В работах о творчестве Ф. И. Тютчева неоднократно отмечалась особая внесловесная природа созданного им поэтического мира. Определяя позицию поэта по отношению к нему, современники называли его "философом" (Ф. М. Достоевский), сам себя он назвал "зрителем", перед которым развертывается "зрелище божьего суда", в современном исследовании пейзажной лирики он назван "наблюдателем" природного мира 1 . Эта природа поэтического слова в лирике Тютчева обусловлена трансцендентностью поэтического "я" и экзистенциальным оттенком его позиции во времени и в пространстве, характерным для многих стихотворений.

Ю. М. Лотман пишет, что "поэтический мир Тютчева реализуется только в слове, но фактически лежит за его пределами. Более того, он лишь с известной напряженностью реализуется в слове. Одновременно и мир житейских впечатлений, и весь хаос бытия неадекватны словарю обыденной речи. Это и определено Тютчевым, как отношение "невыразимости", борьба с которым и создает специфику тютчевского слова, героическую победу пророка над косноязычием" 2 .

Центральным образом этой "невыразимости", на наш взгляд, своего рода поэтическим манифестом особой природы собственного слова является стихотворение Тютчева "Silentium!" (1830?, опубл. 1833). Входя в группу ранних публикаций, стихотворение выступает у Тютчева одним из первых произведений, содержащих столь особую творческую рефлексию, по сравнению с предшествующей русской поэтической традицией.

Загадкой своего смысла "Silentium!" постоянно привлекает внимание исследователей и критиков, которые давали стихотворению разные, иногда даже диаметральные истолкования 3 . Вслед за Л. Пумпянским чаще всего стихотворение связывают с немецкой романтической традицией, которую Тютчев перенял от Жуковского и впрямую от близких ему немецких романтиков. Мистическая тема стихотворения соотносима с романтической поэзией откровений, когда человеческая душа сливается с душой мира, ее почвой являются идеи философии Беме, Шеллинга, Шопенгауэра 4 . Продолжая намеченные переклички с немецкой традицией, В. Н. Касаткина отмечает, что "Silentium!" содержит романтическую "оппозицию внешнего и внутреннего". Внутренний мир рассматривается как нечто идеальное, самоценное, самодостаточное. Одна из тенденций лирики поэта, выразившаяся в стихотворении, - "стремление личности сохранить в неприкосновенности нравственный мир души от посягательств "бессмертной пошлости людской", отсюда призыв к молчанию, к жизни в себе" 5 . Таким образом, романтическая оппозиция внутреннего-внешнего отзывается позднее в любовной лирике поэта.

По мнению К. В. Пигарева, "Silentium!" входит в круг поэтических самоопределений Тютчева-поэта первого, заграничного, периода творчества вместе со стихотворениями "Ты зрел его в кругу большого света...", "Душа моя - Элизиум теней..." и содержит романтическое про-

стр. 5


--------------------------------------------------------------------------------

тивопоставление сильной и тонко чувствующей личности бесчувственному и равнодушному обществу, что вело к отрешенности от окружающей действительности. Поэт не видел своего читателя. С годами, после возвращения на родину, эти мотивы ослабевают, Тютчев, по собственным признаниям поэта, ценит "сочувствие, умственную симпатию", воспринимая ее как "благодать" ("Нам не дано предугадать...") 6 .

Л. А. Озеров рассматривает стихотворение " Silentium!" как раздумье поэта над природой высказывания, еще шире, над природой творчества и считает, что в нем идет речь о "об отношении автора к своим произведениям, замысла к воплощению, мысли к слову". В слове так мало остается от недавнего кипения страстей в душе поэта, что оно кажется чуждым, ложью. По-русски это звучало бы мягко, а на врачебной латыни - сурово и четко: Silentium! Контекстуально стихотворение сближается с "Фонтаном", в котором раскрывается эфемерность самой человеческой мысли, вслед за эфемерностью слова 7 .

