...Совершалось все так, как всегда во сне, когда перескакиваешь через пространство и время и через законы бытия и рассудка и останавливаешься лишь на точках, о которых грезит сердце.

("Сон смешного человека")

Слова "сон", "сновидение" попадают в название трех произведений Достоевского ("Дядюшкин сон", "Петербургские сновидения в стихах и прозе", "Сон смешного человека"), но герои многих его романов и повестей видят особенные сны, которые подробно описывает автор. Если представить антологию сновидений мировой литературы, то сны героев Достоевского займут в ней достойное место.

Сновидения принадлежат к интимному опыту человека: каждый их видит, пытается уловить в них определенный смысл. Ускользающая реальность сновидений (или сновидная реальность), которую стремится удержать сознание проснувшегося, в искусстве слова настоящего писателя обретает филигранную воплощенность. Сны героев Достоевского запечатлеваются в памяти читателя не менее сильно, чем явь его романов. Сны Раскольникова, сон Ипполита в романе "Идиот", сон Дмитрия Карамазова о том, что "дите" плачет, наконец, - сон-апокалипсис "смешного человека" - все это законченные притчи, новеллы, в которых воплощена философия автора-художника. Эти и другие сновидения как "тексты в тексте" или выразительные и завершенные фрагменты могут стать объектом специального изучения на уроках литературы 1 .

В.Н. Топоров в книге "Странный Тургенев" предлагает "хронологическую каталогизацию снов в тургеневских произведениях" и насчитывает более шестидесяти "снозначимых" текстов 2 . Писатель А. Ремизов в книге "Огонь вещей. Сны и предсонье" (1954) рассмотрел сновидения в русской литературе, начиная с Пушкина, а позже составил книгу своих, нелитературных снов - "Мартын Задека. Сонник" (1955). А. Ремизов называет сны в литературе "снами в рассказах" и дает интересные характеристики "сонному дару" русских писателей. Он пишет о том, что этого "сонного дара лишен был до жалости Гончаров, назвавший лучшую главу "Обломова" сном Обломова, и Короленко со своим "Сном Макара" и, как это ни странно, Чехов, написавший "Черного монаха"" 3 . Но "большим искусством описания снов владел Л. Толстой, подметивший закон "беззакония снов"". "То же большое искусство у Достоевского, Тургенева, Лескова, Пушкина, Гоголя, Лермонтова" 4 .

Опыт придумывания сновидений часто соседствует у писателей с опытом рефлексии сновидных состояний человека. Такие рассуждения рассыпаны и по страницам художественных произведений Достоевского. Достоевский как бы подсказывает читателю методику прочтения снов его героев: "В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенною выпуклостию, яркостью и чрезвычайным сходством с действительностью. Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления бывают при этом до того вероятны и с такими тонкостями, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому же самому сновидцу, будь он такой же художник, как Пушкин или Тургенев. Такие сны, болезненные сны, всегда долго помнятся и производят сильное впечатление на расстроенный и уже возбужденный организм человека" (6, 45-46) 5 . "Иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый мир событий, связанный такою интригой, с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что, клянусь тебе, Лев Тол-

стр. 24


--------------------------------------------------------------------------------

стой не сочинит, а между тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди..." (15, 74). Подобные размышления неоднократно варьируются на страницах произведений Достоевского. При этом он часто подчеркивает значимость отдельных снов для человека. Сны Раскольникова "так грустно и так мучительно отзываются в его воспоминаниях" (6, 420). Герой романа "Подросток" замечает: "Были бесчисленные сны, целой вереницей и без меры, из которых один сон или отрывок сна я на всю жизнь запомнил" (13, 305).

