслей мешало Рудину выражаться определительно и точно. Образы сменялись образами; сравнения, то неожиданно смелые, то поразительно верные, возникали за сравнениями. Не самодовольной изысканностью опытного говоруна - вдохновением дышала его нетерпеливая импровизация. Он не искал слов: они сами послушно и свободно приходили к нему на уста, и каждое слово, казалось, так и лилось прямо из души, пылало всем жаром убеждения. Рудин владел едва ли не высшей тайной - музыкой красноречия" (С. 5, 229). Герой - мастер слова, в самом высоком значении. Его слова вселяют надежду, несут собой свет, зажигают сердца. Рудин - не "говорун", его слово - "вдохновенно", оно совершенно - "музыка красноречия".

"Все мысли Рудина казались обращенными в будущее; это придавало им что-то стремительное, молодое..." (С. 5, 230). Автор также отмечает, что Рудиным

стр. 14


--------------------------------------------------------------------------------

владело нечто надмирное, а слова его были как бы высшим откровением. "...Он возвысился до красноречия, до поэзии... Самый звук его голоса, сосредоточенный и тихий, увеличивал обаяние; казалось, его устами говорило что-то высшее, для него самого неожиданное... Рудин говорил о том, что придает вечное значение временной жизни человека" (курсив мой. - И. Б.; С. 5, 230).

Вопрос "временной жизни" человека, сиюминутности его бытия много занимал Тургенева. Это вопрос, о который разбивалась его возможная христианская вера, ведь человеческая жизнь часто представлялась ему "ничтожеством", "математической точкой". Ей предстояла и за ней следовала вечность, но в ней уже не было человека. Сиюминутность человеческого существования - это вечная боль Тургенева. Он знал об этом, но в то же самое время противился такому знанию. Поэтому и ему, и его героям так важно найти "вечное значение временной жизни человека". С точки зрения героя тургеневских повестей, значение бренному человеческому бытию может придавать только миг-откровение: любовь, красота, искусство. При этом обнажается тщетность, мимолетность всего существующего: счастья, красоты и самого человека. А герои, понимающие и осознающие такие мгновения, велики и значительны - однако бренны, им не дано преодолеть неизбежность - смерть, исчезновение27 .

В романе "Рудин" мысли о "вечном значении временной жизни человека" придан другой ракурс. Герой рассказывает "скандинавскую" легенду: "Царь сидит с своими воинами в темном и длинном сарае, вокруг огня. Дело происходит ночью, зимой (здесь очень важны символы огня (света душевного), зимы и ночи (внутреннего мрака) - И. Б.). Вдруг небольшая птичка влетает в раскрытые двери и вылетает в другие. Царь замечает, что эта птичка, как человек в мире: прилетела из темноты и улетела в темноту, и не долго побывала в тепле и свете...". Если следовать логике тургеневской повести, то легенду на этом должно было бы завершить. Но в романе у нее есть продолжение: "Царь, - возражает самый старый из воинов, - птичка и во тьме не пропадет и гнездо свое сыщет...". А Рудин заключает: "Точно, наша жизнь быстра и ничтожна; но все великое совершается через людей. Сознание быть орудием тех высших сил должно заменить человеку все другие радости: в самой смерти найдет он жизнь свою, свое гнездо..." (С. 5, 230).

В последней фразе удивительным образом преодолевается онтологический трагизм противоречия жизни и смерти, ведь человек оказывается причастен высшему началу, и потому - "все великое совершается через людей". Интересно, что сама смерть, в повестях воспринимающаяся как шаг человека в небытие, здесь приобретает значение, пусть даже и метафорическое - жизни, качественно, конечно, иной. Важно при этом, что человек, подобно птичке, "во тьме не пропадет", тьма небытия оказывается неабсолютной. Применительно к творчеству Тургенева, не обладающего "систематической религиозностью", как принято говорить, эти смыслы могут показаться странными. Однако не стоит забывать, что самому Тургеневу наряду с философским скептицизмом был свойствен и поиск веры, желание ее обрести. Он об этом часто пишет в письмах прежде всего к Е. Е. Ламберт. Но далее в посланиях к Полине Виардо, где нередко звучат бунтарские ноты, встречается удивительное: Тургенев может писать, например, о том, что "предпочитает Сатану, тип возмущения и индивидуальности", "хочет истины, а не спасения", причем - "от своего ума, а не от благодати", но заканчивает это письмо, как и многие письма к Виардо, молитвой за нее, ее семью и детей (П. 1, 449, 450). И примеры тому можно еще продолжить. Данный "парадокс" вовсе таковым не является - он лишь свидетельствует о своеобразии мировоззрения писателя, о его дуализме.

