Проза известной современной писательницы Л. Петрушевской представляет собой явление сложное и многомерное. В ней переплетаются реалистические и постмодернистские, сентименталистские и натуралистические, модернистские и барочные интенции. Столь же разнообразна она и в жанровом отношении: это "реальные" рассказы и повести, сказки, мистические произведения. Вместе с тем, как справедливо отмечают исследователи, Петрушевская - необычайно цельный писатель1. В каком бы жанре она ни работала, ее произведения характеризуются единством жизненного материала, места и времени действия, повторяемостью сюжетных ситуаций, типов героя, определенностью авторской позиции. Перед нами практически всегда предстает современная Россия, сфера повседневной жизни. Даже если это произведения мистического или сказочного характера, все равно фантастическое, ирреальное в них тесно переплетается с обыденным. Объектом изображения в творчестве Петрушевской, как правило, являются взаимоотношения в семье, в "своем круге" знакомых, друзей, сослуживцев. Это мир "маленьких людей", и позиция автора по отношению к ним - не осуждение, но сострадание. Исследователи также справедливо отмечают присущие произведениям Петрушевской трансформации бытовых ситуаций в универсально-обобщенные, что является следствием таких особенностей мировосприятия писательницы, как мифологизм и литературоцентричность2.

В данной статье материалом исследования являются мистические рассказы, которые занимают промежуточное положение между реальными и сказочными произведениями Л. Петрушевской. Цель анализа - выявить связи, объединяющие их с другими жанрами, обнаружить мифологические и литературные подтексты.

Характеризуя свой первый цикл мистических рассказов - "Песни восточных славян", Л. Петрушевская писала: "Это сочиненные мною как бы фольклорные произведения"3. В них писательница активно обращается к поэтике так называемых страшных историй или страшилок, которые являются своеобразной современной формой детского мифотворчества. По словам Петрушевской, "это поэзия страхов, снов, кошмаров"4. Эти истории обычно содержат установку на достоверность, вместе с тем они многими нитями связаны с такими жанрами, как сказка, быличка, баллада, в которых выражен интерес к миру чудесного, таинственного, непостижимого. Их роднит романтическое двоемирие, которое, так или иначе, проявляет себя в каждом из этих жанров. В рассказах Л. Петрушевской переклички с детскими страшилками можно обнаружить на уровне композиции, сюжета, системы образов.

Интерес писательницы к этому жанру детского мифотворчества, очевидно, объясняется тем, что в нем фигурируют практически те же действующие лица, что и в других произведениях Петрушевской: родители, дети, в них обычно представлен мир дома, причем особенно значим образ матери. Функции героев в страшилках близки сказочным: у главного действующего лица есть свои "помощники" и свои "вредители", есть и волшебные предметы, которые либо помогают, либо вредят. Как и в сказке, в страшилке все ужасное в итоге должно иметь благополучное разрешение. Именно это знание делает для ребенка страшное особенно интересным и притягательным. Страшилки - игровой жанр, активно использующий поэтику сна, предполагающий условность, театральность.

Но у Л. Петрушевской "страшилки", так же как и сказки, обычно имеют весьма серьезную нравственно-философскую основу. В них ставятся фактически те же проблемы, что и в реальных произведениях писательницы: поиски путей преодоления трагедии одиночества, обретения родства. Интертекстуальные ди-

стр. 29


--------------------------------------------------------------------------------

алогические связи с другими текстами, как правило, отнюдь не детскими, позволяют отчетливее их высветить.

Таким образом, рождается сложно организованное новое жанровое образование. В этом можно убедиться на примере рассказа "Черное пальто". Это произведение включено в циклы, которые в различных изданиях прозы Петрушевской называются по-разному: "В садах других возможностей", "В доме кто-то есть". В одном из последних изданий название "Черное пальто" используется как заглавие целого цикла рассказов, что свидетельствует о концептуальной значимости этого произведения в ряду других мистических рассказов писательницы.