Эти суждения позволяют понять поэтику снов в творчестве писателя. Для Достоевского характерно представить развернутую, фантастически-реальную, связную картину сновидения с опорой на сюжет, детали и подробности. Р.Г. Назиров предлагает "разделить сновидения на иллюстративно-психологические и сюжетные". "Большие сны героев, напоминающие вставные новеллы, отличающиеся повествовательным характером и обилием массовых сцен, движут вперед сюжеты Достоевского и раскрывают внутреннюю драму героев. Эти сны не предсказывают события сюжета, а сами являются событиями, либо тормозя действие, либо стремительно толкая его" 6 . Конкретизируя жанр сна через его сопоставление с новеллой, рассказом или притчей, мы пытаемся понять специфику этого жанра, призванного запечатлеть особый опыт бытия человека, внеисторического и как бы альтернативного яви. "Сон - это жанр", - так начинает свое эссе "Страшный сон" Х.Л. Борхес. "Поскольку мы привыкли к линейному существованию, - пишет он, - нашему сну, фрагментарному и единовременному, мы придаем повествовательную форму" 7 . Именно эти парадоксы при передаче своего сновидения пытается объяснить "смешной человек" Достоевского: "О, все теперь смеются мне в глаза и уверяют меня, что и во сне нельзя видеть такие подробности, какие я передаю теперь, что во сне моем я видел или прочувствовал лишь одно ощущение, порожденное моим же сердцем в бреду, а подробности уже сам сочинил проснувшись" (25, 115). В конце фантастического рассказа Достоевского "смешной человек" восклицает: "Сон? что такое сон? А наша-то жизнь не сон?" (25, 118). Вольно или невольно повторяя вечную фразу, вынесенную в заглавие религиозно-философской пьесы испанского драматурга Кальдерона "Жизнь есть сон" (1636), герой Достоевского соотносит сон и жизнь, но уже не в романтическом их противопоставлении или слиянии. Сон для него не выше жизни и не ниже ее, это тоже истинная жизнь в ее реальной перспективе или ретроспективе.

Образ мечтателя характерен для раннего романтического творчества Достоевского. Для слабого героя сон притягателен своими сладкими грезами, но он же окончательно расшатывает нервы и отнимает последние физические силы своими кошмарными видениями. Сон для романтиков оказывается предпочтительнее действительности, он вытесняет ее и даже получает статус самой настоящей действительности. Повесть "Двойник" начинается с пробуждения Голядкина от "долгого сна": "Проснулся ли он или все еще спит, наяву ли и в действительности ли все, что около него теперь совершается, или - продолжение его беспорядочных сонных грез" (1, 109). Мотив сновидения будет возникать в сюжете повести неоднократно. Чем далее, тем более жизнь Голядкина начинает протекать "в каком-то полусне", "с безобразными видениями" (1, 184). Сон-греза переходит в сон-бред с такой тоской, "как будто кто сердце выедал из груди" (1, 187). В этих сновидениях он терпит унижения от "развращенного господина Голядкина", и более того, он видит, как "с каждым шагом его, с каждым ударом ноги в гранит тротуара, выскакивало, как будто из-под земли, по такому же точно, совершенно подобному и отвратительному развращенностию сердца господину Голядкину. И все эти совершенно подобные пускались тотчас же по появлении своем бежать один за другим и длинною це-

стр. 25


--------------------------------------------------------------------------------

пью, как вереница гусей тянулись и ковыляли за господином Голядкиным-старшим... Народилась наконец страшная бездна совершенно подобных, - так что вся столица запрудилась наконец совершенно подобными" (1, 187). Перед нами сновидение, основанное на гиперболе, где явно прослеживаются традиции гоголевского абсурда (вспомним сон Шпоньки из повести "Иван Федорович Шпонька и его тетушка"). Далее вся действительность в повести "Двойник" подчиняется для безумного Голядкина логике страшных сновидений. Фантастические сны-видения мучают Ордынова, героя повести Достоевского "Хозяйка". И он тоже не может отделить сон от реальности, пытается сбросить с себя "сон и ночные видения" (1, 302), но не может этого сделать.