Человек, по мнению Рудина, не должен становиться на путь саморазрушения, подобно Пигасову. Именно в связи с размышлениями о его характере Рудин формулирует свою "концепцию" чело-

стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

века: в отрицании, к которому склонен Пигасов, "полном и всеобщем - нет благодати" (С. 5, 233). Благодать, вообще, то понятие, которое почти не знакомо "лишним людям" в тургеневских повестях. Рудин считает, что самолюбивое отрицание, к которому склонны многие (Пигасов или барон, вместо которого прибыл Рудин к Ласунским), лишает человека правильного понимания жизни: "...жизнь - сущность жизни - ускользает от вашего мелкого и желчного наблюдения" (С. 5, 233).

Для Рудина в человеке важно не отрицание, а созидание. Для этого он должен обладать самолюбием. Герой "доказывал, что человек без самолюбия ничтожен, что самолюбие - архимедов рычаг, которым землю с места можно сдвинуть, но что в то же время тот только заслуживает название человека, кто умеет овладеть своим самолюбием, как всадник конем, кто свою личность приносит в жертву общему благу...". При этом Рудин различает такие вещи, как "себялюбие" и "самолюбие". "Себялюбие" для него является "самоубийством". "...Но самолюбие, как деятельное стремление к совершенству, есть источник всего великого... Да! человеку надо надломить упорный эгоизм своей личности, чтобы дать ей право себя высказывать!" (С. 5, 227). Эта мысль Рудина заслуживает того, чтобы в нее вчитаться внимательнее. Дело в том, что "овладение своим самолюбием" не отрицает личностного начала, а напротив - подразумевает его. Словом, ты можешь и должен "высказывать себя", проявлять себя как личность, "надломив", однако, то, что эту личность уничтожает - эгоизм28 .

Понятие "личности" подразумевает в данном случае память и о себе и о мире, вмещает в тебя нечто большее, чем есть ты сам, и не отрицает индивидуальности (она только зародыш личности). Это требует большого напряжения сил и дано не каждому. Читатель видит, например, что Рудин, который размышляет о высшем проявлении личности, часто сам не дотягивает до столь высокой планки. Поэтому, он, например, с таким жаром благодарит недоумевающую Наталью за то, что та напоминает ему о необходимости быть обращенным к людям (глава V). Резкая перемена настроения героя от разочарования к воодушевлению - не знак позерства. Она продиктована как искренностью, так и двойственностью его натуры.

Мотив "любви - долга" в первом романе Тургенева также имеет свою специфику по сравнению с повестью. Долг для Рудина - это некая высшая данность, а вовсе не тяжкая и давящая ноша. Ответственность человека, конечно, велика, однако в исполнении долга герой не видит безысходности, той самой, которая звучит в "Фаусте", например29 . Долг - это "подпора", которая необходима в жизни каждому. Не случаен в этой связи в романе метафорический образ яблони, которая "сломилась от тяжести и множества своих собственных плодов". Как замечает герой, это "верная эмблема гения", и подпору для этой яблони-человека "не так легко сыскать" (С. 5, 249). Долг - не оковы, а подпора.

Теперь о любви. Традиционно считается, что Рудин, что называется, не проходит испытание любовью, он оказывается слабым перед более сильной духом Натальей30 . Рудина укоряют в том, что он любить не может, между тем как проблема эта представляется нам куда более сложной. Рудин действительно "много и охотно" говорит о любви. Он пишет статью о "трагическом в жизни и в искусстве". Ее основная мысль - "трагическое значение любви", которую герой, по его же признанию, "не довольно уяснил самому себе" (С. 5, 250)31 . Наряду с гамлетовским анализом чувства, есть в понимании любви Рудиным и нечто донкихотское. Достаточно вспомнить рассказанную Лежневым историю, которая когда-то в жизни развела героев в разные стороны. Именно она характеризует Рудина как Дон Кихота. Лежнев был влюблен и об этом поведал Рудину. Тот "пришел в восторг неописанный", тотчас же "пустился вразумлять" друга, "толковал <...> всю важность моего нового положения" (С, 5, 259). Рудин пытается сотворить благо, помочь влюбленным осмыслить то, что с ними происходит. Од-

стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------

нако в этой ситуации он выступает как разрушитель, напоминая во многом Дон Кихота. И он так же простодушен, как Дон Кихот.