Уже давно было замечено, что в страшилках часто фигурируют предметы, наделенные сверхъестественными демоническими свойствами, на которые указывает черный цвет: "Черные шторы", "Черная лента", "Черные колготки". "Черный платок", "Черное платье". Как известно, в христианской традиции черный - символ ночи, смерти, отчаяния, греха, пустоты. Поскольку черный поглощает все другие цвета, он также выражает отрицание, символизирует негативное начало. В страшилках "черный" является знаком принадлежности к иному, "страшному" миру. Исследователь данного жанра С. М. Лойтер пишет: "Цвет в детских историях мифичен. Более того, демонологические силы нередко начинают действовать с обретением мифолого-символического цвета. Именно цветом инициируются их свойства и качества"5. Таким образом, Петрушевская следует в своем рассказе сложившейся традиции, связанной с символикой "черного".

Но важно также помнить, что тема ночи, тьмы вообще близка писательнице, как, впрочем, и многим другим представителям современной литературы, в произведениях которых "ночь" выступает как мирообраз. В данном случае уместно напомнить строки из стихотворения И. Жданова: "Мы верные граждане ночи, / Достойные выключить ток". Многие представители современной литературы могли бы повторить эти слова, присоединившись, таким образом, к числу "граждан ночи". В реальных рассказах Петрушевской время действия практически всегда - "ночь". Герои вынуждены не жить, а выживать в этой тьме. Показательно в этом плане название статьи О. В. Богдановой "Технология мрака", посвященной творчеству Л. Петрушевской. Автор этого исследования доказывает, что сюжет в произведениях писательницы конструируется, "строится фрагментарно, эпизодично, выборочно, только за счет событий исключительно отобранных и "беспросветно черных". Он <...> концентрируется вокруг отдельных "черных" событий и эпизодов"6.

Однако в "страшных историях" Петрушевской, как это ни парадоксально звучит, картина не столь мрачна, как во многих ее реальных рассказах. Тем не менее в сюжете "Черного пальто" многие ситуации и отдельные детали заставляют вспомнить о той самой темной стороне обыденной жизни, которая обычно является предметом изображения в реальных произведениях писательницы.

Героиня, как и читатель, не сразу понимает, какие границы она пересекает: "Одна девушка вдруг оказалась на краю дороги зимой в незнакомом месте: мало того, она была одета в чье-то чужое черное пальто <...> Девушка вообще не помнила, кто она такая и как ее зовут. Она стояла и мерзла на непонятном шоссе зимой, ближе к вечеру"7.

Одновременно в первой же фразе присутствуют необходимые для создания атмосферы мистического неожиданности: "вдруг", "незнакомое место", "непонятное шоссе" и, конечно, "чужое черное пальто". Затем появляется какая-то машина, и два странных человека предлагают девушке подвести ее: "Они мчались по темнеющей дороге среди снегов, шофер молчал, улыбаясь, и девушка тоже молчала ..." (с. 113).

Петрушевская строит повествование, следуя поэтике сна, используя традиционные сюжеты сновидений: незнакомое место, поиск выхода, появление каких-то странных людей, которых вначале принимают за "помощников", а потом они оказываются "вредителями", попыт-

стр. 30


--------------------------------------------------------------------------------

ки спрятаться, убежать от них. Появляется темный туннель, по которому девушка "легко бежала, почти не касаясь пола, неслась как во сне", потом - темный дом, лестница, закрытые двери квартир, которые, как по волшебству, вдруг открываются одним ключом. И при этом, в соответствии с законами жанра, героиня стремится всему странному дать рациональное объяснение: "Они ехали по совершенно пустым и раскопанным ночным улицам, народ, видимо, давно спал по домам" (с. 115).

Писательница использует широко распространенный балладный ход - встречи с миром мертвых. Слепота героев в отношениях друг с другом связана с тем, что они находятся во мраке, где трудно различить, что ведет к гибели, а что к спасению, кто умер, а в ком еще осталось что-то живое. Черное пальто является предметом-проводником между двумя мирами. Только накинув его или, наоборот, сбросив, можно вступить в царство мертвых или покинуть его. Но загадка черного пальто разрешается только в самом конце.

"- Где мы? - спросила девушка.

- На этот вопрос не бывает ответа, скоро увидишь сама <...>

- Кто я? - спросила девушка

- Ты узнаешь, - слышит она" (с. 119).