Сон и явь мистически смешиваются и для героев романа "Униженные и оскорбленные". Так, Нелли рассказывает, что во сне мать требует, чтобы она заботилась о дедушке, который умер наяву. В другом сне больной дед с Азоркой просит милостыню и обвиняет Нелли в воровстве. Ваня говорит ей, что это сон, и "сон больной" (3, 433). После смерти Нелли Наташа говорит: "Ведь это был сон, Ваня. Все, все, все". "Что было сон?" - спросил Ваня. "Весь этот год" (3, 442). Именно в снах воплощено для героев Достоевского мучительное начало жизни. И только в "Дядюшкином сне" этот мотив пародийно обыгран и травестирован: сном объявлена идея неравного брака, на который мать толкает свою дочь.

Можно утверждать, что мотив сновидения имеет в раннем творчестве Достоевского скорее негативный смысл. Сновидение предстает как болезнь героя, выверт сознания, которое уводит человека от жизни и ослабляет его. Сновидения не несут с собой очищения герою, они усугубляют абсурд жизненной ситуации. Но интервенция дурных сновидений рождена не только больным сознанием или больной совестью героев, но и внешними обстоятельствами места и времени жизни человека. Так входит в творчество Достоевского тема Петербурга как фантастического города- сна, погружающего в сновидную реальность своих жителей. В "Петербургских сновидениях в стихах и прозе" он пишет: "Казалось, наконец, что весь этот мир, со всеми жильцами его, сильными и слабыми, со всеми жилищами их, приютами нищих или раззолоченными палатами, в этот сумеречный час походит на фантастическую, волшебную грезу, на сон, который, в свою очередь, тотчас исчезнет и искурится паром к темно-синему небу" (19, 69). "А почем знать, может быть, все это чей-нибудь сон, и ни одного-то человека здесь нет настоящего, истинного, ни одного поступка действительного? Кто-нибудь вдруг проснется, кому это все грезится, - и все вдруг исчезнет" (13, 113).

Герои ранних произведений Достоевского осознают, что быть персонажами, вовлеченными в чужой сон, еще более невыносимо, чем мучиться собственными кошмарами. Рождение в творчестве писателя сильного героя, героя с идеей изменит и пропорции соотнесенности сна и реальности. Герой обретает способность не подчиняться снам, противостоять им.

"Преступление и наказание" - самый насыщенный сновидениями роман Достоевского. Можно говорить не только о снах-новеллах, но и о цикле снов в контексте романа. Если быть точным, то в тексте "Преступления и наказания" можно выделить цикл снов Раскольникова и цикл-тройчатку - тройной сон Свидригайлова. Все эти сны становились объектом внимательного изучения и комментирования. М.М. Бахтин, С.В. Белов, В.Я. Кирпотин, Л.П. Гроссман, В.В. Кожинов, Ю.Ф. Карякин, Р.Г. Назиров, Э.М. Румянцева, Н.М. Чирков, Г.К. Щенников и многие другие посвятили специальные главы или страницы своих книг анализу каждого из сновидений. Можно выделить несколько подходов к изучению этих снов: 1) место снов в композиции и сюжете романа; 2) соотнесенность снов с романной реальностью; 3) соотнесенность снов между собой; 4) литературные источники снов; 5) анализ поэтики сновидений; 6) прочтение сновидений

стр. 26


--------------------------------------------------------------------------------

и определение их смысловой значимости (символической, мифологической, психологической, психоаналитической, медицинской, архетипической).

С учетом этих подходов попытаемся рассмотреть цикл снов Раскольникова. При этом удобно не только нумеровать сновидения, но и, определив вид сна, дать каждому название. Сны неравномерно распределены по тексту романа. Первый и второй включены в первую часть романа. Это сны, которые Раскольников видит до убийства. Третий и четвертый соответственно включены во вторую и третью части романа. Рассказ о последних снах возникает в Эпилоге.

