Русский литературный салон XIX в. - явление, которое постоянно привлекало и, несомненно, будет и впредь привлекать внимание исследователей русской культуры и литературоведов. Объяснение тому находим в словах В. Э. Вацуро: "Кружок, салон, общество - все это было неотъемлемой частью литературного быта первых десятилетий девятнадцатого века. Достаточно вспомнить "Дружеское литературное общество" братьев Тургеневых и Жуковского, откуда вышло "Сельское кладбище", начавшее новую эпоху русской поэзии, или "Арзамас" - литературную школу юноши Пушкина. Если мы перелистаем превосходную книгу М. Аронсона и С. Рейсера "Литературные кружки и салоны" (1929), мы убедимся, что ведущая роль в истории русской духовной культуры пушкинского времени принадлежит именно интимному кружку"1.

Славу многих салонов создали, в первую очередь, незаурядные женщины, объединившие вокруг себя представителей интеллектуальной и творческой элиты. Эстетика сентиментализма, "а в начале 1820-х годов в России она еще не потеряла своего значения", "считала женщину "хорошего общества" основным арбитром литературного вкуса. На ее язык, очищенный от просторечия и вульгаризмов, а с другой стороны - от книжной речи и профессиональных жаргонов, - ориентировался Карамзин, реформируя язык литературы"2.

Литературный салон первой половины XIX в., - пишет Ю. Лотман, это "способ для талантливой женщины той поры проявить свою индивидуальность"3. Причем пути такой самореализации могли быть различны.

Нам хорошо известен по воспоминаниям современников аристократический салон Зинаиды Волконской: дом ее в Москве "был изящным сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного общества. Тут соединялись представители большого света, сановники и красавицы, молодежь и возраст зрелый, люди умственного труда, профессора, писатели, журналисты, поэты, художники. Все в этом доме носило отпечаток служения искусству и мысли. Бывали в нем чтения, концерты, дилетантами и любительницами представления Итальянской оперы. Посреди артистов и во главе их стояла сама хозяйка дома. Слышавшим ее нельзя было забыть впечатления, которое производила она своим полным и звучным контральто и одушевленною игрою в роли Танкреда, опере Россини"4.

Петербургский салон Софьи Пономаревой5 отличался, напротив, полубогемным характером. Среди литераторов пушкинской поры (а бывали здесь Крылов, Гнедич, Жандр, Катенин, Баратынский и др.) царила атмосфера галантной игры и обожания хозяйки - "своенравной Софии" (Баратынский), "милой проказницы, страстной собачницы, Музы и Грации" (Измайлов). Создать эту атмосферу и поддерживать ее смогла лишь эта женщина, превратившая свою жизнь в произведение искусства, а потому, как пишет Ю. Лотман, "салон Пономаревой <...> представлял собой нечто неповторимое: он ничего не копировал и не мог иметь продолжения"6.

Салоны и кружки перешагнули границы пушкинской эпохи - и продолжали существовать в 30-е, а затем и в 40 - 50-е годы XIX в. Однако вечера у Аксаковых, кружок, сложившийся вокруг Авдотьи Елагиной, московский кружок Герцена - это уже иная эпоха и иная ситуация.

Но были в истории русской культуры особые салоны, центром которых становились не просто образованные, остроумные и красивые женщины, а женщины творческого склада, оставившие свой заметный след в русской литературе. И, вспоминая их, мы назовем скорее не "царицу муз и красоты" Зинаиду Волконскую, чьи литературные занятия все же носили характер изящного дилетантизма, а таких поэтесс, как Каролина Павлова и Евдокия Ростопчина.

стр. 14


--------------------------------------------------------------------------------

Творческий и жизненный путь Евдокии Петровны Ростопчиной (1811 - 1858) - поэтессы, в ком современники видели наследницу Пушкина (так, Жуковский подарил ей черновую книгу погибшего поэта с просьбой заполнить ее своими стихами), отчетливо делится на два периода. 30-е - начало 40-х гг XIX в. - время ее наивысшего литературного успеха, когда ею создаются такие стихи, как "Талисман", "Ссора", "Две встречи", "Двойные рамы". В конце 40-х и 50-е гг. в изменившихся условиях общественной и литературной жизни слава Ростопчиной начала тускнеть, и после смерти в 1858 г. ее быстро забывают. Вновь интерес к этой поэтессе, одному из наиболее ярких женских талантов XIX в., возникает в конце 80-х гг. XX в., когда начинают издаваться сборники ее стихов, повести, пьесы и романы. Ныне произведения Е. П. Ростопчиной даже рекомендованы для школьного курса с углубленным преподаванием литературы7.