Размывание привычных границ реальности пробуждает воображение читателя. Такой текст способствует "романтическому мечтанию" как особому роду чтения - со-участию в "страшной" игре. Внешней формой игрового контакта с читателем-соучастником являются своеобразные "слова-заклинания", одновременно характеризующие состояние героини и настраивающие читателя на определенную эмоциональную волну, поддерживающую в нем "магию страха": "внезапно", "необыкновенно", "мрачный", "уродливый", "жуткая", "странно", "неожиданно", "страшный сон", "пустой темный дом" и т.д. Для передачи состояния героини неоднократно повторяются слова-штампы: "сердце громко билось, стучало в пересохшем горле", "сердце у нее громко стучало". Все это вместе напоминает рефреном звучащие заклинания из баллады Жуковского "Людмила": "Страшно, ль, девица?..". Вообще, в рассказе "Черное пальто" ощущается имплицитное присутствие текстов Жуковского, прежде всего его баллад "Людмила", "Ленора" и "Светлана", в каждой из которых есть описание встречи героинь с миром мертвых. Как известно, в этих трех произведениях, которые являются вольными переводами баллады немецкого романтика Бюргера "Ленора", сюжетная схема текста-первоисточника интерпретируется по-разному. Жуковский дает два основных варианта соотношения здешнего и загробного миров. Первый - мрачно-трагический: героиня, получив дурную весть о гибели милого, теряет веру и начинает роптать на Бога, призывать смерть, за что и будет наказана - домом ей действительно станет могила. Второй вариант - светлый: героиня будет молиться ангелу-хранителю, и он спасет ее, все страшное окажется только сном. В рассказе Петрушевской как будто синтезируется и тот, и другой опыт интерпретации. Писательница "заимствует" следующие элементы сюжетной схемы баллад Жуковского: "разлука с милым", "роптание", "призывание смерти" (у Петрушевской - самоубийство), встреча с миром мертвых, включая описание самого пути в это "царство" (только у Петрушевской вместо скачки с мертвым женихом - езда на грузовике вместе с двумя мертвецами) и, наконец, "счастливое пробуждение" (у Петрушевской - возвращение в отнюдь не светлый мир живых), встреча с родными.

В рассказе "Черное пальто" уже самим заглавием читателю даются подсказка и своеобразное приглашение к участию в "игре". Сюжет строится как загадка. Путь к ее разгадке указывают волшебные предметы. Среди них - спички, которые героиня находит в кармане черного пальто. Именно благодаря волшебным десяти спичкам герои могут обрести спасение, сжечь черный покров смерти. Значение этого образа близко символике свечи как знака озарения, жизни, которую легко погасить. Одно-

стр. 31


--------------------------------------------------------------------------------

временно свеча часто воспринимается как канал связи с иными мирами, не случайно существует традиция зажигания свечей, являющаяся неотъемлемой частью большинства погребальных обрядов. Огонь также олицетворяет истину и знание, поглощающие ложь, иллюзии, смерть. Количество спичек - десять - тоже символично. Десятка содержит все числа, а следовательно, все вещи и возможности, это основа и поворотный пункт всего счета. Десять - это также число завершения путешествия и возвращения в исходную точку.

Герои Петрушевской и в реальных рассказах, и тем более в мистических, сказочных произведениях, стремятся найти путь преодоления, ищут выход из тьмы ночи. Чаще всего эти попытки оказываются неудачными. А в "страшных историях" Петрушевской даже смерть не отбирает у человека последний шанс, ему дается возможность изменить судьбу. Примечательно, что в кармане черного пальто, в котором героиня нашла спички, лежали также ее предсмертная записка, объясняющая, почему она оказалась в мире мертвых, и ключ. Ключ - известный символ освобождения и знания. Героиня проходит путь к обретению нового знания.

Философский подтекст рассказа проясняется и благодаря литературным реминисценциям. Спускаясь и поднимаясь по лестнице дома, в который она попадает, героиня совершает движение по вертикали. Такое перемещение героини напоминает картину ада в "Божественной комедии" Данте: он представляет собой подземную пропасть, склоны которой опоясаны концентрическими кругами, поэтому всякое движение здесь вертикализировано. Но, несмотря на то, что мир, в котором оказывается героиня, отсылает нас к аду, функционально он выполняет роль чистилища - места, где происходят покаяние и очистительное страдание после смерти. В чистилище умершие должны осознать свои грехи и покаяться в них, именно это и происходит в рассказе Петрушевской. Вообще следует заметить, что дантовские аллюзии, реминисценции являются сквозными в творчестве Л. Петрушевской (они встречаются, в частности, в таких произведениях, как "Возможность мениппеи", "Музыка ада", в романе "Номер один, или В садах других возможностей"). В данном случае обратим внимание, как трансформируется образ дантовского ада в рассказе "Черное пальто".