Первый сон сам герой называет "страшным сном" (6, 46), "безобразным сном" (6, 49). Он видит себя ребенком, ему семь лет. Он гуляет с отцом за городом. Душно, серо. На краю города "большой кабак". Странно, что рядом "церковь с зеленым куполом" и кладбище. Хохот, крики, драка. Пьяная толпа усаживается в телегу, и Миколка бьет лошадь. Наконец, кто-то кричит: "Топором ее, чего! Покончить с ней разом..." (6, 49). Мальчик бросается ее защищать, плачет, "обхватывает ее мертвую, окровавленную морду и целует ее, целует ее в глаза, в губы". Раскольников просыпается "весь в поту" и решает отказаться от убийства: "Неужели ж я в самом деле возьму топор, стану бить по голове, размозжу ей череп <...> Я ведь не вытерплю, не вытерплю!" (6, 50). Анализируя этот сон, Р.Г. Назиров предостерегал от прямого прочтения образов сна: "Ошибочными являются все попытки буквального прочтения этого сновидения ("лошадь - процентщица"), Вызванное внешними причинами, сновидение раскрывает внутреннюю борьбу" 8 . Образы этого сна соотнесены не только с предшествующей сну действительностью, но и с будущим временем жизни героя. В этом сказывается закон обратного течения времени в сновидении (не только из прошлого в настоящее, но и из будущего в настоящее), открытый и сформулированный П.А. Флоренским в работе "Обратная перспектива". После убийства перед третьим сном повествователь так передаст состояние Раскольникова: "Раздевшись и весь дрожа, как загнанная лошадь, он лег на диван..." (6, 90). "Разве я старушонку убил? Я себя убил, а не старушонку!" (6, 322). Прочтение смысла сна требует соотнесенности его со всей романной реальностью. Увязанный с реальностью "страшный сон" Раскольникова содержит в себе образный аналог парадоксальных умозаключений героя. В разных образах этого сна перед нами как бы четыре роли, которые играет Раскольников в жизни: роль жертвы (кляча), роль убийцы (Миколка), роль свидетеля страданий (толпа), роль борца за униженных (мальчик). Все эти четыре роли живут и спорят в душе Раскольникова, но роль убийцы временно берет верх.

Второй сон - это сон-греза, который привиделся ему накануне преступления. Он видит себя в Египте, в оазисе, пальмы, голубая и холодная вода, "чистый, с золотыми блестками песок". Он пьет воду прямо из ручья, но тут бьют часы, он просыпается и идет убивать. Пейзаж этого сновидения явно противопоставлен душному Петербургу, а холодная вода, голубой и золотой цвета сна позволяют представить, чего жаждет душа Раскольникова. К стихотворениям Пушкина и Лермонтова, которые указываются комментаторами как литературные источники этого сна, можно присоединить и Библию как первоисточник образов сновидения. Место действия сна - Египет, страна, в которой на долю ветхозаветных персонажей выпадали всевозможные испытания. Испытания ожидают и героя романа. Красота образов этого сновидения на мгновение успокаивает Раскольникова. Это сон-обман, который посылает судьба душе преступника накануне испытаний. Не только мотив жажды, но и мотив недопитой воды свяжет этот сон-грезу с последующими событиями романа. Только перед развязкой Раскольников подумает: "Если уж надо выпить эту чашу <...> Пить, так пить все разом..." (6, 406). А в момент признания он, как бы отвергая материальную сущность воды, отводит рукой воду ("Принесли воды. -

стр. 27


--------------------------------------------------------------------------------

Это я... - начал было Раскольников. - Выпейте воды. - Раскольников отвел рукой воду..." - (6, 410) и внятно произносит роковые слова.