Несколько иным подходом отмечен разбор стихотворения в статье А. И. Журавлевой, которая подчеркивает, что "главная поэтическая сила "Silentium!" - образ сокровенной душевной жизни человека, блестяще уподобленный картинам природы... Стихи оказываются не столько о молчании, сколько об умолчании, когда есть о чем умалчивать". Открытие "надречевого пространства", по мысли А. И. Журавлевой, полемически направлено "против экспансии поэтической речи, всевластия пушкинского канона", хотя "именно самим Пушкиным разрушаемого" в его знаменитых отточиях, отрывках, пропущенных строфах 8 .

Приведен далеко не полный круг оценок стихотворения в отечественном тютчевоведении XX века. Его смысл трактуется в поисках наиболее адекватного биографического, творческого, историко-литературного контекста, что позволяет увидеть связи стихотворения "Silentium!" с основными "тематическими гнездами" всей лирики. Закономерность этих сближений вполне обоснованна, поскольку это стихотворение о внутреннем мире поэта, об истоках его "таинственно-волшебных дум" 9 . Но культурологический контекст стихотворения, философская и религиозная традиции, на почве которой возникает поэтический образ молчания, у Тютчева остаются спорными.

Необычность поэтической декларации состоит в том, что слово как единица речи не названо, даже напротив, звучит призыв не произносить его. Замены, которые приведены в стихотворении, показательны, поскольку таят в себе разные аспекты функционирования слова. Слово раскрывает мечты и чувства, сердце может высказать себя через слово, один может понять другого через слово. Но само слово "Слово" не только не произнесено, но и не названо в стихотворении как прямое обозначение звукосочетания, имеющего смысл. Слову противостоит "молчание", "безмолвие", неизреченность мысли, "тайные и волшебные уумы", живущие только в недрах души. Можно сказать, что это стихотворение о слове, но о слове особом, неизрекаемом, сокровенном.

Примечательно, что среди современиков поэта одно из наиболее глубоких философско-религиозных истолкований стихотворения дал Л. Н. Толстой, отметив по поводу него в "Круге чтения", что временное отрешение от всего мирского и созерцание в самом себе своей божественной сущности есть такое же необходимое для жизни питание души, как пища для тела" 10 . Таким образом, молчание у Тютчева не есть немота, отсутствие речи, а выступает особой неречевой формой сохранения особого содержания, которое пробуждается и живет в душе. Молчание есть состояние сознания, предполагающее некую замкнутость, одиночество, отрешенность. В этом ключе смысловое содержание феномена молчания в тютчевском стихотворении было позднее воспринято символистами как эстетическая установка на созерцание скрытого смысла явлений, который нельзя передать обычным словом, для этого требуются слова-символы, намеки. Символисты видели в стихотворении отказ от логического или рассудочного постижения в слове хаотичной действи-

стр. 6


--------------------------------------------------------------------------------

тельности. Но в символистской интерпретации исчезало представленное у Тютчева величие космологической картины мира, гармония мироздания, причастность к которой порождает особое состояние души. "Молчание" в стихотворении "Silentium!" не разделяет, а связывает "внешний" и "внутренний" миры.

Мы попытаемся подробнее рассмотреть феномен "молчания" у Тютчева как основу художественного образа и структурообразующий мотив текста стихотворения для выявления его смысла и связей с античной и христианской традициями.

Обращаясь к феномену "молчания" в этом стихотворении, отметим, прежде всего, что его организующий смысл подчеркнут в названии - "Silentium!"

Сложность и неоднозначность раскрытия его художественного значения в тексте состоит в двуязычии - латинское название и наполнение мотива на русском языке. Причем поэтическая лексика основного текста тоже достаточно сложна и включает освоенные русской лирикой, но распознаваемые церковнославянизмы ("оне", "изреченная") и характерные романтические словосочетания. За латинским и русскими языковыми концептами возникают традиции определенной культуры.

Обратимся вначале к латинскому названию стихотворения. Стремясь актуализировать контекст в поэтике заглавия, Я. О. Зунделович находит "нечто от позднеантичного или средневеково-трактатного в самом использовании для заголовка "Silentium!"; но учено-латинское сразу же теряет свою мудрственную окостенелость, будучи едва ли не "взорвано" восклицательным знаком и сразу же переходя и "взрываясь" в первых словах стихотворения" 11 . В. Б. Микушевич связывает латинское название с Пифагором: "известно, что пифагорейским посвящением предполагалось многолетнее молчание для адепта" 12 .