Переломным моментом в судьбе поэтессы стало появление в печати в декабре 1846 г. "баллады и аллегории" "Несильный брак", в которой автор выражал сочувствие угнетенной Польше. Публикация в "Северной пчеле" этого произведения (сделанная по подсказке Гоголя, уверявшего Ростопчину, что "не поймут и напечатают"8) вызвала гнев императора Николая I и восстановила против поэтессы императорскую фамилию. Пребывание в Петербурге для семьи Ростопчиных стало невозможным, и они были вынуждены поселиться в Москве, по сути, в изгнании - именно так расценивали современники этот факт.

Переезд Ростопчиных на жительство в Москву хотя и привлек повышенное внимание москвичей к автору "Насильного брака", лишил Евдокию Петровну привычного и дорогого ей круга петербургских друзей и почитателей. Попытка сблизиться с московскими кружками и салонами не удались, а впоследствии отношения поэтессы с кружками западников и славянофилов стали просто враждебными. Поддерживая личные контакты с некоторыми представителями западнических и славянофильских кругов, Ростопчина не только не стала "своей" для них, но и превратилась в объект критических нападок. Сама она в письме к М. П. Погодину в 1857 г. вспоминала: "Вы знаете, вы помните, что, когда я приехала сюда, я не имела никакого понятия о кружках, партиях, приходах, я просто открывала и душу, и объятия всем деятелям и двигателям на поприще родного слова, готовая всех уважить, всех полюбить, не подозревая никаких козней, никаких интриг. Что ж сделали из моей прямодушной благонамеренности?.. Меня возненавидели и оклеветали, еще не видав; Хомяков вооружил против меня Аксаковых и всю братию; они провозгласили меня западницею и начали преследовать бог весть за что, забывая мою Царевну Софию и мое с ними по многому единомыслие. Западники же, настроенные Павловыми, куда я не поехала на поклон, бранили меня аристократкою и не только писали на меня стихи и прозу, но приписывали мне безымянные, бранные стихотворенья, что несравненно для меня обиднее"9.

К этому времени у Ростопчиной уже был опыт своего петербургского салона - полуаристократического, полуартистического. Ю. Лотман отмечал, что "салон в России 1820-х гг. - явление своеобразное, ориентированное на парижский салон предреволюционной эпохи и вместе с тем существенно от него отличающееся. Как и в Париже, салон - своеобразная солнечная система, вращающаяся вокруг избранной дамы". Но "если во французском салоне лишь в порядке исключения хозяйка могла быть и обаятельной женщиной, вносившей в жизнь салона галантную окраску, то в русском салоне это сделалось обязательным. Хозяйка салона соединяет остроту ума, художественную одаренность с красотою и привлекательностью. Посетители салона привязаны к ней скорее не узами, соединявшими энциклопедистов с хозяйками тех или иных салонов, а коллективным служением рыцарей избранной даме"10. Салон подобного типа, а точнее "обеды", как называют их современники, был заведен у Ростопчиных в Петербурге. "Солнцем" и душой этих собраний была сама Евдокия Петровна.

стр. 15


--------------------------------------------------------------------------------

Бывавшие на этих приемах оставили о них восторженные отклики. Ее брат С. Сушков писал: "От зимы с 1836 на 1837 г. сохранились в моей памяти неизгладимые воспоминания о происходивших нередко у Ростопчиных обедах, на которые собирались Жуковский, Пушкин, князь Вяземский, А. И. Тургенев, князь Одоевский, Плетнев, графы Виельгорские, Мятлев, Соболевский, граф В. Соллогуб и еще некоторые другие лица. <...> Все эти наши литературные знаменитости относились с искренним, теплым сочувствием и лестными похвалами к молодой талантливой писательнице"11. О том же вспоминает и сама Ростопчина в феврале 1858 г. в письме к В. Одоевскому, посылая ему издание своих стихов: "Наши общие друзья воскреснут перед вами; ваши субботы, мои обеды то с Глинкою, то с Листом, <...>, все тут, все оживет, заговорит, запоет перед вами дивную, страстную, животворную песнь старины"12.

Отличительной чертой этих собраний было сочетание избранного аристократического круга и артистической атмосферы, созданной хозяйкой салона - молодой талантливой поэтессой и обаятельной аристократкой. То, что хозяйка обладала не только умением вести светскую беседу ("живое болтовство" Ростопчиной отмечал Я. К. Грот), но и острым умом, талантом, одухотворенностью, придавало этим встречам особую притягательность и для людей светского круга, и для тех, кто по своему общественному положению был далек от него.

Такой же формой самореализации становится для Ростопчиной ее московский литературный салон.

Переехав в Москву в 1847 г., Ростопчина лишь через два года начинает собирать вокруг себя дружеский круг литераторов и артистов. Причиной тому были сложные отношения со свекровью, фанатичной католичкой, в доме которой семья Евдокии Петровны должна была жить.