"Незнакомое место", куда попадает героиня, - это не просто царство мертвых, но тот "круг", где оказываются самоубийцы. У Данте в Аду самоубийцы теряют человеческий вид. Тот, кто "порвет самоуправно оболочку тела", не сможет его обрести и в Судный день. В "седьмой бездне" Ада находится Лес самоубийц, где грешники превращаются в деревья. В рассказе Петрушевской героиня попадает не в лес, а в какой-то полуразрушенный район города, но самоубийцы здесь тоже лишаются тела. В своих блужданиях девушка зашла в какую-то пустую квартиру и увидела в углу кучу тряпок, такую же, что и в квартире этажом выше. "Девушка <...> подошла к этой груде и села на тряпки.

- Ты что, обалдела? - закричал полузадушенный голос, и она почувствовала, что тряпки под ней шевелятся как живые, как будто змеи" (с. 117).

Однако дантовские аллюзии в рассказе Петрушевской совмещаются с реминисценциями из детских страшилок. Исследовательница детского фольклора Т. В. Зуева пишет, что "цель вредителя в детских страшилках сводится к убийству, поеданию жертвы"8. Водитель грузовика, который привез героиню в это "незнакомое место", и его мрачный товарищ "пустая башка" вначале как бы в шутку говорят девушке: "Мы тебя съедим. Мы худые и голодные. <...> Мы питаемся такими как ты" (с. 115). Потом эти двое с аппетитом поедают "груду непонятных вещей", т.е. тех, кто уже потерял свое тело и не сможет в него вернуться.

Примечательно, что у самих этих "пожирателей тряпок" отсутствует лицо. Это тоже знак небытия, полного исчезновения естества. Надо заметить, что не только в страшилках, но и в родственных им жанрах, сказках, например, отсутствие лица символизирует слепоту

стр. 32


--------------------------------------------------------------------------------

как признак принадлежности к иному миру. В. Пропп в своей монографии "Исторические корни волшебной сказки" пишет: "... под "слепотой" понимается не просто отсутствие зрения ..." Под "слепотой" может быть скрыто понятие некоторой обоюдной невидимости <...> живые не видят мертвых точно так же, как мертвые не видят живых"9. Данное замечание позволяет прояснить функцию "ночи" в мистических рассказах Петрушевской.

Однако в рассказе "Черное пальто" герои, которым дано вырваться из этого мрака, девушка и женщина, ни тел, ни лиц еще не утратили. Пока они потеряли только имя. Эти герои выполняют иные роли, чем те, что предписывает им сценарий страшилки. Особенно наглядно это видно на примере изменения функции матери. В страшилках данный персонаж обычно связан с осуществлением функции запрета, а когда запрет нарушается, мать наказывает ребенка, часто убивает его. В мистических произведениях Петрушевской мать никогда не выполняет функцию "вредителя", напротив, она выступает в роли "помощника", спасительницы. Так, в "Черном пальто" именно женщина-мать, которую героиня встретила в доме, помогла ей: израсходовала на нее свою последнюю спичку, хотя знала, что пока она горит, "ты еще можешь спастись" (с. 119). В мистических рассказах реализуется важнейший в творчестве Петрушевской мотив связи, поэтому жест самопожертвования побуждает ответную реакцию. Девушка предлагает женщине свои спички. Даже в предсмертных записках, которые были оставлены каждой из героинь - матерью и дочерью, - выражен мотив связи, заботы: "Прошу никого не винить, мама, прости" и "больше так не хочу, дети, люблю вас" (с. 120).