Но, как нам представляется, поэтика латинского названия порождает связи не только с латынью старинных трактатов, не только с "врачебной латынью", о которой пишет Л. Озеров, как мы упомянули выше, и не только с пифагорейством. В названии есть звучащая латынь, поскольку присутствует восклицание - его графический символ, а само название выступает и началом и завершением высказывания, диалектически соединяя публичное, обращенное слово и призыв к молчанию.

В ближайшем контексте к стихотворению "Silentium!" находится "Цицерон", беловой автограф которого у Тютчева помещен на одном листе с ним. Это, в известной мере, подтверждает вызванные латинским названием ассоциации с античной традицией звучащего слова, риторики как искусства слова и оформления мысли, когда слово становилось орудием убеждения, обвинения, призыва и звучало на публичных собраниях. Звучащее слово античной культуры имело свои законы произнесения, свои риторические фигуры, среди которых есть и "фигура умолчания" (opticentia), которую связывают в римском ораторском искусстве с К. Цельсом, Ф. Квинтилианом 13 . Но она имела эллинистические истоки. Так, Деметрий, один из последних теоретиков, развивая эллинистическую риторику в трактате "О стиле", по отношению к ритмичности и периодичности речи, пишет: "В одних случаях краткость (he syntomia) и особенно умолчание (he apositopesis) способствуют величавости (megaloprepes) речи, ведь порой не высказанная, но подразумеваемая мысль кажется более значительной ... способствует усилению выразительности 14 . Фигура умолчания создавала образ величия, на какое-то мгновение оратор уподоблялся монументу, своей статуарной позой выражая смысл.

Современный исследователь Н. Д. Арутюнова, выявляя содержание концепта "молчания" в языковой картине мира, подчеркивает: "Молчание.., то есть отсутствие звуков само по себе, не может быть знаком. Оно не порождает дифференциальных признаков. Смысл молчанию придает контекст, ситуация, регламент социального поведения, поверья, ритуал" 15 .

Но как развивается в основном тексте стихотворения такое понимание молчания, восходящее к античности? По меркам античной риторики стихотворение написано в возвышенном стиле, в котором предпочтение отдавалось преимуще-

стр. 7


--------------------------------------------------------------------------------

ственно длинным предложениям. Поэтический синтаксис тютчевского стихотворения ориентирован на длинноты и поддержан перерастанием ямба в амфибрахий. Отличается вторая, средняя строфа, состоящая лишь из простых предложений. Самое ударное предложение - "Мысль изреченная есть ложь" - является высшей интонационной точкой и звучит кратко и категорично. "Потому-то так лаконична и мощна речь спартанцев, и всегда краток и быстр приказ, и односложен господин со слугой, но длинны слова просьб и молений", - писал Деметрий. Эта короткая фраза делит стихотворение на почти равные части, являясь границей перехода от убеждения к утверждению и развитию провозглашенного тезиса. Таким образом, вместе с латинским названием интонация и логическое построение стихотворения напоминают о величии ораторского слова, слова, обращенного вовне, слова волеизъявляющего.

Но развитие художественной семантики названия актуализируется не только в организации поэтического слова, но и в лирическом хронотопе стихотворения. Прямое значение латинского слова silentium, как отмечено в словаре, содержит два семантических ряда: "безмолвие, молчание, держание в тайне, умолчание, неразглашение", наряду с этим "тишина, покой, спокойствие" 16 . В стихотворении Тютчева эти два ряда значений актуальны, благодаря чему молчание объединяет внутреннее состояние и состояние внешнего мира. Заметим, что такое соединение достаточно близко устойчивой структуре многих тютчевских стихотворений, в которых макромир и микромир тесно слиты. Но их единство не означает полного растворения. Так и в этом стихотворении - мир внешний представлен как "космос", иначе говоря, законосообразная пространственная структура. В первой строфе присутствует образ неба, о котором напоминают "звезды в ночи", во второй строфе - земля, в глубинах которой бьют вечные "ключи", в третьей строфе космос оживает в своем вечном ритме безмолвия неба и "шума" дневной жизни, соединенных "дневными лучами".

В этом космологическом хронотопе движение внутреннего времени субъекта лирического сознания приобретает новый вектор, становясь не ораторским обращением вовне, как в заглавии, а движением в себя, в недра сознания, в "душевную глубину".