Ее дочь Лидия вспоминала: "Жизнь графини Ростопчиной превратилась в настоящий ад. Она была вынуждена как можно меньше оставаться дома, чтобы найти покой и отдохновение. Она редко обедала дома и каждый день отправлялась на вечера к своим многочисленным друзьям. Однажды после одной... из сцен... моя мать печально сказала <...>: "Меня упрекают в том, что я люблю выезды и стараюсь не оставаться дома. Пусть бы мои обвинители попробовали, какова моя домашняя жизнь"13. В таких условиях регулярно принимать широкий круг друзей и знакомых было невозможно. И лишь после того как графиня уговорила мужа разъехаться с матерью, был куплен свой дом на Садовой.

Столь яркая творческая личность, как Ростопчина, не могла примкнуть к уже существовавшим в Москве кружкам - влиться в уже созданную форму. Она должна была сама создать салон, наиболее отвечающий ее индивидуальности. И тип его был подсказан французским салоном эпохи Просвещения.

Ю. Лотман характеризует его следующим образом: "Модель философского салона строилась как собрание знаменитостей, умело и со вкусом подобранных, так, чтобы излишнее единомыслие не уничтожало возможность дискуссий, но одновременно, чтобы дискуссии эти были диалогами друзей или по крайней мере соратников. Искусство интеллектуального разговора культивировалось в таком салоне как изысканная игра умов, сливающая просвещение и элитарность. Солнцем среди всех этих планет являлась дама, хозяйка салона. Она, как правило, принадлежала возрасту, исключающему любовное увлечение ею. По социальному происхождению она, чаще всего, стояла выше своих поклонников. В ней воплощался тот мир, в который были погружены философы и который они энергично расшатывали" 14.

Кроме желания собирать вокруг себя кружок дружески настроенных по отношению к ней людей, Ростопчина преследовала и иные цели. Противопоставить враждебным ей мнениям мнения для нее благоприятные. Иметь возможность читать свои новые произведения собратьям-литераторам и слышать их суждения.

Люди, которые будут составлять сердцевину этого сообщества, должны быть в основном сходны между собой и хозяй-

стр. 16


--------------------------------------------------------------------------------

кой во взглядах на литературу и на общественные проблемы. Почти всем этим требованиям отвечала "молодая редакция "Москвитянина". Знакомство с ней произошло в 1849 г. на чтении А. Н. Островским своей комедии "Банкрут, или Свои люди - сочтемся".

"Погодин решился устроить у себя чтение "новой комедии", о которой столько все тогда говорили. Трудность, и немалая, была лишь в том, чтобы "достать автора". <...> Островский обещал приехать и читать. Дело было о масленой (1849 г.)15. Хозяин затеи придрался к этому и звал разных своих знакомых "на блины". В числе приглашенных были: Гоголь, Хомяков, Шевырев, актер Щепкин, некоторая часть "молодой редакции" "Москвитянина" (кто был поближе к Островскому) и Ростопчина. Были люди, кто хотел больше видеть автора "Насильственного брака", чем слушать новую комедию...

Островский явился ранее других, с толстой тетрадью, одетый во фрак. Графиня приехала (как кто-то сейчас же заметил: в одиночных санях в одну лошадь), когда уже набралось довольно народу в верхнем помещении дома. Одета она была очень просто. Все глаза смотрели только на нее, и, кажется, всем она понравилась. <...> Погодин сейчас же представил ей всю свою молодежь. Графиня осматривала представленных очень внимательно.

Графиня говорила с автором "Банкрута" более чем с кем-нибудь и просила его бывать у нее по субботам вечером. Такие же приглашения получили и еще несколько лиц, бывших тогда у Погодина, и сам Погодин. Так возникли "субботы" Ростопчиной. <...> Завязь кружка составляли: Островский, Мей, Филиппов, Эдельсон, до некоторой степени скульптор Рамазанов; артисты сцены: Щепкин и Самарин. Кое-когда заглядывали писатель прежних времен Н. Ф. Павлов, С. А. Соболевский, только что воротившийся тогда из продолжительных странствий за границей <...> Из петербургских писателей и артистов мелькали: Григорович, Тургенев, Майков. <...> Из иностранцев у графини показывались во время пребывания в Москве: Лист, Шульгоф, Марио, Рашель, Виардо-Гарсиа, Фанни Эльслер. Рашель была предметом исключительного обожания графини: место, где она сиживала, в гостиной, закладывалось подушкой и никто не смел на него сесть"16.