Третий сон - это бредовый сон, сон- кошмар, который снится Раскольникову на следующий день после убийства. Он помещен во второй главе второй части романа. Это сон во сне - он спал и проснулся. Ему мерещится, что на лестнице квартальный надзиратель страшно избивает его квартирную хозяйку. Много свидетелей, разговоры, стоны, жалобы. Потом все затихает. Раскольников испытывает "безграничный ужас", его мучает страх разоблачения. Это самый жизнеподобный из всех снов, принадлежащий к виду необъявленных снов. В этом сне в преображенном виде проступают события вчерашнего дня убийства. Страх, испытываемый Раскольниковым в комнате ("Он хотел было запереться на крючок, но рука не поднялась..." - (6, 91), заставляет вспомнить пережитый ужас после убийства, когда он обнаружил, что дверь была не заперта на крючок, а потом притаился за дверью и слушает, как снаружи стучат, зовут старуху, разговаривают о том, что дверь "не на замке, а на запоре, на крючке то есть" - "значит, кто-нибудь из них дома" (6, 68). Когда он стоял тогда за дверью, ему казалось, что "он точно окостенел, что это точно во сне, когда снится, что догоняют, близко, убить хотят, а сам точно прирос к месту и руками пошевелить нельзя" (6, 66). И в этом сне после убийства Раскольников не может руки поднять и чувствует: "страх, как лед, обложил его душу, замучил его, окоченил его" (6, 91). Сон приснился Раскольникову после визита в контору, куда его вызвали по жалобе хозяйки. Сон рожден и агрессией Раскольникова против хозяйки, которая в самый неожиданный момент завела тяжбу о взыскании платы за комнату. В этом сие явно присутствует остаточная злая энергия убийства, нет мотивов раскаяния, но максимально нарастает мотив даже не страха, а "нестерпимого ощущения безграничного ужаса" (6, 91). В этом сне тоже есть деталь, которая соотносит Раскольникова с жертвой: услышав во сне голос поручика Пороха, "он затрепетал как лист" (6, 91), а в сцене убийства Лизавета "задрожала как лист" (6, 65). Но еще ранее, после первого сна, повествователь замечает: "Он дрожал как лист" (6, 50). Страх перед поручиком возродится в финале романа, в момент признания в конторе (услышав "знакомый голос", Раскольников "задрожал" - (б, 406). Ощущения жертвы переадресованы убийце, который позже сам попадает в положение жертвы.

В третьем сне Раскольников в отчаянии произносит фразу: "Что это, свет перевернулся, что ли?" (6, 91). Эта фраза роковым образом предопределит особенности четвертого сновидения, события которого разыгрываются, по справедливым наблюдениям М.М. Бахтина, по законам карнавального действа. "В сне Раскольникова смеется не только убитая старуха (во сне, правда, ее убить оказывается невозможным), но смеются люди... смеются все слышнее и слышнее. Далее появляется толпа, множество людей и на лестнице и внизу... Перед нами образ развенчивающего всенародного осмеяния на площади карнавального короля- самозванца" 9 . Помимо "Пиковой дамы", М.М. Бахтин называет и другой источник этого сна - троекратный пророческий сон Самозванца в трагедии А. Пушкина "Борис Годунов". Укажем еще на один возможный литературный источник. Действие сна Раскольникова происходит поздним вечером. Герой видит "полную луну", которая "светлела все ярче и ярче"; чуть позже он попадает в гостиную: "вся комната была ярко облита лунным светом". "Огромный, круглый, медно-красный месяц глядел прямо в окна" (6, 213). По народным представлениям, видеть полную луну во сне для людей, совершивших преступление, - это плохой знак, и Достоевскому, прошедшему каторгу, вероятно, была известна эта примета. Но образ месяца/луны явно перекликается с образом яркого месяца/луны в балладе П. Катенина "Убийца". Природное светило оказалось единственным свидетелем убийства, и преступник не может вынести его грозного ока:

стр. 28


--------------------------------------------------------------------------------

Все спят; но он один садится

К косящему окну.

То засмеется, то смутится.