Вследствие этого поэтика названия, актуализируя античные ассоциации, не объемлет всего содержания феномена молчания. Молчание развертывается как мотив в тексте стихотворения. Благодаря этому появляется спектр значений, связанных с его наполнением, возникающим в русском языке, и шире - в русской языковой картине мира. Молчание связывается с душой, внутренним миром, на этой основе формируется иное представление о феномене молчания. Оно соотнесено с космосом, с его сакральной тайной, которую нужно хранить. Молчание превращается в "безмолвие", неизреченность, "жизнь в себе", "целый мир в душе". Эти значения в основном тексте обращают к иной, по сравнению с античной, жизни слова в христианстве.

В культуре христианства глубоко почитается сакральная природа Слова, так как оно служит средством общения с Богом. Это слово не публично, а рассчитано на внутреннее произнесение. Одним из глубоких выражений такого понимания Слова-Логоса было движение исихастов, для которых молчальничество - путь богопознания. Комментируя апофатическое богословие Григория Паламы, составившее ядро исихазма, современный православный богослов архимандрит Киприан (Керн) пишет: "Фаворский свет для исихаста есть несозданная энергия Божия, отличная от его сущности, энергия, благодаря которой богопознание и богопричастие становятся возможными опытно, экзистенциально". Слово остается "жестоким". Только непосредственное переживание может выразить это таинство приобщения. Первая ступень в этом движении - "непосредственное рассматривание тварного мира, в котором становится видимым невидимое Божие, Его сила и Божество. Более трудным является углубление в себя, очищение своей души, онтологический катарсис, то есть упрощение

стр. 8


--------------------------------------------------------------------------------

души и трезвение или, что то же, восхождение с апостолами на Фавор для автентичного переживания Преображения" 17 . Опираясь на сочинения последователей исихазма, А. Т. Грек отмечает: "Внутренняя молитва, "умное делание молитвы" (Св. Гр. Санаит) может рассматриваться как отказ от молитвы-речи, молитвы-слова", "связь безмолвия и собирания высших духовных сил" 18 . Исследователь отмечает модели семантической связи речи и молчания как факты преемства архаической религиозной традиции, которая не исчезает в поэтическом языке русских символистов 19 .

О причастности стихотворения Тютчева "Silentium!" к традиции православного молчания пишет В. Б. Микушевич, отмечая, что "у Тютчева выступает исконное противопоставление неизреченного и изреченного, не исчезавшее на Руси никогда", но "Тютчев не заходит далеко" 20 . По мысли исследователя, призывая к молчанию, Тютчев ближе суфийской традиции... Православный молчальник сам превращается в Слово, являя Бога собой, тогда как суфий затаивает Бога в глубинах своего существа. Стихотворение Тютчева "живет прикосновением к некоему универсальному архетипу несказанного". Исследователь не усматривает мистический опыт божественного присутствия в этом стихотворении.

Мы не беремся утверждать соответствие тютчевской концепции молчания- безмолвия и слова христианскому учению о Слове-Логосе. Почва для восприятия этих идей в православной традиции в творческой биографии Тютчева имеется в связи со славянофильскими знакомствами поэта, позднее это проявится в его панславизме, евангельских мотивах в лирике и об этом к нынешнему времени в тютчевоведении сказано немало. Но Тютчев не является изначально поэтом христианских духовных ценностей, творческий путь его в русской и европейской культуре сложен и неоднозначен. Но есть необходимость увидеть движение поэта к православному духовному опыту в плоскости художественных исканий, в дискурсе поэтического образа и мотива.

Представляется, что развитие мотива молчания в поэтической лексике стихотворения "Silentium!" актуализирует ряд концептов, отсылающих к духовной культуре христианства и к христианской антропологии.