Аналогично выглядят и отношения Рудина с Натальей. На ее признание в любви он, не без энтузиазма, присущего всей лежневской истории, отвечает: "Ваша тайна мне известна". И героиня, и читатели уверены, что Рудин знает о том, что происходит в ее душе. Но герой, характеризуя избранника Натальи - "он человек прекрасный; он сумеет оценить вас; он не измят жизнью - он прост и ясен душою... он составит ваше счастье" (С. 5, 265), - имеет в виду Волынцева. Рудин - устроитель чужих судеб, но не своей собственной. Он понимает, что Наталья ему дорога, однако и чувствует, что она не стоит его любви (С. 5, 283).

Рудин-энтузиаст любит Наталью, как он сам позже напишет ей, "любовью воображения" (т. 5, с. 293), сродни тому, как любит Дон Кихот в представлении Тургенева - "идеально, чисто". Чувства Рудина лишены практической стороны, они, как и у Дон Кихота32 , "стыдливы и безгрешны, и едва ли в тайной глубине своего сердца надеется он на конечное соединение с Дульцинеей (в случае Рудина - с Натальей - И. Б.), едва ли не страшится он этого соединения!" (С. 5, 338). Поэтому практическая решимость героини так его пугает. Он пасует перед ней, видимо, точно так же как спасовал бы Дон Кихот. А мысли Рудина, изложенные в письме к Наталье о страхе ответственности перед любимым человеком (С. 5, 295), которые, конечно, нельзя игнорировать, но нельзя и возводить в абсолют, рождались в душе героя в момент отчаяния и скорбного примирения, что знакомо тургеневским "лишним людям" и не чуждо Рудину.

Собственно Рудин - энтузиаст, Дон Кихот - не лишен и гамлетовского начала, скорбного сомнения и самоуничижения "лишнего человека", но - до некоторой степени. Как пишет Тургенев, "по мудрому распоряжению природы, полных Гамлетов, точно так же, как и полных Дон Кихотов, нет: это только крайние выражения двух направлений. <...>

К ним стремится жизнь, никогда их не достигая" (С. 5, 346). Если перефразировать последнюю мысль писателя, то и в Рудине донкихотство является неким положительно прекрасным пределом, который никогда не может быть достижим в жизни, но к которому стремится герой.

Очень важную роль в раскрытии сущности характера главного героя романа и тургеневской концепции человека играет эпилог. Рудин не просто реабилитируется, т.е. утверждается положительная роль подобных ему людей в современном обществе. Выдвигается на первый план его общечеловеческое звучание, актуализируется глубинная суть романа, связанная вовсе не с фаталистическими представлениями о мире, как это подчас представляется.

Кульминационным центром эпилога является оценка Лежневым существа рудинской души. В целом весь его монолог выдержан в христианском ключе. Ранее он Рудина осуждал - как человек, живущий суетным, земным. Теперь же Лежнев рассуждает о нем как бы с некоторой высоты монологической позиции автора. Речь Лежнева пронизана евангельскими образами и метафорами, он возводит "слово" Рудина до евангельского представления о слове ("доброе слово - тоже дело"). Сущность характера Рудина видится ему в свете метафоры зерна, не пускающего "корней в недобрую почву, как она жирна ни была" (С. 5, 320). Очень интересно рассуждает он и о душе Рудина: "...ты не можешь остановиться не оттого, что в тебе червь живет, как ты сказал мне сначала... Не червь в тебе живет, не дух праздного беспокойства: огонь любви к истине в тебе горит..." (т. 5, с. 320). "Червь" или, как уточняет Лежнев, "дух праздного беспокойства" в Евангелии служит образом вечной смерти (Мк., IX, 44, 46, 48); "огонь" - многозначный и сложный образ, здесь он явлен в своем светлом, Божественном смысле, так как сопряжен с истиной. Конечно, эти образы давно стали в русской литературе, особенно поэзии, художественными символами, но в контексте монолога Лежнева они, думается, не могут не восприниматься в своем первоначальном

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

звучании. Возможно, в христианском ключе стоит воспринимать и метафору "гнезда". "Но помни, - говорит Лежнев Рудину, - что бы с тобой ни случилось, у тебя всегда есть место, есть гнездо, куда ты можешь укрыться. Это мой дом... слышишь, старина? У мысли тоже есть свои инвалиды: надобно, чтоб и у них был приют" (С. 5, 321). Эти слова героя, да и в целом размышление о жизненном пути Рудина в эпилоге, на наш взгляд, соотносимы со стихами из Евангелия от Матфея: "Лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнезда; а Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову" (Мф, VIII, 20)33 .