И смотрит на луну...

<...>

"Взглянул, а месяц тут проклятый

И смотрит на меня,

И не устанет, а десятый

Уж год с того, ведь, дня" 10 .

Убийца в балладе не выдерживает и признается в своем преступлении. Глядя на месяц в окне, Раскольников думает: "Это от месяца такая тишина, он, верно, теперь загадку загадывает". Кроваво-красный месяц этого сна ритмически перекликается и с "ярким закатом яркого красного солнца" (6, 50), которое Раскольников увидел накануне убийства, проходя через мост.

Четвертый он - это сон о повторном убийстве старухи. Действие как бы возвращается вспять, но теперь трагедия убийства оборачивается комедией. Сон становится как бы ответом судьбы на реплику Раскольникова: "О, как я ненавижу теперь старушонку! Кажется, бы другой раз убил, если б очнулась!" (6, 212). Композиционно сон расположен прямо в центре романа. Он помещен в конце третьей части и делит роман на две триады. В полном собрании сочинений роман занимает 422 страницы, а четвертый сон расположен на страницах 212-213. По своей композиционной и сюжетной значимости он соотносим только со сном Татьяны в романе "Евгений Онегин" и с видением Германна в повести "Пиковая дама". Это сон-катастрофа, который ставит героя перед выбором: покаяние или безумие и самоубийство.

Проведя героя через осмеяние и признание в убийстве, Достоевский заставляет Раскольникова пережить период отчуждения и долгой болезни. Последнее, пятое сновидение Эпилога существенно отличается от предыдущих. Это не один сон, а сжатый пересказ тех снов, которые снились Раскольникову во время болезни в острожной больнице. Он называет их "бессмысленным бредом", "горячешными грезами" (6, 420). В этих снах нет самого Раскольникова как действующего лица. Это сны о какой-то страшной болезни, пришедшей из глубины Азии в Европу. Ее разносят "микроскопические существа" "трихины", которые обладают умом и волей и вселяются в тела людей. Мир гибнет, но спасаются несколько, которые должны "начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей" (6, 420). Это сон о мировой катастрофе, конце света, сон-апокалипсис и пророческий сон, в котором, как утверждают исследователи, представлено пророчество Достоевского о мировой войне или революции. Одновременно - это и сон- предупреждение, после которого Раскольников окончательно разочаровывается в своей теории о праве сильного на убийство пусть даже ради благородной цели.

Через весь сновидный цикл проходят сквозные образы и мотивы. В первом сне Миколка бьет лошадь по морде и по глазам, в третьем сне помощник надзирателя бьет хозяйку ногами и "колотит ее головою о ступени" (6, 91), в четвертом сне Раскольников в бешенстве "изо всей силы бьет старуху по голове" (6, 213) и не может убить. Сюжет о единичном убийстве максимально усилен в пятом сне, который представляет сцены коллективного убийства. Люди теряют свой разум и начинают убивать друг друга: "кололись и резались, кусали и ели друг друга" (6, 420). В снах присутствует образ толпы; толпа хохочет (первый сон), кричит (третий сон), смотрит и хихикает (четвертый сон), мучается в "бессмысленной злобе" (пятый сон). Если в трех снах толпа выступает как зритель, свидетель или сборище любопытных, то есть воплощает собой пассивное действие, то в последнем сне она активна. Сновидный цикл имеет кольцевую композицию: подробно описанная многоликая праздная массовка первого сновидения становится главным действующим лицом сновидения в Эпилоге.