Основная форма действия, которое реализует мотив молчания, - это императив. В первой строфе присутствуют глаголы в повелительном наклонении: "Молчи, скрывайся и таи", к ним примыкают глаголы, замыкающие последующие строфы, - "любуйся", "питайся", "внимай". Все глаголы ориентированы на феномен молчания, раскрывая его онтологически и с точки зрения познания. Близость этих установок молчальничеству проступает в том, что безмолвие предстает как познание мира и себя, постижение таинственных связей внешнего мира и души, которые не могут быть названы в слове. Для христианского сознания это может быть связано с поиском Царства Божия в себе, когда душа погружена в "умное делание". Такое безмолвие признавалось в русской культуре одной из добродетелей христианина. Архимандрит Паисий Величковский, афонский старец, труды которого высоко ценились в России, писал, что безмолвие есть "...удаление от всякого житейского попечения и смущения или безответное молчание среди многолюдства. Обуздавший и сдерживающий свой язык - и все тело свое воздержит. Воздержанный на язык избежит всякого зла, происходящего от него. ...Мудрый муж безмолвие водит" 21 .

Возвращаясь к стихотворению Тютчева, обратим внимание, что безмолвие как состояние формирует и поддерживает целостное бытие человека в созерцательно-спокойном лицезрении космоса, открывшегося во всей его полноте - звездное небо, мир около человека, подземные ключи. Безмолвие поддерживает его мечтания и чувства, дает жизнь сердцу, пробуждает жизнь разума. В первой строфе присутствует оппозиция ты - "оне", причем ты - есть нечто внутреннее, а "оне" - встающие в душевной глубине чувства и мечты, которые только созерцаются. Они повторяют вечный ритм звездного небосклона, сменяя друг друга.

стр. 9


--------------------------------------------------------------------------------

Во второй строфе молчание реализуется среди других, во внешнем мире, не случайно она начинается с вопросов, проецируя образ "другого" человека. Обращает на себя внимание связь сердца и мысли: слово не может высказать того, что в сердце. В этом предпочтении сердца разуму и признании слова как выражения сердечной думы сказалось представление о человеке в целом, которое характерно для христианской антропологии. Христианство признает высшим началом в человеке не разум, а сердце. Согласно писанию, именно сердце совершенствует и исправляет Бог. Оно выступает центром духовной жизни и богопознания.

В этом направлении совершенствования сердца как вместилища разума получает истолкование и образ ключей, которые разумнее слушать, питаться исходящей от них энергией. В библейском контексте "ключ" соотносится с двумя рядами символов: "ключи разумения" (ЛК., 11, 52), "ключи Царства Небесного" (МФ. 16.19), "ключи ада и смерти" "ключ от кладезя бездны" (ОТ. 1.18; 9.1) 22 . В русской языковой картине мира отмечается освоение этой семантики. В. И. Даль приводит следующие близкие значения: "ключ грамоты" - "объяснение знаков письменных", "ключ" - родник, водяная жила, источник, открывающий недра земли", "ключи Петровы" - южное созвездие" 23 .

В стихотворении Тютчева сердце полно духовной энергией, но выражение полноты сердечного знания в слове опасно, оно может нарушить космологическое безмолвие ("Взрывая, возмутишь ключи...") и обретенный внутренний ритм соединения с ним. Слиянность безмолвия и молчания становится источником жизни души, ее животворящими ключами.

В третьей строфе мотив молчания становится порождающим состоянием. Благодаря ему в душе героя возникает мир "таинственно-волшебных дум". Это состояние близко откровению, и лексема "тайна" входит в характерный составной тютчевский эпитет. Но в недрах души рождается мир волшебных дум, обладающих своим словом - "внимай их пенью и молчи". "Пение", "волшебство" - слова, определяющие мгновения творчества в лирике Тютчева, когда "как бы эфирною струею по жилам небо протекло". Таким образом, обретение поэтического слова пролегает через молчание как состояние восприятия божественной энергии, явленной в мироздании и воспринятой сердцем.

Поэтический образ молчания в стихотворении Тютчева вбирает широкий культурологический смысл. В нем воскрешаются античная и христианская традиции отношения к слову, но они представлены не в противостоянии двух апорий, а развиваются в самой динамике монолога как преодоление двойного бытия слова, публичного и сокровенного. Это преодоление происходит не умозрительно, а опытно, в образах противоположности, через поиск истины. Являясь одним из первых манифестов тютчевского поэтического слова, "Silentium!" в создании поэтического образа молчания заявляет те метафизические вопросы, которые постоянно будут волновать поэта - это роковое противостояние "антропоцентрического своеволия" и "Богопослушания" 24 , в культурологической парадигме предстающие как язычество и христианство.