Дополняет картину и подчеркнутое донкихотство Рудина. В характере Дон Кихота Тургенев отмечал его веру "в истину, <...> находящуюся вне отдельного человека". Именно вера дает ему возможность быть "бесстрашным", "терпеливым", "смиренным сердцем", "духом великим и смелым" (С. 5, 332). Поэтому, сближая Рудина, энтузиаста слова, с Дон Кихотом, Тургенев не мог не обозначить тем самым и некое внутреннее стремление героя к абсолютной духовной истине, находящейся "вне отдельного человека", что очевидно и в контексте христианской оценки Лежнева.

Жизненный путь Рудина в финале романа действительно осмысляется и оценивается иначе. Перед нами уже не столько путь конкретного человека Рудина, "вся оставшаяся жизнь героя", и даже не "своего рода конспективная эпопея", предлагающая "панораму современной общественной жизни"34 , сколько путь человека в его универсально-родовом значении. Образ героя в эпилоге вырастает и укрупняется, но не просто до "определенного общественного типа"35 , т.е. до характера в его исторической и социальной конкретности, а до образа "Сына Человеческого", его духовного пути. Не случайно в эпилоге появляется и некое подобие молитвы автора за героя - человека в его универсально-родовом значении, за человека вообще: "И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам!" (С. 5, 322). И несмотря на как бы "конечную" судьбу Рудина, в романе всем строем эпилога намечается мощное встречное движение - мысль о сложном, полном лишений и невзгод пути человека, но пути не бессмысленном, не бренном (как у "лишнего человека" в повестях и рассказах) и в каком-то высшем своем стремлении - "неконечном". Таков характер романного хронотопа. Да и собственно социальная тема в "Рудине" начинает приобретать оттенок религиозный, обнаруживает себя как мысль о высоком служении, общественном долге36 . Заключительный аккорд - гибель героя на баррикадах - ее кульминация. Не отрицая трагического в жизни человека, автор в финале произведения актуализирует величие его духа и души. В романе это для него оказывается важным.

Итак, первый тургеневский роман создавался во многом как альтернатива повести. Он был выражением мысли о неконечном пути человека, о его "деятельном стремлении к самосовершенствованию", мысли, противоположной тургеневскому скептицизму, основанному на признании краткости человеческого существования. Писатель создал характер не саморазрушающийся, сужающий себя и свою жизнь до малюсенькой точки в пространстве, но созидающий, творящий и "неконечный". Актуализировал эти смыслы жанр романа.

-----

1 См.: Фишер В. Повесть и роман у Тургенева // Творчество Тургенева / Под ред. И. Н. Розанова и Ю. М. Соколова. - М., 1920; Цейтлин А. Г. Мастерство Тургенева-романиста. - М., 1958; Матюшенко Л. И. О соотношении жанров повести и романа в творчестве И. С. Тургенева // Проблемы теории и истории литературы. - М., 1971; Батю то А. И. Тургенев-романист. - Л., 1972; Курляндская Г. Б Структура повести и романа И. С. Тургенева 1850-х гг. - Тула, 1977 и др.

2 Егоров О. Е., Савоськина Т. А., Халфина Н. Н. Романы И. С. Тургенева: проблемы культуры. - М., 2001.

3 Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. - М., 1979. - С. 332.

4 См.:Чернец Л. В. Литературные жанры (Проблемы типологии и поэтики). - М., 1982. - С. 21.

5 В настоящей работе "повесть" понимается расширительно, включая в себя собственно всю не романную прозу писателя. Однако вопрос о жанровых границах повести и рассказа, "студии", без-

стр. 18


--------------------------------------------------------------------------------

условно, правомерен и заслуживает отдельного внимания.

6 Матюшенко Л. И. О соотношении жанров повести и романа в творчества И. С. Тургенева... - С. 316.