В четырех снах чередуются и повторяются мотивы тишины, шума, смеха и страха/ужаса. Третий сон - самый шумный из всех. В этом он перекликается с первым сном и контрастирует со вторым - бесшумным (только вода "течет и журчит" - (6, 56). В четвертом сне сочетают-

стр. 29


--------------------------------------------------------------------------------

ся мотивы тишины, шепота и нарастающего смеха. Осмеяние во сне предвосхищает насмешки над всенародным покаянием Раскольникова на Сенной ("Ишь нахлестался!" - (6, 405). Смех над Раскольниковым в этом сне соотносим с осмеянием Свидригайлова пятилетней камелией в его троекратном "кошемаре во всю ночь": "Что-то бесконечно безобразное и оскорбительное было в этом смехе..." (6, 393). Символично, что в романе Свидригайлов появляется как бы из четвертого сна Раскольникова ("странно, сон как будто все еще продолжался"; "неужели это продолжение сна" - (6, 213-214). Все это увязывает цикл сновидений Раскольникова и сны Свидригайлова. И Раскольников, и Свидригайлов стремятся уничтожить смеющуюся над ними жертву: Раскольников в бешенстве бьет по голове трясущуюся от смеха старуху, а Свидригайлов заносит над девочкой руку, но в ту же минуту просыпается. Мотив страха и отчаяния в первом сне сменяется покоем в сне-грезе, достигает апогея в третьем сне ("страх, как лед, обложил его душу, замучил его, окоченил его" - (6, 91). В четвертом сне Раскольников заново переживает ужас убийства и предчувствия наказания ("тишина, даже страшно", "испугался", "помертвел", "сердце стеснилось, ноги не движутся, приросли" - (6, 213). Единичный ужас главного героя трех сновидений сменяется коллективным отчаянием многих людей в сне-апокалипсисе из Эпилога.

Интересно понаблюдать за расширением художественной топографии сновидений Раскольникова. События третьего и четвертого снов происходят в закрытом пространстве, и центральное место в них занимают образы комнаты и лестницы. Действие первого, второго и последнего сновидений происходит в открытом пространстве: на краю города, у кабака; в оазисе; наконец, охватывает весь мир, селения, города и государства. Сновидный цикл Раскольникова отличает и особый темпоральный сюжет: из детского прошлого героя сновидец (а с ним и читатели) движутся через ужасное настоящее в еще более страшное будущее всего человечества.

Многое из снов Раскольникова повторится в сновидениях других героев. Так, упоминание о трихинах и образы пятого сна войдут в "Сон смешного человека", а мотивы сна Версилова о золотом веке будут перекликаться со вторым сном-грезой Раскольникова. Вершиной снотворчества Достоевского по праву считают фантастический рассказ "Сон смешного человека" и роман "Братья Карамазовы" с его замечательными кризисными снами-новеллами.

Если в романе "Преступление и наказание" мы выделили два цикла снов, принадлежащих двум разным героям, то в последнем романе можно наблюдать тематическую циклизацию сновидений, принадлежащих разным героям. Явно выделяются два цикла: "светлый" цикл снов-прозрений и "темный" цикл снов-мучений. В первом объединены три кризисных сна-прозрения, в которых доминирует мотив света: сон Алеши, сон Грушеньки и сон Дмитрия Карамазова. При этом через сходство языка сновидений манифестируется духовное родство этих персонажей. Во второй цикл включены сны-мучения, в которых доминируют мотивы темноты, страха, погони и борьбы героев с преследователями, с бесами, с чертом. Это сны Мити, Лизы Хохлаковой и Ивана Карамазова. Близость этих героев и типологическое родство душ позволяют утверждать, что в последнем романе Достоевский создает некий универсальный язык сновидений, через который передает свое понимание человека и представляет свою художественную и философскую антропологию.