Уже из этого перечисления имен видно, что салон Ростопчиной не был провинциального склада собранием малоизвестных личностей. В основном, это были люди творческие, подающие большие надежды, как "молодая редакция "Москвитянина", прославленные русские и зарубежные артисты. Со многими из них Ростопчина была знакома еще по Петербургу (Лист, Виардо-Гарсия).

Снисходительный оттенок, с которым некоторые мемуаристы писали о собраниях у Ростопчиной, был связан в первую очередь с восприятием ее творчества как чего-то уже отжившего и малоинтересного.

Тот же Н. В. Берг писал: "Литературные чтения устраивались очень редко. Они состояли обыкновенно из новых произведений самой хозяйки, большею частью длинных-предлинных романов и драм, наводивших на слушателей непомерную скуку. Графиня была в этом случае беспощадна: прослушай непременно все, а не отрывок!" И дальше: "Один из позднейших знакомых Ростопчиной, поэт Щербина (Разр. - авт.), находившийся в Москве в конце сороковых годов, послал в один из тогдашних петербургских юмористических листков карикатуру с изображением "литературного вечера у Ростопчиной", где она читает что-то на одном конце стола, обложившись книгами. Иные томы лежат даже на полу, около кресла: все это предполагается прочесть залпом без отдыху! Кругом - наиболее известные посетители суббот графини. Все - портреты. Подпись гласит: "Чтобы чтение вполне удалось и никто не ушел, не дослушав пьесы, приняты надежные меры". Этими надежными мерами (Разр. - авт.) были два огромных бульдога, лежащие у запертых дверей17. К ним идет Щербина (Разр. - авт.) - и останавливается, так как бульдоги оказывают беспокойство"18.

Однако на самом деле литературные вкусы Ростопчиной отличались и широ-

стр. 17


--------------------------------------------------------------------------------

той, и проницательностью. У нее читались, разумеется, не только ее собственные произведения, но и свежие литературные новинки - "Дневник лишнего человека" Тургенева, новые пьесы А. Н. Островского. Островский собирается посвятить Ростопчиной комедию "Не в свои сани не садись", но под нажимом Погодина отказывается от этого. Именно Ростопчина содействовала знакомству Островского и молодого Л. Толстого.

Московский салон Ростопчиной просуществовал недолго. В 1854 г. она с горечью пишет А. В. Дружинину: "Суббот у меня уже нет; Берг уехал, иные бранятся, иные пьют, и все между собою в ссоре"19.

Однако ее усилия не пропали даром: безусловная заинтересованность Ростопчиной в успехах русской литературы, ее искренняя радость при творческих удачах друзей - все это не могло не влиять положительным образом на молодых московских литераторов.


--------------------------------------------------------------------------------

1 Вацуро В. Э. С. Д. П. Из истории литературного быта пушкинской поры. - М., 1989. - С. 5 - 6.

2 Вацуро В. Э. С. Д. П. Из истории литературного быта пушкинской поры. - М, 1989. - С. 6.

3 Лотман Ю. М. Семиосфера. - СПб., 2001. - С. 89.

4 Вяземский П. А. Воспоминания о Мицкевиче // Собр.соч.: в 12 т. - СПб., 1878 - 1896. - Т. 7. - С. 329.

5 См.: Вацуро В. Э. С. Д. П. Из истории литературного быта пушкинской поры. - М., 1989.

6 Лотман Ю. М. Семиосфера. - СПб., 2001. - С. 90.

7 См.: Анализ литературного произведения в системе филологического образования: профильные классы, колледжи // Екатеринбург, 2004.

8 См.: Берг Н. В. Графиня Ростопчина в Москве // Исторический вестник, 1893. - N 3.

9 Ростопчина Е. П. Стихи. Проза. Письма. - М., 1986. - С. 350.

10 ЛотманЮ. М. Семиосфера. - СПб., 2001, - С. 90.

11 Цит. по: Ростопчина Е. П. Талисман. - М., 1987. - С. 269.

12Ростопчина Е. П. Стихи. Проза. Письма. - М., 1986. - С. 341.

13 Гр. Л. Ростопчина. Семейная хроника: 1812 год / Пер. А. Ф. Гретман. - М., [1912]. "Звезда". Сер.: Популярная библиотека. - N 17 - 19. - С. 185.

14 Лотман Ю. Указ. соч. - С. 89.

15 По другим источникам, в декабре 1849 г.

16 Берг Н. В. Графиня Ростопчина в Москве. - Исторический вестник. - 1893. - N 3. - С. 705.

17 У графини было в самом деле два огромных бульдога самого кроткого свойства. Один назывался Сладкий.

18 Берг Н. В. Графиня Ростопчина в Москве. Исторический вестник. - 1893. - N 3. - С. 703.

19 Ростопчина Е. П. Стихи. Проза. Письма. - М., 1986. - С. 370.



стр. 18