7 Зеньковский В. В. Миросозерцание И. С. Тургенева: К 75-летию со дня смерти // Зеньковский В. В. Русские мыслители и Европа. - М., 1997. - С. 294.

8 Струве П. Б. Тургенев / публикация В. Александрова // Литературная учеба. - М., 2000. - С. 207. Его же: "Тургенев, сквозь смутное и пассивное ощущение тайн и таинственности бытия, душевное состояние, промежуточное между верой и безверием, но лишенное силы, как веры, так и безверия, все-таки как-то, если не касался Божества, то тянулся к нему" (там же). В исследовании Г. А. Тиме "Немецкая литературно-философская мысль XVIII -XIX веков в контексте творчества И. С. Тургенева (генетический и типологический аспекты)" (Munchen - 1997) противоречивость Тургенева, заключающаяся "в осуждении индивидуализма и, одновременно, тяготении к нему", комментируется следующим образом: "Здесь словно соседствуют, еще не совсем разделившись, но уже противореча друг другу, "западническое" утверждение человеком "своего ума" и славянофильское скептическое отношение к такой позиции" (С. 33).

9 Несмотря на то, что Тургенев обращается и к драматургии, и к лирике в течение 1850 - 1870-х годов, они существуют на периферии его жанровой системы. Лишь в конце творчества тургеневский дуализм гармонизируется в уникальном жанре "Стихотворений в прозе", который, несмотря на популярность, так и не нашел е русской литературе достойного продолжения в силу уникальности именно "содержательного цемента" (Чернец Л. В.) тургеневских стихотворений в прозе. Однако этот вопрос заслуживает отдельного внимания.

10 Тургенев И. С. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. - М., 1980. - Т. 5. - С. 279. Далее ссылки на сочинения Тургенева даются в тексте по этому изданию с указанием тома и страницы.

11 Зеньковский В. В Миросозерцание И. С. Тургенева... - С. 289.

12 Батюто А. И. Тургенев-романист... - С. 254.

13 См.: письмо к П. В. Анненкову от 28 октября (9 ноября) 1852 года (Тургенев И. С. Полное собрание сочинений и писем: В 28 т. Письма: В 15 т. - М., 1961 - 1968. - Т. 2. - С. 77). Далее ссылки на письма Тургенева даются в тексте по этому изданию с указанием тома и страницы.

14 См.: Габель М. О. Комментарий к роману "Рудин": Тургенев И. С. Поли собр. сочинений и писем в 30 т.; Сочинения: В 12 т. - М., 1978 - 1986. - Т. 5. - С. 472.

15 Имеются в виду "сандовские" и "диккенсовские" романы по тургеневской классификации - Т. 4. - С. 477.

16 Батюто А. И. Тургенев-романист. - Л., 1972. - С. 254.

17 Габель М. О. Комментарий к роману "Рудин"... - С. 473.

18 И. С. Тургенев в воспоминаниях современников: в 2 т. - М., 1983. - Т. 1. - С. 222.

19 См. об этом подробнее: Габель М. О. Творческая история романа "Рудин" // Литературное наследство. Т. 76. В работе А. М. Долотовой высказываются сомнения в изначальной критической обрисовке главного героя, которая разрушала целостность тургеневского замысла (Долотова А. М. "Рудин": прототип, герой, автор // И. С. Тургенев в современном мире. - М., 1987).

20 Габель М. О. Указ. соч. - С. 29.

21 В. А. Недзвецкий называет романы Тургенева и Гончарова "персональными" романами испытания" (Недзвецкий В. А. Русский социально-универсальный роман XIX века. - М., 1997).

22 Ср. слова Чулкатурина: "На мое появление природа, очевидно, не рассчитывала и вследствие этого обошлась со мной, как с нежданным и незваным гостем. Недаром про меня сказал один шутник, большой охотник до преферанса, что моя матушка мною обремизилась" или "Во все продолжение жизни я постоянно находил свое место занятым, может быть, оттого, что искал это место не там, где бы следовало" (Т. 4. - С. 173).

23 В споре с Рудиным Пигасов нападает на "системы", которые, с точки зрения Рудина, "основываются на знании основных законов, начал жизни"; Пигасов же - и, думается, автор с ним согласен - восклицает: "Да их узнать, открыть их нельзя... помилуйте!" (Т. 5. - С. 223).