В.А. Недзвецкий называет "Братья Карамазовы" "романизированной мистерией" 11 . Дополнительным аргументом в пользу такого определения жанровой специфики последнего романа могут служить кризисные сны, которые носят характер видений, откровений, пророчеств и испытаний. Рассматривая особенности сновидной характеристики героев Достоевского через призму кризисных снов, исследователь гипнологии Д.А. Нечаенко пишет: "В таких случаях после сна (временного "небы-

стр. 30


--------------------------------------------------------------------------------

тия" - мифологического аналога смерти) персонаж, проснувшись, как бы воскресает, подобно евангельскому Лазарю, душевно обновленный и просветленный, преображенный пророческой, вещей онейрической вестью (или событием) для новой, небывалой сюжетной деятельности, борьбы, социальной или нравственной миссии" 12 . Анализируя рассказ "Сон смешного человека", исследователи идут еще дальше, выделяя тип кризисного сна, в котором дано "художественное описание предсмертных феноменов" 13 .

Отдельного внимания заслуживает разговор о литературных источниках сновидений в творчестве Достоевского. "Гениальный читатель", каким он был, по выражению А.Л. Бема 14 , Ф.М. Достоевский часто использует опыт пережитых литературных впечатлений. Сновидения многих его героев опираются на интимный опыт переживания и переосмысления прочитанных литературных текстов. Только в цикле снов Раскольникова в преображенном виде представлена библиотека классики: стихи и проза Н. Некрасова, А. Пушкина, М. Лермонтова, Н. Гоголя, П. Катенина, В. Одоевского и Вольтера. Опора на фольклорно- мифологические, библейские и литературные источники является одной из характерных особенностей художественной гипнологии Достоевского. Превращая в сновидения литературные источники, Достоевский как бы иллюстрирует теорию происхождения искусства из мира творческих сновидений, которыми грезит сердце художника. Как говорит Просперо в пьесе "Буря" В. Шекспира:

Из нас самих родятся сновиденья,

И наша жизнь лишь сном окружена 15 .


--------------------------------------------------------------------------------

1 См. пример такого изучения в статье: Полищук Н. "Что таят в себе сны Раскольникова" // Литература. - 2000. - N 6. - С. 14 - 15. О снах в русской литературе первой трети XIX в. см.: Ходанен Л.А. Мотивы и образы "сна" в поэзии русского романтизма // Русская словесность. - 1997. - N 1, 2.

2 Топоров В.Н. Странный Тургенев. - М., 1998. - С. 137- 138. Расширенный вариант четвертой главы книги был переиздан. См.: Топоров В.Н. К архетипическому у Тургенева: сны, видения, мечтания // Литературные архетипы и универсалии. - М., 2001. -- С. 369-432.

3 Ремизов А. Сны и предсонье. - СПб., - 2000. - С. 277.

4 См.: там же.

5 Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. - Л., 1972 - 1990. Здесь и в дальнейшем ссылки даются по этому изданию с указанием тома и страниц в тексте статьи. Первая цифра указывает том, вторая - страницы.

6 Назиров Р.Г. Творческие принципы Ф.М. Достоевского. - Саратов, 1982. - С. 140.

7 Борхес Х.Л. Письмена Бога. - М., 1992. - С. 403.

8 Назиров Р.Г. Творческие принципы Ф.М. Достоевского. - С. 141.

9 Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. - М., 1972. - С. 290.

10 Катенин П.А. Избранные произведения. - М.; Л., 1965. - С. 84-85.

11 Недзвецкий В.А. От Пушкина к Чехову. - М., 1999. - С. 154-166.

12 Нечаенко Д.Н. "Сон, заветных исполненный знаков...". Таинства сновидений в мифологии, мировых религиях и художественной литературе. - Киев, 1991. - С. 276.

13 Ахундова И.Р. "Все это, быть может, было вовсе не сон!" ("смерть" смешного человека) // Достоевский и мировая культура: Альманах. N 9. - М., 1997. - С. 187.

14 Бем А. Л. Достоевский - гениальный читатель // Бем А.Л. Исследования. Письма о литературе. - М., 2001. - С. 35- 57.

15 Цитата дана в переводе Н.М. Сатина. Цит. по статье: Рогов В. Заметки на полях русского Шекспира // Мастерство перевода. Сборник 9. - М., 1973. - С. 249.

стр. 31