Сами сюжетные ситуации, проясняющие причины самоубийства героинь, очень напоминают те, с которыми мы постоянно встречаемся в реальных рассказах писательницы: разрыв отношений между близкими людьми, отчуждение как следствие равнодушия или непонимания. Но в мистических рассказах писательница дает возможность читателю и самим героям посмотреть на происходящее с другой стороны, из другого мира. В результате все в прямом смысле этого слова предстает в другом свете: "Все вдруг осветилось". "Я сейчас очень многое поняла. Я была такая дура!" - произносит одна из героинь (с. 119). И после возвращения из "иной реальности" в ту, которую героини покинули по своей воле, они уже все видят по-иному. Связи, практически уже порванные, восстанавливаются. Появляется и "ангел-хранитель":

"Был еще кто-то там, чье присутствие она ясно чувствовала и кто любил ее <...>. Этот кто-то тихо стоял перед ней и жалел ее. И хотел поддержать, но она его не могла видеть и слышать. <...> Девушка быстро, как только могла, растянула шарф на шее, задышала, непослушными пальцами развязала узел на трубе под потолком <...> плюхнулась в кровать. <...>

Мама, жмурясь от света, заглянула в комнату и жалобно сказала:

- Господи, какой мне страшный сон приснился... Какой-то огромный ком земли стоит в углу, и из него торчат корни... И твоя рука... И она ко мне тянется, мол, помоги... что ты спишь в шарфе, горло заболело? Дай я тебя укрою, моя маленькая <...>

- Ой, мама, - своим всегдашним тоном ответила ее дочь. - Ты вечно с этими снами! Ты можешь меня оставить в покое хотя бы ночью! <...>

И про себя она подумала, что было бы с матерью, если бы она проснулась на десять минут раньше...

А где-то на другом конце города женщина выплюнула горсть таблеток и тщательно прополоскала горло. А потом она пошла в детскую <...>.

А потом опустилась на колени и начала просить прощения" (с. 121 - 123).

Примечательно, что в реальных рассказах Петрушевской мы не часто находим подобные примеры. Здесь связь, если и восстанавливается, обычно лишь на миг, потому что герои существуют в замкнутом пространстве "своего круга". Любые попытки пересечь границу и вступить в "круг" другого чаще всего оборачиваются еще большим отчужде-

стр. 33


--------------------------------------------------------------------------------

нием. Характер отношений, которые существуют между героями, можно выразить с помощью цитаты из повести "Время - ночь": "Я хотела ее обнять и заплакать, но она отпрянула. Так у нас протекала жизнь"10. Даже между самыми близкими людьми, в данном случае между матерью и дочерью, понимание практически невозможно. О. Лебедушкина справедливо заметила: "Устройство мира, о котором пишет Петрушевская таково, что всякое стремление к пониманию другого равносильно покушению на убийство. Герои Петрушевской постоянно совершают преступления друг против друга, потому что тешат себя иллюзией понимания. Понимание, то, что принято называть хорошим знанием психологии, - это и есть преступление, переход границ, которые священнее врат Аида и вод Стикса"11.

В мистических рассказах происходит пересоздание этой жестокой реальности с точки зрения идеала, причем идеала женщины, матери. Здесь "переход границ" уже не является преступлением.


--------------------------------------------------------------------------------

1 См.: Лебедушкина О. Книга царств и возможностей // Дружба народов. - 1998. - N4. - С. 199 - 207; Пахомова С. И. Константы художественного мира Людмилы Петрушевской: Автореф. дисс. канд. филол. наук. - СПб., 2006.

2 Липовецкий М. Трагедия и мало ли что еще // Новый мир. - 1994. - N 10. - С. 229 - 232; Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература: В 3 кн. Кн. 3: В конце века (1986 - 1990-е годы) - М., 2001.

3 Петрушевская Л. Девятый том. - М., 2004. - С. 305.

4 Там же.

5 Лойтер С. М. Детские страшные истории (страшилки) как мифологические рассказы // Мир детства и традиционная культура: Сб. науч. трудов и материалов. - М., 1996. - С. 49.

6 Богданова О. В. Постмодернизм в контексте современной русской литературы (60 - 90-е годы XX века - начало XXI века). - СПб., 2004. - С. 388.

7 Петрушевская Л. Где я была. - М., 2002. - С. 112. Далее рассказ Петрушевской "Черное пальто" цитируется по указанному изданию.

8 Зуева Т. В. Категория чудесного в современном повествовательном фольклоре детей // Проблема интерпретации художественных произведений. - М., 1985. - С. 141.

9 Пропп В. Я. Морфология волшебной сказки. Исторические корни волшебной сказки. - М., 1986. - С. 72.

10 Петрушевская Л. Дом девушек. - М., 1998. - С. 373.

11 Лебедушкина О. Указ. соч. - С. 203.



стр. 34