24 Добро, доброта - одна из самых значимых жизненных категорий у Тургенева. "Добрый" - один из частых эпитетов тургеневской поэтики, означающий прежде всего духовность. Достаточно вспомнить слова Лаврецкого из романа "Дворянское гнездо": "Будь только человек добр, - его никто отразить не может" (Т. 6. - С. 79).

25 Галанинская СВ. Способ ритмизации цикла И. С. Тургенева "Стихотворения в прозе" и основные тенденции развития жанра в русской литературе конца XIX - начала XX в. Автореферат... кандидата филологических наук. - М., 2004. - С. 8.

26 Эта мысль восходит к индивидуалистической формуле Гете, однако важна и ее "духовная" составляющая.

27 Такова особенность хронотопа, например, в повести "Ася". Вся жизнь героя сводится к минуте, когда он осознает в себе любовь: "У счастья нет завтрашнего дня; у него нет и вчерашнего; оно не помнит прошедшего, не думает о будущем; у него есть настоящее - и то не день, а мгновенье" (Т. 5. - С. 191 - 192). А все, что было "до" и "после" встречи с Асей, осмысляется героем как бренное, ничтожное. Логика мысли героя такова: жизнь была бы бессмысленна, если бы не было того "жгучего, нежного, глубокого чувства" любви (Т. 5. - С. 195). Словом, чувство к Асе - начало и конец, совпадающие в пространстве и во времени, и это и есть жизнь. Столь же коротка и конечна и линия, а скорее точка жизни героини. В эпилоге говорится о том, что "она навсегда исчезла" для героя. И неважно, жива ли она - в хронотопе тургеневской повести Ася останется "той самой девочкой" (Т. 5. - С. 194), которую запомнил герой. Бытие человека сведено к мгновению, остановленному лишь в памяти и засушенном цветке - символе человеческой бренности.

стр. 19


--------------------------------------------------------------------------------

28 В "Толковом словаре живого великорусского языка" В. И. Даля слово "эгоизм" определяется как "себялюбие". Слово "личность" восходит к "лицу", т.е. несет в себе образ Божий.

29 Герой повести "Фауст" говорит: "Одно убеждение вынес я из опыта последних годов: жизнь не шутка и не забава, жизнь даже не наслаждение... жизнь - тяжелый труд. Отречение, отречение постоянное - вот ее тайный смысл, ее разгадка: не исполнение любимых мыслей и мечтаний, как бы они возвышенны ни были, - исполнение долга, вот о чем следует заботиться человеку; не наложив на себя цепей, железных цепей долга, не может он дойти, не падая, до конца своего поприща..." (Т. 5. - С. 129).

30 Тургенев и сам почти соглашался с таким мнением о его герое (Письма. - Т. 2. - С. 584). Правда, при этом он не без иронии замечал М. Н. Толстой, которая считала чувства Натальи более сильными: "В делах сердца женщины - непогрешительные судьи - и нашему брату следует их слушаться" (Письма. - Т. 2. - С. 303).

31 Для Натальи ясно, в чем состоит "трагическое значение любви", - "это несчастная любовь". Но Рудин (и автор с ним согласен) ей возражает: "Вовсе нет! Это скорее комическая сторона любви... Вопрос этот надобно совсем иначе поставить... надо поглубже зачерпнуть... Любовь! В ней все тайна: как она приходит, как развивается, как исчезает" (Т. 5. - С. 250).

32 Идеальная и чистая любовь Дон Кихота противопоставляется любви Гамлета, "чувственной и сластолюбивой ".

33 Символический мотив гнезда пронизывает весь роман "Рудин". Один из его смыслов - духовный. В легенде, рассказанной Рудиным, образ "гнезда" соотносится с вечностью, ибо человек "в самой смерти найдет жизнь свою, свое гнездо" (Т. 5. - С. 230). Здесь не жизнь чревата смертью, т.е. концом, но смерть - жизнью (гнездом), неким новым рождением. В дальнейшем в тургеневской романистике эти интонации будут усиливаться.

34 Маркович В. М. Тургенев и русский реалистический роман XIX века. - Л., 1982. - С. 121.

35 Шаталов С. Е. Художественный мир И. С. Тургенева. - М., 1979. - С. 171.

36 О социальной религиозности романов Тургенева см.: Тиме Г. А. Немецкая литературно-философская мысль XVIII - XIX веков в контексте творчества И. С. Тургенева... - С. 66.

стр. 20