(Публикация подготовлена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда. Проект N 03 - 01 - 15177з)

----- 1 Гаспаров М. Л. Композиция пейзажа у Тютчева // Тютчевский сборник. - Таллинн, 1990. - С. 7.

2 Лотман Ю. М. Избранные труды: В 3-х т. - Таллинн, 1992. - Т. 2. - С. 171.

3 Королева Н. В. Ф. Тютчев. "Silentium!" // Поэтический строй русской лирики. - Л., 1973. - С. 147 - 150.

4 См.: Пумпянский. Поэзия Ф. И. Тютчева // Урания. Тютчевский альманах. 1803 - 1928 / Под ред. Е. П. Казановича. - Л., 1928. - С. 23 - 29; Бухштаб Б. Я. Русские поэты. - Л., 1970. - С. 63.

5 Касаткина В. Н. Поэзия Ф. И. Тютчева. - М., 1978. - С. 94.

6 Пигарев К. В. Ф. И. Тютчев и его время. - М, 1978. - С. 197 - 199.

7 Озеров Л. А. Поэзия Тютчева. - М., 1975. - С. 83.

8 Журавлева А. И. Стихотворение Тютчева "Silentium!" (К проблеме "Тютчев и Пушкин") // Замысел. Труд. Воплощение. Сборник статей, посвященный профессору С. М. Бонди. - М., 1977. - С. 188, 190.

стр. 10


--------------------------------------------------------------------------------

9 Все цитаты из стихотворения "Silentium!" приведены по изданию: Тютчев Ф. И. Полн. собр. соч. Письма: В 6-ти т. - Т. 1. - Стихотворения 1813- 1849 / Сост. В. Н. Касаткина. - М, 2002. - С. 123, 242, 380, 385. Автор комментария к стихотворению "Silentium!" - В. Н. Касаткина. - С. 126.

10 Толстой Л. Н. Круг чтения. - М., 1911. - С. 292 - 293. Цит. по: Королева Н. В. Ф. Тютчев. "Silentium!" // Поэтический строй русской лирики. - Л., 1973. - С. 382 - 383.

11 Зунделович Я. О. Этюды о лирике Тютчева. - Самарканд, 1971. - С. 75.

12 Микушевич В. Б. Как нам дается благодать // Тютчев сегодня. Материалы IV Тютчевских чтений. - М., 1995. - С. 60.

13 Дворецкий И. Х. Латинско-русский словарь. - М., 2000. - С. 528.

14 Античные риторики / Собрание текстов, статьи, комментарии и общая редакция А. А. Тахо-Годи. - М., 1978. - С. 255 - 278.

15 Арутюнова Н. Д. Феномен молчания // Язык о языке / Под общим руководством и редакцией Н. Д. Арутюновой. - М., 2000. - С. 418.

16 Дворецкий И. Х. Указ. соч. - С. 709.

17 Архимандрит Киприан (Керн). Антропология Св. Григория Паламы / М., 1996. - С. 283 - 284.

18 Грек А. И. О словах со значением речи и молчания в русской духовной традиции // Логический анализ языка. Язык речевых действий. - М., 1994. - С. 119.

19 Там же. - С. 120 - 124.

20 Микушевич В. Б. Указ. соч. - С. 61.

21 Величковский Панасий. Крины сельные, или Цветы прекрасные, собранные вкратце от Божественного писания. О заповедях Божиих и о святых добродетелях // Жития и творения русских святых. - М., 1993. - С. 257. О судьбе наследия П. Величковского в России XIX века пишет С. С. Хоружий, рассматривая развитие исихазма в Византии и "новое исихастское Возрождение в России XIX века" (книга "О старом и новом". - СПб., 2000. - С. 226 - 240.

22 Симфония на Ветхий и Новый завет. - М., 1928.

23 Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. Т. 2. 1881. Изд. 2-е. Репринтное издание. - М., 1979. - С. 122 - 123.

24 Тарасов Б. Н. Тютчев и Паскаль (Антиномия бытия и сознания в свете христианской онтологии). Статья первая // Русская литература. - СПб., 2000. - N 3. - С. 54.

стр. 11